Глеб молча прошёл мимо неё на кухню торопливым шагом, она проводила его взглядом, а затем несмело последовала за ним. Выудив из пачки сигарету, он рылся в ящиках и не найдя желаемого, прикурил от горелки плиты, пока Таня нервно вспоминала, есть ли какое-то заклинание для восстановления сожжённых бровей и ресниц, глядя на то, как дрожат его руки.
Однако всё обошлось.
Окутавшись облаком дыма, Бейбарсов пристально посмотрел на неё, и ей стало не по себе.
— Что?.. — нарушила она эту тягостную тишину.
— Ну давай, рассказывай, — Глеб боком присел на кухонный стол и стряхнул пепел в пустой бокал.
Не осмеливаясь смотреть ему в глаза, Таня подошла ближе и наполнила свой бокал. Ей не доводилось напиваться, но говорили, что так легче осмеливаться на то, что не совершишь по трезвости.
— Мне бы хотелось сегодня задержаться у тебя, — начала она, кляня себя за то, что не заготовила речь сразу и сгорая от едкого стыда.
Кем она сейчас себя выставляет?
— Зачем? Что на этот раз? Хочешь ещё одну картину? Посиделки с Жанной? Или, может, это твой импровизированный девичник, потому что ты решила нагуляться перед свадьбой с Валялкиным?
— Как ты можешь говорить такое? — вспыхнула Гроттер, — Я даже не соглашалась стать женой Вани.
— Могу, если ты ничего не говоришь сама, — пожал плечами Бейбарсов, а затем с какой-то ноткой грусти в голосе добавил, — значит, он всё-таки сделал тебе предложение…
— Я… — попыталась Таня признаться, стараясь смотреть на тлеющую сигарету, а не на губы Глеба, — я много думала об этих снах, и обо всём необъяснимом, что происходило в последнее время.
— Я не имею к этому отношения, — оборвал её Бейбарсов, — напоминаю, что магии во мне как в этом столе, возможно, даже меньше, — гулко похлопал он свободной рукой по столешнице, не скрывая раздражения.
— Это понятно, но, тем не менее, меня беспокоит не то, откуда эти сны и видения, почему они так реалистичны и всё прочее, а… содержание, — Таня сделала глубокий нервный глоток и, поперхнувшись, закашлялась.
— Вот как… — отвернувшись к окну, Глеб глубоко затянулся и прикрыл глаза.
— Это невыносимо, так жить продолжать нельзя, мне кажется, что я схожу с ума, я вижу тебя повсюду, я думаю о тебе ежедневно, после этого сна сегодня я будто… будто сама не своя, только и вспоминаю, как ты, ну… Не заставляй меня всё это говорить! — повысила под конец голос Гроттер и с тяжёлым вздохом прижалась лбом к прохладному бокалу.
— И ты прилетела сюда, чтобы что?.. — холодно поинтересовался он.
— Не заставляй меня, Глеб, ты и сам всё понимаешь, — еле слышно ответила Таня.
Но он ничего не ответил, и Гроттер несколько раз порывалась нарушить эту тяжёлую тишину, и все слова, что она находила, казались ей слишком пустыми и недостаточно убедительными. Ей хотелось, чтобы он просто посмотрел на неё и увидел, что под кожей её — пламя, а глубже, в самом сердце — боль.
— Это пытка… — внезапно пересохшими губами прошептала она
— Я говорил тебе, что это пытка, что это нужно закончить, что нужно смириться, скажешь, что было наоборот? — всё-таки расслышал её Бейбарсов.
— Я пыталась, — хмыкнула Таня, — я убеждала себя, что увижу тебя там, во дворе твоего дяди, и на этом успокоюсь, что посмотрю на твои картины, и это станет последним шагом, что попозирую тебе, и это станет моей памятью обо всём, что между нами было, что я унесу всё самое лучшее в тайгу, сохраню глубоко в сердце и буду изредка предаваться воспоминаниям, но всё пошло не так…
Она почувствовала, как впервые за долгое время её глаза начинают обжигать слёзы, и решила, что если она отступит от своего плана сейчас, то всё это было зря.
