The Complete Novel

      Спускаясь по лестнице, мужчина выглядел задумчивым, словно в голове у него поселился очень важный и неразрешенный вопрос. По крайней мере, так могло показаться со стороны, но в действительности его ничего не тяготило. То было полное равнодушие, странная инертность по отношению к содеянному, даже как-то совсем не в меру и не к месту. Как правило, за таким капитальным безразличием, скрывается нервное, и даже болезненное беспокойство. И как уже было сказано ранее, пелена стояла перед глазами этого человека, все чувства, мысли сконцентрировались и крутились только вокруг одного. Внешне совершенно ничего, никакого следа волнения или малейшего намека на совесть, которые могли засвидетельствовать за собой осознание хоть какой-нибудь вины, кроме пугающего равнодушия, выражающегося в его физиономии в виде мрачной, совершенно бездушной складки. Между тем внутри все было в хаосе, в каком-то безудержном волнении, беспокойстве, словом, он едва справлялся со своими мыслями и чувствами, но они были совсем о другом....       Важно упомянуть, что убийства в планах не было. Его задача заключалась в следующем: обустроить всё таким образом, чтобы лицо, которому он служит, смогло беспрепятственно воплотить навязчивые фантазии в реальность и взять долгожданный реванш. Он же, ведомый личными интересами, сделал всё от него зависящее и исполнил прямой долг. Несмотря на отвратительность стоящей перед ним задачи, Снегг переступил через черту и почти с простодушным цинизмом взялся за исполнение этого отвратительного по всем пунктам деяния. Важно отметить, что действия его были необычайно отработаны, можно даже сказать механические, словно при исполнении совершенно рутинной просьбы. Все неудобные чувства, лишние мысли, нравственные мерки, были намеренно задушены еще в самом их зародыше. Свою роль он отыграл безупречно, а в чем-то даже перещеголял самого себя, невольно дойдя до изощренности. Сила удара была просчитана таким образом, чтобы нанесенные раны оказались ошеломляющими, но не влекущими угрозу жизни. Поступи он иначе, превысь полномочия, главная условность оказалась бы нарушена. Что же касается до излишней импульсивности, то причина её вовсе не состоит в патологической склонности к жестокости или злодейству, и даже не всеми известное чувство подлого удовлетворения при чужом несчастии сыграло тут роль. Здесь было совершенно другое, не менее сильное чувство, чувство оскорблённости. Невооруженным глазом проглядывалась ажитация, он был озлоблен и решительно ненавидел всех кругом. Жажда мщения взыграла в его существе с неутолимой силой, он считал всех вокруг виноватыми в собственном огрехе и хотел отомстить за те дикие и острые чувства, которые пришлось ему испытать в тот момент, когда обнаружилась пропажа. Вот пример для лучшего понимания: представьте как если бы у скупого и очень прижимистого ценителя материальных благ или у какого-нибудь отчаянного коллекционера, отняли нечто очень ценное, и до сей поры бережно охраняемое. И только вообразите, то, что приносило высочайшее наслаждение, живейшую радость и внутренний трепет, оказалось разграблено и растащено по кускам. Потерпевший огорошен и недоумевает, дескать, какая безжалостная рука посмела позариться на его сокровище и беспардонно обокрасть. Тогда на смену удовольствию от осознания собственности приходит новое чувство, оставляя после себя ощущение униженности, отупелости и вместе с тем ни к чему не способности. Главная черта была в том, что привычная закономерность не работает, потому как амбиция оказалась поругана. Душа оскорбленного собирателя жаждет мести, и пока виновник не будет пойман и вздернут на «позорном столбе», не быть прежнему спокойствию.       Между тем нечто подобное происходило на душе у Северуса Снегга. Во время распри над беглецами, он находился в припадке самой неистощимой злобы. И по мере нагнетания ситуации — это ощущение овладевало им все более и более. Увлекшись слепым чувством, он, буквально физически ненавидел всё его окружающее и встречающееся на пути. Это чувство зародилось ещё в тот момент, когда душу его так нагло и по-хозяйски пытались анатомировать, и продолжало концентрироваться, пока главный пункт, причина по которой затеялось все это предприятие, не окажется разрешенным. Вы спросите, в чем собственно заключалась чудовищность сего предприятия, коль греха не было, и самое главное – жизни остались целы. Вот, собственно, и пример для сравнения: связанный обстоятельствами, но по-прежнему чувствующий и высоконравственный индивид, воспринял бы это событие как самое противное человеческому разуму и природе. И если из нужды принял в этом богомерзком деянии участие, зная, что от исхода зависит вопрос жизни и смерти – точнее, жизни и смерти близких людей, то выглядело бы это совсем иначе. Дело тут не только в способности к саморефлексии и гуманному подходу в реализации самых неприглядных деяний. Ведь хорошо ли или дурно обошелся с обреченным, убийство в любом случае убийство. Однако, при самом наихудшем и безвыходном раскладе, повязанный до самого последнего момента пытается сохранить человеческое лицо, со страхом и отвращением загадывая наперед, боясь завязнуть глубже в тине яркого сознания отчаяния и раскаяния, и более не выбраться из неё. Но, как и солдат на поле боя, идет на убийство лишь потому, что не может поступить иначе, если хочет жить сам. В свою очередь Снегг, заведомо взяв на себя обязательства и приняв в этом чудовищном предприятии участие, проделал сей замысел с явным пристрастием, лишив несчастных даже самого малого шанса на спасение. В этом как раз заключается вся мерзость и изощренность поступка, ведь в сущности вариантов нейтрализации было достаточно. Таковые, как правило, всегда имеются в арсенале предусмотрительных лиц, лишний раз не желающих марать руки чужой кровью. Тот же банальный обман или ловко обыгранная западня могли выступить в качестве весьма эффективного средства. Но он, решительно влекомый тогдашним чувством, пошел на дикое зверство и самое ужасное, сделал это с полным осознанием. Только задумайтесь, что может быть хуже, чем нанести увечья и оставить «доживать» жертву эти последние минуты наедине с самим собой. В особенности, когда несчастный уже догадался о неминуемой участи и теперь с содроганием ждет этой самой развязки. Ждет, ждет, а драгоценные секунды уходят, и мысли, те самые дикие мысли, наводящие трепет и животный страх, все скачут в голове, а так чтобы бежать, ноги перебиты. Единственное, что остается, так это ждать, когда нож «гильотины» опустится на голову. Вот тебе и изощренное надругательство над живой душой.       Один раз Снегг остановился, посмотрел через плечо на дверной проем только что оставленной им комнаты, и после небольшой паузы, продлившейся не больше минуты, отвернулся и продолжил свой путь. Едва он переступил полог последнего лестничного пролета, как ощутил нечто тяжелое, давящее, ощущаемое не в физическом смысле, а, скорее, ментально. Стены дома как бы начали вибрировать, сначала едва заметно, затем все сильнее и сильнее, откуда-то потянуло сквозняком. Когда он оказался на первом этаже и двигался через коридор по направлению к центральной входной двери, весь дом уже содрогался, словно при землетрясении. Дощетчатые стены его стонали, с потолка сыпалась штукатурка, некоторые портреты, украшавшие стены продолговатого коридора, сорвались с держателей и попадали, подставившись прямо под ноги. Пришла в движение и обильная мебель в обеденной зоне, фарфоровый инвентарь и прочие безделушки посыпались с полок массивного буфетного шкафа и с треском, звоном разбились оземь. Поднялся страшный гул, похожий на сильный шум ветра, который, по всей видимости, шел со стороны улицы. По мере нарастания гула, прибавилась дикая смесь звуков, что-то где-то билось, трещало по швам, не говоря уже о стеклах в оконных ставнях, которые дребезжали так, будто вот-вот разлетятся