Вдох

      Как всегда полёт вытеснил из головы Тани всё лишнее. К хижине она подлетала собранной, спокойной и готовой ко всему. Если Ваня напомнит ей об утреннем разговоре, думала она, то она расскажет ему всё как есть, и будь что будет. Утреннем? Ещё даже сутки не прошли, а для неё будто целая вечность, наполненная переживаниями. Галерея, лукавый взгляд Глеба с картины, осколки, их прогулка по Нижнему Новгороду, дым, карандаш в тонких пальцах, горький кофе, сладкое шампанское, падающий на пол халат, смех Жанны, шрам на её запястье, манящая гладь реки. Как можно было улететь одним человеком, а вернуться совершенно другим? На подлёте к хижине Гроттер увидела костёр, и её сердце встрепенулось — Ваня ждал её. Была глубокая ночь, он не мог знать наверняка, вернётся ли она, но он вышел на улицу и развёл этот Чума-побери-его костёр, чтобы Тане было легче увидеть, куда приземлиться, и, снижаясь, она отметила, что он ещё и расчистил площадку вокруг. «Добро пожаловать домой» кричало всё. Смотри, Гроттер, сколько стараний ради тебя, чтобы ты была рада вернуться, чтобы ты видела и понимала, что тебя любят, и ценят, и ждут, несмотря на то, что ты ведёшь себя как трусливая неблагодарная упыриха. А бегал ли бы Бейбарсов в ночи с лопатой ради тебя? Коснувшись ногами земли, Таня заставила свой внутренний голос замолчать. Не для этого она готовилась всю дорогу, чтобы позорно расчувствоваться в последний момент. — Я была сегодня у Глеба, а не в Тибидохсе, и я должна признаться тебе, Ваня… — начала Таня мысленно прокручивать свой монолог, приближаясь к двери, — Благодаря многоглазке я поняла, что люблю его, а не тебя, поэтому больше это продолжаться не может… Скрипнула дверь. Таня ввалилась в их полуобжитую хижину. Громко трещали поленья в натопленной печи. На столах горели свечи, наполняя всё приятным мерцанием. Видимо, Ваня недавно растирал в ступке травы для лечебной мази очередному лешаку или неудачливому зверю — Таня различала мяту, чабрец, полынь и ещё какие-то луговые цветы. Пахло летом. Сам Ваня сидел за столом полубоком к ней и что-то увлечённо полировал напильником. — Потому что это пытка: для меня и для тебя, — закончила про себя Таня, собираясь с духом. Она бережно поместила контрабас в футляр, смахнув с него еле заметные снежинки, и скинула ботинки и куртку, приступив к шарфу. — А я уже боялся, что ты не вернёшься сегодня… — начал Ваня, и в его голосе не было ни толики злобы, — привет?.. — Привет, — эхом откликнулась Таня, — я сама не была уверена, но потом рассудила, что лучше вернуться. — Я рад, — она услышала улыбку в его голосе и обернулась. Так и есть. Он смотрел на неё своими чистыми васильковыми глазами и улыбался. — Пожалуйста, обругай меня, — подумала Таня, — дай мне повод сказать всё, что накопилось. — Я чай заварил, с мёдом и лимоном, — вместо этого сказал он, — ты, наверное, замёрзла в дороге. — Нет, всё… хорошо, — Гроттер закончила воевать с шарфом, — но я попью чай с тобой. — Хорошо… — эхом откликнулся Ваня. Таня с горечью подумала, что их обоюдная любовь к слову «хорошо» — явный признак того, насколько же у них всё плохо, и как сильно им хочется убедить самих себя в обратном. — От тебя странно пахнет. — Ммм... Да, действительно, — не стала выкручиваться девушка. — Ты пила? — Да, было дело. — Был какой-то повод? — всё тем же ровным голосом продолжал расспрашивать её Валялкин. — Это допрос с пристрастием? Да, был. Радостный. Долгожданная... встреча. — Вот как, — чуть резче ответил он. Плеснув себе в чашку заварки, Таня потянулась за эмалированным чайником, нелепо расписанным какими-то цветами. — Я должен сказать тебе кое-что важное… — вдруг совсем из-за спины донёсся до неё голос Валялкина. Танина рука дрогнула, и она обожгла пальцы о горячий блестящий бок чайника, но не издала ни звука, лишь прижав к себе руку и готовясь сказать то, что она должна была сказать ещё три месяца назад. — День за днём я смотрю на то, как ты увядаешь здесь, как цветок, который поставили в тень, — скрипнул стул, она слышала, как он подошёл ближе и встал за ней, — а