— Потом начались эти сны и видения, хотя я убедила себя, что смирилась, что всё, что скопилось внутри меня — это словно семечко цветка, ростку которого никогда не суждено пробиться сквозь землю и распуститься, и я лелеяла то, что имею.
Таня зажмурилась и попыталась не сбиться, потому что крупные горькие слёзы покатились по её щекам ручейками.
— Но чем дальше я пыталась отдалиться от тебя, тем больнее мне становилось, чем больше старалась забыть тебя, тем чаще думала о тебе, это как кардиограмма умершего человека, там уже нет пульса, нет жизни, никакой надежды, но это бесконечная линия, понимаешь Глеб? Это будет со мной бесконечно.
Это навсегда…
Отодвинув бокал, Гроттер закрыла лицо ладонями, стараясь успокоить рвущиеся всхлипы, и услышала шаги Глеба рядом. Она решилась посмотреть на него и охнула, увидев, как он выбрасывает в стоящую на столе пепельницу сигарету, которая уже прогорела до фильтра и обжигала ему пальцы, но он, казалось, даже этого не замечал.
Бейбарсов взял салфетку и промокнул слёзы на её лице, а она вцепилась в его запястье и прижалась к нему щекой, боясь отпустить.
— Знаешь, о чём я думал, когда лежал раненный в той будке? — отстранённым голосом спросил он.
— Нет, Глеб, не знаю… — Таня смотрела ему в глаза и видела в них что-то совсем новое, то, что лежало на дне бездны всё это время и теперь рвалось к поверхности.
— Я думал, что как только смогу вставать и ходить, то первым делом выйду на пути и попаду под поезд, я даже выбрал тот, который нравился мне, по стуку колёс, пятичасовой… — начал он, пока Гроттер чувствовала, как по её спине начинают бегать мурашки, — но Лена и Жанна будто догадывались о чём-то и не оставляли меня одного, и тогда я решил, что пока они рядом, то я обязан жить. Нельзя предавать сестёр. Нельзя быть слабым.
— Глеб…
— Чшш… — приложил он палец к её губам, — а потом я был в Нижнем Новгороде, и знаешь, куда я собирался в тот вечер, когда увидел тебя? На крышу соседнего дома, она была не закрыта, и я бывал там пару раз раньше, но тогда, в тот вечер, в глубине я чувствовал, что смог бы шагнуть, а потом я поговорил с тобой и передумал, знаешь, почему? Потому что ты была несчастна. Гораздо несчастнее меня. Я проиграл свою войну и принял поражение, но твой бой, он бесконечный и жестокий, это бой с самой собой. Никто не мучит тебя сильнее, чем ты сама, и твоя боязнь подвести или ранить кого-то. Когда я нарисовал тебя, то вложил в полотно всю свою любовь, в нём навеки всё то, что я испытываю к тебе, я увековечил и принял свою судьбу. Это было прощание.
Он наклонился близко к её лицу, и она чувствовала его сбивчивое дыхание.
— А теперь скажи мне, Таня, зачем? Зачем, когда эта рана затянулась, ты снова приходишь сюда, в полурасстёгнутой рубашке, со своими хлопающими накрашенными ресницами, и пускаешь мне кровь? Зачем снова вскрываешь эту рану? — он обхватил её лицо ладонями, и она поняла, что уже задыхается вместе с ним, — Чего ты хочешь добиться? Ты получишь, что хотела, и вновь убежишь в лес к своему Ваньке, а что делать мне? Как мне жить, Таня? Как мне с этим жить…
Таня перехватила его ладонь и начала сбивчиво целовать, понимая, что после того, что они сказали друг другу, между ними уже не осталось ничего недосказанного, и ближе, чем они сейчас друг другу, уже не будет никого.
— Я не вернусь к Ваньке… — шепнула она между поцелуями.
