***
Полумрак одного из внутренних владений Ангбанда пронзили яростные языки пламени. Огонь не щадил ничего, вгрызаясь словно дикий зверь в камень у потолка, опаляя смоляной копотью все до чего только смог дотянуться. Тени сгущались и в нерешительности дрожали от исходящей от сущности в комнате ярости... Скрипучим стоном скукоживался металл на столе, превращая чудесные драгоценные творения в изуродованные куски материи. Все вокруг медленно сгорало и сминалось в пожаре чувств Вестницы Гортхаура Жестокого и Неумолимого. Она ярилась со страшной силой: все её творения погибли! Лелеемые ее чуткой рукой, взращенные под трепетным надзором, любимые её извращенной сутью! Все! До единого! На которых она возлагала большие надежды, на которых тратила и время, и силы... Сдохли, сделав лишь один-единственный вздох. Ничтожные куски плоти с осколками душ, без огня жизни и воли... Легким пасом, присущем всем эльфам, она смела стол и изуродованные её силой изделия в сторону, разбивая все в щепки. Майар в безумной ярости схватилась за свой посох и стойко замерла точно недвижимая статуя из фарфора, непоколебимая и прекрасная. Ни единая эмоция гнева не отразилась на румяном лице, лишь глаза горели внутренним пламенем. Она погружалась в себя, ища сокрытые ответы и решения. Теперь настал момент, когда надо было сказать о своей неудаче Господину. И никаких жалких слов не хватало, чтобы выразить её неудовлетворение собой и тем, что она все это время «творила», пытаясь уподобиться Владыке. Что есть рождение нового разумного существа в Эа? Слияния двух фэа и двух хроа дают существование новой форме, перенявшей от своих создателей основные качества как телесно, так и духовного. И если Глас могла создать плоть, путем манипуляций над плотью других существ, то души творил Отец Сущего — Эру Илуватар, независимо к какому роду принадлежали родители новорожденного. Но каждый раз, когда кто-то пытался сотворить душу, он терпел поражение, получая искаженную версию того, чего желал... Кроме Валар. Кроме ВАЛАР! Светловолосая эльфийка покрепче сжала свой магический инструмент и мягко потупила взор на спокойно горящий огонь. Она наконец поняла почему у неё не получалось создать даже подобие разума, способного хотя бы выжить: в ней не было пламени, которое она могла бы вложить в творения, кроме неё самой. Если бы Глас все-таки решила отдать частичку своей сущности, то постепенно ослабела до состояния ничтожных людей... Стояло ли повторение эксперимента Владыки её силы? Нет, не стоило. Тогда почему её так захватило какое-то мимолётное видение, да так что она не смогла найти покой после целого века, пытаясь уподобиться Мелькору в его делах? Она чувствовала, что в этом деянии вала создал нечто невероятное. Тьма и Бездна... Безумные мысли приходили майар в голову: может Владыка не создавал, а зачал дитя? Парадокс и Откровение предстали перед саллетитом Жестокого: матку поили воплощением бесконечной черноты и пустоты, принявший образ жидкости, но как бы мог Вала (Вала!) возлечь с чём-то настолько неказистым? Этого не могло быть реальным, поэтому она сразу отмела эту версию, но чувствовала какой-то подвох... Если бы только она могла узреть дитя, то сразу поняла абсолютно все! Мелькор вкладывал во все свои творения и искажения частички себя. Среди этого множества множеств творений лишь единицы были способны к осознанию и размышлению. Владыка вдыхал свои мысли в пустые оболочки и созидал, но ему не хватало Пламени Жизни... Он творил не новое, а свои отражения, откалывая от себя отдельные формы мыслей. Создания, в которые он вкладывал даже не кусочки, но аспекты своей сущности, как и в этом эксперименте, поражали