на куски. Весь этот колоритный антураж мог означать только одно – Темный Лорд уже здесь. Северусу пришлось опереться рукой о стену и продолжить двигаться вперед таким образом, пока с домом происходило нечто невероятное, а пол под ногами ходил ходуном. Когда он достиг входной двери и только собирался схватиться за ручку, как в виске неприятно запульсировало и что-то как бы сотряслось в его мозгу. Возникло тяготящее и весьма характерное чувство, а характерное потому, что раннее ему уже приходилось испытать его в своей жизни. Этой обязательной проверке ему пришлось подвергнуться еще на начальных порах служения Темному Лорду, который, как известно, стремился окружить себя самыми верными людьми. Использую такую методу, Волан-де-Морт проникал в сознание своих подчиненных, не только с одной лишь целью внушить что-нибудь наиболее выгодное или повлиять на ход событий, но и считать всю подноготную, которая наводила его на всевозможные размышления. Снегг был одним из немногих, которые могли чувствовать исходящие от Владыки помыслы, и наблюдать за собой. Лишь благодаря этому умению и полному осознанию своих преимуществ, ему удавалось успешно контролировать ход своих мыслей, подстраивая все как можно более в натуральном и выгодном виде. И, как известно, до сей поры, ни разу не выдав себя.       Момент был ответственный и долгожданный. Едва он ощутил присутствие своего покровителя, как все напускное хладнокровие в один момент разрешилось. Ум его в этот момент стал необычайно ясен и готов был схватиться за любую новую деталь, весточку, которую он с нетерпением ждал, замирая всей душой, и был готов мчаться туда, куда ему укажут. Снегг не стал сопротивляться и позволил Волан-де-Морту совершить задуманное. Сознание его как бы на миг потускнело, и нечто совершенно чужое ворвалось в него в виде ярчайшего образа, так что на мгновение сперлось дыхание. Перед ним вдруг отчетливо предстало видение, он увидел живую и яркую картину в виде пустынного одноэтажного дома, не отличавшегося особыми архитектурными достоинствами. У того была высокая крыша, водянисто-зеленые тона, длинный фасад, утопающий в дикой траве и местами облепленный настенным мхом; был здесь и заросший сорняками сад с тремя разросшимися деревьями, из-за ветвей которых практически не просматривались окна западной части дома; и старая сломанная беседка с прогнившей крышей. К слову, таких загородных домов как этот нашлось бы с добрую дюжину, если бы не одно отличительное свойство. Незамысловатое построение располагалось на открытом возвышенном месте, отчего обдуваемый всеми ветрами, регулярно орошаемый дождями и переживший много зим подряд дом, несколько повело набок. Несмотря на все старания бывшего владельца, который когда-то предусмотрительно укрепил углы большими каменными выступами на случай непогоды и прочих атмосферных излияний, время сделало свое дело. Немудрено, что даже самое величественное и веками стоявшее имение придет в уныние и упадок без надлежавшего ухода.       Путь был указан. Долго ворошить недра памяти не пришлось, Снегг узнал это место практически сразу, несмотря на межсезонные различия. Не так давно приспешники Темного Лорда удерживали здесь семейство некого К., являющегося заместителем начальника отдела международного магического сотрудничества. К слову, очень ценная была фигура. Поскольку в планах Волан-де-Морта было любым способом перетянуть на свою сторону как можно больше влиятельных людей и прочей элиты, дабы использовать в своих интересах и эффективнее противостоять нынешней власти (которую он считал морально-устаревшей и утопичной), были брошены значительные силы на налаживание подобных контактов. Упомянутый выше господин К. занимал одну из солидных должностей, подразумевающую высокую ответственность и наличие стальных нервов, но на удивление оказался трусливым и легко поддающимся человеком. В самый разгар вооруженных переворотов и открытых стычек между группировками пожирателей и мракоборцев, под страхом расправы он был вынужден (как и многие другие) перейти на сторону зачинщика войны. Однако, долго на новом месте не задержался. Оказавшись в самом эпицентре вражеской территории, он не смог примириться с потерей независимости и беззастенчивостью в продвижении откровенно нацисткой реформы. И самое главное, глядя на все эти ужасы, убийства, грабежи и беззаконие, к нему вдруг пришло раскаяние, и взыграла нравственность. Под влиянием тяжелых предчувствий, связанных с близящимся триумфом Волан-де-Морта и его армии посредников, господину К. с содроганием представлялось, что впереди может ожидать страну и всех ее граждан, если власть перейдет в руки к кровавому диктатору. Решено было незамедлительно покинуть вражеский лагерь и как можно скорее донести всю полученную информацию, в том числе и о близящихся наступательных операциях, поредевшим членам совета Министерства. Вот только наш уважаемый не успел, и план искупления грехов потерпел фиаско. Всю дорогу до министерства за ним была закреплена слежка, а после, когда информация о предательстве дошла до высших кругов, было организовано похищение его молодой жены и пятилетней дочери. Именно в этом самом доме, на который добродушно указал Волан-де-Морт, господину К. устроили допрос с пристрастием. И что самое удивительное, этот маленький, плюгавенький человечек, неожиданно раскрылся в новом характере. Оказавшись довольно крепким и выносливым, он не поддавался на пытки и молчал до тех самых пор, пока к нему, изнеможённому и едва стоявшему на ногах, не вывели жену (между тем она была в положении) и дочь. Эффект оказался ошеломительным, господин К. трепеща от ужаса, разом обо всем рассказал и принялся неотступно молить, что понесет всякое наказание, исполнит всякую прихоть, даже самую зверскую и подчас низкую, только бы семейству его не навредили. Примечательно, что присутствующая на допросе Беллатриса оказалась неумолимее всех и только благодаря её неукоснительному требованию - все четверо были убиты на месте.       Зная подробности этой мрачной истории, Снегг не нашел ничего удивительного в выборе места и этот неотразимый факт, встал перед ним во всей своей страшной обнаженности. Мало-помалу в нем укоренилось ожидание, что сегодня все разрешится и наконец, мерзкое чувство утраты, отягощенное болезненными мыслями и лишившее всех предназначенных услад, покинет его раз и навсегда. Эта ужасная пустота развеется подобно праху, и сердце перестанет кипеть в истерике. Подумать только, прошел всего день с момента грязного похищения, а необоримая тоска и ужас душевный разрослись до бредовых размеров. Чувство было такое, точно живьем отрезали кусок собственного мяса. В воспаленном мозгу тут же зародилась новая мысль, некий план дальнейший действий, который его подкрепил и который с нетерпением хотелось привести в скорейшее исполнение. Приняв сознательное решение погубить всю земную судьбу свою, он готов был полететь хоть в бездну, ибо отказаться уже немыслимо, да и жизнь такая невозможна. В противном случае безумие почувствует себя вольным и пожрет изворачивающийся разум. Мысль о ней, об одной лишь ней, вонзалась в душу поминутно. Какая-то дикая волна, предвестница томительного сладострастия накрыла его. Впереди еще предстояло провернуть последнюю операцию, а ему уже вовсю грезилось, как он оскверняет поцелуями очаровательное лицо и тискает субтильное тельце, пока его юная невольница протестующе избегает ласк. Где-то в глубине своей пропащей души он понимал, какая ужасная судьба ей уготована, но не мог без сладостного содрогания перестать думать об этом. Столько дикого и грязного бедняжке придется пережить, пока весь его состав не снискает духовного и физического утешения. Повылазившие из самых темных душевных глубин бесы не утолят свой первородный голод, прежде чем окажутся вновь запертыми под толстой крышкой. С целым вихрем мыслей в голове он трансгрессировал.                     

