***
Пан Мазепка был низкого роста, субтильного телосложения, с мечтательными голубыми глазами. В городе его очень любили и уважали. Все дело в том, что перед тем как осесть в здешней ничем не примечательной местности, пан Мазепка делал иконы и расписывал костелы в одном довольно крупном городе Хеллинга. Переселившись на новое место, пан Мазепка сохранил свой излюбленный стиль, и впоследствии перейдя на заказы от горожан, продолжил рисовать так, как рисовал прежде в храмах. Благодаря этому, пожилые женщины выходили у него копиями благочестивых и чинных архангелов, зрелые напоминали целомудренных красавиц-валькирий, а изображения молодых девушек могли соревноваться по своей чистоте и невинности даже с ангелами Верховной Богини. Само собой, даже этого было достаточно, чтобы художник не испытывал недостатка в клиентах. Однако, мастерство Мазепки одними портретами женщин не ограничивалось. Пускай в это было трудно поверить, но мужчин он рисовал даже лучше, чем противоположный пол и добился в этой сфере практически недосягаемых высот мастерства. Создавая чей-либо портрет, Мазепка превращал его облик, пусть даже тот был человеком невзрачным и заурядным, в великолепное произведение искусства. Правда искусства религиозного, ведь кого бы он не взялся изобразить на холсте - всегда получался то ли святой, то ли рыцарь Ордена, то ли какой-нибудь герой-паладин. Правда, стоит заметить, что результат не всегда удовлетворял заказчиков пана Мазепки. Николас прекрасно запомнил историю, когда магистрат нанял художника изобразить бандитов, разбойников и суккуболюбов-еретиков, находящихся в розыске. Пан Мазепка с энтузиазмом взялся за дело и закончил его всего лишь через неделю. Не ожидая подвоха и не особенно всматриваясь в то, что у него получилось, магистрат приказал немедленно развесить портреты по городу. А когда спохватился, было уже слишком поздно. Мазепка, как всегда, постарался и выдал картины на совесть. Бандиты со злобными и страшными рожами вышли из под его кисти с настолько порядочными и добрыми лицами, что горожане просто не верили в их преступления, за которые те были вполне обоснованно осуждены. Немало людей даже отправились в магистрат - требовать пересмотра дел, поскольку “мужчины с такими честными выражениями просто не способны совершать злые поступки”. Еще больший конфуз случился с портретами еретиков, переметнувшихся на сторону дьявольских сил. Например, подслеповатый пан Хоммик, человек очень набожный и религиозный, увидев на стене своего дома еретика - любителя бафометов - всерьез посчитал, что портрет принадлежит какому-то мученику, а цена за голову, указанная в подписи - это размер подношений для его будущей канонизации. Нисколечко не сомневаясь, пан Хоммик выгреб все деньги из своего сундука и, сорвав портрет со стены “чтобы никто его случайно не повредил”, отправился в костел. Там он вручил остолбеневшему пастору свои накопления и когда тот осторожно поинтересовался, не собирается ли пан Хоммик отправляться к Богине, заявил, что всего лишь хочет, чтобы тот “бедный мученик” поскорее обрел заслуженное место в пантеоне святых. С этими словами пан Хоммик сунул листок с портретом еретика под нос пастору, от чего тот рухнул без чувств, а потом практически неделю отлеживался в своей келье при костеле. Само собой, после таких возмутительных случаев, магистрат отозвал заказ, приказал Мазепке собственноручно сорвать портреты и в виде наказания сжечь их дотла за сараем. Впрочем, как выяснил Николас, пан Мазепка портреты сжигать не стал, и как было известно из достоверного источника (девушки-кобольда, живущей в будке напротив дома художника), припрятал их у себя в мастерской. - Привет, Мазепка, - сказал Николас, войдя через незапертую дверь в мастерскую. - Как поживаешь? Мазепка, сидящий на табурете рядом с мольбертом, печально вздохнул. - Я тоже отлично, - сообщил Бздынч. Он