Πλήρωμα

      Через несколько часов блужданий охотница начала думать о том, что найденное отверстие было абсолютно тупиковым. Тесные кромешно-темные лазы не вели в широкие пещеры или залы, в которых она могла вытянуться в полный рост, лишь в котлован, из которого им впопыхах удалось сбежать, и парочку неглубоких и тесных ям, своей узостью напоминавших альковы. Уходящие дальше пути были узкими и неустойчивыми, готовые вот-вот обвалиться. Продвигаться по ним дальше было равносильно смерти, поэтому она остановилась, решая: ползти дальше или попытаться вернуться?       Чёрная крошка пыли злорадно осыпалась при соприкосновении хвоста с стеной — огромная жила древнего каменного угля, расположилась прямо под лапами, пыхтя и скрепя своей минеральной чернотой. С каждым вдохом и выдохом становилось душно и нестерпимо неприятно где-то глубоко в легких. Кожа покрылась вязкой слизью, помогающей проскальзывать через узкие проходы. Хотелось свободы и воздуха. Ветра.       Когда теснота и духота наваливались с новой силой, её мир сужался в крошечные светящиеся точки грибов, поглотившие пещерные своды причудливыми кристаллами и звездными хороводами на небосводе. Воспоминания о просторном космосе, что благородным бриллиантовым полотном мелькали в осколках памяти. Свет слепил, но успокаивал.       Воздуха в её распоряжении было мало, как, впрочем, и еды: странные грибы витиеватой формы и несколько сколопендр с жуками, подходящими в употреблении лишь ей, но никак не эрухини.       Нужно было уходить тем же путем, которым она попала сюда и желательно сейчас. Но… миновала ли опасность? Причин, по которым она должна высовываться прямо сейчас, охотница не видела, к тому же чувства тихонько шептали ей о том, что пока не стоит рисковать ни кончиком хвоста, ни собственной головой.       Зачистив все немногочисленные близлежащие ходы за пару десятков минут и слегка насытившись плотью жуков, теневая хищница вернулась к своей странной добычи, оставленной в самом свободной и прохладной низине. Там, посреди кромешной тьмы, освещенной люминесцентным светом, безжизненное тело начало заливаться мертвой синевой.       Он был жив лишь на треть. На треть его рваного испуганного сердцебиения и дыхания. Маленькое по её меркам существо дрожало и сухо сглатывало язык, пытаясь насытиться собственной слюной.       Тот звук глухого удара об камень был звуком, говорящем о сломанных костях левой руки, выбитому плечу, которое она, к счастью для него, уже вправила, и множественными кровоподтёкам, старыми — фиолетово-желтыми, и новыми — багрово-красными. Серьезные переломы были лишь в двух местах, но… они были открытыми. И грубое таскание по земле лишь усугубило положение раба, смещая и загрязняя раны. На старые она не стала смотреть, лишь подметив непропорциональное смещение рук и ног. Жнецы ломали его в свое время с особым упоением. Возможно, были и внутренние повреждения, но она не ощущала нарушенных течений крови… в этом, пожалуй, ему повезло. Ведь если бы она обнаружила серьёзное кровотечения, то вряд ли смогла хоть как-то помочь.       Но даже так вероятность его выживания была до смешного мала. Ничтожна.       Погруженный в ужас и забытье, он никак не реагировал на неё.       Аккуратно перевернув «жертву» на спину, придерживая голову хвостом и зафиксировав руки у тела, она осмотрела испещренную полосками красно-черную спину и несколько неглубоких колотых ран, покрывшихся пылью и грязью. Старые полоски от рабского кнута оставили кривые и глубокие шрамы, которые за годы так и не смогли затянутся хорошо. Другие раны были свежими и не особенно мерзкими, если сравнивать с правой ступней…       Палачи-орки по-настоящему жестоки со своими заключенными. Хотя чего можно ожидать от расы созданной для войны и разрушения?       Правую стопу «добычи» заковали в ржавые кандалы. Кожа вокруг них была протерта до кости из-за чего ступня была черной... Отмершей. Она пахла жутким разложением и гнилью, заполняя протухшим душком тесную пещеру, но на этом все не остановилось. Охотница ощущала там живых и плодящихся червей, личинок и, Тьма знает, каких паразитов, обрюхативших некогда нежную кожу создания. Они уже подобрались к грани железа и целой кожи, желая разлагать и зачумлять собой новую плоть.       К проблемной руке прибавилась стопа.       «Как он был еще жив? Эльф? Или все-таки человек? Но зачем тогда оркам отгрызать уши, если не эльф... Все-таки для них это — худшая пытка.», — нахмурилась хищница.       Когда она говорила об «отгрызании», она ни капельки не преуменьшала: характерные шрамы от укусов говорили сами за себя. Уши отрезаны под самый корень... Определить принадлежность к прекрасной расе по лицу после стольких пыток и, возможно, десятилетий рабства, не было почти и шанса.       «По традициям, орки всегда отрывали уши своим заклятым врагам, чтобы потом вывесить их на броню в доказательство личной силы. Интересная традиция, особенно зная о том, что орки некогда были эльфами.»       Это было мужского пола... когда-то. Дети Моринготто не брезговали обрезанием и изнасилованиями... Их «игрища» с матерью лишь вершина ужасов...       Осунувшееся, постаревшие на десятки лет лицо, испещренное морщинами и уродливыми шрамами. Она не могла сказать, что это был человек. Эльф. Точно эльф. Внутренние строение совсем другое, странно замедленное: сердце билось пару раз в минуту, как у «китов», а органы… изменённые и идеальные. Точные. Что-то совершенное, но поврежденное и изувеченное болью на столах пыточников Твердыни Ужаса.       А запах его крови и плоти… о, этот запах… Такой «осторожный», обволакивающий её мощные ноздри и легкие своей умопомрачительностью и незабываемостью. Он будто проникал под кору головного мозга, желая навечно выжечь себя в её памяти огненным клеймом. Флёр кровавого дурмана туманил сознание одной своей близостью. Ей захотелось... попробовать немного… но… так ли это?       Мгновенная мысль об «искусственности» такого позыва, говорящего ей попробовать ощутить вкус эльфенка прямо здесь и сейчас, немедленно вернул всю трезвость ума. Это было не «нормально» для неё. Наталкивало на мысль о её рождении и влиянии присутствия Моргота… ведь охотница все еще оставалась чудовищем, созданным для убийства эрухини, даже если матерь породила её для мести оркам, она не могла поменять её сути. Охотница все еще оставалась созданием Моргота, Его искаженной волей.       Вот вопрос: имел ли Владыка Зла такое же влияние на неё, как на жалких орков? Она знала, что Он одной своей мыслью, обращенной к оркам, заставлял всю их расу дрожать от страха. Вопросы и рассуждения полились рекой, от чего она секундно «задумалась». Такого исхода, где она встанет на колени перед Железным троном, не хотелось. Очень не хотелось.       Сердце эльфа резко ускорилось, забирая все её внимание себе. Сейчас в её голове должен быть только он и его жизнь. Он должен выжить       «Отрывать или нет? Но если не ампутирую, истечет кровью. Сколько уже вытекло из него, что туда попало, и как вообще может срастись кость, если не сделать этого? И так повезло, что сердцебиение было замедленным», — пророкотала про себя она, исследуя оставшиеся раны и порезы.       Шершавый тонкий язык уверенно начал облизывать кровавые полоски и колотые «дырки» на теле, втягивая в себя пыль, грязь и старый желтоватый гной, смешанный с новой кровью. На вкус было… неплохо, очень неплохо, что еще раз подтвердило её мысли о «искусственности» ощущений. Желание съесть его усилилось, но хищница даже не дернулась, полностью контролируя себя и свои мысли. Это её, и только, её тело. Она будет решать что будет делать и как.       Засохшая корочка быстро размягчилась от действия слюны, давая жгучей ротовой влаге проникнуть в ткани. Хищница давно поняла, что её слюна, как и слюна многих животных, имела бактерицидный эффект. К тому же, из-за продолжительной белковой диеты буферная ёмкость. Даже её глупая матерь помнила, что в слюне содержался пептид, способствующий восстановлению кровеносных сосудов, что следствием означало быстрое восстановление тканей. Поэтому с каждой раной от хлыста мать обращалась по-особенному. «Она была хуже животного?» — забавно, если кто-то подумал так. Захочешь жить и не такое совершишь, чтобы вырвать у смерти еще один день.       Иногда ей казалось, что вместо простых телесные жидкостей по её венам текла кислота. Это имело место быть, ведь её кровь в каком-то роде действительно была смертельно ядовитой...       Когда раны на спине слегка прижгло, хищница перешла на ссадины и порезы, а потом на руку, которую все же решилась оторвать по локоть, как и стопу — до щиколотки. Хотя малая человеческая часть и протестовала, как могла, решение было принято безоговорочно и бесповоротно, ведь охотница окончательно уверовала в то, что сможет остановить вытекающую потоком кровь с помощью слизи и кислотной крови.       