своей мощью... Столь немногочисленные в своем разнообразии, были проявлением той или иной силы Владыки Ангбанда. Это съедало Его изнутри, это истощало Его. Мощь Несокрушимого и Равного медленно иссякала, растрачиваясь на Искажение. Теперь она понимала это. Единственное решение для майар — выносить дитя. Тогда ребёнок появиться на свет самостоятельно и естественно, поэтому не будет высасывать из неё силы на поддержание своего существования. Возможно Владыка Мелькор пришел к такому же заключению? Хотел ли он попробовать создать что-то подобное? Но как бы он смог? Сияющие истиной мысли пронзили её сущность догадкой. Нет-нет, не так! Не мог Отец вмешаться!Это невозможно! Теперь сладкоголосая майар смутно понимала, что Эру мог создать новую душу от фэа творца-Мелькора и фэа эрухини, заключив получившуюся сущность в искажённое тело. И не важно от кого бы хроа держало начало, было бы только способно выдержать всю мощь Айнур... Произошло что-то ужасное... Глас неловко, но очень довольно улыбнулась. Ей стоило что-то предпринять и, возможно, тогда одна из ее идей воплотится: Майар приняла решение зачать ребёнка от своего Господина. Она надеялась, что эта идея придет ему по душе, как и Откровение, и Парадокс, настигшие её мысли. Её сослали на Восток, включив в свиту Владыки Ангбанда для совращения и смущения разума людей. В тот же день под Твердыней Ужаса пробудилось в объятиях сонма новое существо, которое она так хотела создать сама.***
Мрак ожил. Отстойник Ангбанда локально пришел в движение в месте её пробуждения: не зал под котлованами рождения, куда стекали питательные соки и отходы и где жили сильнейшие Чемпионы Тьмы, но место куда скидывали пораженные порчей и немощью тела. Охотница видела, как в живых человекоподобных и чудовищных фигурах Сонм отражался от стен и сводов туннелей. Многие воплощения в трепетном уважение склоняли головы и туши перед ними, тут же в потоке меняясь местами с сородичами. Слишком многие пали во тьме под ногами Моргота... Их никогда не сосчитать, покуда число душ в Их бесконечной спирали всегда росло: какая-то душа попала в силки Тьмы, погибнув в пыточных или в шахтах; кого-то гниющего скинули в отстойник Ангбанда; кто-то был орком, которого убили собственные собратья; кого-то утащили во тьму... Невозможно было отразить все Их истории, пока не нашелся тот, кто смог медленно распутать нити Их судеб, дернув за единственно верную верёвочку. Аракано осторожно сплетал свои мысли с мыслями и образами Аталантэ. Они переговаривались, шептались и молчали... И шли, шли, шли... Наклонные пещеры кончались резкими обрывами в Бездну, через которую они легко перешагивали, вертикальные штольни преодолевались с дуновением морока сонма, а заваленные шахты очищались от мешающих камней. Мерцающие грибы сменялись на радужные камни, богатые минеральные жилы. Неописуемое многообразие. След в след, ритм в ритм за ними следовали редкие представители подземного биома, едва способные противостоять страху и инстинктам самосохранения перед ними. Полуразумные твари под влиянием Тьмы, склонялись и сопровождали процессию, но сразу уходили через ведомое лишь их пониманию время. Отстойник Ангбанда не кончался, но Падшая знала, что осталось совсем немного до входа в Твердыню Ужаса. — Аргон, — привлекла внимание Аталантэ, перекатывая имя эльды на языке, — Ты хочешь найти кузена? Одержимый слегка замешкался. Не вопрос — утверждение. Охотница цепко вглядывалась в облик друга, стараясь запомнить каждое его незначительное движение, каждый глубокий взгляд, каждое бархатное слово. На грани безграничной жажды познания и зависимости. «Не смотри в Бездну!» — прошептал эльфу