я не могу ничем тебе помочь. И не говори, что это не так, я знаю тебя… сколько лет? Даже страшно подумать. Ваня положил ладонь ей на плечо, и она вздрогнула, не смея повернуться, и ожидая, когда он скажет те самые решающие слова, после которых всё будет кончено. — Ты привыкла к совсем другой жизни, к другому ритму, а тут только лес, да я, и предложить больше мне нечего, хоть мне бы и хотелось. Мы поселились здесь, чтобы найти покой и обрести себя, а получили только недопонимание и обиды. И я понимаю, Таня, я уверен, что понимаю тебя, потому что ты всё ещё мечешься в своих страстях и порывах, а я рассудил, что должен был просто позволить тебе делать всё как ты хочешь и не трогать лишний раз, но теперь я осознаю, что ещё давно, ещё как только мы впервые поссорились, мне следовало сделать это… Гроттер решила, что сейчас всё произойдёт, и уже приготовилась, как начать рассказывать про Глеба, и когда ей лучше улететь, но тут Ваня развернул её к себе. — Таня… Милая… Ты выйдешь за меня? Мир, кажется, только что перевернулся несколько раз, злорадно рассмеялся и сплясал на рогах. Валялкин просит её руки. Прямо здесь. Прямо сейчас. Когда её губы всё ещё помнят горечь губ Глеба. Когда рисунок с её обнажённым телом лежит в его квартире. В неясном мерцании свечей кольцо, лежащее на протянутой ладони Вани, казалось полупрозрачным, с тёмными прожилками. — Янтарь, — объяснил он, пока Таня, судорожно дыша, смотрела на него полными потрясения глазами, — я нашёл кусок ещё осенью и не знал, что с ним сделать, но сегодня утром, после того, как ты улетела, идея пришла сама собой, не уверен, что по размеру получилось точно как надо, но его всегда можно подшлифовать внутри ещё. Потом я, конечно, куплю золотое как полагается, если… — Я уверена, что оно подойдёт… — каким-то чужим голосом ответила Таня, — Ведь никто не знает меня лучше тебя. Ей казалось, что это сон, просто страшный сон, она осталась в квартире Глеба и заснула, сейчас зазвенит будильник, она откроет глаза и поймёт, что никто не просил её выйти замуж, и кольцо не золотится перед ней. — И ещё, Таня. Я не прошу отвечать сейчас. Я серьёзно. Думай завтра, послезавтра, неделю, месяц, год, неважно, потому что это решение должно быть окончательным. Просто я хочу, чтобы ты знала и помнила, что в нашей жизни всё-таки может быть стабильность и покой, я предлагаю то самое большее, что может предложить мужчина женщине — семью и обещание прожить вместе всю жизнь. Потому что ты моя жизнь, Таня, слышишь? Ты вся моя жизнь… — его голос дрогнул в конце. Вся моя жизнь. Вся моя жизнь… Эти слова эхом отдавались в голове Гроттер, и она вдруг поняла, что у неё по щекам текут слёзы. — Эй, ну ты что? Я понимаю, что всё слишком внезапно, но эй… Эй? — попытался утешить её Ваня, прижимая к себе. Как можно рассказать ему про Бейбарсова после этих слов? Каким монстром надо быть, чтобы ударить по больному человека, который протягивает тебе своё сердце на раскрытой ладони? Никогда, никогда больше она бы не смогла смотреть на себя, если бы убила его сейчас своим признанием. Таня плакала беззвучно и сильно, лишь часто дыша носом, пока Ваня усаживал её на кровать, целовал её руки и сбивчиво шептал какие-то убаюкивающие глупости. Родной, замечательный, добрый и всепрощающий Ванька. Ванька, который неоднократно был готов умереть ради неё и вместо неё. Ванька, который знал её лучше, чем порой она себя. Ванька, который не имел ничего общего с тем тлеющим внутри неё угольком, который звался любовью. Смахнув последнюю слезу тыльной стороной ладони, Гроттер забрала янтарное кольцо из пальцев Вани. — Пусть оно побудет у меня… Я… обдумаю? — словно прося разрешения, сказала Таня. Валялкин, ещё несколько секунд назад хлопотавший как наседка, вдруг просиял. — Конечно, как я и говорил, я не тороплю, это важное решение, я его для себя уже принял, — он улыбнулся самой Валялкинской улыбкой от уха до уха из своего арсенала, — чай? — Чай, — хлюпнув носом, согласилась Таня, сжимая в руке казавшееся тёплым кольцо. Она взяла отсрочку, которая не могла длиться вечно.