Разумней, конечно, было просто вправить как-нибудь кости, да остановить кровь… но она этого не хотела. Эльда не должен быть способен действовать самостоятельно, особенно физически. Это могло представлять опасность, если он поправиться. Как для неё, так и для него.       Жалкая набедренная ткань, покрытая различными органическими пятнами, пошла на бинты. В её голове не существовало термина «нагота», поэтому охотница и не думала чувствовать смущения или чего-то подобного в отношении другого существа без «одежды».       Если «летописи» не врали, то эльфы не умирали от болезней, значит и заражение крови не должно было стать проблемой, а ему точно будет место быть, но хищница постарается избежать такого. «Только другая материя, достаточно навредившая или уничтожившая тело, а также усталость от жизни, были способны заставить эльфов покинуть хроа», — так было сказано.       Эльф все еще находился без сознания, как и все часы до этого. Наверное, орки хорошо приложили его по голове, желая лучшего полета в самых удобных условиях для бунтовщика, решившего напоследок сказать прощальные слова сталью и собственной плотью.       Время не текло, как вода, оно приобрело медленный стук чужого сердца. Возможно, это было бы даже романтично где-нибудь в другой вселенной и в других телах. Бегая по отстойнику, она не замечала как изменялась. Сколько прошло времени? Как долго она скиталась по уровням до этого момента, подгоняемая тьмой и жаждой? Целая вечность в миге...       Спину раба полностью покрыла вязкая жидкость, как и сломанную одеревеневшую руку и часть ноги. Она нежно прильнула к полумертвому телу, пытаясь согреть и аккуратно прижать его к земле, чтобы не допустить ошибок: его и своих.       Эльфу было до безумия страшно в скользких объятиях глубинного Чудовища, но даже когда Оно отрезало ему руку острым кончиком хвоста, он не дернулся от дикой боли, не закричал, не простонал. Будто хроа больше не была связана с фэа. Не его, чужая… все морок, иллюзия, как тогда, когда его пытались сломить, пропитывая сухое горло путающими сознание зельями, проникая в голову черными лезвиями на полу душной и пыльной темницы. Грубо, злобно, настырно... (Невозможно для слабых майар. Лишь сам Моргот мог изничтожить Нежелание разумного, но разве какой-то эльф нужен был Ему в его Замыслах, кующихся ложью? Нет… счастье его, нет...)       Ужас сплелся с мраком, чудовищным массивом распространяясь вокруг крохотной души, чей валинорский свет окончательно померк, когда он дрогнул перед Тьмой; этого было достаточно для мрака, чтобы пробраться под кожу и затаиться до поры до времени. Он чувствовал будто находился глубоко под толщей воды, пытаясь глотать воздух, но захватывая лишь соленую воду. Безнадежно и так губительно… отчаянно.       Для него все было пережито еще давно, тогда… когда ему ломали и вырывали скрюченные пальцы, когда пытали щипцами и лезвиями, шепча приказы сдаться и служить Тьме, но он лишь плевал в изуродованные лица за что получал следующую порцию побоев; когда там, на далеком поле боя под сине-голубыми стягами, украшенными серебряными звездами, убили его друзей и схватили его самого.       Если бы только он не… он не решился пересечь Грань… увидеть и почувствовать холод зимы и запах неизвестных трав, из видений, призванных Огненным в тот роковой час. Все было бы по-другому?       Тьма никогда не дает желанного покоя, лишь порабощает и изувечивает последние остатки светлого. Воин знал это как никто другой, но это сейчас, а тогда, когда был шанс остановить время и остаться? Почему он пришел в этот угасающий под гнетом мрака мир, чтобы… что? Вернуть утраченное? Защитить оставшиеся? Исполнить Долг?       Воспоминания мутнились, но цель была тверда, что давало ему силы бороться с ужасом, сковывающим сознание и тело, особенно когда трарь поблизости отрубала кишащую жизнью стопу, поглощая в себя кровоточащие личинками остатки.       Мерзкое существо, укутанное во влажную темень, решившие растянуть его мучения, сковало руки и ноги.… он просил о смерти чудовища, а для себя — избавления.       Боли больше не было. Лишь тепло отвратительных объятий и духота штольни растянувшаяся в бреду хроа на целую вечность.