***

      

      Оказавшись в предполагаемом месте, мужчина огляделся вокруг. Это была какая-то совсем дикая и заброшенная местность, по всей видимости, всеми оставленная из-за своей непригодности для нормальной жизни. Кругом ничего, ни одного дома, ни одной жалкой лачуги. Все пусто и мертво. Одни только поля и уходящие далеко вперёд гряды высоких горных хребтов, устланные глубоким снегом, объединившие каменным поясом это причудливое место. Даже небо здесь выглядело каким-то тоскливым и отчужденным. Грязно-серое, с низко нависшими тучами, отчего могло показаться, что оно живой тяжестью давит и гнетет. Вся эта мрачная панорама интуитивно пробуждала странное и неподдающееся объяснению чувство какой-то отъединенности. Между тем ветер был остервенелый, ледяными порывами он беспощадно хлестал по щекам, поднимал и ворошил снег, отчего из-за бушующей снежной сумятицы с трудом проглядывались очертания дома на холме. Подняв воротник утепленного двубортного пальто, и тем самым закрыв шею от пробирающего, жгучего холода, опустив голову, мужчина двинулся прямо к подножию возвышенности. Засыпанная снегом извилистая тропка вела вдоль скошенного склона прямиком к дому из видения.       Внутренняя тревога начинала перерастать в нечто большее. Даже двигался он точно судорогой, а по мере приближения к каменному крыльцу напряжение в нем возрастало, одновременно усиливая беспорядочность дум и жадное нетерпение поскорее покончить со всем этим безобразием. Несмотря на чрезвычайно болезненное напряжение и всю ту массу терзаний и страхов, кипевших в сердце, в преддверии того, какая роковая истина может скрываться за этой уродливой и облезлой дверью, он вновь сумел овладеть собой, черпая силы из крепкого и волевого рассудка. Все же, одна лишь случайно вылившаяся мысль во всей этой суматохе, что он все пропустил и опоздал, тут же навела мятущий ужас и заставила содрогнуться. Главным образом терзало его то, что прежде никогда не ощущалось - а именно: страх лишиться её, любимого существа, непрерывно точил душу. Снегг подобрался к порогу. И вот, момент истины настал. Он полностью отдавал себе отчет, что шаг, который он собирается сделать окажется непоправим на всю дальнейшую жизнь, но все уже было предопределено. Какие-то жалкие секунды и пара сгнивших досок отделяли от неизбежного, пока рука его не коснулась заледеневшей дверной ручки, и неожиданный холод обжог пальцы, проникнув до самых костей. Не обращая внимания на неприятные ощущения, мужчина толкнул дверь, но та, оказалась крепко примерзшей к косяку и поначалу не поддалась. Ему пришлось нажать плечом на покрытые инеем промерзшие доски и дверь, протяжно скрипнув, наконец, отворилась.       Несмотря на внушительность снаружи, внутри дом оказался тесен и несуразен. Никакой прихожей или намека на коридор, одна ступенька вела сразу в просторную комнату, когда-то служившей одновременно и кухней и гостиной. В глаза сразу бросилось полное отсутствие мебели, что скажем прямо и нелицеприятно являлось неотвержимым доказательством алчущей до легкой наживы человеческой натуры, коль и в такие дикие просторы добралась нога вездесущих вандалов. Поскольку добрая половина интерьера этой доиндустриальной хижины канула в небытие, теперь все убранство большой комнаты составляли: рукомойник, грубый деревянный стол, перевернутый верх дном, пара безногих стульев, хаотично разбросанных подле, и расположенный около дальней стены, почерневший от угольной копоти примитивный очаг. Дощетчатый пол был ничем не прикрыт, краска на деревянных балках и панелях облупилась и растрескалась, кое-где на стенах сохранились остатки дешевых бумажных обоев, модной по тем временам «веселенькой» расцветки. Судя по всему, дом оставался необитаем не одно десятилетие, а может и дольше. Пройдя по истлевшим половицам вглубь запыленной комнаты, Снегг, инстинктивно замерев, начал прислушиваться, и будто намеренно, кругом было затишье, не считая завывания ветра за окнами. В сквернейшем расположении духа он озирался кругом, пытаясь сообразить где, собственно, вся интрига. Между тем нетерпение и тревожное ожидание пожирали его изнутри. И вот, где-то чрезвычайно близко, со стороны входа в другую комнату, раздалось какое-то шевеление, прибавился громкий шум и грохот, следом за этим раздался стон, который тут же попытался заглушить озлобленный крик, принадлежавший уже другому человеку, очевидно, которому стало решительно все равно, обнаружат его или нет. Секундное замешательство быстро разрешилось, мужчина тут же направился к той самой двери, ведшей во внутренние покои. По мере приближения звуки усиливались: слышалась борьба, неистовые визги, частые и быстрые слова. Он сразу узнал этот голос и тут же озноб прошелся по всему его телу. Остолбенение не продлилось долго, тот факт, что душенька его находится прямо здесь, и подчас нуждается в защите, подействовало на него отрезвляюще. И до того в нем вдруг разлилось нетерпеливое и упрямое желание увидеть все своими глазами, что бы там ни было и как бы не обернулось дело. Ворвавшись в комнату, служащей спальней, Снегг застал чрезвычайно отвратительную картину.       Поскольку много времени было потрачено на исполнение второстепенных поручений, он пришел не так скоро как хотел, и остальная часть так называемого взаимодействия между двумя «противницами» оказалось сокрытой за кулисами чудовищного водевиля. И посему, оставалось только догадываться, что могло послужить катализатором развернувшихся событий. Сухопарая женщина в одеяниях траурных оттенков была наклонена и истерично кричала на бедную девушку, сидевшую перед ней на полу, пока та, что-то не возразила в ответ. С такого расстояния слов было не разобрать, но судя по тому, с каким презрительным выражением лица оно было сказано, стало ясно его предназначение. Какое-то мгновение Беллатриса стояла как ошеломленная, затем лицо её приняло одно из самых известных выражений. Она вдруг затряслась мелкой дрожью негодования, глаза налились кровью, губы побелели и превратились в напряженную полоску. А после, произошло нечто чрезвычайно неприятное, женщина замахнулась своей длинной, костлявой рукой и наотмашь ударила девушку по лицу. Удар пришелся по левой щеке, оказались задеты край верхней губы и зубы, вследствие чего в этом месте сразу проступила и потекла кровь. Мужчину покоробило, он даже невольно вздрогнул при раздавшемся звуке пощечины. С усиленным и особливым вниманием он начал всматриваться в лицо гриффиндорки, пытаясь выяснить для себя что-то определенное. В одном только её внешнем виде угадывались пережитые муки: губы плотно стиснуты, лицо бледное, изнуренное; видно, что силы на исходе, а рука, на которую она опиралась, сидя на полу, дрожала и то дело подгибалась. Ко всему прочему она была совсем босая, одета лишь в одно тонкое домашнее платье, испачканное в пыли и местами изорванное. Между тем в хижине стоял чудовищный холод – тот особенный, пронизывающий холод, какой свойственен заброшенным сооружениям зимой. Девушка тяжело дышала, и при каждом выдохе из её рта вырывался пар, другой рукой она придерживала у груди разошедшуюся ткань, пытаясь прикрыть, дрожащую от холода грудь.       Дело начинало принимать неожиданный колорит. С минуту она просидела в прежнем положении и вдруг, употребив над собой неестественные усилия, подняла на жилистую фурию взгляд полный ненависти, и в отместку за свои унижения, плюнула ей прямо в лицо. И сразу после этой выходки, как бы сильнейшая судорожная боль отняла у нее все силы и она, не проронив ни звука, ни слова, рухнула на грязный пол. Фраппированная нанесенным оскорблением женщина даже не вскрикнула, а скорее взвизгнула, и, выпустила из себя залп накопившихся ругательств, излившихся каким-то сплошным потоком.       - Ах ты, потаскуха! – кричала она, захлебываясь, даже пена показалась на ее губах, - грязная подстилка, вздумала дерзнуть на меня! Ох, сейчас я тебе покажу! Вот увидишь, кокотка дрянная, буду бить пока не вышибу из тебя всю спесь!       С этими словами, яростно оттирая с подбородка след от слюны, с красными прожилками крови, озверевшая мегера бросилась на девушку с кулаками. В исступлении она вцепилась ей в волосы и грянула несколько раз оземь. Заметив, что девчонка не проронила ни единого крика или жалобы под побоями, пришла в еще сильное озлобление и принялась без разбору лущить свою жертву. Остервенелые удары приходились по лицу, по голове, но девушка упорно молчала. Пытаясь хоть как-то смягчить силу удара, собравшись с последними силами, она только и смогла закрыться от сыплющихся оплеух руками и, свернувшись дужкой, как малое дитя, молча терпела. До безобразия отвратительное было зрелище. Высокая и сухая фигура Беллатрисы возвышалась над сжавшимся, миниатюрным тельцем, подобно абессе средневекового монастыря. Любопытен был взрыв такой ненависти. С инквизиторской жестокостью эта страшная женщина жаждала расправы и так увлеклась гнусной экзекуцией, что сразу не заметила появление нового лица.       