прошелся по мастерской, по-хозяйски заложив большие пальцы за пояс и рассматривая незаконченные изображенния святых, в которых узнавались торговцы луком, трактирщики и младший брат главы магистрата. - Чего-нибудь рисуешь сейчас? Мазепка опустил длинный нос и во второй раз печально вздохнул. - Неужели не рисуешь? - удивился Бздынч. - А почему? Ведь не творить с твоей стороны - это, на мой взгляд, преступление против искусства! Мазепка потупил взгляд и сложил пальцы. - У меня пропало вдохновение, - сказал он с придыханием. - Это все из-за тех портретов еретиков и бандитов? - сочувствующе спросил Бздынч. Мазепка печально кивнул. - Да… - протянул Николас. - Сжигать свои картины - все равно что бросать в огонь собственных детей. Какая жалость, что магистрат не оценил твоих великолепных шедевров… Я собственно по их поводу и заглянул. Он отвернулся, давая Мазепке время, чтобы художник мог осмыслить услышанное, а сам стал внимательно разглядывать ближайший портрет. На портрете был благородный седовласый рыцарь, в чертах которого угадывался пан Шмайер Висляк, хозяин винокурни - редкостный жулик, мошенник и прощелыга. - Я не совсем понимаю… - неуверенно промямлил Мазепка. - Я должно быть неверно услышал, добрый пан Николас… По какому-какому поводу вы говорите, ко мне заглянули? Бздынч слышал, как за спиной у него вздыхают и шебуршатся. Не надо было смотреть, чтобы понять - Мазепка достал тряпочку и начал нервно протирать пальцы. - По поводу тех картин, которые заставил тебя сжечь магистрат, - не оборачиваясь повторил Бздынч. - Дело в том, что недавно я ездил в Ганицу и случайно разговорился там с одним городским стражником. Так вот, он рассказал мне одну потрясающую историю. Якобы, когда местные ловят еретика или разбойника, они не сжигают его на костре, не вешают и даже не топят. Вместо этого они заказывают у своего иконописца портрет этого сбившегося с пути человека. Шуршание стихло. Бздынч удовлетворенно продолжил: - Иконописец является в тюрьму, запоминает преступника, а затем рисует его не таким, каков он есть на самом деле - грязного, злого и отчаявшегося, а таким, каким он мог бы стать, если бы свято следовал заветам Верховной. Затем портрет забирает ганицкий пастор и идет к осужденному в камеру. Там священник вразумляет несчастного, показывая преступника, изображенного в добром свете и убеждая его, что для него еще не все потеряно. Главное - раскаяться и вернуться к честной жизни, которую тот вел до того, как удариться в грех. - Как это верно, - с придыханием сказал сзади Мазепка. - Как это правильно! Николас усмехнулся и словно бы вспоминая, поднял глаза к потолку. - Естественно, я не поверил, - сказал он, - и решил посмотреть на это дело самостоятельно. Стражник проводил меня к тюрьме и что бы ты думал? В каждой камере было подвешено по портрету, наподобие тех, которые у тебя заказал магистрат. А бандиты, разбойники и предатели, сидя в углу на соломе, смотрели на них и заливались слезами. Один из них даже сказал мне через решетку: “поглядите, поглядите уважаемый пан! Вот каким человек мог бы я стать, если бы не поддался соблазну и не переспал с похотливой суккубой! Когда меня выпустят, обязательно отправлю ей письмо, что между нами все кончено, а сам буду выращивать морковку и репу для местных сирот. Вот она - идеальная жизнь, к которой должен стремиться каждый верующий человек!” Мазепка восторженно шмыгнул носом. Судя по всему, если бы он не стал художником, то тоже бы выращивал морковку и репу для сирот, бездомных и обездоленных. - Вот я пришел заказать у тебя портрет одного моего друга. Его зовут Талек Франтишек. Ты наверное кое-что слышал о нем? - Слышал, - осторожно ответил Мазепка. - Редкостный паршивец, - с чувством сказал Бздынч, наконец обернувшись. - Если бы среди магов проводились соревнования на безбожие, нездоровый образ жизни, ворчливость и самовлюбленность, он бы