Молодое зло

      — Предатель!       — Сукин сын! Выблядок чертов!       — Почему мы должны расплачиваться за твои дела?!       — Мы лишились дома, а его распрекрасный особняк стоит тут нетронутый, как сраный Лувр!       Забредший в гостиную Альбер замер, как пойманный за руку вор, а затем одним отчаянным прыжком подскочил к окну, выходящему на парадные ворота, и осторожно, прячась в тенях и широких складках занавесок, выглянул на улицу, страшно светлую в этот тёмный полуночный час.       Огромная толпа, разномастная, разноликая, разноголосая, единая во гневе, вооруженная хламом и настоящим оружием, обкуренная ядовитым дымом беззакония, опьяненная адреналином, возникшим в их дурной крови в ответ на вечный страх, эта осатаневшая толпа стояла у дверей его дома, готовая разломать всё до основания.       Они карабкались, как гигантские ящерицы, по вычурным кованым воротам в виде плетеной виноградной лозы. Какой-то чертов умник вырубил высоковольтную электрическую защиту. Первой на территорию особняка Морсеров спрыгнула тощая панковатая девка с респиратором на лице. С той стороны ворот ей перекинули биту, и она, размахнувшись с резвостью бывалой бейсболистки, со всей силы ударила по замковому механизму. Спрыгнувший следом человек грубо отпихнул её в сторону и, заорав что-то остальной толпе, прицепил к воротам какой-то предмет. Все бросились прочь, несколько людей, только взобравшись на вершину ворот, в отчаянии спрыгнули вниз. Некоторые так и не поднялись.       Оглушительный взрыв, яркий, как праздничный салют, распахнул ворота настежь, и толпа чёрной волной хлынула сквозь них. Они бежали, расталкивая и растаптывая друг друга. Адская свора, подгоняемая собственными варварскими воплями. Их дыхание пахло серой. Их лица сливались в единый чудовищный лик с жадно распахнутой пастью, переполненной пеной и бешенством.       Очнувшись от страшного морока, Альбер со всех ног бросился к лестнице на второй этаж. Едкий плотный дым переполнял коридоры непроницаемой удушливой преградой, языки огня хаотично перемигивались, перебрасывались с места на место, словно паникующие пламенные птицы. Резкий запах гари обжигал ноздри и глотку. Прогорклая слюна, сглотнуть которую было невозможно, скапливалась во рту. Язык разъедал до язв острый вкус химикатов.       Это был Ад, настоящий Ад, предвещенный Библией и Босхом, и сломя голову Альбер прорывался сквозь его пылающий лабиринт, падая и врезаясь в стены, столики, вазы. Ладони и колени его запеклись кровью и ожогами. Мягкая подошва обуви хрустела стеклом, как костями. Гром голосов подгонял его, как собачий лай — выкуренную из норы черную лису. Альбер бежал, перепрыгивая по две-три ступеньки, вытягиваясь всем своим существом вверх и вперед.       Скорее найти графа и остальных, скорее сбежать отсюда, пока не стало слишком поздно. Ещё пара ступеней. Ещё немного и…       Последняя ступенька выскользнула из-под ног Альбера.       Нелепый широких взмах рук. Он пытается наклониться вперед, восстановить подорванное равновесие, наслепо нащупать перила, но пальцы судорожно цепляются за воздух и дым, а его предательское тело парализовано изгибается назад. Альбер падает. Он видит свою тянущуюся вверх ладонь, словно в замедленной съемке, видит напряжение в каждом мускуле, в каждой жиле. Ему кажется, он слышит топот стремительных шагов, но не успевает даже подумать об этом. Падение из зыбуче-медленного становится стремительным.        Альбер скатился по лестнице вниз, позвоночником и затылком пересчитав каждую пройденную ступень. Проскользил по полу, как брошенный нерадивым грузчиком мешок. Боль зазвенела в висках погребальным колоколом.       Яркие лучи фонарей дротиками пригвоздили его к полу. Разбитый разум сквозь звон и вопли твердил: нужно замереть, притвориться мертвецом, не дышать, не реагировать на свет и крики. Но Альбер не слышал его. Оглушенный, переполненный трескучей мельтешащей темнотой, шаткий как сломанная неваляшка, он пьяно поднялся на ноги и слепо вперился в толпу, слившуюся в единую чёрно-красную субстанцию.       — Эй, это что ещё за черт?       — Да это же генеральский сынок!       — Иди сюда, недоносок! Черт, хватайте его!       — Отдадим Империи не отца так сына, всё равно одна блядская порода!       — Живым или мертвым?       — Да какая нахуй разница!       Грязные ругательства перебил пистолетный выстрел. Безликие бесы замерли. Лишь один особо резвый и абсолютно невменяемый полуголый парень уже подскочил к Альберу и замахнулся на него измятым обломком трубы. Прозвучал второй выстрел, отчетливый, как точка. Пуля разнесла бритую голову на бесформенные коричнево-красные куски. Кровь парой хаотичных мазков пала на ошалевшее лицо Альбера.       Ловко перепрыгнув через перила, как отпетый школьный беспредельщик, Батистен вдруг оказался между толпой и Альбером.       — Что-то я не припомню, чтобы вам была назначена аудиенция, господа! — насмешливо крикнул он, наставляя второй пистолет на осатаневших нелюдей и через плечо, понизив голос, бросил Альберу, ничего не соображающему, замершему, как олень в свете фар, — Беги, малый!       Беги.       Всё замерло. Это был тот тихий момент необъяснимого бездействия, что возникает за миг до взрыва. Несколько мельчайших мгновений. Тикающих, как тонкие секундные стрелки. Неуловимых, как падучие крупицы в песочных часах.       Толпа замешкалась, уставившись на Батистена, который своей панковской внешностью походил скорее на их главаря, нежели на прислугу генерала Морсера. Кого-то шумно вывернуло от вида покойника с бурой кашей повыше шеи.       Беги, кричало всё в Альбере. Беги.       Или позволь мне пробежаться с волками, cher ami.       Простой выбор: бей или беги. Сделай хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь. Но Альбер не сделал ничего.       Общее оцепенение не протянуло и минуты. Спало последнее эхо выстрела, а с ним и спонтанный отрезвляющий страх. Низкий гул поднялся из самых глубин толпы, раскатисто, хрипло, и вдруг разразился громом. Словно волна, поднятая штормовым ветром, толпа налетела на Альбера и Батистена и смела их без шанса на спасение.       Всё происходило страшно быстро и при этом так парадоксально медленно. Альбер отчетливо видел, как бесчисленные руки тянутся к нему, простирая окровавленные и обожженные пальцы-крюки, он видел, как Батистен тонет под ударами, как чей-то нож вонзается в его горло, высвобождая алый пульсирующий фонтан. Альбер видел изуродованную гневом девушку (бледную и белокурую, смутно напоминающую Эжени, милую Эжени, находящуюся за тысячи километров от этого Ада), видел её хрупкий кулак с мощным кастетом за миг до того, как он врезался ему в солнечное сплетение, заставив его захрипеть, сложиться пополам и тут же получить крепким коленом под челюсть. Альбер подавился собственной кровью, судорожно вдохнул обагренный воздух и тут же новый удар отправил его во тьму, где не было ничего кроме боли, ненависти и гари.       Если бы здесь был граф Монте-Кристо, он бы спас его, непременно спас. Но графа здесь нет. Господи, да он же теперь ничто, просто человек, до нелепого уязвимый и смертный. Что он теперь против этого безликого бесполого бессмертного нечто, имя которому Гнев?       Они убьют его. Убьют графа.       Сознание на мгновение вспыхнуло белым. Сжавшись под новым градом ударов, Альбер вдруг слепо набросился на кого-то. Вокруг было слишком тесно для нормального удара, и мальчишка впился клыками в лицо нападавшего. Плотно сомкнулась челюсть. Рот наполнился вкусом чужой крови, пота и чего-то грязного. Человек орал, кто-то безуспешно пытался оттащить Альбера назад. Только удар биты заставил его разжать зубы. Теряя себя в пульсирующей тьме, Альбер сплюнул в сторону бесформенный и скользкий кусок мяса, словно жевательную резинку.       — Блять, он ему щеку откусил!       — Да он вообще человек?!       Ливень ненависти с новой силой обрушился на Альбера, и он потонул в боли, погрузился в её непроницаемые смоляные пучины, упал на дно, не чувствуя и не понимая уже ничего. Обрывки реальности поплавком мелькали перед ним, как солнечный свет из-под толщи воды.        Его избили так, что не осталось ни одного целого миллиметра тела, ему сломали нос и обе руки, чей-то подкованный металлом каблук раскрошил каждую косточку в его правой кисти, кто-то разрезал его окровавленный рот от уха до уха в уродливой клоунской улыбке.       — Что же ты не радуешься, щенок? Твой отец столько всего сделал!       Да, отец сделал столько всего, много дурного, много хорошего, как любой из вас. Устройте же суд ему! Почему, почему он снова должен отвечать за его грехи? Почему он снова заслуживает смерти только за то, что был рожден.       Откуда-то сверху раздался низкий хриплый вопль.       — Хэй, да выблядок здесь с друзьями!       — Тупая сука! Откуда у неё нож?       Пронзительный крик взвился высокой нотой и тут же утонул в общем адском гомоне и выстрелах.       Гайде! Нет, они не могли убить её, они не могли, только не она, только не граф.       Если бы он только мог спасти, если бы только он не был таким тупым жалким мальчиком для битья…        Если бы?       Donne-moi ta main, mon désespéré ami! *       Из последних сил Альбер протянул руку тьме. Он был опустошен, и темная космическая сила заполнила его в одно мгновение, хлынула в него мощным ледяным потоком, и вся боль угасла, её сменило приятное чувство прохлады, словно из пожара его вынесли на свежий, девственно белый снег, бережно уложили и окутали, как любимое дитя. Ему вдруг стало так хорошо, что он самозабвенно засмеялся.