***

Что-то было не так. Солнце слишком сильно светило в глаза. Таня сморщила нос и перевернулась на бок, но ощущение неправильности происходящего только усилилось. Слишком мягкая кровать, вот что. С усилием подняв веки, она обнаружила, что лежит в белой, залитой солнцем спальне, которая кажется ей странно знакомой, а вовсе не в хижине в лесу. Она несколько раз смяла в пальцах уголок белоснежного, хрустящего от чистоты и свежести одеяла, убеждаясь в реальности ощущений. Падающий через огромное окно свет отбрасывал блики на полу и преломлялся в серебристой пепельнице, стоящей на тумбочке возле кровати. В пепельнице лежало несколько окурков. В воздухе пахло лимонами и табачной горечью. Чувства Тани словно запоздало включались одно за другим: сначала зрение, потом осязание, затем обоняние. Память позволила ей наконец-то собрать паззл воедино. Квартира Глеба. Спальня Глеба. Постель Глеба. Где-то минуту Гроттер лежала, переваривая происходящее, и понимая, что она не понимает. Она всё-таки осталась на ночь в Нижнем Новгороде? А то, что Ваня предложил ей выйти за него замуж, было сном? Или она спит сейчас?.. Таня услышала чей-то глубокий выдох за спиной и медленно обернулась, молясь про себя Древниру, чтобы она увидела того, о ком думает, либо там не оказалось никого. На белоснежном белье врановым крылом чернели волосы Бейбарсова, разметавшиеся по подушке. Он безмятежно спал, и Таня, затаив дыхание, вбирала в себя это расслабленное беззаботное выражение лица, лишённое ироничной ухмылки и пытливого взгляда бездонных глаз, его неукрытые одеялом широкие плечи, тонкую, но сильную руку. Это слишком восхитительно, чтобы быть правдой. И слишком достоверно, чтобы быть сном. Медленно и несмело она протянула пальцы к нему и дотронулась до плеча. Тепло. Она скользнула выше, к шее, остановившись там, где под её безымянным пальцем ощущалось ровное сердцебиение Глеба. Было в этом что-то сокровенное и интимное. Бейбарсов вдруг заворочался на подушке и открыл глаза, сонно моргая. Судя по его виду, он тоже был удивлен не меньше Тани, и вряд и ожидал увидеть её. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, не предпринимая ничего, пока ладонь Тани всё ещё оставалась там, где была. Глеб недоверчиво дотронулся до её локтя, выждал, коснулся её плеча, вскользь пробежался по волосам, заправив ей за ухо непослушную прядь, и Гроттер ощутила, как его пульс учащается. Она хотела спросить что-нибудь, но все слова вылетели из головы. Она с Глебом. Здесь. Сейчас. Никого вокруг. Лишь они вдвоём, и никто их не прервёт, что бы они ни стали делать. Кажется, здесь нет ни Жанны, ни Вани. Жар окатил лицо Тани, когда она наконец-то целиком осознала эту мысль и всю недозволенность и прелесть ситуации. Видимо, Бейбарсов сейчас предавался тем же самым размышлениям, потому что его взгляд вдруг стал осоловелым и расфокусированным, пока его пальцы проскользили к лицу Тани и задумчиво замерли на губах, лениво оглаживая их по контуру. Девушка рассудила, что ей наплевать, сон ли это или явь. Блаженное неведение. Она подумает об этом потом, а пока… Бейбарсов придвинулся к ней, перевернув на спину и нависая на расстоянии пары ладоней. Она любовалась его выступающими ключицами и рельефной грудью, ловя себя на мысли, что впервые видит его без рубашки. Ваня был плотным и сильным как медведь, закалённым работой по хозяйству и беготнёй по тайге, а Глеб был обманчиво тонким и изящным, как пантера, но Таня чувствовала, что под этой вкрадчивой мягкостью скрывается недюжинная