Наперекор

      Александр вышел из шатра и в сопровождении Кратера и Птолемея направился в пыточную, когда на Фраду опустилась осенняя ночь, рассыпавшая по чёрному небосводу тысячи серебряных звёзд. И принимая послов, и проводя военный совет, сын Зевса сознательно затягивал и приём, и совещание: сердце сладко замирало, когда представляло, как Филота мучится от голода и холода в убогом домике и как он терзается неизвестностью — и это при том, что он ещё не знает, что за этим последует! О, Александр ему устроит! Как он размажет хвастуна и гордеца по стенке, обратит его в ничто, какую боль, какие страдания обрушит и наконец-то за всё разочтётся!       Филота долгое время был кошмаром царя, изводил его своими надменностью, высокомерием и самомнением — теперь он очень дорого за это заплатит! Сколько едких замечаний срывалось с прекрасных розовых уст гиппарха, как он уничижал царя, его власть, его величие и великие замыслы — пусть посеявший ветер пожнёт бурю! Александр расплатится с ним за всё: за все насмешки, за умаление своих заслуг и своей персоны, за бесконечные пересуды о том, что сын Зевса купил своё родство с богом за деньги, сунутые египетским жрецам, что всеми своими победами он обязан Филоте и Пармениону, что великолепную армию македонян создал Филипп, а Александр пришёл на готовое, предательски убил своего отца чужой рукой, а потом, чтобы кинуть концы в воду, приказал прикончить того, из тела которого эта рука росла. Как Парменид пугал всех горами Арахозии и пустынями Бактрии и Согдианы, как предвещал гибель воинам, как хотел, чтобы войско взбунтовалось! Ничего, нынешняя ночь станет для гиппарха последней, всё ему отольётся! Александр посмотрит, как он запоёт, когда по телу начнут гулять плети, располосовывая кожу, как повертится, уворачиваясь от раскалённых прутьев и как они вопьются в его тело — совершенное, крепкое, сильное, прекрасное — и как зашипит под раскалённым железом обугливающаяся плоть, превращаясь из красоты в уродство! Это совершенство обмякнет в цепях, потеряв сознание, но его окатят ледяной водой, чтобы привести в чувство и возобновить страшные муки. Жалобные стенания и крики ужаса от нестерпимой боли не тронут сына Зевса, он с наслаждением досмотрит весь спектакль до конца, когда от наглого выскочки останется кусок изувеченного окровавленного мяса, годный только на то, чтобы на рассвете быть забитым камнями у позорного столба. Никто не смеет покушаться на сына бога, на его великие замыслы, никто не смеет высказывать сомнения в правильности выбранного пути и взращивать в армии страхи и недовольство — Александр покажет, кто в доме хозяин и что бывает с теми, кто осмеливается ему перечить. Гиппарх погибнет — и наглые зелёные глаза больше не взглянут дерзко на Гефестиона, не зажгутся развратным призывом, не озарятся гнусным соблазном. Кесарю — кесарево, бунтарям — плаха, причём с долгой мучительной прелюдией!       Филота на самом деле долгое время был кошмаром Александра. Снеся головы всем действительным и мнимым претендентам на престол, царь Македонии ничего не мог сделать с Парменидами, даже когда стал царём Азии. Парменион был не из тех, с кем можно было рассчитаться, не выдвинув против него серьёзных обвинений — убедительных, доказательных, не уверив в их наличии войсковое собрание, не убедив его в их значимости. У старого полководца в Экбатанах и у его сына в войске Александра было немало сторонников — и из знати, и простых воинов — больше всего Александр боялся создания из них организованной структуры — партии, государства в государстве, замкнутого круга, изолированного от доступа извне посторонних и по этой причине неизвестно что замышляющего. Чем далее шло время, тем сплочённее мог стать этот стан, тем более опасности мог представить и, даже не переходя к активным действиям, существенно ослабить позиции Александра.       