сонм. Рука в её руке сжалась сильнее. — Да, — тихо ответил он, мельком глянув назад, — Нельяфинвэ ещё здесь, но мы не знаем где именно: приковал ли он к пику Тангородрима, как ты считаешь, или все еще томится в северной пыточной, как видели наши глаза... Мертвые давно не видели его. Она немного засомневалась, узрев замысел эльфа полностью, но через миг посчитала, что может позволить своему защитнику решить вопрос с кузеном самостоятельно. Ей было все равно, по большей части, какое решение он примет, но Падшая понимала, что спасение Короля Нолдор поможет наладить связь с сынами Куруфинвэ, да и эльдар в целом. Вражда Домов Нолдор ей казалась, на фоне того мрака, что скрывался под землёй, столь ничтожной и мелочной, что воспринимать всю ситуацию в целом было довольно затруднительно. И стоило ли Нисхождение этого всего? И правда все их действия принадлежат им? Или Моргот настолько искусен в словах? Охотница бесстрастно застыла, ощущая чувства Аргона. Он... переживал. Аталантэ спокойно втягивает в себя тухлый воздух, чувствуя свежие переливы новых ароматов, и, наконец, решается: — Какой сейчас год? — Четвертый... Первой эпохи. Падшая испытала прохладные чувства, когда осознала различие между воспоминаниями и реальностью. Осознание себя дало ей понимание. Человеческий род уже был в Белерианде, хоть и в качестве рабов Твердыни Ужаса, но они были. Жизнь вастаков и история её матери смешивали все в одну кучу... Теперь Охотница обратила внимание на то, что прежде ей казалось незначительным: солнце не светило на небе в памяти её матери. И с открытием этого факта, яснее не стало. Может люди пробудились чуть раньше, чем взошло солнце, а может нолдор прибыли позже, когда солнце уже взошло? Все события сместились? — Он в пыточной, — раздумывая ответила охотница, предложив наиболее правильный по её мнению вариант. Она слегка прищурилась и наклонилась вперёд, кратко пояснив, — Год не тот, и все же будет необходимо проверить оба варианта. Отправим на разведку призраков: неразумно посылать чудищ или идти самим проверять. — Ты понимаешь нас без лишних слов, — склонился в поклоне одержимый, прислушавшись к тысячи тысяч внутри. Множество из них хотело ринуться на поиски своего короля и множество таким желанием не обладало. Двойственность роя голосов поражала, но это было неважно, покуда у них есть единая воля — Аракано. Мрак вокруг разделился на невидимые лоскутки и безудержно ломанулся вперёд, минуя огромное расстояние до заветного выхода за считанные секунды. В первую очередь, надо было проверить жесточайшее лоно Ангбанда — северные пыточные и клети. Облекаясь в живые фигуры перед самым ярким пламенем, они миновали полные жизни ходы, стараясь перетекать из щели в щель, чтобы не попасться на глаза ненужным свидетелям. Ежели кто-то из низших духов замечал Их, то не придавал сильного значения ещё одним потерянным во тьме. Твердыня Ужаса полна жизни и смерти, стоит ли удивляться такой мелочи как несколько безумных духов, спешащих куда-то? Самые первые Заблудшие добрались до темниц, миновав огромные залы, переполненные первобытными фресками и каменными монолитными цепями, берущие свое начало от потолка. Железные черные двери входа в пыточные никогда не закрывались из-за бесконечного потока входящих, готовых получить своё благо от Владыки Тьмы. Внутри, где самая дальняя темница раскрывала свою пасть и где когда-то изувечили самого Аракано, годами изводя его сознание ужасом и болью... Далеко и вновь так близко... Там... Они нашли искомого эльфа. Дочь мести неожиданно дёрнула застывшего защитника за руку, разворачивая его и забирая себе все его внимание. Эльда судорожно выдыхал, стараясь