***

      Эльда проснулся, по её ощущениям, через неделю. Все это время она не покидала его, согревая мерзнущие от мёртвого хлада тело, следя за состоянием открытых ран, которые уже довольно хорошо затянулись под её бдительным и чутким взором. Её старания не должны были пропасть в никуда с его смертью, ведь это могло «ранить» её гордость: смерть естественна, а на «неожиданные» причины гневаться из-за того, что что-то не идет так, были еще более абсурдны, чем желание человечества обрести бессмертие.       Он был немного напуган (где-то там в глубине своей души, но страх этот был не о Сущности, в чьих объятьях он покоился, а о Тьме вокруг, о том, что вскорости он безвестно пропадет во мраке, не увидев Света Намо и не услышав его Глас) и… голоден. Возможно? Она не понимала. Эльфы такие странные... хотя судить целый вид по одному искалеченному представителю — глупая затея.       Он не пытался двигаться, смотрел, изучал, но не боялся. Не боялся Её! Вот же… Бесстрашный, испытавший всю степень боли и отчаяния! Как же! Никакого чувства самосохранения! Он даже не дернулся, когда увидел Её впервые в блеклом свете! Или она не могла определить его сковывающий тело ужас? Ах-х, чувства разумных сложны... Никогда не поймёшь до конца что они испытывают!       Теневая охотница не была уверена, что храбрость была к лучшему, но и не к худшему, определенно. Он не сломался под пытками до самого конца, что позволило Судьбе привести его к ней. Выдержка эльфа поражала, что давало основу для дальнейших действий… но, как эльфенок мог со временем перехрабриться, не зная меры, приведя себя к гибели, так и был способен, наоборот, оказаться до «скрежета зубов» разумным и манипулятивным существом, захотевшим использовать её чтобы выбраться.       Книги матери о эльфах-интриганах совсем неуместно начали волновать омут памяти. — Le faire… nya?… Iquista… [Ты смерть… моя?... Прошу…] — неожиданно просипело в душной темноте.       Тьма недовольно зашелестела под ногами.       Нет, не «неожиданно». Она чувствовала, как он напрягает горло, как его легкие пытаются ровно выпустить воздух… Она рассчитывала на сип, хрип или гнойный кашель, но никак на целый и живой голос. Что это если не магия? — …Iquista, anta este… [Пожалуйста, подари покой…]       Хищница дернулась в сторону от разогретого её теплом тела, как от огня. Прикрывая рот испугавшейся резкой перемене ситуации «добычи», она оборачиваясь, по-животному выгнулась, цепляясь за землю, как за последний верный оплот. Тихие жалкие слова, словно вода, пролились во мрак, заставляя пространство неохотно пойти водной рябью, которая расширяясь, заглушилась об угольно-черную землю. Охотница видела её, Силу слов, содрогнувшую стагмированную глубину.       Будто маленькая чистая капля упала на неподвижный железный валун, разъедая его словно кислота.       Тьма вокруг зашипела, как рассерженная кошка, выгнулась, уже приготовившись напасть на эльфа, но… отошла в глубь пещер, когда чудовище провело лезвиями когтей по зажившей своей жизнью стене, злобно оскалившись, приготовилось вот-вот инстинктивно вскрыть себе ребра, оголяя внутренний жар, который был способен осветить Ужас собственной Яростью.       Это её «добыча», поэтому она будет защищать её.       Если бы Тьма была по-настоящему одушевленной и разумной, она смогла понять, что у нее было абсолютное превосходство. Охотница бы отступила от своего, сохраняя себе жизнь, но жертвуя тем, кого здесь быть не должно. Опять же, к его счастью, Тьма глубин была совокупностью деградировавших душ, а не полноценной сущностью, способной к действиям и размышлениям. Она импульсивно шла на поводу у самых разных позывов диких душ, тем самым уподобляясь безумцу, который не понимает что творит. Но иногда она все же была… другой, разумной. Это страшило.       «Эльф не должен нарушать течений Тишины своим Голосом, дитя Черного Огня», — прошептало в единстве искаженное пространство, стремящееся уничтожить существо порядка, находящиеся в ее лоне.       Эльда, и так оторопевший из-за её действий, кажется поседел еще больше от представленных перспектив. Видимо Тьма говорила на универсальном языке, понятным всем живым существам… такова высшая стихия?       «Это уже мое дело», — твердо ответила хищница про себя, утробно прошипев во влажный морок, и… мрак отступил. Мысли для нее открытая книга.       Эльф устало прикрыл глаза, дрожа всем телом. Он не пытался что-то произнести вновь (дело была даже не в опасных лезвиях когтей на лице), тем самым, не давая повода Тьме оспорить право силы Пленителя и Защитника. Пересохшие губы под склизкой лапой в боли поджались, тихо моля о благословленной воде и одновременно смерти.       Она не понимала его, как Тьма, но охотницу задевал его Голос, также как и её.       Рука соскользнула вниз и обмякла, как мокрая вата. Что-то в дочери мести разрывалось.       Эти слова были слишком древними для человеческой сути и слишком мерзкими для чудовищной. Они ещё больше будили животные инстинкты, пробуждая в её крови пресловутый Черный Огонь, подходивший вихрем к горлу, чем этот... запах, этот… аромат... Её самоконтроль оказался прочнее мифрила: впиться в глотку, высасывая все соки, оторвать следующую конечность… вкусить… чувства все силились и силились. Но одно слово все меняло:       Никогда. Никогда она не падет.       Когти в раздраженном спокойствии сжали землю. Она-то? И уступит собственным низменным потребностям? Ха! Такая «искусственность» не могла перебороть «цель» и любопытство.       Безымянный эльф хотел кажется сжаться в комок, стать еще меньше, чем он был, но боль приковала его к одному положению, не давая отодвинуться подальше от неё. Страх.       «Значит все это время была не храбрость, а безупречная животная опаска? Страх перед неизвестным хищником, заставляющий застыть и наблюдать за собственной неминуемой гибелью? Похоже эльдар ничем не отличаются от людей в этой реакцией на опасность или я вновь что-то не так понимаю?…»       Теперь она могла сказать, что все сложилось довольно хорошо, если не одно большое «но»: охотница не знала, как с ним заговорить. Складные мысли отличались от слов и предложений, которые она не могла произнести вслух с помощью своей голосовой системы. Во-первых, хищница формировала свои идеи в голове по большей части мыслеобразами, которые с бóльшей скоростью достигались и обрабатывались сознанием. Во-вторых, ее язык — помесь чёрного наречия, языка вастаков, где-то напоминающий собой малые африканские наречия и китайский из-за особенности звучания разных слов, а также коренные языки матери — русский и английский. К счастью, она могла попробовать заговорить на синдарине, осколки произношения и слов которого плавали в море памяти, но произнести хоть что-то… никак нет. Речевой аппарат уже был не способен на такое ухищрение — это в-третьих.       Рот изменялся медленно, со временем, поэтому она не заметила весь процесс его эволюции. А сейчас, обращая внимание на такую деталь, стало понятно, что она потеряла всякую человечность или, по крайней мере, её часть. Губы более не были выделены, как у людей, они заменились на грубые тонкие складки, разъединяющиеся словно гармошка. Изменению подверглись и зубы, которые окончательно превратились в острые клыки, заборчиком выглядывающим из-под губ, а сама челюсть вытянулась вперед, так чтобы было удобней вырывать куски мяса.       Лицо нечеловеческое: рубцы и наросты, похожие на старый камень, глаза звериные, другие, покрытые поволокой серости — а про все остальное и говорить нечего… тело покрывала сплошная получешуйчатая броня, сменяющаяся твердыми наростами. А длиннющие когти теперь могли серпами вытягиваться по её желанию.       Одним словом: Чудовище. Мощное. Непоколебимое. Некрасивое и страшное для всех «светлых» созданий. Но пока еще не вошедшее на пик своих сил.       Что могло быть с ней дальше? Внутри что-то постоянно нарывало и нагревалось. Инстинкты, желанием обезопасить, найти приют и дом, медленно, но верно, подталкивали к поиску укромного места для продолжения процесса развития. У неё было свое место, там, в той пещере. Хотя сейчас этот вывод и ставился под сомнение: глубины, со всеми их путями и залами, являются её полноправным «домом», а не какое-то конкретное место, которое можно было так просто окрестить.       Изменения так и не закончились: стадия окукливания активно продолжалась. Нужно найти безопасное место и большое количество еды, чтобы преодолеть «очередной барьер силы». Правда не сейчас — забота об эльфе обязывала и вынуждала действовать соответствующе, учитывая потребности еще кого-то помимо неё самой, даже если он будет шугаться от нее как от огня. Чувство собственничества за неделю рядом с ним превратилось во что-то огромное и непоколебимое. Охотница не могла сказать, что конкретно стало по-другому, но что-то было не так.       Дочери мрака резко встала, очнувшись от морока, и едва не ударилась об потолок, резко дернувшись вниз. Морготов камень все равно осыпался пылью, подтверждая её секундную неуклюжесть и забывчивость. После прихода Тьмы она застыла на кто-знает-сколько минут, а эльда?…

