***
Этой ночью он ужасно лихорадил: горя от невыносимого жара, Гэвин в мокрой от пота больничной пижаме в бреду бился в судорогах. Невидящими, покрасневшими глазами он смотрел перед собой, снова и снова повторял сухими, потрескавшимися губами – он не хотел, чтобы это случилось. Жаропонижающие и обезболивающие препараты не справлялись со своими функциями: пациенту становилось легче буквально на несколько минут, затем лихорадка возвращалась и заявляла свои права, накрывая лавиной боли и огня. Когда стальные тиски сжали его грудь, а асфиксия набросилась словно внезапно атакующий хищник, Гэвин прохрипел просьбу о прощении и потерял сознание. Этой же ночью его вновь экстренно увезли в операционный блок. Гэвин разлепил глаза, сморгнул стоявшую в них белесую поволоку и огляделся. Он тщательно фокусировал взгляд, не позволяя ему рассеяться и не уплыть глазам обратно под веки. Белое одеяло покрывало его до груди, руки были выпростаны вдоль тела, повернуты ладонями вверх, в каждую был воткнут катетер с державшим пластырем и убегающими вверх трубками. По одной из них тянулась ярко-красная жидкость: «плазма» – быстро метнулась и угасла мысль. Медленно моргнув и не поворачивая головы, детектив осмотрелся – похоже, находился он уже в стационарной палате: единственное окно было забрано плотными жалюзи, стены выкрашены в светло-зеленый цвет. Все, как и тогда, после аварии. В тот момент сам Гэвин отделался ушибами, вывихом руки и множественными шрамами на лице, которое чуть не распороли осколки разбившегося лобового стекла. Крови тогда он тоже потерял значительное количество: из рассеченного носа, на удивление, хлестало слишком долго и мощно, о чем теперь всегда напоминал этот перекошенный шрам. Выбрался он в то время из больницы с пластырем на носу, подвешенной в покое руке и подписанным согласием на операцию по пластической хирургии рассеченного носового хряща. Зайти к лежавшей в тяжелой коме Шарон Гэвин тогда так и не решился. В то время, когда его девушка боролась за жизнь с многочисленными ушибами, переломами и кровопотерей, он трусливо сбежал, боясь, что Шарон из смазливой, волевой девчонки может превратиться в уродливого овоща, которому придется менять подгузники и вскармливать размолотые каши. А еще он боялся увидеть ее, боялся посмотреть ей в глаза, осознавая, что все это произошло из-за него. С этим стойким страхом, шедшим с ним бок о бок тринадцать лет, Гэвин совершенно отказался от алкоголя, поэтому с лютой ненавистью и серой грустью смотрел на Андерсона и видел в нем отголосок прошлого. Он поднял глаза к потолку, от легкого, нейтрального света зрачки его сузились, и теперь ощутил боль. Сверлящую – в затылке и висках, ноющую – в боку, саднящую – в горле, словно туда ему воткнули стальной ершик и хорошенько прочистили гланды и глотку. С уголка его левого глаза сорвалась теплая, одинокая слеза, и Гэвин простонал. Он повернул голову и заметил на прикроватной тумбочке вертикально стоящую поздравительную открытку с днем рождения. Почему-то он был уверен, что подписи в ней не будет. Периферийным зрением он уловил, как раскрылась дверь, повернулся и увидел Шарон. Встретившись с его глазами, она застыла, нервно облизнула губы и беспомощно огляделась. – Видимо, сообщать мне о том, что ты пришел в себя, совсем не обязательно, – проговорила она негромким голосом и выдавила из себя измученную улыбку. Сам Гэвин отметил, что выглядела она крайне паршиво: с темными кругами под глазами, яркими порезами и не прошедшими ушибами. Он смотрел на нее, ощущая, как в горле скребутся шипы, раздражая слизистую. Дверь отворилась, и вошла медсестра. Мельком осмотрев девушку, она прошествовала до пациента, проверила ближайшую к ней капельницу. Шарон мысленно взмолилась, чтобы женщина не ляпнула о том, что для Рида выделили два пакета крови из банка, а также добровольно забрали и у нее, потому что совпадали их группа и резус-фактор. Медсестра взглянула на Гэвина, тот смотрел в свою очередь на нее, разлепил пересохшие губы и выдавил лишь тихий хрип. – Даже