Было ли тут свойственное всем родовым аристократам ненависть и отвращение, питаемое к лицам третьесортного сословия или намешенных, нечистых кровей или рьяная преданность своему делу, трудно было сказать наверняка. И все же невооружённым глазом наблюдалась явная пристрастность, словно существовала какая - то не разглашаемая причина, вслух не обсуждаемая, но знакомая между ними двумя. Какое-то истеричное чувство, исключительно женского характера и совершенно непостижимое логическим путем, отчетливо проявлялось в теперешней манере. Тут не соперничество, а скорее зависть, и, причем не тривиального свойства, когда причина кроется во всяческих комплексах, как по обыкновению бывает у робких и чувствительных особ или еще банальнее, зависть, побуждаемая видом молодого тела. Но нет-с, подобного рода вопросы никогда не волновали такую заносчивую особу как Лестрейндж. Не смущали её и странные приливы вплоть до экзистенциональной восторженности, равно как и резкие перепады в настроении, зачастую заканчивающиеся по одному единственному сценарию в виде эксцентричных и странных выходок.       Словом, эта уже не молодая женщина совершенно не могла дать объективную оценку своим поступкам, и хуже того не осознавала насколько шатким в последнее время стало её психическое состояние. Весь её внешний вид говорил о наличии серьезного внутреннего разлада, это проявлялось в резких движениях, в хаотичной манере вести диалог, поразительной непостоянности, как в мыслях, так и в поведении. Например, при разговоре она могла слушать речь с невероятно ожесточенным видом, нередко переходящим в озлобленную гримасу и вот уже когда собеседник не мог далее продолжать, заприметив скверное расположение духа, приготовился к излитию желчи и судорожным восклицаниям, как она внезапно исходилась сотрясающимся хохотом. И даже смех звучал как-то слишком длинно и особенно, нервные нотки отчетливо звенели в нем. В определенных кругах уже давно ходили слухи о вызывающем и чудном поведении Лестрейндж, не говоря уже о череде странных выходок, подробности которых опустим, дабы не докучать излишними деталями. Поначалу молва о душевном и умственном состоянии как бы отчасти избавляла от многих недоумений, но, как говорится, маразм крепчал, и выходки становились все немыслимее. В последние полгода слухи начали набирать обороты, люди под её началом шептались между собой, клеймили и обличали. Предметом повышенного интереса стали обсуждения, касающиеся того, сколько еще придется терпеть гнет повихнувшейся самодурки, однако о восстании и речи быть не могло, потому как всем было известно кто ей покровительствует.       Возможно когда-нибудь, в пору первой молодости лицо этой женщины могло быть не так дурно.И все же годы, проведенные в тюремной изоляции и подорванное здоровье, сделали свое дело. Как уже было сказано ранее, Беллатриса была чрезвычайно худа, суха, со впалой грудью и непропорциональными к телу, длинными руками. Лицо у нее было желтое, как у чахоточной, высокий лоб пересекало несколько глубоких морщин, рот жесткий, с тонкими губами и глубоко посаженные темные глаза. Образ довершали не менее живописное одеяние: черное, отделанное крепом платье в пол из бомбазина, тщательно подогнанное по её неказистой фигуре, чрезмерно затянутый жесткий корсет и накинутый поверх плеч бурнус из плотной шерстяной ткани. Что же до нравственного облика, то взглянув единожды на это лицо, как-то невольно угадывалась нервичность и желчность этой особы, а самолюбия, упрямства и агрессивности чувствовалось несообразно много. Любопытно, но несмотря на внешнюю безобразность, Беллатриса была самолюбива до сумасшествия. Как всякий ревностный к своему происхождению человек, она являла собой смесь из оскорбительного высокомерия и властности, и посему, придерживалась достаточно консервативных взглядов, активно выступая за возрождение классового разделения. Это была настолько тщеславная особа, кичившаяся своей родословной и всякий раз цепляющаяся за аристократические предрассудки, что возможность внедрения всякой швали и прочих маргинальных низов в их привилегированные сословия, представлялись не иначе как страшным сном. Стало быть, именно эта категоричность и послужила поводом к излившимся жестокости и презрению, с которыми она накинулась на гриффиндорку. К слову, происходившую не то чтобы из третьестепенного слоя общества, вместе с его обнищавшими полукровками и сквибами, а того хуже, из магловского отребья. Дескать, где это видано, чтобы оборванкам нечестивого происхождения столько чести было оказано, в то время как она, верой и правдой благоденствующая своему покровителю все еще остается вне удел, равно как и все имеющиеся у нее таланты (кои она в себе осознавала, но имела склонность преувеличивать) так и не были надлежащим образом оценены. Особенно казалась невообразимой ей мысль, что в высшей степени солидный и установившийся человек, соблазнился «дворой» девкой, да еще и до такой степени, что потерял рассудок и ради достижения низменной прихоти поставил на кон все, чего другие добиваются, жаждут, нещадно идя по головам друг друга. То есть вздор! Дикая шутка, не иначе!       Прекратив серию атак, женщина решила перевести дух, прежде чем продолжить свое гнусное действо. А затем, какая-то другая и совершенно неожиданная эмоция и последовавшие за ней действия разбавили обстановку. Она внезапно отпрянула от ослабевшей девушки и тут же принялась оттирать свои руки об перед бурнуса. Столько неистовства было в ее движениях, точно она замаралась об какого-то гада и выражение безграничной брезгливости тут же отразилось в её лице, причем излишне экспансивно, чуть ли не до ребяческого кривляния. Ощутив на себе пристальный взгляд Беллатриса остановилась, и сдув с намокшего лба выбившуюся из прически прядь волос, распрямилась. Поначалу лицо её выражало удивление, а затем быстро сменилось на одно из типичных выражений из скудного арсенала. Казалось, что появление Снегга как будто возбудило её еще более. Мстительные глазки тут же по-воровски забегали по углам, на губах обозначилась предательская улыбка. Найдя свою выходку крайне благодетельного свойства, точно какой-то совершенный подвиг, она гордо посмотрела на мужчину и для пущего эффекта уперла руки в бока:       - Вы только посмотрите, Северус Снегг собственной персоной! Выходит это правда, явился-таки за своей шлюхой – как можно небрежнее выпустила женщина и кивком указала в сторону девушки.       Проигнорировав выпад в свою сторону, Снегг продолжал пристально, дурным взглядом смотреть в лицо Беллатрисы. Он слышал каждое слово, преднамеренно брошенное в свою сторону, осознавал его значение, но как бы находился в каком-то глубоком и невыразимом раздумье. Несмотря на все внешнее спокойствие, он пребывал в одном из тех своих состояний, когда в сознании происходит переворот, крепнут намерения и появляется бесповоротная решимость. Все его естество сконцентрировалось вокруг внутреннего чувства, нарастающего, подобно снежной лавине, и причиной тому стала та отвратительная картина, свидетелем которой он давеча стал. Прилив страшной, неистовой злобы закипал в нем, намереваясь вылиться во что-то безобразное. В свою очередь Беллатриса, не добившись реакции, нахмурилась и, с невыразимым презрением в голосе продолжила напирать, намеренно делая акцент на самых ядовитых словечках:       - Экая скверность вышла, застали с поличным! Что же ты, блудливый, аппетиты то свои волчьи вовремя не поумерил и с нечестивою девкою связался. Вот так наглость, вот так двуличие! Небось до последнего думал, что тебя не разоблачат и будешь, как ни в чем не бывало перед молодыми умами, перед будущим нашим, за идеалы проповедовать, а вечерами, вдали от любопытных глаз втайне попирать все что свято и неопровержимо варясь в содоме? Кончились фантазии, вскрылся грязный обман! Молва пойдет, лично поспособствую, ни одно высшее общество не примет тебя после такого конфуза. Осрамленную репутацию так просто не воскресить! До конца дней тебе пороги обивать, пока не подвернется какой-нибудь второсортный благодетелишка, дабы грехи твои своим честным именем прикрыть и останешься сидеть подле него до конца жизни, как какой-нибудь приживальщик из хлеба.       