взять себя в руки, но его собственные и чужие воспоминания не отпускали из силков. — Не смотри, — непоколебимо сказала она, но будто смягчившись, продолжила, — Позволь мне. И Аракано позволил, отпустив её руку и сразу прикрыв глаза, борясь с нахлынувшими видениями ужаса его прошлого. Его крики в этих стенах... Его кровь на полу... Муки в его сути... Крик. Внутри эльды яростно нарывало, стонало и бушевало. Будто беспощадная морская буря обрушилась на крохотный деревянный кораблик. И вот... и вот она последняя волна! Смерть! Смерть идёт! Он тонет в тех засевших чувствах... Боль запульсировала внутри резко, отдавая в старые, уже несуществующие раны. Нолдо смог унять дыхание и дрожь лишь почувствовав... Что же Аталантэ делает с ним? Зачем ему теперь нужна его обычная жизнь, если не будет рядом той, в ком Истина стала и радостью, и движением! Он не знал какие чувства повязали их на самом деле — искажённое нечто сплело их в нездоровой зависимости друг от друга. Долг или Предназначение? Скудная соленая влага скорбно соскользнула на её бледные пальцы с его подбородка, от чего Аргон смог прийти в себя. Боль пронзала конечности, язык опух от немых слов, а голова опустела. Сонм обратился в прилив и отлив: то накатывая, то отступая. Тем временем, она скорбела с ним, уткнувшись в грудь нолдо, где пульсировал очаг боли. По-звериному сливая их чувства в едином желании — даровать спокойствие. Ужасно сутулящийся, он сжимает кривыми пальцами её плечи, отодвигает согревающие его тело, и думает. Вдох-выдох, один ритм — одно дыхание на двоих. Чувства исчезают, медленно перевариваясь в котловане её беспощадного спокойствия и постоянности. «Спасибо», — почти неслышно шепчет, приоткрывая сухие губы. Он знает, что она слышит, и все равно горчит в горле. Тени внутри заставляют его огрубеть и забыться, но они никогда не позволят никому излечить его раны, даже ей. Он должен помнить что пережил здесь, и что пережили здесь Они! Аталантэ продолжает поиски одна, пробираясь сквозь видения теней и морок. Глубины пыточных раскрывают свои внутренности: ряды вырытых в безликом камне ячеек, закрытых грубыми решетками, терялись в бесконечности мрака; бледные орки и низкорослые гоблины семенили из камеры в камеру, перебирая в руках измазанные телесными жидкостями инструменты; вопли и мольбы наполняли истошным гулким эхом коридоры и залы: кто-то молил о смерти, кто-то мычал, неспособный сказать ни единого слова. Отрезанные языки и уши, выколотые глаза, кусочки тел... Тошнотворная вонь и свист незатейливой песни палачей, животный гогот. Тени не останавливались, обнажая множество камер с их полуживыми и отринувшими жизнь заключёнными. Мертвые тела оттаскивали, а живые сразу волокли на их места. Глубже, дальше... На самом дне. Дочерь Бездны искренне думала, что звери и чудища куда лучше разумных. Монстры поймают жертву, утолят свой голод и успокоятся, а разумные — эрухини и отродья тьмы — никогда не насыщаются, бесконечно требуя бóльшого. Падшая злилась и испытывала отвращение. В Бездне закон жизни и смерти был прост: выживали лишь сильнейшие и самые приспособленные. Орки же и им подобные, творили все это с другими лишь для насыщения своей мерзкой потребности в насилии! Несовершенно. Абсолютно нелогично. Тени почувствовали, как дальше пылало жаром и смрадной духотой, заставляющей их непокорно отступить. Сеть заклятий, пахнущих копотью, отталкивала Их назад, но не мешала Им слышать и видеть на расстоянии. Измученный хрип и рык, приглушённый камнем передался сонму сквозь мрак, который добрался до её чутких ушей. Он. Был. Там. Нельяфинвэ был там. Он обязан его вытащить. Аракано выдохнул все сомнения наружу и