не пытайся, – сочувственно покачала она головой. – Тебе всю глотку изодрали эти изверги своими трубками. Пить тебе нельзя еще сутки. Я поставлю тебе капельницу от обезвоживания. Гэвин сомкнул губы, сокрушенно вздохнул и перевел взгляд на потолок. В нем с каждой минутой раскрывалась боль, даже там, где ее не должно было быть. Болело и тянуло все, словно его измололи в мясорубке. С его глаза сорвалась еще одна слеза, отчего детектив моментально смутился, бросив взгляд на стоявшую Шарон, и поспешно отвел глаза. – Наркоз отходит, – прокомментировала медсестра и покачала головой. – Я принесу тебе обезболивающего, потерпи немого. Шарон тоже потупила глаза, ожидая, когда женщина уйдет. Проверив вторую капельницу с пакетом крови нарочито долго, медсестра направилась к двери, но у выхода обернулась. – После дозы обезболивающего пациенту необходим отдых, – строго предупредила она, выразительно посмотрев на девушку. – Я вернусь через семь минут. Шарон послушно кивнула, дождалась, когда медсестра покинет палату, мягко закрыв за собой дверь, и неуверенно подошла к напарнику. Он вскинул на нее глаза, под которыми темнели фиолетово-черные круги, с болью сглотнул, ощущая, как скудная влага от слюней шершавит стенки глотки. Колеблясь, девушка все же присела на край кровати, зажала ладони между коленей, не смотря на напарника. Набрав в грудь воздуху, она тихо произнесла. – Не знаю, стоит ли тебе говорить… – она облизнула губы нервно и уязвимо. – Еще одна девочка… Гэвин сморгнул и отвел глаза к потолку, снова сглотнул и моментально пожалел об этом. – Черт… Не надо было мне… – прошептала Шарон и покачала головой, на лице ее отразилось страдание. – Прости… Он коснулся ее бедра пальцами, и девушка повернулась к нему. Скользя пальцами по ее джинсам, Гэвин слабо взялся за ее левое запястье и потянул к себе, поворачивая, перевел взгляд на плечо. – Заштопали, – прокомментировала она, повернувшись вполоборота, чтобы напарник увидел ее забинтованную руку: в первый раз за время нахождения в Детройте она была в одежде с коротким рукавом, не пряча татуировку. Гэвин едва заметно кивнул, разжал слабые пальцы и опустил руку на простыню. Облизнув сухие губы, он едва слышно прохрипел, не сводя глаз с девушки. – То, что ты… сказала… – она поспешно взяла его за руку, крепко сжала его пальцы, и Гэвин судорожно вздохнул: либо этот жест был от подлинных чувств, либо унизительная жалость. В памяти его всплыло ее заявление: «но я тебя уже нет». Утешает, значит. И тогда тоже бросила лишь последние слова сострадания на предсмертном одре. – Гэвин… Начала она шепотом, но моментально прервалась и отвернулась, когда дверь раскрылась, вошла медсестра. Гэвин хотел рявкнуть на нее и послать ко всем чертям, если бы мог. Он ощутил, как на лбу его выступили капли пота, глаза заслезились – теперь боль стала совсем не выносимой. Он поднял глаза на медсестру, которая уже нащупывала пальцами вену. Улыбнувшись ему, она ввела ему обезболивающего. – Сейчас будет легче, – она успокаивающе погладила его по плечу и бросила на девушку строгий взгляд. – Время посещения закончено. Пациенту нужен отдых. – Да, конечно. Послушно отозвалась Шарон, взглянув на напарника. Он смотрел на нее в молчаливой мольбе не уходить. Когда препарат начал разливаться по венам, ресницы Гэвина затрепетали, взгляд его становился отсутствующим. Приподняв пальцы, он прикоснулся к запястью девушки, смотря, как ее силуэт расплывается в воздухе, словно туманная дымка. А затем Гэвин упал на подушку, проваливаясь в сон без сновидений.Глава 14
17 декабря 2019 г. в 19:11
Старенький «ягуар» десятого года подрезал впереди катящий «лексус», отчего раздался пронзительный звук клаксона последнего, небрежно влился в транспортный поток. Сжимающий кожаную оплетку руля в руках Гэвин Рид угрюмо смотрел на дорогу, механически переключил передачу и свернул на запад, забыв оповестить об этом остальных водителей.
– Гэвин?..
– Что?! – рявкнул он взведенным тоном и мельком взглянул на сидевшую рядом Шарон. – Слушай, не начинай!