С Филотой и Парменионом надо было расправляться — чем скорее, тем лучше, но действовать надо было наверняка. Александру пришлось набраться терпения, затаиться до поры до времени и ждать, когда обстоятельства сложатся благоприятно для нанесения точного удара. На казнь за критику даже божий сын не имел права: Парменид высказывал всё, что он думает, открыто, ни от кого не таился; похвальба тоже была ненаказуема — ловить надо было на очень серьёзном проступке, на откровенном преступлении. Рано или поздно Филота должен был оступиться и сделать неверный шаг — именно это надо было вменить ему в вину и раздуть промашку с помощью провокаторов, внедряемых Птолемеем в армейские ряды и очень успешно воздействующих на войсковое собрание.       Филота не сообщил Александру, что аудиенции у царя добивается Цебалин, не донёс, что у брата Никомаха имеются какие-то важные сведения, — это решило судьбу гиппарха, это развязало Александру руки.       И теперь он шёл в пыточную, предвкушая, как насладится всем: болью предателя, его унижением, мольбами о пощаде, уничтожением его силы и красоты и позорной казнью завтрашним утром.       Только одно омрачало Александра — Гефестион, его поведение. Сын Аминтора был слишком мягок и изначально настроен скептически, видя в арестованных не группу заговорщиков, а критиканов, выпивших лишнее и слишком откровенно высказавших вслух то, что трезвый человек держал бы только в мыслях; так же прохладно он отнёсся к недонесению Филоты о приходе Цебалина: мало кто мало на кого мало почему возводит напраслину на чем-то досадившего! Разбираться во всём этом, входить в подробности, серьёзно выслушивать сплетни было и мелочно, и унизительно.       Конечно, Гефестион резко возражал и против пыток, и против ареста Филоты, предлагая заменить смертные приговоры простой поркой за слишком длинные языки, а гиппарха просто хорошенько приструнить.       Своё несогласие с царской волей Гефестион начал выражать ещё вчера, естественно, переубедить Александра не смог и, видимо обидясь, сегодня весь день не показывался любимому на глаза. С утра сын Зевса посылал за Аминторидом в его шатёр — Гефестиона там не оказалось; вторично царь, думая, что строптивец навестил Неарха, чтобы пожаловаться адмиралу на непреклонность жестокосердого божьего сына, отправил дежурного к флотоводцу, но и у критянина сын Аминтора не отсиживался. На приём посольства из Камрании и на совещание Гефестион также не явился; уже после совета в третий раз посланный за любимым щитоносец снова не обнаружил его в шатре, о чём и сообщил Александру, нагнав его на полпути в пыточную.       — А я знаю, он у Филоты под окошком стоит и плачется на то, что не смог тебя отговорить, — высказал своё предположение Кратер.       Александр нахмурился, слова Кратера показались ему верными. Определённо, Гефестион стоит у пыточной и вымаливает у предателя прощение за неумолимость любимого, Филота презрительно раздувает ноздри, в последний раз понося сына Зевса, и в последний раз посылает Аминториду призывный взгляд. Гефестион и в пыточную может войти — изменить Александру ещё и телом, одарить надменного гиппарха перед гибелью. «Но нет, на это он не пойдёт, не посмеет, — подумал Александр. — А наказать его надо. Заставлю всю ночь за спектаклем смотреть. Конечно, он будет отворачиваться, накричит на меня, по груди стукнет, разговаривать перестанет — не день, не два, а несколько, но в конце концов всё же помирится».       Выйдя на небольшую площадь перед убогим домиком, троица в окружении охраны замерла, и не отсутствие сына Аминтора послужило причиной того, что Александр с Кратером и Птолемеем остановились на месте как вкопанные. Гефестиона у стен пыточной не было, но у её дверей не было и стражи!       — Какого Аида? Куда они делись? — обеспокоился Птолемей.       — Может быть, вошли, чтобы согреться? — холодновато сегодня, — предположил Александр, самое страшное в голову ему ещё не пришло, разум просто не мог представить это.       — Но это категорически было запрещено, — возразил Кратер.       Царь сорвался с места и подбежал к двери.       — Заперто! Снаружи!       — Они оставили пост? — ужаснулся сын Лага.       — Если не… — договорить Кратер не решился.       Судорожным движением Александр рванул задвижку засова.       — Огня, Аид подери! Живо!       Щитоносец сопровождения передал царю факел, сын Зевса распахнул дверь, ворвался вовнутрь и заметался по пыточной.       — Филота, где Филота?!       — Измена… — прошептал Кратер.       Пляшущее пламя факела высветило у двери два тела.       — Он? О боги, нет! — Поднесённый огонь осветил лица лежащих. — Это же охрана!       — Это катастрофа, — определил Кратер.       — Этого не может быть…       Губы Александра побелели, от лиц Птолемея и Кратера тоже отлила кровь.       — Мертвы? Кто? Как?! Кто сообщник?!       — Подожди. — Кратер перевернул лежащие тела. — Тёплые ещё, — и принялся расталкивать охранников.       После энергичных тычков Леон с Протеем подали признаки жизни — очень вялые, усадить их спинами к стене и привести в чувство стоило больших усилий: любители Бахуса оставались сонными, очень медленно соображающими и никак не могли понять, чего от них хочет царь и почему его лицо так страшно.       — Где Филота?! Где Филота?! — бесновался царь, влепляя пощёчины Леону и Протею.       — Не думаю, что они знают. Погоди, — остановил Александра Кратер. — Сначала надо выяснить, как они здесь оказались.       Естественно, провинившиеся этого не знали. Александр сгоряча хотел позвать пытальщиков, уверяя Леона и Протея, что под плетью языки у них быстро развяжутся, но Кратер отвёл царя в сторону:       — Подожди. Если их перетащили сюда уже спящими, они ничего не скажут, потому что просто не знают, кто это сделал. Надо зайти с другой стороны. — Кратер осмотрелся, увидел на столе амфору, подошёл к ней, взял сосуд в руки и поднёс к носу: — Вино. По аромату отменное, — и обратился к сплоховавшей охране: — Откуда здесь эта амфора? Вчера её тут не было. Вы её не вносили, так: ведь на пост с собой вы не имели права брать вино?       — Нет, нет, конечно, — начали отнекиваться Леон и Протей, потирая пылающие от оплеух щёки. — Мы знаем устав, как можно…       — Заткнитесь! Кто подходил к пыточной, пока вы стояли у дверей снаружи? Он же принёс амфору? Он же вас напоил?       — Аа… аа… Гефестион.       — Гефестион, клянусь честью! — Протея прорвало вслед за Леоном. — Гефестион, Гефестион, он пришёл нас проведать.       — Да, да, и он принёс амфору.       — Чтобы мы не мёрзли на посту, потому что было ветрено и холодно.       Кратер и Александр переглянулись, Птолемей закусил губу.       — Нет. — Губы сына Зевса задрожали. — Н-нет, эт-того не может быть, он н-не мог этого сделать.       — И вы напились, как свиньи! — заревел Кратер, не особо озаботясь тем, что Александр запинается на каждом слове. — Это же маленькая амфора! Гефестион с вами пил?       — Да.       — На троих — и вас сморило от такой малости?!       — Мы… мы не думали, мы не знали. Оно… таким забористым оказалось, — виновато бурчал Леон.       — И сразу стало так тепло…       — Мы ни за что бы не посмели спать, но Гефестион нас успокоил и сказал, что мы можем прикорнуть на полчасика, а он подежурит, потому что кто-кто, а он Филоту не упустит.       — Кратер! — Александр сжал запястье верного полководца. — Ты ведь не думаешь… Это какое-то недоразумение…       У Кратера, видимо, тоже что-то не состыковывалось, и прошло некоторое время, прежде чем он принял решение:       — Сейчас узнаем. Позови какого-нибудь щитоносца покрепче.       — Что ты хочешь?       — Проверить одну догадку. Зови!       Александр распахнул дверь в звёздную ночь:       — Гераклион! Войди!       В пыточную вошёл статный молодец — юный, но рослый. Кратер налил в стоящую на столе трофейную кружку вина и протянул Гераклиону:       — Пей!       