В довершении гневной тирады, Беллатриса метнула победоносный, смеющийся взгляд, видно было, что она приготовила заранее свою речь и наперед наслаждалась эффектом. Снегг молча выслушал все словоизвержения и со странной неподвижностью, продолжил в упор глядеть на распоясавшуюся женщину. Пока лицо его с непостижимой быстротой не изменилось, брови сдвинулись на переносице, взгляд стал вострым, ужасно злым. Эта разительная перемена наравне с мрачным молчанием как бы разом произвели сильное впечатление на Беллатрису, твердо убежденную, что до нужного момента он не сможет выйти из-под ее власти. Словом, она бы ни за что не поверила, что это может вылиться в настоящую катастрофу. Еще раз подчеркнем, ничто не выдавало в Снегге признаков зреющего безумия, никто, даже самые приближенные не смогли бы усмотреть тот вихрь сумасшедших чувств, под влиянием которых он находился. Весь его ум, нравственный склад остались при нем, он выглядел как обычно, вел себя как обычно. Со стороны все было так, в сущности, естественно, и повторимся, никто бы даже и не заподозрил на какие исступления готов этот человек. Он держал себя по обыкновению хладнокровно, и, несмотря на то, что с момента появления не соизволил вымолвить и слова, во всем его отношении угадывалось высокомерие, но помимо этих двух определяющих было что-то такое в его сегодняшнем образе, во всей совокупности движений, жестов, что могло оправдать дурные предчувствия Беллатрисы. Воцарилось общее молчание, каждый неотрывно следил друг за другом. И продолжалось это немое зрелище до тех самых пор, пока лицо Беллатрисы не исказилось, с него сошла вся прежняя уверенность и выделанное нахальство. Сама не зная почему, она ждала от Снегга непременного ответа, будто в этом заключался весь исход.       - Молчать вздумал? – горячо воскликнула женщина, - то-то же смотрю и профуру свою паршивую тому научил. Все руки об неё отбила, а она все молчит, как в рот воды набрала! – прибавила она, со злобным наслаждением заглядывая ему в глаза.       Снегг не смигнул даже глазом и все так же продолжал молчать, пока внимание его не переключилось на что-то другое, и он посмотрел за плечо женщины. Между тем весь вид Беллатрисы, все это время недоумевающе наблюдавшей за Снеггом, говорил о том, что она стремительно теряет нить своих мыслей. Контраст с её первоначальным видом был колоссальный, и теперь говорил, что она не вынесет неизвестности. Вот уже с минуту или две его взгляд был прикован к неподвижно лежавшему девичьему телу, пока что-то мрачное и противное не вонзилось в его сердце и вызвало тотчас в нем такую ответную злобу, что весь прежде подавляемый гнев начал выходить наружу. В исступлении своем он вдруг ясно почувствовал, что более не властен над собой, в душе его зашевелилось нечто очень мрачное, злое, и все более просилось выйти наверх и показаться. Когда он увидел её, такую истерзанную и измученную, все хладнокровие и здравый расчет куда-то в одночасье испарились, панцирь раскололся, и показалась страстная натура, с той самой минуты твердо знавшая, что ни перед чем не остановится. Едва заметив такую перемену, Беллатриса чуть не в испуге, машинально отступила назад. Она вдруг догадалась, что Снегг не просто пытается её запугать, а имеет гораздо более серьезное намерение:       - Не посмеешь!– воскликнула она с какими-то визгами и, затопав ногами, - он тебя из-под земли достанет! И как муху, как ничтожную муху раздавит!       Осталось только одно сильное чувство, над всеми главенствующее, точно роковая пелена перед глазами. С этой минуты он твердо знал, что дойдёт до конца и рука его не дрогнет, ибо идея проникла в подсознание, став движущей силой, самим роком. Всем своим существом он жаждал отомстить, всем кто глубоко оскорбил его. Он чувствовал, как в нем пробудилась страшная энергия, и позволил ей беспрепятственно развиться. Потребность разрешить дело кровью предает его во власть темной необходимости, и потому он освобожден от пут совести и морали, одно лишь дикое, звериное ощущение, прорвалось и заполнило собой все. Растворились границы, этика и мораль ушли на второй план, он готов броситься очертя голову в пропасть, сжечь за собой все мосты, и все ради того, чтобы разрушить препятствия, вставшие на пути обладания любимым существом. Снова возродив в голове эту грязную сцену, бешенство захватило ему дух. Губы у мужчины искривились, темные глаза почернели еще больше и стали как потухшие угли, без какого-либо блеска. Быстрым движением руки он извлек палочку, и поток зеленого света вырвался из неё. Лишь благодаря чуду Беллатрисе удалось отразить выпущенное в свою сторону смертельное заклинение. Она сама еще толком не успела до конца осмыслить случившееся, по большому счету последовавшая реакция была немедленной и почти машинальной. Опустив руку, выставленную перед собой для защиты, Лестрейндж дико огляделась по сторонам. Она до того была ошарашена внезапной выходкой, что на какое-то время полностью лишилась контроля над собой, и выпучив глаза от ужаса, как бы что-то усиленно соображая, смотрела прямо на Снегга. Но не успела она толком отойти от потрясения, как следом за ним последовало новое. К своему великому ужасу она ясно увидела, что Снегг не думал останавливаться. Он словно обезумел. Свирепо размахивая рукой и, не спуская своего воспаленного взгляда, он постепенно приближался к обидчице, посылая одно за другим заклинания. Поначалу Лестрейндж отбивалась с присущими ей порывистостью и горячностью. Ведь всю свою сознательную жизнь ей приходилось пробиваться наверх с боем, отчего в обществе она прослыла неистовой и опытной дуэлянткой. Многогодовой опыт и своевременная реакция позволили ей с достоинством парировать и продержаться некоторое время. И все же, этого оказалось недостаточно. Снегг во многом превосходил её силой, многократно увеличившейся вместе с разгоряченной злобой и выбросом адреналина. Зверский гнев глубоко проник в сердце, подобно горячей лаве распространился и теперь свободно блуждал по крови. В своем исступлении он дошел до самого пароксизма бешенства, и меткие удары становились подчас все жестче и неумолимее. Если бы не определенные приличия и десятилетиями складывающиеся устои в магическом мире, видит Бог, он задушил мерзавку голыми руками или забил бы насмерть первой подвернувшейся вещью, как какую-нибудь паршивую собаку. Потому как не уважал в ней женщину совершенно, воспринимая как олицетворение самого гадкого, самодовольного и пошлого членовредительства.       Силы у Беллатрисы постепенно ослабевали. Вид у неё совершенно преобразился, стал откровенно жалкий. Она тяжело дышала, с каким-то едва различимым присвистом, а прежде ровная стойка переделалась во что-то сгорбленное. И когда она уперлась спиной в стену и разом осознала, что больше ей некуда отступать, страшная судорога прошла по её лицу и исказила его до неузнаваемости. Она вдруг неистово закричала, выпучив глаза и чрезвычайно раскрыв рот, поддавшись вперед всем телом, попыталась атаковать сама. Это был страшный порыв, своего рода последняя надежда, коя возникает у всякого поверженного, обнаружившего в себе неожиданные силы и сию минуту воспользовавшегося ими, дабы оттянуть момент приближающейся неизбежной развязки. Снегг, без какой-либо сложности отразил заклинание и следом послал еще одно, которое оказалось роковым для Беллатрисы и выбило из её рук палочку. И та, отрикошетив от пыльной стены, закатилась в одну из глубоких расщелин, между двумя заходящими друг за друга досками на полу. Лестрейндж воскликнула что-то нечленораздельное, ужасно побледнела, и как помешанная принялась разглядывать свои пустые ладони, как бы до конца не веря в такой исход. Мало - помалу рассудок начал возвращаться к ней, осознав весь теперешний ужас своего тяжелого и опасного положения, она решилась совершенно на неожиданный поступок. Бросившись к ногам мужчины, едва не коснувшись лбом пола, она порывисто задрала голову и исступленно посмотрела:       - Если отпустишь, я сейчас же уйду, и больше ты никогда обо мне не услышишь! Только прошу, не убивай!       Смотревший сверху на поверженную и ужасно унизившуюся перед ним женщину, Снегг лишь смерил её взглядом абсолютного неверия и полного презрения. Совершенно потеряв лицо и позабыв о гордости, Беллатриса схватила его за подол пальто, и ужасно трепеща, заикаясь и неточно выговаривая слова, промолвила:       - Я жить хочу! И смерти боюсь…так боюсь, что и подумать страшно…Сжалься надо мною, прояви благодушие и я в долгу не останусь!       В ответ на душераздирающую тираду, Снегг не произнес ни слова. И только скривив губы в высшей степени презрительную ухмылку, вырвал полы своей верхней одежды из цепких рук женщины.       - Хочешь, сорви на мне злобу, истерзай, измучь, я гадкая, я заслужила! Клянусь, я обещаю, клянусь всем, что дорого в этой жизни, я не стану доносить на тебя! На себя вину возьму, все на себя возьму, а ты уйдешь! – с безумным видом продолжала сыпать мольбы самым неожиданным образом, уязвленная и насмерть перепуганная женщина.       