углубился в видения теней вместе с дочерью Тьмы, позволившей ему увидеть все самому, когда тягость воспоминаний показалась невесомой. Решимость пришла с надеждой, воспряв из тлеющих углей потухшей фэа. Вынырнув из видений первая, Аталантэ цепко посмотрела на своего защитника: — Ты останешься у выхода, а я проникну в темницу. — Мы не можем оставить тебя одну, — с сомнением протянул эльф, вслушиваясь в голоса внутри. Разрозненный рой мнений наполнил свой сосуд: сомнения и ярость терзали его одновременно и равно. — Я справлюсь, не ты ли дал мне столько силы? — сухо проговорила падшая. — Хорошо, — с сомнением протянул одержимый, ведомый сутью множества, — Но тогда немногие из нас последуют за тобой тенями, и если кто-то почувствует опасность... Мы придем к тебе всей нашей мощью и сотрясем эти крепостные своды. Аталантэ ухмыльнулась, исказив свой молодой лик клыками и предвкушением праведной кровавой жатвы. Кровь должна литься поровну! Сколько заключённые пролили свою жизненную влагу, столько сегодня она выцедит из ублюдков Моргота, окрасив стены пыточных не в красный, но угольно-черный! И пусть они спустят своих псов потом им вслед... Никто не уйдет живым!***
Скользкие от крови и слюны руки мнут молодую кожу эльфийки в грубой ласке. Её лицо немеет в первобытном ужасе, а крик отчаяния застывает где-то в оцепеневшем от осознания горле. Ногти с забившейся в них грязью скребут пол в попытке сбежать, но живые глаза стекленеют с первым толчком. Оскверненное тело. Смятая душа. Светловолосая мечется по каменному полу, но её жестоко прижимают к отнимающему теплу камню улюлюкающие орки. И теперь земля не тепло её забирает, а саму жизнь, сам свет души. Цепи натягиваются в яростном рывке, но удерживают смотрящего на этот ужас пленника. Хлесткий удар по лицу поворачивает его голову в сторону. Чистейшая ненависть, отвращение и неприятие появляется на бледном лице эльфа. И ударивший его урук резко хватает раба за короткие волосы и заставляет смотреть вперед, глумливо причитая. Нельяфинвэ тошнило и выворачивало наизнанку, но все на что его хватало в хватке орков — почти животное рычание. Он дергался еще несколько раз и каждый получал следующий удар раз за разом. Закованные кисти чернели от распускающихся вокруг них синяков — натёр железным ободом, пустяк, не впервые. Орки же пользовались предоставленной возможностью попробовать новое тело прямо перед его глазами. Насладиться телесно его мягкостью, а потом и нежным вкусом... — Смотри-смотри, выродок... Не отрывай глаза, голугмор! Нельяфинвэ мог свободно только дышать. Заключённый в кандалы, перекованные из его оружия (такая вот привилегия для Короля Нолдор!), и липкими заклятием, изводящими его душу каждый день до состояния полного изнеможения. Плачь эллет становился тише. Майтимо чувствовал как неминуемо гнило его тело с каждым стуком тлеющего сердца и горьким пониманием всей глубины поражения и сожаления. Он не признается Тьме, притаившийся в углу его тюрьмы, о желанной свободе. У него еще была воля, которая не позволяла ни тени слабости. Вот только не нужны Мраку какие-то слова. Тьма знает, чего он желает и какое спасение ждёт, но никогда не получит его в бесконечном круговороте страданий. Стелется чёрный дым вокруг, облекаясь образами знакомыми и чужими, сплетаясь с мерзотнейшими влажными звуками и девичьем воплем. Майтимо слышит их гомон в своей голове, но упрямо не пускает внутрь.Смирись, склони свою голову!
Покорись, борьба бесполезна!
Отринь клятву, забудь Дом!
Присягни Нам! Смирись! Смирись!... не сдавайся... Смирись! Смирись!... не сдавайся... спасение близко...
Благодать снизойдет на тебя!
Стань одним из нас!
НИКОГДА!