Юноша недоумённо оглянулся на царя.       — Пей, пей, — прошептал Александр, уже вникнув в замысел полководца.       Гераклион начал пить.       — До дна! — подбодрил Кратер и обернулся к Леону и Протею. — Вы сколько выпили?       — Дважды. — И стражники поникли повинными головами.       Когда щитоносец осушил чарку, Кратер незамедлительно наполнил её второй раз:       — И ещё!       Щитоносец ничего не понимал: травить его вроде незачем было, вино оказалось вкуснейшим — так к чему заморачиваться, когда живёшь один раз? Была не была — Гераклион прикончил вторую кружку.       — И как? — Кратер испытующе смотрел на юношу.       — Превосходно, — блаженно пробормотал тот. — И так тепло… просто по всему телу, — и зевнул во весь рот.       — Никак притомился? Спать хочется? — вкрадчиво спросил Птолемей, тоже разгадав смысл проверки товарища.       — Ага.       — Ну поспи, поспи.       Гераклион опустился на скамью, положил руки на стол, склонил на них голову — и уже через несколько мгновений отбыл в царство Морфея.       Кратер многозначительно покачал амфорой перед носом Александра:       — Здесь столько сонного порошка, что и быка с ног свалит. Гефестион, как всегда, очень щедр и радеет за полноценный отдых воинов — особенно тех, кому наказано было стеречь Филоту. Теперь ты понял, почему его не было на приёме и военном совете?       Губы Александра были искусаны в кровь.       — Но Гефестион пил вместе с ними! — выпалил он.       — Откуда Гефестион пил? — спросил Кратер у Леона и Протея.       — Из амфоры, — хором ответили стражники, ещё дрожа, но уже имея основание думать, что подпоили их специально, — может быть, удастся сохранить голову на плечах, если пост они оставили ненамеренно?       — Понятно, — процедил сквозь зубы Кратер. — Из амфоры — просто делал вид, что пил.       — Теряем время! — спохватился Птолемей. — Прочесать лагерь!       — Опомнись, Птолемей! — одёрнул сына Лага Кратер, презрительно выплёвывая каждое слово. — Неужели ты думаешь, что Гефестиона целый день не могли отыскать, потому что он устраивал в своём шатре для Филоты уютное гнёздышко из взбитых подушек или таскал для гиппарха мягкие перинки в придорожные кустики? Парменид уже на пути в Экбатаны. — И военачальник обернулся к Александру: — Слишком много воли ты дал своему любезному, слишком много…       На царя страшно было смотреть.       — Посты… усилены… — только и выдавил он.       — Не для Гефестиона.       Александр опустил голову. Кто, как не он, лучше всех знал блестящие таланты своего второго «я»!       — Пошли к конюшням.       — Идём, — вздохнул Кратер в ответ на распоряжение царя и уже на выходе обернулся к Леону и Протею: — Когда приходил Гефестион?       — Далеко за полдень, но засветло, сразу после того, как мы сменили предыдущую стражу.       Кратер только выругался: было ясно, что времени потеряно много.       В конюшнях верхушку армейского командования ждал ещё один удар, на этот раз — самый сильный: стойла самых могучих и рослых дромадеров были пусты.       — Кто их увёл? — спросил Александр у главного смотрителя, нервно перебегающего глазами с царя на военачальников и обратно.       — Гефестион.       — Для чего?       — Обоз сопровождения перебрасываемым в Арию частям.       — Угу, Гефестион со строптивым Сатибарзаном отправился воевать, — критически оценил Кратер.       — Это было устное распоряжение? — продолжал допытываться Александр.       — Нет, мы не имеем права, — робея, отвечал главный конюх. — Гефестион представил письменный приказ.       — Покажи.       — В конторе. Пройдёмся?       В небольшой комнатке приказ Аминторида отыскался сразу.       — Без моей печати, — прокомментировал Александр, рассматривая пергамент.       — Да, но полномочия Гефестиона это позволяют. Ты сам давал указания…       — Я знаю. Я помню, — оборвал докладчика царь. — Ты всё сделал правильно. Когда Гефестион приходил?       — С утра, на рассвете.       — Хорошо. А теперь оставь нас. — И Александр обессиленно свалился на табурет, едва конюх вышел.       — Ну-с, что скажет разведка? — обратился Кратер к Птолемею.       — Ясно как божий день, — ответствовал сын Лага. — Гефестион отправил свего доверенного с верблюдами организовать подставы по дороге в Экбатаны, огромный запас времени позволит животным отдохнуть — и Филоту везде будет ждать свежий дромадер.       — Коню понятно, — вылепил Кратер, в другое время все бы дружно расхохотались в ответ на это замечание. — Меня гораздо больше интересует, получил ли порученец Гефестиона приказ доехать до Экбатан и предупредить Пармениона о его готовящемся устранении, об аресте сына и о его вероятном побеге. Александр, нам надо выслать погоню. Если мы не вернём Филоту, живого или мёртвого, через десять дней территория, которую ты контролируешь, ограничится Дрангианой и севером Кармании и Гедрозии.       — Ты чересчур пессимистичен, — возразил Птолемей. — А Парфия и Гиркания? Египет? Сирия?       — До Парфии и Гиркании слишком близко от Экбатан, а до Египта и Сирии слишком далеко от нас.       — Они выедут в ночь? — спросил Александр. — Такое возможно?       — Раз надо, выедут.       — Хорошо, вели позвать Полидаманта.       Полидамант, сильно удивившись заседанием командования в конторе при конюшне и повелением отъехать в ночь за головой не Пармениона, а его сына, и в компании не двоих, а десятка человек, тем не менее давно уже пребывал в готовности отправиться в путь — с его отбытием задержки не вышло, но настроение Александра по-прежнему было кошмарным.       — Это бесполезно, бесполезно, — только и твердил он. — Сколько времени потеряно, какое отставание, какая разница в скорости и что даст нам голова Филоты, если Парменион будет предупреждён? — ведь доверенного Гефестиона, выехавшего утром, Полидамант точно не догонит, да и поимка Филоты — химера…       — Ты сын Зевса — может быть, боги сыграют на твоей стороне, — попытался успокоить царя Кратер. — Персы продажны — они могут предать Гефестиона ради того, чтобы выслужиться перед тобой.       — Но как они опознают его посланца и Филоту? — наверняка они выехали в персидской одежде.       — По языку. К тому же мало что может приключиться с ними в пути: в лихорадке свалятся, под нож разбойников попадут…       — Ты сам в это не веришь…       В успех действительно не верил никто, какие бы слова ни говорились: слишком много преимуществ было у заговорщиков.       Неожиданно Александр истерически захохотал:       — Заговор! Заговор! Правильно говорил Гефестион, что Лимн не заговорщиком был, а подвыпившим балаболом. Теперь, только теперь я знаю, что такое настоящий заговор.       — Не всё так плохо, не отчаивайся! — Птолемей начал изыскивать возможности благоприятного исхода вслед за Кратером. — Парменион… — «ни разу за всю свою жизнь не дал ни малейшего повода усомниться в своей верности» замерло у сына Лага на губах; впрочем, в эту ночь вряд ли что-либо могло заставить Александра покраснеть. — Парменион давно знает, что его сынок не в меру амбициозен, и часто советовал ему укоротить свой язык. Он старый служака, и вести об аресте сына и даже о вынесении ему смертного приговора не смогут заставить его пойти на бунт — ты сохранишь империю.       — Твоими бы устами, — вздохнул Кратер. — Но ясно, что ещё ничего не решено окончательно и ситуация может развернуться как в одну, так и в другую сторону. Ничего не решено. Кроме того, что измена Гефестиона на порядок выше недонесения Филоты: Парменид и на десятую долю того, что сделал сын Аминтора, не осмелился бы.       — А что ты устроишь Гефестиону? — поинтересовался Птолемей. — Ведь он должен пройти всё, что было уготовано Филоте.       — Если только Аминторид вместе с Парменидом не убежал, — уточнил Кратер. — Давно они друг другу глазки строили…