Глупые письма

Айзава знал. Видел весь тот оседающий на легкие и сердце горький шлак за лучезарной улыбкой, чувствовал, как чуть подрагивает голос при словах «все хорошо, я справлюсь», словно, одно неосторожное движение, и он готов был сорваться на душераздирающий крик, предполагал, что тот долго с этим справляться самостоятельно не сможет, в итоге все равно переломается окончательно и задохнется в пучине неоправданных ожиданий. Отставка Всемогущего, показ его окровавленного настоящего изуродованного лица на весь чертов свет определенно всех подкосила, но почему-то никто даже и мысли не допускал, какого это подвести черту своей блестящей карьеры и своими руками разрушить устоявшиеся порядки, какого это видеть миллионы разочарованных лиц каждый день, читать о себе, как о былой легенде, что угасла в один миг и слышать, как все те же миллионы людей хватаются за головы в единственных вопросах: «как нам теперь жить, кто нас теперь защитит?». Айзава знал, что в конце концов что-то такое произойдет и также предполагал, что это оставит сильнейший удар на самом Тошинори. Тот держался хорошо на публике, продолжал улыбаться, вести спокойные разговоры о случившимся и отмалчиваться тогда, когда это было необходимо, но, тем не менее, тьма собственных мыслей окутывала его с каждым днем все больше и больше, и в один из дней он не выдержал. Крики, судорожные рыдания, проклятья и просьбы о прощении у всех и каждого, кого он теперь не сможет спасти и защитить с улыбкой — таким Шота нашел Тошинори на полу своей квартиры в окружении поломанных фигурок и разорванных плакатов со своим Всемогущим лицом. Яд собственной беспомощности лился изо рта вместе с кровью, всхлипы продолжали перекрывать сдержанные, но полунежные слова поддержки Айзавы, его руки поглаживали обессиленное, донельзя истощенное и подрагивающее тело, и тому ничего не оставалось, кроме как уткнуться в его плечо. Казалось бы, он был готов к такому повороту событий, знал, что когда-нибудь совсем обессилит, но… он не хотел, чтобы это произошло так внезапно. Теперь Тошинори был лишь тенью своего прошлого, и это осознание кислотой разъедало его душу, выворачивало оставшиеся органы наизнанку, наживую разрывало на части израненную душу когтями. Айзаве повезло оказаться в нужное время рядом с этим потерянным человеком, собственной грудью защитить остатки его здравомыслия, собственноручно отогнать на время навязчивые мысли, дать ему чуточку времени быть собой на том самом полу в окружении мусора, а позже и позволить расслабиться и впервые за неделю уснуть без каких-либо кошмаров. Ходить постоянно поодаль от страдающего внутри, но чертовски хорошего актера на публике Тошинори Шоте не нравилось. У него была работа, обязанности, сон, жизнь. Тем не менее он не высказывал свое недовольство вслух и все равно всегда был поблизости, всегда присматривал, взглядом или случайными прикосновениями к руке или плечу показывал, что он, черт возьми, рядом, и нести ношу былого героя одному ему не придется. Тошинори улыбался в такие моменты. Ему казалось довольно милым, что даже при том, что они никогда не ладили толком, Айзава в итоге оказался единственным, кто был рядом в совсем не легкие времена. Айзава фыркал в ответ на его улыбку, до конца не веря в ее подлинность. Его присутствие просто стечение обстоятельств, его внимательность просто беспокойство по доброте душевной, его ответ на незначительный поцелуй на лестнице на обеденном перерыве не больше, чем просто принятие награды, благодарности, клятвы, что теперь и правда все будет хорошо. . .