— Что?.. — Бейбарсов с усилием остановил её и заглянул в глаза
— Я. Не. Вернусь. К Ване, — отчётливо повторила она, чувствуя, как легко становится у неё на душе после этой брошенной фразы, — Никогда.
В неверии они замерли, стараясь сполна осознать только что случившееся.
Но она действительно это сказала.
А он действительно это услышал.
На пол упал и чудом не разбился недопитый бокал вина, с шелестом попадали пакеты с едой, Бейбарсов рывком смёл всё со стола и усадил на него Таню, чтобы в следующий миг она уже лежала на нём спиной, пока он судорожно целовал её шею, захлёбываясь вдохами и выдохами.
Глеб дёрнул ворот её рубашки, жалобно застучала по полу оторвавшаяся пуговица, и он проскользил губами ниже, к ложбинке между грудей, когда Гроттер, не выдержав, привлекла его к себе, потянув за волосы, чтобы наконец-то ощутить его губы на своих.
И вновь это было как тогда, в арке, только лучше, в сотню, в тысячу раз лучше. Без необходимости сбегать, наяву, а не во сне. Только эти сводящие с ума влажные касания и опьяняющий терпкий вкус.
Втягивая его язык как можно глубже, Таня чувствовала, как внизу живота снова разгорается желание, которое на этот раз ей не придётся подавлять, и, уступая этому желанию, застонала так громко и бесстыже, что сама опешила.
Пальцы Бейбарсова обхватили её грудь, легко сжимая через тонкую ткань лифчика и дразня, а затем он дёрнул лямку, которая поддалась и отстегнулась, обнажая сосок, когда Гроттер вдруг остановила его.
— Что не так? — спросил он, с трудом фокусируя на ней блуждающий взгляд.
— Я хочу, чтобы этот раз был… как положено? — растерялась Таня, пытаясь сформулировать свою мысль, — Ну, ты знаешь, не на столе на кухне, а…
— Всё как ты пожелаешь, — прервал он её, улыбнувшись уголком губ.
И когда Глеб подхватил её на руки и понес в спальню, она лишь прижалась к его плечу, ощущая, как внутри то ли порхают пресловутые бабочки, то ли мурчит кот.
Он уложил её на постель и начал расстёгивать рубашку на себе, но Таня перехватила и отвела в стороны его руки, продолжая вытягивать пуговицы из петель уже сама и любуясь контрастом смуглой кожи и белой ткани.
Закончив с пуговицами и вытянув полы рубашки, заправленные в джинсы, она наклонилась и мягко укусила Бейбарсова в бок, чувствуя, как он вздрогнул, спускаясь всё ниже и ниже, пока не упёрлась щекой в ремень джинсов, потеревшись об него, и тут он повалил её на постель, снова возвращаясь к поцелую.
Раскрыв свои губы навстречу его, Таня думала, какой дикой силой обладает лишь одно это простое действие, вышибая из головы всё лишнее и заставляя всецело отдаваться и жаждать большего, гораздо большего. Только одна мысль — быть его и сделать его своим.
В нетерпении она попыталась стянуть с себя рубашку, но забыла расстегнуть её до конца и лишь запуталась в ней локтями.
— Глядите-ка, кому-то не терпится? — шепнул Глеб в её губы.
Он оторвался от неё, чтобы нарочито медленно спуститься ниже и языком прочертить дорожку от ключиц до пупка, попутно наконец-то избавляя её от неснимающихся рукавов и оставшихся пуговиц.
— Я так долго это представляла, что больше представлять уже нет сил, — чувствуя приливающую к щекам краску, призналась Таня.
— А уж… как… долго… это… представлял… я… ты бы… знала… — признался в ответ Бейбарсов, мелко целуя низ её живота и заставляя вздрагивать от смеси щекотки и удовольствия.
Расстегнув молнию, он стянул с неё джинсы, и ненадолго остановился, запоминая то, что видит.