***

      Эльф вновь прошелся взглядом по сгущенному мраку, чувствуя, как Нечто интуитивно-знающе передвигалось в малом пространстве штольни. Раньше это существо было более осторожным и гибким, но сейчас Оно кажется было взбудоражено и недовольно приходом Тьмы.       Не нужно было быть наделенным особенным талантом, чтобы ощутить агрессивную темную массу, извивающуюся словно змея, желающую поглощать и зачумлять все, до чего она была способна дотянуться. Мрак и Злоба сплелись в тени Бауглира в едином порыве настолько сильно, что её можно было сцеживать во флаконы и травить крыс. А ведь раньше тьма была их другом...       Подземный альков радужным паром заполняла духота — воздуха мало, если он вообще ещё не закончился. От жары хотелось выбраться отсюда с каждой секундой все сильнее и сильнее, да так, что легкие застряли где-то в горле от всех гневных и отчаянных чувств. Песочные стены пещеры давили на грудь в буквальном смысле — тесно, неимоверно тесно под землей без неба. Он не дитя Ауле, чтобы быть частью камня и чувствовать себя единым целым с землей. Эльф устал видеть черное железо и камень ещё в тюрьме на столах пыточников, а здесь абсолютная жуткая темень, освещаемая лишь одинокими грибами-звездочками, пробуждающими в нем огрубевшие, но спасающие от забвения воспоминания.       Эльда не знал, чего ожидать от будущего. Все уже произошло, абсолютно все. Но вопросы роем пчел все равно жужжали в голове. После удара об склизкую от чужой крови скалу, он ничего не мог вспомнить, пребывая в сильном бреду. Что Оно будет делать дальше? И как попытаться сбежать отсюда? Ах, о последнем физически невозможно думать — от руки и ноги, где некогда была живая плоть, потянуло страшной болью. Лицо жгло из-за тонких полосок царапин.       Он был в ловушке. Вновь. Опять. Снова. Это был конец… если там была надежда на освобождение или побег, то здесь монолитом — нет. Оно будет пожирать его медленно, а потом океан мрака заберет его душу до конца времен. Но это казалось ему лучшим исходом, чем будущие мучения...       Земля громко шуршала поблизости. Странная прохладная влага успокаивающе коснулась головы, будто пытаясь притупить ощущение безудержного темного моря вокруг и страха под кожей. Он вздрогнул и прикрыл глаза, готовясь к новой порции боли, как раньше, как и всегда. Но ничего не произошло, лишь жжение на лице ослабилось и отступило. Когда чужой язык исчез с его лица, эльда рвано выдохнул в никуда, вызывая радостное(ли) урчание у Сущности рядом.       Царапины от Его прикосновения...       Прошли.       Излечились.       Зажили.       Тело замерло, не понимая как реагировать на такое. До этого мига он находился в бреду наяву: просыпался, вновь и вновь впадал в беспамятство, покрываясь липкой испариной безумства, снова просыпался и снова уходил в темноту. Никаких снов и видений, лишь безумная скачка сознания. Бесконечный цикл боли и борьбы с невидимым врагом.       Сейчас, когда он почти полностью очнулся от морока, пленник не знал что и думать. Все, что у него оставалось — это способность трезво размышлять, но даже она не могла помочь осознать происходящее… что он мог сделать? Ничего. Раб безжалостной реальности, заключенный в цепь Долга.       Оно легло рядом, приобнимая, будто пытаясь защитить его от всего на свете или, наоборот, найти покоя в его объятьях. Как странно, Неправильно. Так не должно быть. Хотелось выть. Не так, нет, не так!…       Передающиеся ему тепло твердило обратное — все не ужасный сон, это реальность!       