просто втоптал в грязь всех своих конкурентов. Человека с более гадким характером не отыщешь во всем королевстве! Но, имея его портрет, написанный твоей кистью, я бы перевоспитал его на раз-два! Через день Талек пошел бы в костел - исповедоваться, через два - бросил пить, а через три - нашел бы себе приличную жену и образовал с ней семью, занимаясь магией на благо горожан и отдавая половину заработка на нужды Богини. Пан Мазепка расцвел. Взгляд у него разгорелся, щёки слегка подрумянились, да и сам он весь как-то приосанился. - Я бы мог… мог его нарисовать… это так благородно, пан Бздынч, - сказал он восторженно. - Помогать людям своим искусством - это именно то, о чем я мечтал всю свою жизнь! - Великолепно! - радостно воскликнул Николас. - Но это еще не все. Если у меня все получится с Талеком, тогда я пойду в столицу и расскажу всем о своем опыте. Ты только подумай, Мазепка, какая жизнь будет в Хеллинге, если каждый негодяй и прохвост забросит свое скверное ремесло? Икона, а не жизнь тогда будет! И не давая Мазепке опомниться, перешел ко второй части своей импровизации. - Конечно, в столице потребуют подтверждения и наверняка испытаний, а на это не один и не два портрета потребуется… - Бздынч с досадой закусил губу. - Эх, вот если бы ты не сжег те, которые предназначались для магистрата, я бы взял их и использовал в столице в качестве наглядного пособия - как рисовать преступников, чтобы потом их перевоспитывать! Мазепка, слушавший его с восхищенным вниманием, принялся неистово покусывать губы. - Но ничего, - продолжил Бздынч с жизнерадостностью идиота или очень убежденного в своей правоте человека. - Портрета Талека должно быть достаточно, чтобы тамошние художники разобрались, как и что надо делать. Конечно, успех не гарантирован. Вполне вероятно они напортачат в каких-нибудь мелочах, ведь научиться по одной работе - это тебе не на голштавре жениться. Тогда ничего не выйдет, моя идея будет опозорена и долгие годы все будут лишь смеяться над подобным подходом. Но это ничего. В таком случае я подожду, а потом, в старости, попробую снова. Помощь несчастным заблудшим - это то, чему стоит посвятить свои лучшие годы! Губы Мазепки зашевелились, словно он что-то пытался сказать, но из груди его не прозвучало ни звука. - Разумеется, затевая это дело я серьезно рискую, - спокойно сообщил Бздынч. - Представь, Мазепка, что если единственный добрый портрет, который я привезу в столицу никого там не убедит? С одним портретом соваться - скажу тебе честно, это в прямом смысле слова самоубийство. В столице люди - ого-ого! Как услышат меня, потребуют доказательств. Один портрет их не удовлетворит и тогда меня, чего доброго, объявят сумасшедшим и запрячут в лечебницу. Или вообще сожгут из милосердия, как у нас сожгли бедного пана Замочкина. А ведь бедняга всего лишь сказал, что мир наш - не круглый, а плоский, людей на поверхности держит сила земляных элементалей, а не “гравитация” и вообще, нет ничего сильнее любви, которой даже закон сохранения энергии не помеха. Да, сожгут меня в столице на костре, как пить дать сожгут - если я приеду с одним-то портретом! Очень жалко, что предыдущие работы ты уничтожил у себя за сараем. Мазепка опустил взгляд. Бледнея и краснея, он неразборчиво что-то пробормотал. - Прости, я что-то тебя не расслышал, - подавляя усмешку, произнес Бздынч. - Я их не сжег, - очень тихо сказал пан Мазепка. - Они все здесь, у меня. В тот же миг Николас распахнул объятья и бросился Мазепке на шею. Он хлопал его по плечу, ревел “молодец! молодец!”, бил кулаком по спине и приговорил “герой, Мазепка! Просто герой!”. Примерно через минуту Бздынч, решил, что пожалуй будет достаточно и отпустил художника из своих крепких объятий. Несмотря на то, что вид у Мазепки был помятый и жалкий, а взгляд совсем одуревшим, художник во весь рот улыбался. - Ладно, - деловито сказал Бздынч. - Где картины? Тащи их сюда! Свою часть, касающуюся приготовлений к походу Николас выполнил и чувствовал, что изрядно проголодался. А еще он сильно вспотел и ему хотелось выпить холодного пива, тем более что выпивку оплачивал Талек. Спустя пару минут, зажимая подмышкой кипу листов, Николас вышел на улицу и отправился в дом чародея.***