мощь, которую он не показывает без надобности, ей хотелось трогать его, ласкать его, как хищного зверя, даже если она потеряет за это руку, даже если она потеряет жизнь. Это цена, которую она готова заплатить, лишь бы он был полностью её, хотя бы на одно утро. Глеб обхватил её подбородок бережно, как будто это был бутон цветка. Губы Гроттер сами собой приоткрылись, она хотела как тогда, в арке, глубоко и безумно, чтобы не чувствовать ничего, кроме его вкуса на языке, обжигающего желания обладать и отдаваться, и когда Глеб наклонился, мазнув кончиком носа по шее и легко прикусив мочку её уха, она не смогла сдержать стон.

***

Она проснулась. С заходящимся в груди сердцем. С лёгкими, которые дышали так, будто она бежала. С полным ощущением того, что она пережила всё это наяву. Ей чудилось, что дыхание Глеба всё ещё опаляет её шею. Но был только привычный бревенчатый потолок над головой. Старое застиранное одеяло. Скручивающее низ живота неутолённое желание. И янтарное обручальное кольцо на столике возле кровати.

***

Незаметно подкрался и уже почти закончился апрель. Серые унылые сугробы сменились грязью и птичьими трелями. Таня сбивалась с ног, занимаясь то одним делом, то другим: помогала Ване с почуявшими наступившую весну зверьми, волшебными и обычными, летала в магазин за запасами продуктов, пыталась обустроить дом так, чтобы его можно было назвать домом. Они с Ваней зарабатывали на жизнь, продавая в сезон грибы, ягоды, орехи, букеты полевых цветов. В холода продавали соленья, варенье, сушеные травы. Впрочем, денег не хватало никогда. На несколько дней она слетала в Тибидохс, и это будто раскрыло ей за спиной крылья. Она встретилась с Соловьём и два дня с утра до ночи провела на драконбольном поле, тренируя команду, уворачиваясь от залпов пламени сыновей Гоярына, подставляя лицо ветру и бесстыже радуясь. Вечером она ходила к океану, рискуя поймать простуду залазила босыми ногами в воду хоть на пару секунд, болтала с Ягуном, объедалась вкусностями от скатертей-самобранок и стыдливо врала Сарданапалу, что она счастлива и всё ещё не планирует возвращаться. А ещё она сидела на подоконнике своей старой спальни, представляя, что её обнимает Глеб, поднималась на крышу Башни привидений и смотрела вниз, и была уверена, что начинает сходить с ума. После того сумасшедшего сна Бейбарсов будто окончательно поселился в её голове. Это случилось где-то через неделю, она сидела перед зеркалом и расчёсывалась, перевела взгляд вниз, отыскивая резинку для волос, а когда взглянула на отражение снова, то увидела стоящего за спиной Глеба. Они смотрели друг другу в глаза через зеркальную гладь, а затем он несмело положил ладонь ей на плечо, и она вздрогнула, ощутив это касание, не смея даже моргнуть. Его ладонь сместилась ниже, отодвигая расстёгнутый ворот рубашки, и устремляясь всё дальше и глубже, пока не замерла в ложбинке между грудей, и тогда она не выдержала, зажмурившись от этого ощущения, представляя, что будет дальше, накрыв его руку своей, но всё, на что она наткнулась — это рубаха. Когда она вновь посмотрела в зеркало, то наваждение рассеялось. Она была одна. Лишь её кожа совершенно точно всё ещё ощущала это будоражащее бесстыдное касание пылающей дорожкой. Она обыскала весь дом, она проверила его на применение и наличие остаточной магии, но единственные следы принадлежали ей. Затем была бочка на улице. Таня пошла набрать воды и, наклонившись зачерпнуть её ковшом, увидела Глеба в сияющей на солнце ряби. Где-то позади Ваня рубил дрова, и под