Эта была минута отчаяния полного, унизительного, окончательного, перед ним словно был совершенно другой человек, голос, взгляд, даже интонация, все было другое. Вместо угроз и бесстыдного цинизма сыпались мольбы и упрашивания. Возможно еще мгновение, и Беллатриса, исходясь слезами и горловыми спазмами, ползала бы перед ним на коленях, вымаливая покаяние и жизнь. И если не известные обстоятельства, Снегг не смог бы отказать себе в удовольствии всласть поглумиться над порядком надоевшей бесовкой, как можно более гадким и изощрённым образом. И на то уже давно имелись свои причины, ведь еще с самого начала зарождения тайного движения, отношения между ними были до крайности натянутые, если не сказать – враждебные. Ни годы преданной службы, ни доброкачественно оказанная услуга лично Волан-де-Морту не смогли повлиять на предвзятое отношение Беллатрисы, взявшей за привычку опускать всякие вольности в его адрес, и при каждом столкновении самым наглым и неприкрытым образом провоцировать. Делалось все это из какого-то странного и мелкого самолюбия, выделанной гордости на фоне весьма щепетильной темы, затрагивающей чистоту и знатность происхождения, и посему, при всякой удобной возможности устраивались различные сцены и прочие заварушки, дабы очернить своего неприятеля и повыгоднее выставить саму себя. Однако подступиться к такому как он, человеку с блестящей репутацией, было не простой задачей. Держал он себя чрезвычайно порядочно, был уважаем, и чтобы найти хоть какую-нибудь придирку, надо было подыскаться нарочно или оклеветать за спиной. Впрочем, ничего капитального у Беллатрисы не вышло, все попытки были заранее раскрыты и самым непринужденным образом предотвращены, от того вражда и взаимная ненависть кипели не стихая годами. Сидящие внутри бесы тщеславия и самомнения не давали ей покоя, выдумывая различные комбинации, она не унимала попыток скомпрометировать, дабы обличить и прилюдно унизить безродную выскочку, пока не подвернулся отличный случай и стали известны кое-какие неприличные грешки. Вот тут-то она и оказалась в первых рядах, вызвавшись в качестве главного разоблачителя, а что случилось потом, уже известно.       - Прошу, отпусти меня! – задыхаясь на каждом слове, продолжала повторять Лестрейндж, поминутно пытаясь схватить мужчину за рукав.       На что Снегг поначалу холодно отреагировал, и как вдруг, на мгновение на его губах сверкнула та самая улыбка торжества, но только на мгновение, уже спустя долю секунды его лицо приняло самое бесстрастное выражение. Что примечательно, несмотря на все унижения Беллатриса боялась надолго задержать на нем свой взгляд, и только иногда позволяла себе поднять лицо и окинуть его быстрым, обхватывающим взглядом, словно не в состоянии осилить свалившийся на голову позор. Как известно судьба не всегда была благосклонна к этой женщине, она вынесла достаточно лишений и жертв, что, казалось бы, смогла вынести еще столько же, коль на то была бы воля творца новых законов. Просить, вымаливать пощаду у того, кого она считала бесконечно ниже себя, представлялось ей самым бесчестным и унизительным падением, чуть ли не верхом позора. Гордость и тщеславие, заключающиеся в ней и доведенные до последней, неприличной степени, до последнего момента удерживали от унизительного падения. Пока угроза не переросла в открытую, жизнь оказалась на волоске от гибели, мысль о мести за свое чувство до последнего занимали и терзали её.       Злость могла все пересилить, но жизнь была несравненно дороже. Эту унизительную минуту своего падения перемежающегося с животным страхом, впоследствии она будет помнить всю оставшуюся жизнь. Помнить и мучиться от стыда, и доводить себя до истерик, опускаться в тину, пока совершенно не завязнет в ней. Пилить и грызть себя зубами, от слишком яркого сознания своего унижения, и так долгие предолгие годы, раздражая себя фантазией, перебивая и коверкая факты, пока первоначальная суть не перестанет существовать и трансформируется в незаслуженное унижение. А там уже весь исход будет видеться в акте мщения, обида станет фатумом, гаденькое, низкое желание воздать тем же злом, будет занимать все её существо, под предлогом все той же "справедливости». Законы мирские говорят, что время лечит, ведь действительно предмет раздора теряет свою актуальность, резоны улетучиваются, но только не для таких как Беллатриса. Зависть, ненависть, злость, вечные сомнения, волнения - стали частью её жизни, сущностью её сознания и мышления. Примириться с позором, означало бы – согласиться на добровольное погребение. Таким как она органически необходимы сильные ощущения, от того и впадение из крайности в крайность, а следом за ними буйства, перипетии, и самые пагубные занятия. Такие намерено растравливают себя, не давая ране зажить, уже потеряв саму суть обиды, позабыв о первопричине, и то ли из гордости, то ли из тщеславия, следуют за каким-то слепым чувством, как по инерции.       Происходило что-то совершенно непостижимое, в приступе горячего покаяния Беллатриса поймала руку мужчины и как бы повисла на ней, а затем, подавив в себе остатки гордости, подобострастно начала засматриваться ему прямо в глаза. Снегг тут же сильным движением ударил женщину по руке. Беллатриса воскликнула, каким-то непривычно высоким голосом и быстро отняв руку, начала растирать ушибленное место, искоса поглядывая диким и совершенно обезумевшим взглядом. Мужчина отошел от неё в сторону, и какое-то время стоял не шевелясь. И вдруг такая злость взяла его, но злость эта была не ослепляющая, при которой теряешь голову и не можешь трезво рассуждать, а бесконечно холодная, с полным осознанием ситуации, и, стало быть, с пониманием, что решение покончить с давешним противником на месте, будет чревато серьезными последствиями. А просто ранить, оказалось бы лишь пустой полумерой, хоть и морально принесло бы ему некоторое облегчение. И все же, с необычайной тонкостью он осознавал все нюансы своего положения, от того яростное ослепление сменилось предусмотрительностью и расчетливостью. Риск пленял, но не до безрассудства. Он мог убить и сделать это преступное деяние до зверства спокойно, но, как говорилось раннее, то было лишь из острой необходимости, нарочно опасности, равно как и риска, он не искал. Не сходя с места и только чуть обернувшись, Снегг проскрежетал сквозь зубы:       - Убирайся…       Но Беллатриса не шевельнулась, она словно отупела, точно от ужасного удара по голове. Все её мысли были сконцентрированы вокруг мучительного чувства унижения, вплоть до болезненного самоотречения, когда уже не в состоянии примириться со своим положением. И даже первобытный страх смерти не смог полностью отвести внимание или сосредоточить его на чем-то другом, не менее важном. Она никак не ожидала такой развязки, происходящее сейчас приравнивалось к самому страшному оскорблению, которое только можно нанести тщеславной натуре, привыкшей любоваться собой, высоко ценить свой ум, способности и самым главным показателем сей исключительности являлось особое положение в высшем обществе и попечительство самого Темного Лорда. И до того она зациклилась на мысли, что её осрамил и незаслуженно вогнал в позор непримиримейший враг, что смутно, до конца того не понимая она начала себя сильнее растравливать и откровенно бредить. Отметив полное отсутствие реакции, Снегг повернулся и застав Лестрейндж в каком-то совершенно расстроенном состоянии, повысив голос, властно вскричал:       - Прочь! Пошла прочь!       Сидевшая на полу женщина вздрогнула всем телом, а потом как-то слишком резко подскочила, что едва не запнулась о длинный подол собственного платья. И, встав посреди комнаты, ужасно бледная, рассеяно принялась оглядываться по сторонам, с видом страшного стыда, доходившего до отчаяния. То ли она все еще не могла поверить в дарованное помилование, то ли еще по-прежнему находилась в тяжелых раздумьях, на предмет угнетенного самолюбия, её поведение в этот момент оставалось настоящей загадкой. Встретившись с вострым, тяжелым взглядом мужчины, в котором обозначился оттенок непреклонности и твердой решимости, она все так же подобострастно, чуть ли не на цыпочках прошла мимо него, старясь сделать дугу как можно больше. И пока обходила, все время боязливо косилась на палочку в его руке, ожидая какого-то подвоха или перемены решения. Даже после того когда она преодолела весь этот непростой пусть и оказалась у двери, страх не оставил её, скорее напротив, усилился. Беллатриса никак не могла переступить порог и продолжала мнительно оглядываться назад. Её не покидало стойкое ощущение, что Снегг приберег какой-то гнусный план и обязательно отомстит, ведь зная его злопамятную натуру, по-другому быть не могло, но, впоследствии страхи оказались напускными, все его внимание было уже приковано к другому.       