Desire

Тэхён бы хотел сказать, что чертовски жалеет о своём визите в клуб в ту ночь, но как-то из раза в раз говорить это сложнее даже мысленно. Первое время, когда парень Чонгук с оленьими глазами смотрел на него преданно и выдыхал в полутьму тэхёновой квартиры, мигающей гирляндами: «Я хочу облизать твои пальцы, хён», — Тэхён лишь усмехался и давал мелкому то, что тот так жаждал. Потрясывая от волнения. Но со временем, с каждым их вечером и ночью наедине, когда такси поймать можно разве что близ «улицы Красных фонарей», а транспорт ходит от дома Тэхёна до чонгукова с перерывом примерно в одну ночь и ещё пару часов до полудня, — крепкая фигура темноволосого парня прочно засела в образе тэхёновой спальни и (что много прискорбней и пугающей) в его голове. Пробралось мыслями и шепотами из воспоминаний их совместного времени и устроило в мыслях шабаш без определенного условия собираться по датам от полуночи и до новолуния. Слёт ведьм и оргии с чертями происходили в сознании чаще, чем этот самый чёрт переступал порог его обители. Ещё до первого томного «Хён», всё, о чём мог думать Тэхён — сколько они так продержатся: Чонгук с забитым Тэхёном, поняв, что тот ни хрена не дерзкий и сильный бэд бой, а простой и никчёмный, по большей части, парень со сдвигом на самовыражении и таком видении, — и сколько пройдёт до момента, когда Чонгуку сам он надоест. Проще, кажется Тэхёну, его от себя отделить сразу. Отвалить. Отшить и вызвать раздражение, чтобы позже не было больнее расходиться по разные миры. Он ведь сразу приметил в толпе высокого потеряшку, зажатого со всех сторон и глядящего в пространство так, словно его чем-то накачали или морально (или нет) поимели в сортире — может, даже против воли. Тэхён просто не смог устоять в стороне, немедленно шагнув к темноволосому парню и дав ему хоть какую-то стабильность в шумной текучке толпы. Он не понимал себя ровном счетом ни на миг, но не останавливался — у потеряшки вблизи оказались до умопомрачения красивые глаза, глядящие огромными омутами с расширенными от темноты зрачками с примесью возбуждения и волнения: словно школьник, забредший в клуб для взрослых дядь и теть. Тэхён тогда едва не ляпнул: «Тебе хоть девятнадцать есть?» — но вовремя сдержался, когда найденный им потеряшка внезапно потемнел взглядом сильнее и наклонился ближе. Их громкий шёпот в самое сердце и нутро до сих пор заставляют своими образами покрываться кожу мурашками. Касаемо Чонгука вообще многое заставляет Тэхёна покрываться мурашками. Например, его стоны или чуть шершавые от грубой кожи ладоней касания по тэхёновым татуировкам. Его сбитое от волнения дыхание, когда Тэхён удивляет, сообщая внезапно чуть шепелявым голосом, что сделал пирсинг в языке (и вот вовсе не ради такой реакции, конечно). Томное дыхание на ухо, его реакции на тело Тэхёна, его гибкость и возможность, кажется, согнуться так, что талант к минету от старшего ему будет уже без надобности. Чонгук сводит истомой телом и поведением. Душой же... душой же заставляя жалеть о самом своём существовании. — Хён! Тэхёну даже не хочется смотреть на часы: Чонгук разбудил его поцелуем в кадык и начал активно тереться о его пятую точку своей точно не с утра пораньше — за окном темно, а жалюзи в квартирке Чонгука нет отродясь. На радость (ли?) соседям. Он недовольно мычит и виляет задом в попытке скинуть нарушителя спокойствия. — Ну, хён! — вновь тянет капризно Чонгук, падая всем телом на спину Тэхёну. Дыхание сбивает напрочь — не в хорошем смысле: Чонгук вообще-то не пушинка. — Ты меня задушишь, — хрипит он прижатыми к подушке губами и едва может пошевелить рукой в попытке достать до двинутого мелкого. Вот вроде двадцать два года парню, а поведение тянет максимум на девять. Чонгук игнорирует его и принимается елозить всем телом, как змея или рыба, выброшенная на берег. — Хён, хён, хён, х... — тараторит он, но не успевает договорить, падая на кровать; Тэхён довольно ухмыляется, когда меняет их местами и нависает над не до конца сообразившим случившееся Чонгуком. — Ты мне чуть руку не вывихнул, — он дует губы, понимая, и вообще, это запрещённый приём. Тэхён приказывает себе думать головой, а