– Ты агрессивно ведешь и…
– Я сказал, не начинай! – предупредил он, повысив голос, желваки его нервно заходили под гладко выбритыми щеками. Шарон резко обернулась к нему, синие волосы хлестнули ей по лицу.
– Я ждала твою задницу два гребаных часа на холоде и под дождем!
– Я был занят, – бросил Рид, кожа оплетки под его пальцами заскрипела.
– Ты был в баре, Гэвин! – вскричала Шарон, отстегнув ремень безопасности, и повернулась к нему. – Ты опять нажрался как свинья! И теперь рулишь в таком состоянии!
– Имею на то полное, мать твою, право! Я сессию закрыл, сука! – подхватил крик Рид, тоже повернувшись. – А теперь захлопнись!
Шарон залепила ему пощечину, и Гэвин, оскалившись, дернулся в ее сторону, держа руль одной рукой. Пальцы другой его руки схватили ее за подстриженные до плеч волосы, потянули вниз.
– Отпусти! Отпусти, придурок! – заверещала она, колотя кулаками по сжимающим ее пальцам.
– Еще раз ударишь меня – я отвечу, поняла?!
Шарон вцепилась в его руку ногтями и повернулась лицом к лобовому стеклу. Во внезапно расширившихся глазах ее взорвался ужас.
– Гэвин!
Он повернулся в тот момент, когда яркий свет фар хищником бросился в глаза, осветив кожаный салон автомобиля, яростный, низкий гудок надавил на барабанные перепонки. Рид ударил по тормозам обеими ногами, радиатор отчаянно тормозившей и скользящей по подмороженной дороге фуры врезался в передний бампер, подмяв «ягуар» под себя. Сквозь скрежет металла и звон битого стекла Гэвин расслышал крик девушки. Корпус седана смялся словно бумага, Шарон ударилась виском о приборную панель, оставив на ее матово-черной поверхности влажное пятно, в синих волосах ее блестели бриллианты разбившегося стекла. Кабина фуры влетела в салон, Рид почувствовал, как ноги его сдавило смятым железом, а затем автомобиль швырнуло в сторону, четыре раза перевернуло вокруг своей оси, неся по автостраде, бросило боком в защитное ограждение.
Кувыркаясь в салоне, словно в центрифуге, Гэвин с ужасом смотрел на бросавшуюся из стороны в сторону девушку. Лицо и черная куртка ее были в крови, синие волосы запутались в застежке и серьгах-кольцах.
– Шарон!
Вскричал он, но не услышал ни звука. Из ушей его по вискам к линии роста волос стекали две струйки крови, изодранная, покрытая кровавой пленкой футболка под курткой приятно холодила кожу. Он протянул руку к девушке, не ощущая боли, что цветками один за другим распускались во всем его теле, и дернулся – нога застряла под приборной доской. Подняв руку, Гэвин утер лицо тыльной стороной ладони и почувствовал, как она рывками идет по щекам и лбу, словно по наждачной бумаге. Пальцами он нащупал острие, порезался об его края, ухватился и потянул от себя. Взглянув на крупный осколок в своей руке, Рид теперь ощутил, как все лицо его горит огнем преисподней, как по щекам и подбородку струится кровь, заливая глаза и лоб.
Медленно он повернулся к девушке. Фокс лежала на крыше, раскинув руки в стороны. Лицо ее было бледным, глаза сомкнуты, губы на нем – синего оттенка, яркой была лишь красная линия от правого виска к слегка приоткрытым губам.
– Шарон?.. – Попробовал позвать он, но смог лишь прохрипеть. – Шарон…
Капля крови упала на ее бледное лицо ярким, страшным пятном, Гэвин судорожно вздохнул и зажмурился, когда попавшая в глаза кровь начала их щипать и застилать обзор алой пеленой. Он попытался протянуть к девушке руку, но она безвольно упала вниз. А затем Рид почувствовал, что задыхается, как сдавливающий ремень безопасности пережал ему грудь, не давая глотнуть воздуха. Дрожащими пальцами, хрипя, он вцепился в него, нащупал цепь на шее, подвеска которой нереально упала вверх под подбородок, оцарапался обо что-то острое, выступающее из горла.
Когда еще две крупные капли крови сорвались с его губ, ударились о щеку девушки, Рид понял, что свисает сверху только благодаря ремню. Под отдаленный визг сирены, прорывающейся сквозь белый шум в его ушах и мутной голове, Гэвин прошептал имя Шарон и потерял создание.