Чувство диссонанса новой волной захлестнуло всю его посеревшую сущность, преобразовывая мысли в новое течение. Оно, чем бы ни было, должно быть поглощено желанием убивать все живое! Уничтожать порядок! Сеять смерть! Но почему? Почему же оно не перегрызет ему глотку? Не впивается в плоть и не рвет на части?       Что ты такое? Нет, кто ты такой? Майар, что отрекся от тьмы, за что был скинут на самое дно ужаса, или желающий использовать его в своих целях дух? О, Эру, нет... он обуза, не более чем бесполезное создание в таком состоянии... Возможно, оно обращенное в чудовище дитя Илуватара, которое смогло сохранить себя? Или ты нечто иное? Творение, отвернувшиеся от Творца?       Звонкую тишину разбавляло урчание — шепчущая щепотка спокойствия и безумия.       «Эру, да спасет и направит его на Пути», — все что оставалось делать —это молится

***

      Прошло достаточно времени с Пиршества, поэтому Охотница развернулась, напоследок мазнув взглядом по вновь впавшему в беспамятство эльфу, полностью покрытому её слизью, и ушла разведывать единственный выход в котлован. Нужна еда и вода, и как можно скорее. Эльда долго не протянет на святом духе и её жидкости, которой она, сквозь вялый протест, поила его все это время.       Предчувствие было плохим, как и ноющая боль где-то под языком.       Раскатистое эхо гулом сотрясло неустойчивые пещерные своды, когда с потолка на вскрытые головешки чудовищ посыпался крупный каменный щебень, распугивая мелких падальщиков и паразитов от желанной пищи. Писк и визг в тишине зала пиршеств оказался даже более отвратительным, чем зловонный и душный запах, распространившийся от стухшей горы трупов в просторной штольне. Падаль в клоаке долго не лежала — то были остатки от вкушения бóльших хищников. Все, что осталось по прошествии недели, от некогда огромной оравы монстров.       Охотница глубоко рыкнула, используя внутренний гнев и силу, чтобы прогнать маленьких ничтожеств от её еды. Узоры на коже опасно полыхнули красноватым светом, сосредотачиваясь в затылке надоедливым зудом. Жуки и мелкие ящеры быстро уступили свое место, затаившись в щелях и швах, чтобы успеть вовремя вылезти и вцепиться в лучший кусок, когда Высший Охотник покинет обглоданные ими кости. Самых же настырных и глухих постигла участь стать в меру дырявыми.       Когда последний труп ящерицы соскользнул с её когтей, она присмотрелась. Груда смердящих костей, неподвижным монолитом, возвышалась в погребальном зале, рассыпаясь по всему полу мраморной мозаикой. Разложение и внешние факторы, повредившие кости, сделали свое дело — следы смерти этих существ сгинули, как и их носители.       Тогда, когда охотница убегала от чего-то или кого-то настолько опасного, что её чувства молили о побеге, она ощущала себя маленьким муравьем, на чье гнездо вот-вот должен безжалостно наступить Враг. В том, что всю эту рать чудищ убило одно существо, она была уверена, хотя доказательств такого суждения у нее не находилось... «Шестое» чувство? Возможно.       Оно, чем бы ни являлось, было явно очень могущественным, как балрог, и старым, как мир существом.       Зуд на затылке усилился, отдавая какой-то напряженностью и дрожью. Потерев засиявшие красным узоры, будто желая чтобы они исчезли, охотница резко дернулась в сторону огромного черепа, напоминающего своей формой помесь двурогого носорога и собаки, и застыла.       Поворачиваться и двигаться не хотелось, будто в любой момент от её малейшего неровного, неправильного выдоха-вдоха потолок рухнет вниз, обваливая на голову охотницы бездонную массу камня. Не-её-ноги зашатались, но она взяла себя в железные оковы, сливаясь с обглоданными костями. Необъяснимый гнев поднялся с самого дна сердца, намертво прибивая её ноги к земле, но в готовности вырваться по малейшему желанию. Ярко-красный цвет сменился на темно-багровый.       Этот приход палитры страха был не таким, о, совсем не таким…       Слух обострился многократно, цепляя каждый шорох в широкой пещере. Узкие зрачки расширились и сознание ускорилось, перебирая сотни мыслей в секунду.       Россыпь камней смертельным дождем осыпалась вниз в такт литому прыжку охотницы-с-минуту-жертвы и движению неизвестного врага. Она ничего не видела и не слышала за секунду До, лишь ощутила толчок с боку, свистящий ветер в ушах и осатанелую боль там, где раньше была нога.