этот мерный стук Гроттер, не веря своим глазам, протянула руку к расплывающемуся из-за бликов, но узнаваемому лицу, ощутив, что натыкается на что-то неожиданно тёплое, а потом она поняла, что Бейбарсов протянул ей руку навстречу, и они соприкасаются ладонями, будто стоя по разные стороны стекла. Она вспыхнула, словно спичка, от одного этого ощущения, от опасности быть замеченной, от снова пробудившегося желания. Солнце зашло за тучи, и всё растворилось — только холод воды, а потом оклик Вани выдернул её из этого сумасшествия. Она всё ещё не дала ему ответ насчёт кольца... Каждый вечер Таня засыпала, молясь Древниру, да она бы даже и Чуме-дель-Торт помолилась, лишь бы снова очнуться в белоснежной постели бок о бок с Бейбарсовым и задержаться там чуть дольше, но её мольбы оставались без ответа. Она изнывала и тосковала. Брала зудильник и порывалась связаться с ним. Уходила гулять в лес и стояла там, прижавшись спиной к какому-нибудь дереву, слушая щебет птиц и растворяясь в воспоминаниях, заново переживая то жгучий стыд, то ещё более жгучую страсть. Перебирая свои книги, она наткнулась на несколько вырванных пустых тетрадных листов. Ей в голову закралась шальная мысль, и, обмакнув перо в чернильницу, она попыталась нарисовать профиль Глеба. Чёрным по белому. Вышло криво, но довольно узнаваемо. Гроттер поняла, что это предел. Колесо Сансары сделало полный оборот. Они поменялись местами. Теперь она жила в тайге, проводя дни как в тумане и грезя о Бейбарсове, пока он был где-то далеко и, возможно, даже не вспоминал о её существовании. Ещё чуть-чуть и она действительно начнёт пытаться рисовать его, потому что она мучительно помнит каждую его чёрточку. Я люблю тебя, Глеб… Вдруг написала она на листе возле рисунка. Я люблю тебя так, как не любила никого и никогда, так, как я должна любить не тебя. Она замешкалась, и точка в конце стала кляксой. Знай об этом. Добавила она, а затем, подавив в себе желание расплакаться, нещадно скомкала в ладони лист и вышла из дома. Вани не было поблизости, он топил баню, но во дворе горел огромный костёр, куда он за день сгрёб всю листву и ветки. Собравшись с духом, Таня швырнула бумагу в огонь и стала смотреть, как пламя сначала нехотя коптит комку бок, а потом вдруг, словно распробовав, целиком охватывает его, за считанные секунды превращая в пепел. Обхватив себя руками, Гроттер посмотрела в небо. Ночь была безоблачной, и весь небосвод был как на ладони, агатово-чёрный, низкий и усеянный звёздами как росой. Провожая взглядом уходящий вверх дым от костра, Таня подумала, что теперь это признание вместе с пеплом разлетится по всему миру, и, возможно, Глеб, где-то там, в Нижнем Новгороде, стоя на балконе вдруг поймёт и почувствует, как же она любит его на самом деле. Это чувство наконец-то перестало съедать её изнутри, она выпустила его на свободу, словно принесла в жертву Вселенной, признала и приняла как часть себя, и Вселенная ответила ей тишиной. Тишина наконец-то наступила у неё в душе, унимая тоску, злобу, пылающую страсть и горечь. Любовь как полноводная река растеклась у неё под рёбрами. Она знала, что теперь это точно она. Она знала, что это навсегда. Ваня незаметно подошёл и крепко обнял её сзади, но она даже не шелохнулась, продолжая зачарованно смотреть в такое близкое и далёкое небо. — О чём ты думаешь? — спросил он, касаясь губами её макушки. — Просто любуюсь, ни о чём… — уже машинально соврала она. Ничего. Ей не оставалось ничего. Только эта взаимная невозможная любовь. Только грёзы и пепел.