 — Мой друг! Мой единственный истинный друг!  — Oui, mon cher. Danse avec moi! *

      — Что это за фиолетовая херня светится у него на лбу?       Никто не успел понять, что произошло.       Тёмный, испещренный светящимися узорами и бесчисленными глазами призрак с телом мальчишки вдруг набросился на них. Он был быстрее грозы. Ярче. Неумолимее. Каждое его прикосновение, самое малое случайное касание, несло смерть. Кто-то пытался стрелять или бить наотмашь ножом, битой, кастетом, разбитой бутылкой, но пули и удары растворялись на этом дьявольском теле, словно в кипящей смоле. Девушка, смутно похожая на Эжени Данглар, совершенно обезумев, набросилась на него с голыми руками, и он ладонью, как дамасской сталью, пробил ей грудь насквозь, ломая ребра и грудину, как домашнее печенье. Она даже понять ничего не успела, только вперилась в него опустевшими глазами. Светло-карими, выдававшими в ней подделку. Призрак отбросил её поникшее тело в сторону, как порванную перчатку, и, оглядев толпу, учтиво поклонился ей.       За секунду до смерти каждый почувствовал, как невыносимый адский жар вдруг обратился пронзительным сырым холодом. Они умирали в этом холоде и отчаянии, когда он жил в них.       Самые отчаянные, опьяненные злобой до полной слепоты, не могли пробиться к призраку, им мешали застилавшие пол тела их случайных соплеменников, но призрак легко и плавно ступал по трупам, словно по мягкому ковру или напоенному дождями медовому лугу, и настигал всё новую и новую жертву. Его ступни едва касались тверди, каждое его движение пропитывала зачаровывающая балетная грация.       Не призрак. Дьявол, танцующий среди земного Ада.       Толпа обратилась в бегство, паническое, сметающее всё на своем пути. Они не боялись огня, пылающего в дверях, они не боялись высоты, открывающейся за окнами, они не боялись убивать и бросать в ловкие руки смерти всех, кто мешал им бежать. Они боялись только дьявола за их спинами и его пламенных красно-зелёных глаз, в которых заключено было нечто страшнее самой смерти.       А дьявол кружил среди пламени и пепла, пока последний враг его не лишился биения жизни. Лишь когда ало-желтые языки стали его единственными зрителями, он вспомнил, что где-то там есть люди, которых юная душа хотела спасти ценой собственного сознания. Легкой поступью он пронесся по лестнице вверх, на второй этаж, прямо в объятия пожара. Но огонь не касался его, огонь шел рука об руку с ним.       Там, в огне, были люди, его любимые непреклонные люди посреди бойни, его люди, храбрые, отчаянные, такие очаровательные в своей жажде выжить. Дьявол улыбался, глядя на них, на этого смелого темнокожего мужчину, что служил ему столько лет, на эту бледную окровавленную девушку, прекрасную даже с разбитыми в кровь носом и губами, и особенно любовно он улыбался ему, его давнему другу, этому опаленному очеловеченному тигру.       — Mesdames, messieurs, bonsoir.       Первым Эдмона настиг не этот чарующий голос, не вид обезображенного бесчисленными глазами и стигмами лица, а безжалостный, сковывающий по рукам и ногам, пробивающий насквозь до самых позвоночных гребней чудовищный замогильный холод, просочившийся в этот пылающий коридор с девятого круга Ада.       Эдмону показалось: огня больше нет. Его тело пронзают колкие кинжалы-судороги, его бросили в остервенелое северное море, вот только вместо синей до черноты воды вокруг него почему-то колышутся высокой степной травой все оттенки красного и желтого.       Сквозь пламя к ним шел сам Сатана.       Он шел медленно, не замечая мертвых тел под своими ногами. Не замечая живых, что пытались напасть на него. Оглушительно хрустнул чей-то нос, чавкнул мозг из разбитой головы, какие-то ещё отвратительные телесные звуки, которые дьявол слышал и не обращал внимания, но от которых становился всё острее и острее ужас на окровавленном лице Гайде. Она смотрела, не в силах отвести глаз, как белый лабораторный кролик на змею. И дьявол, свернув голову последнему чужаку, вдруг всеми бесчисленными очами обратился к ней. Сузились острые зрачки. Узнавание.       — Бертуччо, бери Гайде и бегите! — едва владея голосом, скомандовал Эдмон и выскочил наперекор тому, что когда-то было Альбером. Пистолет в его руке дрожал, но неуклонно целился в сердце.       Без лишних слов, стоящих им жизней, Бертуччо подхватил Гайде на руки и, не оглядываясь, бросился прочь, сквозь набирающее силу пламя. Гайде кричала, Гайде звала графа, тянула к нему руки. Окровавленное лицо её исказилось от ужаса.       Вдруг дьявол огненным вихрем сорвался со своего места. Слишком быстро. Быстрее выпущенных в него пуль.       — Ублюдок, не смей! Не смей!       Но прежде чем Эдмон успел сделать хоть шаг, часть потолка обрушилась, отрезая его от Гайде и дьявола, пришедшего по её душу. Огонь застилал их плотной непроглядной стеной, копьями торчали металлические, раскаленные докрасна штыри, обломки потолка могильными плитами высились над ним.       Нет нет нет нет нет       — Гайде!        В отчаянии Эдмон бросился вперед, в пекло, на колья, на смерть, но вдруг в шаге от преград отпрянул назад, словно чья-то властная рука за ошейник отдернула его назад. Он замер в иррациональном невозможном невыразимом ужасе, который шел не изнутри, а цепью держал его откуда-то извне, сковывая каждое его движение, лишал воли. Эдмон не мог пошевелиться, не мог даже протянуть руки. Он мог только кричать.       Крик его прорвался сквозь густой огненный гул, и Гайде на миг показалось, что этот крик — её крик. Бертуччо замер, его руки сжимали её в тисках, как руки покойника. Дьявол стоял меньше чем в шаге от неё. Дьявол, в изуродованном лице которого всё ещё жили черты Альбера, смотрел на неё совершенно бесстрастно, и глаза его, тысячи, тысячи глаз горели холодными звёздами. Гайде смотрела в них, не могла не смотреть, и в ответ Бездна смотрела в неё сквозь эти глаза.       Все земные чувства покинули Гайде. Осталась только тьма, абсолютная, неизбежная тьма.       Тьма, что страшнее смерти.       — Чего же ты ждешь… — Гайде не знала, остались ли слова эти лишь в её голове или разбитые губы выдавили шепот вместе с кровью.       Глаза дьявола неожиданно мигнули, будто бы в удивлении, а затем сощурились. Рука, изуродованная горящими стигмами, бездумно прикоснулась к нагрудному карману рубашки. В тот же миг Гайде вскинула короткий ножик, как скорпион — жало. Она сжимала его так крепко, что в костяшках пальцев не осталось никакого цвета, кроме белого.       Она вонзила нож в его грудь. В грудь дьявола. В грудь Альбера. Но ничего не произошло, он даже не вздрогнул. Или лезвие было слишком коротким, или руку слишком повело в сторону, или…       Гайде задохнулась от ужаса, и отдернула ладонь, даже не поняв, что всё ещё сжимает своё бессмысленное оружие.       Дьявол безразлично смотрел на неё. Негнущимися пальцами он пытался нащупать что-то в нагрудном кармане, наконец, кончики пальцев зажали уголок ткани и потянули за него.       Дьявол протянул девушке платок. Он не понимал, что кровь пропитала нежный шелк до последней нитки и лишила всякого смысла его помощь. Но девушка, изумленная, измученная, изумительно прекрасная, взяла этот платок и, раскрыв ладонь, протянула ему нож, такой же окровавленный и бесполезный.       Поколебавшись, дьявол взял нож, убрал его в нагрудный карман и отошел в сторону, чуть кивнув скованному страхом Бертуччо, и тот ожил, шумно выдохнул, словно вынырнув с глубины. Гайде с трудом улыбнулась разбитыми губами.        — Альбер… Пожалуйста, Альбер, — едва слышно выговорила она и схватила дьявола за окровавленные, изуродованные руки. И не отпрянула вопреки каленному металлу стигм, прожигающих её тонкую кожу насквозь.        — Пожалуйста, спаси графа.       Дьявол вздрогнул всем телом. Многочисленные глаза его расширились, в них вдруг замерцало нечто человеческое, какие-то призраки памяти и чувств, бледные миражи мысли. Не проронив ни слова, он стремительным шагом направился в огонь.