Едкий запах желчи и рвоты пропитал его кожу и засохшие губы. Короткие волосы успели отрасти, но нолдо чувствовал, что скоро орки это исправят, рубанув волосы вместе со скальпом опять. — Хорошо-то как... — простонал орк, укусив мёртвую эллет за руку и вырвав кусок плоти. Внутри эльфа что-то съежилось, колючками протыкая грудь. Майтимо держался. Ни встать, ни согнуться, ни размять ослабшие конечности не было никакой возможности. В темноте, на глубине, ни выхода, ни входа... лишь чужие крики, гомон орков и шум огромных кузниц. Майтимо все еще был жив. Он помнил, что не кричал только первые дни, теперь же кричать было почти нечем. Гортхаур, его личный палач, приходил не часто, но этих встреч хватало, чтобы падать все ниже и ниже... Выродок Моргота изводил Нельяфинвэ до разрыва связи хроа и фэа. И каждый раз когда эльда думал, что ещё чуть-чуть и все прекратиться — он станет свободным от оков! Другие Айнур приводили его в чувства. Они лечили его страшные раны и молча уходили, лишь единожды обронив на него презрительный взор. С ним никто не говорил, кроме безличных и мертвых голосов измученных призраков... Бесконечно мешающих даже впасть в благое забытье, из которого его всегда вероломно кто-то выдергивал, не давая хоть на минуту забыть о том, где он находится. И орки, любящие измываться над ним, когда Жестокий им разрешал. Как и сейчас... Тошнит. Он чувствует боль эллет как свою... Его верная Исильме, одна из многих, была разорвана на его глазах! Та кто доверил ему свою жизнь! Кривые зубы впиваются в чужую глотку и вырывают кусок за куском. Скопом они смаковали нежную и вкусную плоть. Другой орк не останавливается, продолжая насиловать уже почти неживое тело. Майтимо слабел. Он не помнил сколько уже прошло времени, прекратив его отслеживать ровно в тот момент, когда потерял голос. Да, и отсчёт времени его мало мог утешить... или помочь, лишь утомлял сознание ещё больше. Здесь пролилось столько крови его и чужой, что за столько времени камень вокруг почернел, покрыв вонючей корочкой всю камеру. Эльда слабо упирался тощими коленями в шершавый каменный пол, открывая страшные рубцы на истонченной коже. Редкие гости — поражённые заразой крысы — завсегдатаи его боли, радовались такому деликатесу. Они любили лакомиться остатками плоти, набивая брюхо досыта, как его, так и других заключённых. Иногда паразиты перебирались еще живым мясом, смакуя тепло неспособного к сопротивлению тела. Это был не первый раз... Когда они кого-то привели. Множество раз к нолдо приводили других эльдар. Они запытывали несчастных детей, женщин и мужчин у него на глазах, не брезгуя осквернять мертвые и живые тела. Поначалу, когда ублюдки только начали приводить к нему... других, все они были ему знакомы, все были ему близки. Если бы только у тьмы было лицо, то оно было бы многолико... В шепоте на грани слышимости, Майтимо внимал словам: Моргот (как ему казалось!) медленно начал внушать ему, что каждая смерть — его вина. [Так и было] Нельяфинвэ держался стойко, несмотря на плачевное состояние своего тела и духа. Серая дымка его глаз все ещё отражала тлеющие яростью угли сердца. Он не сломается, не поддастся тьме, не взмолиться перед Морготом и его слугами о смерти, потому что он никогда не станет рабом чужой воли! Он помнил кем он был, кем являлся! — Заканчивайте с этой сукой, — сказал Болдог, все время наблюдавший за томной экзекуцией. Майтимо смотрел неотрывно, как ему и сказали. Он пылал ненавистью и отчаянием, но смотрел, желая ослепнуть, желая, чтоб ему опять выкололи глаза. Его желание исполнилось через секунду. Факела потухли и наступила абсолютная тишина. Орки, будто не увидев ничего, гнусно улюлюкали и гоготали, питаясь свежим мясом. Они замерли, лишь почувствовав Нечто в кромешном глухом мраке, за решеткой. Нолдор чувствовал... Что-то сеющие смерть совсем рядом, совсем близко к нему, но ни крика, ни стона не было слышно... Только оглушающая тишина. Нельяфинвэ увидел, как Пустота расколола железные прутья его темницы, отбросив оцепеневших уруков на эльфа и повалив его на землю; видел, как разукрашенные и перекошенные в ужасе головы палачей раскалываются от сжатия чужих когтей на расстоянии вытянутой руки; видел, как Болдог, поднявшись с земли и озверев, кинулся на вторженца и был окутан мглой. А когда мгла отступила, чернота крови его окрасила стены вокруг. Нечто перед Нельяфинвэ оскалилось, когда сотни рук из теней потянулись к его телу и цепям.