Спустя полчаса, когда Бздынч вернулся в дом Талека с внушительной стопкой портретов, он обнаружил, что волшебник уже разобрался с обедом. При виде еды у Николаса заурчало в животе, а во рту потекли слюнки. По меркам Бздынча, обед был роскошен. Со стола исчезли носки, книги и манускрипты. Теперь он ломился от пищи: бекона, хлеба, рыбы, молочного поросенка в меду, цыпленка в чесночной приправе и, как вполне можно было ожидать от эксцентричного мага - нарезанной репы. Репу Талек употреблял ежедневно, после того как в одной из своих книг прочитал, что этот заурядный овощ положительно сказывается на количестве маны в организме. Неизвестно, было это правдой или вымыслом какого-то полубезумного мага, свихнувшегося от напряжения, но сам Талек утверждал, что именно употребление репы отличает нормального человека от ненормального, и что будь он королем Хеллинга, то он всех бы заставил есть ее три раза в день, это минимум, а в нежелающих приказал бы запихивать ее силой. Разумеется, одной едой их пиршество не ограничивалось. На полу стоял бочонок с пивом, несколько бутылей эля и шипучего вина из Шарентии. Сам Талек, не дожидаясь товарища, уже засел за столом и торопливо, практически не пережевывая, обгладывал вторую ножку цыпленка. При этом он поминутно бросал тоскливые взгляды на стол, явно расстраиваясь, что не успевает съесть все это великолепие в одиночку, и все несъеденное, соответственно достанется Бздынчу. - Я чувствую запах кимарского! - воскликнул Николас, аккуратно положив портреты на одеяло. - Отлично, что сообразил его прикупить. Я очень люблю этот сорт. Изображая удивление, чародей поднял брови и прямо на глазах Бздынча спрятал бутылку под мантию. - Кимарское? - проговорил он с набитым ртом. - Какое кимарское? Никакого кимарского я не заказывал. - Какая жалость, - сказал Бздынч, ловко вытаскивая полупустую бутыль из под мантии Франтишка. Николас запрокинул голову и, ни разу не поморщившись, залпом влил в себя содержимое. - А то я так торопился, что у меня чего-то в горле пересохло. Кошмарная жажда, мой друг. Ты даже не представляешь, какая! Затем, окинув довольным взглядом обед, Николас решительно взялся за дело. Свою "кошмарную жажду" он утолял на протяжении часа, с упоением вгрызаясь в душистое мясо, обгладывая косточки и заливая все это морем пива, потоками эля и водопадом шарентского. Краем глаза Николас заметил, что чародей старается всеми силами опередить его, явно не следуя принципу Верховной Богини все и всегда разделять поровну. Выпитое и съеденное привело Бздынча в еще более великолепное расположение духа, а вот Франтишек не выдержал и подкачал. Неправильное и нерегулярное питание, ночные бдения и прочие далеко не самые полезные вещи ослабили его организм, и поэтому маг изрядным образом осоловел. Глядя в стену пустыми глазами и хрустя куском репы, Франтишек невнятно пробормотал: - Женщины. Женщины никогда не меняются. Я давно уяснил, что все беды в мире… - Да, да, - перебил его Бздынч, довольно рыгнув. - Все беды в мире от женщин. Потому сейчас мы с тобой будем говорить о мужчинах. Я принес портреты. Осталось придумать для каждого свою биографию, чтобы их можно было выгодно прода… Точнее выгодно преподнести этим дурам-суккубам. Наша цель - Штатенская магическая библиотека, ты помнишь? Вот и прекрасно, что помнишь. Значит, нам пора браться за дело. С этими словами Бздынч смахнул со стола тарелки и блюда, справедливо решив, что от этого в холостяцкой берлоге Талека намного грязнее не станет. Вытерев пальцы о край одеяла, он взял портреты