Не слыша под собою ног, Северус бросился к лежавшей без сознания девушке. Едва он приблизился к ней, как все вокруг перестало существовать. Мгновенно и радикально он лишился рассудка и оказался в плену собственных страстей. Замирая душой, он опустился рядом, и осторожно, словно боясь повредить свое сокровище, просунул руку под девичью шею и чуть приподнял. Жадно разглядывая это лицо, он не мог поверить в свое счастье, что мука закончилась, наконец, он нашел её, и стоявшее в сердце ожидание разрешилось. Какие-то судорожные, незнакомые чувства захватили его, ум вспыхивал, сознание горело, в одно мгновение ему показалось, что разум не выдержит такого наплыва и вот-вот помешается. Не смея пошевелиться, и продолжая удерживать её, он находился в такой позиции минуту или две. Время вокруг остановилось, груз прежних забот, тревог и волнений исчез, растворился, оставив в центре внимания, словно в луче прожектора, две исковерканных души. Он просто любовался ей, и никак не мог насмотреться, ни припухшие от слез веки, ни запекшиеся губы, ни раскрасневшаяся пятнами кожа, не могли испортить красоты этого лица. Было что-то в этом изнеможенном от страдания лице, наравне с беспомощностью, привлекательное, даже, скорее, неприлично будоражащее. В какой-то момент он даже возненавидел себя за эти мысли, за их альковное течение, в такой, казалось бы, совершенно неуместный момент, и поскорее попытался отвадить их от себя. Сосредоточившись над тем, что в первую очередь перед ним измученное и затравленное существо, которому нужна забота и помощь, а потом уже объект обожания, он вновь проникся к ней состраданием.       Со стороны она выглядела так, словно впала в летаргический сон, совершенно никакой реакции, даже после того, как он приподнял её с пола и прижал к себе. Не спуская воспаленного взгляда от лица гриффиндорки, очень осторожно, с антикварной скрупулезностью он убрал в сторону волосы, и едва касаясь пальцами, провёл ими по мягкому профилю, на какое-то мгновение, задержавшись на уголке припухшей, ярко алой губы. Едва заметно вздрогнули её веки, дыхание с глубокого переменилось на частое. Вдруг она нахмурилась, несколько раз метнулась из стороны в сторону, прежняя умиротворенность переменилась на что-то беспокойное, и в лице резко обозначилась болезненная складка. С тревогой проследив за этими метаниями, озабоченная мысль пронеслась у Снегга в голове: «Сколько же ты вынесла, как изнурена. Бедная, бедная. Я помогу тебе, заберу эту боль и часть твоих страданий. Произошедшее покажется тебе дурным сном, порождением усталости и больного сознания, о котором вскоре ты перестанешь вспоминать. И все станет как прежде. Я обещаю».       Черные ресницы затрепетали, Гермиона медленно открыла глаза. C минуту она смотрела на мужчину в упор мутным взглядом, словно не понимая где находится, и, не узнавая его. Затем взгляд её прояснел, вернулась осмысленность, и большие, янтарные глаза уже смотрели совершенно по-другому – в них появилось ожидание, пережимающееся с волнением. Бледные, запекшиеся губы зашевелились, и слабым, срывающимся голосом она обратилась к нему:       - Где …они…       Но Снегг не слушал. Он пребывал в восторге, безмерном восторге, какой только может испытывать влекомый человек, получивший то, чего желал всеми изгибами своей темной души. И лишь одно сильнейшее желание поскорее окунуться в это самое счастье закралось в его голове и подобно назойливой пульсации сверлило неотвязной мыслью. Толком не вслушиваясь в бессвязный и порывистый лепет гриффиндорки, он как зачарованный, не спуская своего пристального взгляда, продолжал гладить ее по щекам.       - Пожалуйста, скажите, что выполнили свое обещание…скажите, что они в безопасности…       В какой-то момент Снегг заметил, что Беллатриса, по неизвестной причине не воспользовалась даровой возможностью бежать, и по-прежнему находится где-то поблизости. Стало быть, обида и надолго осевший привкус поражения, забивший собой все другие ощущения, обозначив одно единственное и главное желание реабилитироваться, быть вновь полезной своему Господину, подвел её на такую безрассудную авантюру. Она находилась достаточно далеко, и вряд ли могла разобрать, о чем разговаривают эти двое, и все же, ради перестраховки Снегг понизил голос до полушепота. Спрятавшись за дверью, и очевидно рассчитывая на то, что царивший в доме сумрак скроет её пылающее лицо и безумные глаза, Лестрейндж не оставляла попыток вызнать нечто тайное и компрометирующее, усиленно вслушиваясь и всматриваясь. Переменив позу, повернув корпус и приподняв плечо таким образом, чтобы загородить собой девушку от любопытных глаз, Снегг зажал ей рот рукой и склонившись почти над самым ухом, мягко и убедительно проговорил:       - Шшш …мы здесь не одни… Сейчас я уберу руку, и вы должны пообещать мне, что будете вести себя тихо…       Какое-то время он удерживал руку таким образом, словно ожидая какого-то жеста, вроде немого согласия на содействие, а когда последовал одобрительный кивок, поочередно разжал пальцы, и медленно, словно не хотя, убрал руку, по-прежнему всматриваясь в каждую черточку на случай неблагоприятного исхода. Несмотря на блеснувшую в уме догадку, что факт нахождения Снегга в этом безымянном месте, вместо обещанного пособничества на площади Гриммо, болезненное душевное и физическое состояние, и самое главное на возрастающее с каждой секундой беспокойство и тревогу, Гермионе хватило инстинктивной разумности подыграть и не ввязаться в не самое лучшее дело с неизвестным исходом. По некому предчувствию тень сомнения уже налегла на её мысли, она стала подозревать всякие низости и коварство обмана, но, очевидно от бессилия, которое подобно густой, тягучей патоке распространилось по всему телу, и туману в раскалывающейся голове, не смогла высказать в полной мере всей своей озабоченности и подчинилась чужой воле. Быть может основной мотивацией такого поведения, стало нежелание признать столь ужасную развязку, а высказанное содействие было ничем иным как проявлением бессознательной потребности. Так уж сложилось, что интуиция редко обманывала Гермиону, по обыкновению то, что она предчувствовала и предугадывала, прежде нередко сбывалось. И теперь с распространением дурных мыслей, беспокойство её стало слишком заметно, возросло волнение и тут же нашло свое отражение на лице. Боясь разоблачения, закрыв повлажневшие глаза и пытаясь таким образом скрыть проступившие слезы, она отвернулась в сторону.       И как в большинстве случаев сей жест не остался не замеченным. Вот есть такие люди, у которых все на лице и не нужно быть знатоком человеческих душ, чтобы раскусить их. За эти несколько месяцев Снегг успел её всю изучить совершенно, и знал, что означает каждая черточка, даже зарождающаяся и не успевшая еще найти свое отражение на лице. Он смог расслышать подавленный всхлип, почувствовал, как быстро забилось измученное сердце, как изменился ритм её дыхания, а в теле появилось напряжение. И вдруг сконцентрировавшись на произошедших переменах в комбинации с природной мнительностью, упоение его сменилось какой-то озабоченной мыслью, чрезвычайно нездорового свойства. И даже не постороннее настойчивое и упорное внимание стало поводом для высших и могущественных влияний, послуживших причиной появления навязчивой, мучительной мысли, и не о загубленной репутации он тосковал. Напротив, утрата её и разжалование –было наименьшее, что его беспокоило. Он осознанно оборвал все прошлые связи и вышел из «заповедного» общества, без какого-либо чувства сожаления, тут, скорее, личные страхи. Как уже говорилось раннее сам по себе этот случай, связанный с организацией похищения и последующего шантажа, подействовал на него совершенно ошеломительным образом. В сознании словно произошел некий болезненный переворот, вследствие чего мнительность и степень недоверия ко всему и вся разрослась до чудовищных размеров. Что уж говорить, он углядел нечто важное, стоившее тревог и волнений, в столь неосновательной для других мелочи, как одна лишь перемена дыхания. И задержав взгляд на нежном профиле, новые всевозможные комбинации проносились у него в голове.       