— Прикидываешь ракурс для рисунка? — поинтересовалась Гроттер, прикрывая ладонью почти полностью обнаженную грудь со сползшей чашечкой бюстгальтера.
— О, нет, это совсем другое, — ответил он, поглаживая её ноги, — когда ты рисуешь девушку, то видишь её как объект искусства, совершенство форм, но когда она лежит полураздетая в твоей постели, то в голове возникает совершенно другая идея… — перешёл он на заговорщический шёпот, и его рука скользнула между Таниных бёдер, сорвав с её губ резкий вздох.
— И какая же?..
— Сделать так, чтобы она была полностью раздета.
Он рывком притянул Таню к себе, заставляя сесть, и спустил с её плеча оставшуюся лямку лифчика, а затем ненадолго замешкался, воюя с застёжкой.
— А с других девушек тебе тоже было трудно снимать бельё? — сердитее, чем обычно, спросила Таня, сама удивившись своей внезапной наглости.
Глеб на миг, казалось, окаменел.
— Никаких больше упоминаний других девушек, когда мы с тобой в одной постели, — бархатистым голосом, отдающим вкрадчивостью тихого рыка хищника, ответил он, — никакого Валялкина, Пуппера, только ты и я, никого, кроме нас. Всё, что было до этого — прошлое, и давай простим его друг другу.
Крючки поддались, последняя преграда между ладонью Бейбарсова и её кожей исчезла, и она охнула, когда он мягко сжал её грудь.
Откинувшись назад, на подушки, она позволила себе наконец-то застонать, наслаждаясь тем, как его пальцы дразнят её в самых чувствительных местах, и когда его губы внезапно втянули и слегка прикусили её сосок, то она задохнулась на вдохе, зарываясь пальцами в тёмные волосы, как всегда хотела.
— Глеб… — только и сумела проронить она.
Это было прекраснее всего, что она испытывала. И ужаснее всего, что она испытывала.
Огонь под кожей, будто на неё выдохнул пламя дракон.
Ей было нужно больше, ближе, жарче.
Словно откликнувшись на её отчаянную мысль, Глеб наконец-то избавился от рубашки и прижался к ней, кожей к коже. Такой же пылающий как она.
Она услышала, как бряцает пряжка ремня и потянулась, помогая ему избавиться от такой лишней сейчас одежды, а затем обхватывая ногами и прижимаясь ближе, чувствуя, как он возбуждён и непроизвольно вздрагивая.
Конечно, она уже не была девственницей, но эта новая близость сейчас будоражила её.
— Боишься?.. — хрипло выдохнул Бейбарсов ей в ухо.
— Нет, — честно призналась Таня, — просто волнуюсь.
В ней и правда не было ни капли ни стыда, ни страха. Руки Глеба, ласкавшие её тело, казались ей совершенно естественным явлением, как будто они и должны были рано или поздно оказаться тут, и она знала об этом с самого момента их встречи.
Она ощутила дразнящие касания между ног и выгнулась, стремясь получить больше, и получила, когда пальцы Бейбарсова скользнули под ткань трусиков, играя с ней.
Она уже была такой мокрой, что ему не пришлось задерживаться, и он двинулся дальше, глубже, сначала одним пальцем, а потом двумя, навстречу её толкающимся бёдрам и хриплым стонам, пока она царапала его плечи.
— Я больше не могу, Глеб, пожалуйста, давай сейчас, — сбивчиво пробормотала она из последних сил, чувствуя, как уже перестаёт осознавать происходящее, полностью теряясь в этом сумасшествии.
Она посмотрела ему в глаза, лихорадочно блестящие, дикие, бездонные, не отведя взгляда, даже когда он начал медленно входить в неё, преодолевая сопротивление мышц, лишь тонко всхлипнув и закусив губу.
Он дал ей несколько секунд, чтобы привыкнуть к этому ощущению, а затем толкнулся ещё раз, и ещё раз, и ещё раз, пока Таня лишь сладко стонала от каждого движения, подстраиваясь под его ускоряющийся темп, комкая пальцами влажную от пота простынь, то царапая его спину и извиваясь, то замирая и мокро целуя его под аккомпанемент их сталкивающихся тел.