не тем, что долбится под ключицами. — А ты меня чуть не задушил. Один-один, малыш. Тэхёну до одури хочется его поцеловать, и даже плевать на свой образ бэд боя — он уверен, Чонгук прекрасно понимает, что Тэхён не бэд бой (и нет, дело не только в том, что у Тэхёна есть все выпуски Сейлор Мун на кассетах), — просто страшно. За себя, за них, за их отношения такими, какие они есть сейчас. Кто знает? Может, если Тэхён прямо сейчас поцелует Чонгука вне их «ночи», а просто по желанию, то... Черт, да может наступить настоящий пиздец. А вдруг Чонгуку этого не надо? Ну, конечно же не надо. Посмотрите на Тэхёна. Самый настоящий отброс общества (как считает сам Тэхён), а Чонгук — золотой мальчик. Медалист и КМС по плаванию, который голосит соловьем песни Zion.T покруче Zion.T, так в добавок и мягкий характером настолько, что страшно становится омрачить. Своим видом, своими скелетами в шкафу, своими... чувствами. — Хён? — шепотом зовёт его Чонгук снизу, вырывая из собственных неутешительных мыслей, и касается его щеки ладонью. Мягко и так, что дыхание спирает — Тэхён не уверен, что сможет справиться так явно. Он не отвечает, а просто смотрит в глаза напротив — они глядят нежно, так, словно Чонгук тоже чувствует к Тэхёну больше, чем просто секс на ночь с повторениями. Не просто постоянный половой партнёр. А скорее... хотя бы обычный... партнёр. — Хён, как думаешь, будь у вулканов душа, мир бы уже был уничтожен? Тэхён даже засмеяться не может и сказать, что Чонгук долбоеб — и зачем вообще он разбудил его посреди ночи ради такой херни? — он просто смотрит. За тем, как Чонгук глядит мягко, но взволнованно — так, словно вопрос и правда важный. И даже не находится с ответом. В эту самую секунду ему думается, что его-то мир от одной души уже горит и плавится, безутешно утопая в водах мирового океана. Тэхён настолько по уши в Чонгуке, что это даже страшно. Его хочется больше. Затянуть в свои сети, овить паутиной и мечтательно вздыхать от одного вида настолько трогательного и беззащитного сокровища рядом — вдали от всех и связанно с Тэхёном неизменно. Господи, как же ему хочется: ближе, мягче, откровеннее, шепотом выдыхать в молчаливой квартире (желательно их общей) слова любви и комплименты тому, какой Чонгук потрясающий и нежный, и как же Тэхён его чертовски... хочет. И не в смысле физическом. Всё куда, куда сложнее и глубже. — А если уже? — несмело спрашивает он вместо ответа, и едва сдерживает судорожный вздох. Чонгук на это приоткрывает комично губы и несколько раз хлопает ресницами — ну, как девица, в самом деле, — и Тэхён залипает. По-настоящему едва сдерживаясь от разрыва их видимости просто товарищей по перепиху, коими, вероятно, считает их Чонгук. Друзьями с привилегиями. Тьфу, блять. — Хён, я... И в этот момент Тэхён понимает, что ладонь Чонгука всё ещё на его щеке, и мозг клинит: Чонгук просто забыл, Тэхён просто перегибает своими ненужными влюбленностями, им пора прекращать, Тэхёну пора всё это останавливать, пока... Мысли не даёт развиться резкий поцелуй до ударов зубами. Нисколько не нежно, но когда пальцы Чонгука зарываются в чуть завитые от влажности волосы Тэхёна, а сам Чонгук целует его губы с такой страстью, что пальцы на ногах поджимаются, последнему совершенно как-то не хочется сейчас обрывать всё. Давать заднюю, сдаваться... отпускать, ведь... Но будем честны. Тэхён замирает, чувствуя, как сбивается сердце в чужой грудной клетке. Синхронно, парно... о господи. О чем они думали, когда всё это затевали? О чем думал Тэхён, когда отвечал на чужие сообщения или звонки и когда безбожно падал в самую пучину антрацитовых глаз? Когда сдавался, утопал, а за собой тянул и его? Это настолько жестоко с его стороны! Зачем они... Зачем такому Чонгуку такой Тэхён? Это вынуждает разорвать поцелуй до натянувшейся меж их губами ниточки слюны. Чонгук слизывает её с таким рвением, словно... А впрочем, лучше не зацикливаться. — Сейчас же не «ночь», Гук, — напоминает он о правиле, что сам создал для убережения Чонгука от себя. — Мне всё равно, — выдыхает между частыми вздохами и переводит взгляд с губ Тэхёна на его глаза. — Я хочу «ночь» всегда. Знал бы только Чонгук, как