Например, уж очень приглянулась ему идея с отдаленным и диким местечком, куда он увезет её и где более никто и ничто не помешает его счастью. Осталось только взяться за реализацию тайного умысла, преподнести в свете необходимости, надавив по обыкновению на девичью совестливость, великодушие и присущий юности идеализм, щедро сдобрив первосортной ложью. Благородные существа, как правило, податливы и легко склоняемы, и пока высший обман продолжает функционировать, она останется во всей его воле и вполне жертвой. Остается только правильно замотивировать и сделать упор на «объект служения», выступающим одновременно неким гарантом и связующим звеном между ними, и самое главное максимально долго выдержать интригу, над чем он, собственно, усердно работал. Если первое условие было успешно реализовано, над ним по-прежнему висел вопрос с одним не заладившимся внешним обстоятельством, потому как в очаровательной головушке закрались сомненица и посыпались неудобные вопросы. И посему, Снегг решил, что пора подвести черту, дело сделано, с долгами покончено, руки развязаны, а стало быть нет более препятствий для вступления на новую и неизбежную дорогу, на которую его так неотразимо влекло. Фантазии на предмет пересоздания жизни на новый лад, увлекли и раззадорили его не на шутку, с яростной мечтательностью выставлял он перед собой картинки поярче да попикантнее. И с каждой такой бесплотной грезой, улыбка все больше разрасталась на его губах, а руки как бы по инерции прибрали к себе поближе тоненький стан, точно по праву принадлежавшую вещь. И пока он весь был полон нового, необъятного ощущения, все расспросы и увещевания, которые гриффиндорка вопрошающим и слабым голосом пыталась донести до него, пропускались мимо. Глаза его горели как у одержимого, в действиях появилось что-то лихорадочное, горячечное. Он гладил её по голове, по лицу, то останавливался и, удерживая обеими руками за лицо, подолгу в упор смотрел в широко раскрытые глаза. В то время как гриффиндорка, ощущая буквально всеми фибрами болезненную неистовость, неутомимый напор, воистину пришла в сильный испуг. И вот уже когда решимость перевалила через край, оставалось всего каких-то несколько секунд до того, как он собирался трансгрессировать в укромное местечко и заняться последующей «обработкой», произошло нечто совершенно неожиданное. Беллатриса, словно вместе с пережитым ужасом упала разумом и волей, и теперь, совершенно непринужденно вот уже с минуту или две свободно расхаживала по первой комнате, временами поднимая голову и замирая дикими глазами на каких-то выборочных точках.       Погруженный в свои ощущения, Снегг принял всю выходку безучастно, поскольку даже и не сомневался, что случай принял болезненный оборот. Тут, почти физически сказывалось отзывавшееся в её душе нравственное потрясение. И подтверждением тому стало неразборчивое бормотание, перемежающееся время от времени с такими же невнятными восклицаниями, исходившими из соседней комнаты. Пока повихнувшаяся, судорожно, и даже с какими-то прискоками, перемещалась из одного угла в другой, по давешней привычке расчесывая до красных царапин едва успевшие зажить руки. И длилось это до тех самых пор, пока она вдруг не встала как вкопанная посреди залы, и расхохоталась ужасно, неудержимо, как в истерике неизвестно чему. Снегг поднял голову и с особливым вниманием посмотрел в ту сторону, откуда раздавалась вакханалия звуков. Не то чтобы он оконфузился внезапной выходке, но внимание его тут же переменилось и теперь было приковано к зияющему чернотой проему без двери. Предчувствуя глубокий и таинственный мрак, он замер и не выпуская из рук гриффиндорку, на которую давешние неистовые визги и ужасный смех, произвели почти неизгладимое впечатление, теперь напряженно всматривался, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь вдалеке. Надо заметить, что Беллатриса не думала останавливаться, напротив, она впала в окончательную экзальтацию и теперь ни один человек, заставший её в таком виде, не усомнился в наличии тяжелого недуга. Она стояла там совершенно в полной темноте, вздымая свои исполосованные руки к потолку и содрогаясь всем телом, со страшно исказившимся лицом, словно при эпилептическом припадке. Даже слюна показалась на её губах, и застывшие глаза с расширяющимися кружками зрачков, почти совсем не мигали. Прежде чем Снегг успел принять меру, и оборвать столь неожиданное восклицание, Беллатриса не дала ему докончить и вдруг закричала каким-то диким, надрывающимся голосом, так что поначалу в этой сумятице с трудом угадывались обрывки цельной речи. И все же часть слов он сумел разобрать, звучало что-то вроде: «Ты это чувствуешь…он ликует…Наше Превосходительство…». А потом, к своему великому ужасу сам ощутил, из-за чего произошел весь этот фантастический сумбур. Это было не иначе, как закипающее торжество, непомерно нарастающей мощи, которое буквально пропитывало собой весь воздух, все и вся кругом, наэлектризовало его, заряжая последователей и почитателей на определенную волну, дабы разделить отраду со своим Владыкой.       Произошедшее не стало для Снегга ужасным откровением, словом, никаких этических мук и угрызений совести он не испытывал, скорее, напротив, он совершенно был уверен, что рано или поздно свершится то, что должно было случится. Сублимировав свои нерастраченные, потаенные чувства в благородные фикции, он внушил себе, что фатум существует, всякое человеческое существо попадает под власть предначертанного бытия, и что своим поступком он лишь приблизил неизбежное, форсировал агонию, а не перекроил судьбу полностью. Совершенно иное странно и мятежно волновало его мысли, противореча логике и диссонируя с привычным мироощущением. Странно, но ни разу ему не пришло в голову, что все может еще так круто обернуться. Как он мог предположить, предвидеть, что какие-то несколько минут сыграют такую огромную роль. Ошибка может и была, и всему виной известный восторг. Следовало скрепиться, не впадать в сентиментальные припадки, а схватить девчонку и быстрее убраться из проклятого дома. Но однако же, он впал в удивительное противоречие самому себе, рассудок желал этих ощущений, требовал их. Восторг заливал его, с предвкушением он ждал завтрашнего дня, и не верил никакой беде. «Проницателен, но не всеведущ» - фраза стала вещей. И кого утешит, что виноват случай, просто косный случай!       К крикам безумной прибавилось улюлюканье, Лестрейндж, будто впав во второе детство, как девочка прыгала на месте и хлопала в сухие ладоши, не переставая повторять: «Пойман, пойман! Так-то семя крапивное, довыделывался! Поделом! Ха-ха!». Падала, падала пелена... девчонка все слышала, сомнений в этом не оставалось. Ей хватило уловить лишь одно несчастное слово, нервно выпаленное вместе с восторженными и нескладными речами, чтобы все понять и сложить воедино. О ирония судьбы! Идиллия, пусть и недолгая, оказалась безвозвратно порушена. Надежда светлого будущего ускользнула из рук, рушились на глазах мечты, затягивая в угрюмый и непроглядный хаос, где бессильно крутятся во мраке разъединенные обрывки чувств и настроений. Услышанные слова ударили Гермиону как громом, она побледнела cловно полотно, и от переизбытка волнений чуть было не лишилась чувств. Не передать словами, как ей сделалось дурно, внутри все сжалось в тугой комок от боли. Грудь теснило, дыхание спиралось, воздуха не хватало. В голове все смешалось, было в сплошном хаосе, предложения не скалывались, выходили одни лишь беззвучные восклицания.       Снегг почувствовал, как тоненькие пальчики сжали его предплечье, к тому же с такой силой, словно с девчонкой сделалась болезненная судорога, и вопросительно впились в него влажные, посоловелые глаза. Побелевшие губы шевелились, силясь что-то сказать, но слышался один лишь слабый хрип, а потом так сильно стукнуло у неё сердце, отчего пошла кругом голова и все силы как бы разом покинули измученное тело. Она буквально обмякла на его руках, голова её чуть запрокинулась назад, и взгляд совсем потух, уйдя куда-то вглубь сознания. Украдкой взглянув на свою юную наложницу, мужчина вздрогнул от неприятного чувства, и опять одно недавнишнее ощущение мертвым холодом прошло по всему его телу. Его поразил до глубины души этот застывший, горячий взгляд, с которым его любимица, не шевелясь и не мигая, смотрела в потолок. Не справившись с потоком обрушившихся ощущений, равно как телесных, так и душевных, изнеможенный мозг дал сбой, отчего она, на мгновение впала в подобие беспамятства. «Не верю, не верю, не верю!» - кипело в бедной, больной голове, в каком-то совершенном беспорядке. Она была уверена, что эти слова с криком вырвались у неё из груди, но в действительности губы лишь безмолвно шевелились. Снегг с мукой наблюдал за этими жалкими, невыносимыми стенаниями. Жало давешних страхов вонзилось в его сердце, и в один миг он принял важное решение. Несмотря на исступленное состояние, в котором находилась гриффиндорка, и которым он отчасти воспользовался, с силой прижав её к себе, он мысленно произнес заклинание трансгрессии, до того, как она успела что-либо сообразить. И все закружилось, завертелось, все быстрее и быстрее, все пестрее и чуднее, пока не сжалось в одну маленькую точку…