И когда сил терпеть уже больше не было, Гроттер всхлипнула последний раз, отдаваясь скручивающим в низу живота судорогам, которые захватили всё тело, и поняла, что плачет от этой всецело поглотившей её эйфории.
Бейбарсов впервые за всё время застонал, упираясь пылающим лбом ей в плечо, и обмяк, пока она неловко убирала с его лица прилипшие пряди.
— Я люблю тебя… — шепнула она, чувствуя, как катятся по щекам слезы, — Я люблю тебя…
***
В окно брезжил рассвет, нежно-розовый и несмелый, выделяя в полумраке двоих на белых простынях.
— И что теперь?..
— Я вернусь в тайгу и соберу вещи.
В светлеющей комнате Таня лежала, совершенно голая и абсолютна этим не пристыженная, прижавшись щекой к груди Глеба и слушая его размеренное сердцебиение.
— А потом?
— Улечу в Тибидохс на какое-то время.
Шумный недовольный выдох. Их пальцы сплелись поверх одеяла.
— Я думал, ты прилетишь сюда, ко мне.
— Нет, нельзя так сразу, всё должно идти своим чередом. После того, что произошло, надо сначала взять паузу и выдохнуть. Привести мысли в порядок. Кроме того, это было бы некрасиво по отношению...
— И вновь Иван...
Таня услышала, как Глеб хмыкнул. Ей и самой не хотелось вспоминать о Валялкине рядом с юношей, которому она призналась в любви несколько часов тому назад.
Тёплые губы коснулись её макушки.
— Сколько же мне ждать тебя, бессердечная ты рыжая бестия? Я жду тебя с того момента, как увидел твоё отражение.
— Пожалуй, мы ждали друг друга и вовсе всю жизнь, разве мы не можем подождать ещё немного? Что-то такое дни и недели на фоне вечности?..
Бывший некромаг лишь крепче обнял девушку.
— В таком случае: что ты хочешь на завтрак?
***
Над тайгой она летела, когда день уже начал клониться к ночи.
Порывы ветра крепчали, и контрабас начинал рыскать и сбиваться с курса, так что Тане приходилось постоянно выравнивать смычок и скользить по краю тяжёлой сизой надвигающейся тучи, прорываемой сполохами молний.
В воздухе свежо и пряно пахло озоном.
Тело девушки было охвачено приятной усталостью после ночи и утра, проведённых с Глебом. Воспоминания захлестнули её, заставляя кровь прилить к щекам. Её губы всё ещё хранили вкус его поцелуев, кожа ощущала отголоски прикосновений, волосы пахли его одеколоном, она словно унесла его частичку с собой.
Снижаясь, Гроттер вспомнила все продуманные фразы. Теперь, после казавшейся диким сном ночи, пути назад уже не было. В плане оставался последний, самый болезненный пункт.
Оставив контрабас у двери, Таня толкнула ручку, почувствовав, как ей на нос упала с неба капля.
Первая весенняя гроза.
Ваня сидел в полумраке за столом, связывая в пучки какие-то очередные травы и, казалось, совершенно не замечал её присутствия.
— Привет… — бросила она.
Валялкин оторвался от своего занятия и посмотрел на неё. Под глазами у него были круги от недосыпа, и что-то ещё в его лице было другим, не Ванькиным, будто вчера её провожал совсем иной человек.
— Ты забыла сказать мне, когда доберёшься. Снова…
— Да, — просто согласилась она, — забыла.
— Была занята? — резче, чем обычно поинтересовался он.
— Совершенно верно, — подтвердила Таня.
Вдалеке пророкотал раскат грома, и она вздрогнула.