Тэхён этого хочет, на самом деле. За всеми «Отвали» и «Не трогай меня», за каждым холодным сообщением — сто тонн страха испортить собой и так ранимого Чонгука. И потому он отстраняется, чувствуя, как сжимается его собственное сердце, и отворачивается. — Чонгук, мы не... — Я влюблён в тебя, — выпаливает, перебивая, Чонгук, вынуждая резко обернуться на себя и замереть с приоткрытыми губами. Он приподнимается на локтях и смотрит проникновенно, кажется, в самую душу. — И я хочу «ночи» всегда. Мне тебя мало. Я хочу тебя себе и очень сильно, хён. До мурашек сильно, если честно. И ты должен знать, что я просто так от тебя не отстану — даже не надейся. Под окнами твоей квартиры в палатке поселюсь и буду песни орать матом на всю улицу пока голос не сорву, а ты не выйдешь и не настучишь мне по голове деревянной лопаткой, ведь холодно, а своим ором я могу действительно сорвать себе голос, который тебе нравится. И я знаю, что тебе он нравится. И знаю, что ты действительно выйдешь на улицу и настучишь мне по голове, чтобы я заботился о своём здоровье. Потому что я знаю, хён, что ты тоже влюблён в меня. А значит ничего меня остановить не сможет. Он выпаливает всё это на одном дыхании и, лишь закончив, часто дышит и смотрит. Неотрывно и взволнованно, но, черт возьми, настолько уверено, что у Тэхёна даже слов не находится. Но Чонгук его и здесь подталкивает. — И я не знаю, что за тараканы в твоей голове, но знаю, что они с моими в договоре и переводят всё с твоего тупого тэхёнова языка на мой. И поэтому запомни и вдолби это себе в башку — я влюблён в тебя. Всем сердцем и задницей, если хочешь. Ты — самый вдохновляющий и тёплый мне человек, с которым я чувствую комфорт и желание идти дальше и жить, хён, понимаешь?! — возбужденно восклицает он шепотом, дабы не нарушать покой ночи, заглядывая в глаза, и берет одну ладонь в свои похолодевшие пальцы. — Я жить не хотел до встречи с тобой на протяжении последних четырёх лет. Четырёх, хён. Я сидел на ебаных антидепрессантах и спускал все деньги, что присылали мне родители на брендовые тряпки и дорогие развлечения, на психотерапевтов! До встречи с тобой, слышишь? — Тэхёну кажется, он видит в глазах Чонгука возбужденный блеск, и не уверен, что в его не стоит равный. — Ты вернул во мне желание жить: своими тупыми шутками на грани с сарказмом или оскорблением, которые я знаю, ты не имеешь ввиду, — Тэхён может лишь кивнуть, — своими объятиями, когда ночью холодно; своими «Сегодня в шесть» в дни, когда ты знаешь, у меня были тяжёлые пары или когда я написал в твиттере о том, что мне, кажется, не очень сейчас — да, хён, я знаю, что ты сталкеришь мой твиттер, — со смешком отвечает Чонгук на немой вопрос и упирается лбом Тэхёну в плечо; в его волосы старший зарывается пальцами, успокаивая поглаживаниями. — Я знаю, что тебе на меня не всё равно, как ты хочешь показать. И мне также не всё равно, на твои и свои чувства, поэтому, пожалуйста, хён, — он отстраняется и смотрит проникновенно ему в глаза, — просто заткни своих тараканов и скажи эти сраные четыре слова. И! — резко обрывает он, завидев, как Тэхён недоуменно собирается задать вопрос, — только попробуй, блять, спросить. Я тебе в задницу запихну твой вибратор-единорожку на максимальной скорости, свяжу тебя и оставлю так на неделю. Понял меня? Тэхён чувствует, как влюбляется лишь больше. И он спрашивает, нежно касаясь щеки Чонгука ладонью. — Как насчёт «ночи навсегда»? Ответ тонет в горячем поцелуе, приправленном солью и ударами лбов о друг друга. Потому что «Да, конечно». И Тэхён клянётся, что сделает всё для своего, теперь уже, мальчика. Он постарается стать для него лучше и подарить им лучших «их», насколько возможно это законами Вселенной. — Не пожалеешь? — Рот закрой и спи. Ещё раз спросишь — к «единорожке» присоединится помада с ментолом. И да, переживешь. А вот твоя любимая помада — нет. — Это вообще-то ты её любишь. — Я тебя люблю, а не её. А теперь заткнись и спи. Мой дебилушка. — Сам ты дебилушка. И он обнимает своего найденного потеряшку настолько крепко, чтобы защитить от невидимых всех, но не потревожить быстро напавший покой. Завтра будет новый день. Вместе.