и разложил их на столешнице. - Что ты скажешь об этом? - весело спросил Бздынч, демонстрируя Талеку первый попавшийся под руку рисунок. - Как ты думаешь, кто он? Талек, собрав мысли в кучку, наморщил лоб и стал старательно всматриваться в лицо одного из Вацславских разбойников. Из под лёгкой руки пана Мазепки тот вышел весьма миловидным и даже немного застенчивым молодым человеком. - Понятия не имею, - наконец сказал чародей. - Наверное, какой-то дурак. - Ошибаешься, - веско возразил Бздынч. - Это пан Ланнвел из Вудживилла, самый завидный жених во всём независимом княжестве. Он не окольцован только по той простой причине, что предпочитает властных, сильных и любящих контролировать всё женщин, которых в его окружении, естественно, нет. Великолепно звучит, согласись! Талек задумчиво почесал свой коротко бритый затылок. - Гм… - сказал он неуверенно. - Хочешь чего-то добавить? - весело спросил Бздынч. - Не знаю… По-моему, все это слишком просто и блекло, - заявил чародей. Глаза его затуманились. - Вот если добавить, что этот молодой человек слишком неуверен, чтобы сделать первый шаг к девушке и поэтому, чтобы выделиться, старался превзойти талантами всех окружающих... - Каким талантами? - поинтересовался Николас, живо схватив перо и чернила. - Тебе виднее, какими, - фыркнул Талек, возвращаясь в реальность. - Тогда напишем, что “из-за неуверенности в общении с противоположным полом, стал заниматься танцами и чтением романтических романов про монстродев и людей”, - решил Бздынч. Высунув язык от усердия, он вывел на обратной стороне портрета биографию новоиспеченного рыцаря. После этого дело пошло веселее. Мелкий жулик Жванька, обиравший доверчивых вдов, превратился в благородного сэра де Жвантилье, который “мечтал стать рыцарем-элементалистом и нуждался в доброй и отзывчивой учительнице, желательно с рогами и большой грудью”. Разбойник Малек Головолом, гроза большака, обернулся королем-домоседом, желавшим найти себе мамоно-затворницу, с которой мог запереться во дворце на веки вечные и заниматься исключительно обустройством любовного гнездышка. Вор и подлец Ганька по прозвищу Злобная Мелочь, потому как он был похож на ребенка - весьма злобного ребенка, надо сказать! - был объявлен страдающим от своего невысокого роста и детского лица принцем, отчаянно рвущимся стать прославленным воином. Ему, разумеется, требовалась своя госпожа, готовая обучить его всем премудростям обращения с клинком и не только. А послушник Лукулька, обобравший свой костел и пастора буквально до нитки, стал стеснительным и скромным пророком Верховной, который молился каждый день об одном: чтобы повсюду сияли улыбки. - Ну вот и все, Талек! - радостно сказал Бздынч. - Дело за малым - добраться до Штатенки целыми и не снимая штанов. Как только мы явимся к их повелительнице, нас с тобой уже никто не остановит. Какое-то время… Но нам его хватит с лихвой. Мы будем купаться… в знаниях! Взяв портреты с собой, он допил остатки вина из бутылки и направился к выходу. - Выступаем завтра, - сообщил Бздынч, ненадолго задержавшись в дверях. - Хорошо, - сказал чародей. Потом откашлялся и попросил: - Только давай, чтобы в этот раз все прошло как задумано, а не так, как у нас это обычно бывает. - Обязательно, - отозвался Бздынч, улыбаясь. - И еще, у меня вопрос, как мы назовем нашу брачную организацию? - Как? - переспросил Бздынч. Он призадумался. - Да хотя бы Н.Б.Т.Ф. Николас Бздынч и Талек Франтишек. Звучит солидно, согласен? Франтишек согласно кивнул. - Тогда у меня к тебе есть последняя просьба, - сказал Талек ворчливо. - А если точнее, условие. Не пытайся продать меня демоницам, кровососкам или шабашу ведьм. - А разве я когда-то пытался? - очень натурально удивился Николас и вышел наружу. Талек проводил его взглядом и взялся доедать репу. Он не без оснований считал, что в походе ему может потребоваться очень много энергии.