— Интересно… — протянул Ваня, потупив взгляд в стол, — Какие загадочные у тебя дела, ведь я вчера после твоего отлёта связался по зудильнику с Ягуном и попросил его сказать мне, как ты прилетишь, ведь я знал, что ты опять забудешь… И знаешь что?
— Знаю, — не стала отпираться Таня.
— Он мне так и не перезвонил… Какой забывчивый у меня однако друг. И невеста тоже.
— Я не твоя невеста, — после паузы заставила себя сказать Гроттер.
Она услышала резкий вздох Вани, будто его ударили под дых, но она запретила своей совести начинать в очередной раз жалеть его.
— И если ты хочешь мне что-то предъявить, то да, я не летала на Буян. И я не буду тебе врать, — продолжила она, чем дальше, тем больше смелея.
Порыв ветра ударил в стекло, едва не разбив его, а затем в окно часто застучали капли, в доме совсем потемнело от хлынувшего ливня.
— И где же ты была, Таня? — с взглядом раненного зверя обернулся к ней Ваня.
Она отсчитала несколько ударов сердца, успокаиваясь.
— У Глеба.
Они замолчали.
За стенами бушевала стихия, скрипели, будто вздыхая, кроны вековых деревьев.
— Утром я соберу вещи и улечу.
— Никуда ты не улетишь.
Стук капель по стеклу участился.
— Я не прошу разрешения, Ваня. Я приняла решение.
— Это не твоё решение. Я не отдам тебя этому некромагу, который, даже потеряв дар, всё равно пудрит тебе мозги.
— Я не вещь, чтобы меня отдавать или оставлять себе. И мне надоело, что все считают, что могут решать за меня, потому что им виднее, с кем я…
— Твоё место здесь! Ты решила прилететь сюда, значит, ты остаёшься. Я не позволю тебе разрушить всё, что мы бережно строили столько лет, из-за того, что у тебя снова взыграла блажь, и тебе захотелось новых переживаний. Ты не улетишь ни завтра, ни послезавтра, ни в следующем месяце, — всё громче и громче говорил Ваня.
Она слушала его и не понимала. Смотрела и не узнавала. Неужели этот человек, совсем чужой сейчас, провёл с ней бок о бок столько лет. Неужели она сделала его таким? Или же он был таким всегда, а она не замечала?
— Ты прав, — оборвала она его, и он растерянно замолчал, — я просто сделаю это сейчас!
Она вихрем вылетела в дверь, под косые струи ливня, не видя ничего дальше нескольких метров, подхватила контрабас, поскользнулась в луже, сжала в дрожащих пальцах смычок.
— Таня! — донеслось ей вслед.
И она рывком вскочила и выпустила искру, успев за секунду до того, как в дверь за ней выбежал Ваня.
Почти вслепую выровнявшись над землёй, она устремилась к темнеющим верхушкам деревьев, собираясь развернуться там и набрать высоту.
— Таня!
Мощный порыв ветра со свистом толкнул контрабас в полированный бок, и Гроттер пошатнулась.
Смычок на миг дрогнул в руке.
Верхушки деревьев оказались ближе, чем казались. Это Таня поняла, когда какая-то ветка больно хлестнула её в грудь, заставив вскрикнуть.
Ноги не смогли удержаться на взмокших боках инструмента, и она поняла, что летит вниз, а не вверх.
Следующая ветка ударила её в спину.
Остальным она потеряла счёт. Её било по лицу, бокам, ногам.
Она падала, кувыркаясь, удерживая в руке уже бесполезный смычок, а затем ветви закончились, и на секунду она зависла, чтобы рухнуть окончательно.
Тело обдавало жаром и холодом, в глаза лилась вода, а может, это были слёзы, и всё вокруг было тёмным, и тьма сама подбиралась к ней. Она хотела что-то сказать, позвать на помощь, но во рту было солоно, а язык не слушался.
— Та-а-а-аня-я-я-я… — почему-то со смешным эхом протянул склонившийся над ней Ваня.
Кажется, он говорил что-то ещё, его губы шевелились.
Но она уже ничего не слышала.
