Great Depression

***

… Ради тебя я живой. Лишь ради тебя я живой…

      Как же сильно болят лёгкие. Очень сильно болят ноги, в ушах угрюмый гул ветра. А сердце болит ещё сильнее всего…       Иккинг бежит куда-то на запад, в незнакомый доселе район города. Тут нет фонарей, везде темно, хоть выколи глаза. Домов тоже мало…       Зато есть мост. Большой такой, с замочками на балочках… Серый: цвета стали и бетона, пыли и дождливого неба. Хедер как-то говорила, что хотела купить замочек, чтобы на нём написать своё имя и Иккинга… Прицепить этот замок на балки моста, закрепив таким образом их любовь…       Иккинг останавливается на пару мгновений, когда видит издали этот мост, о котором говорила девушка. Пару раз хлопает раздражёнными красными глазами и снова бежит, в сторону постройки.       В голове лишь один вопрос: «Почему?» О другом у него нет сил думать. Он чувствует себя крайне ужасно, что и описать трудно (абсолютно спокоен, как пульс покойника); мозг и чувства укрыла странная ночная пелена. Тело само бежит куда-то. Кусок мяса, внутри которого умерла душонка размером с кулачок…       Иккинг добегает до начала моста, разглядывает эти чёртовы замочки с сердечками, мигающие при свете тусклых жёлтых фонариков. Хочется их сорвать и кинуть в воду с лютыми криками, чтобы все и вся услышало, как с шумом падают на дно чьи-то чужие сердца… От своего сердца у него ничего не осталось, почему бы не уничтожить чужие? Да, они не виноваты, и Иккинг знает это. Но разум настолько его не слушается, что всё же идёт по рядам, ищет эти слабо закреплённые, либо просто лежащие рядом с балками замочки. На некоторых даже есть ленты, красивая гравировка…       На глаза парню попадается тёмно-зелёный замок, ничем вовсе не примечательный. На нём маркером была подписана всего лишь одна дата: 28 сентября. Хэддок сделал вывод, что замок повесили сегодня, в этот чёртов день (мозг твердит, что он последний в этой грёбанной жизни), без труда снимает его и рывком кидает в воду, наговорив про себя кучу колких фраз и ругательств. Сильный всплеск воды, и замок исчезает из виду, как и дата на нём.       На перилах моста Иккинг замечает кусочек зелёного стекла. Такой привлекательный, ибо был очень острым с одной сторону; такого искушения парень никогда не испытывал — осколочек так и говорил ему: «Да, давай, возьми меня и порежь мной вены, чтобы я скорее облегчил твои страдания. Я же вижу, что ты из последних сил держишься здесь… Давай! НУ ЖЕ!» Поддаётся, берёт его в ладошку и идёт прочь с моста.       Переступая бордюр, Иккинг услышит в дали карканье воронов. Они все сидели на ветках ближайших деревьев и словно переговаривались между собой о чём-то. Было слышно один сильный голос, и сотни тихих; суд над пропащей душой и сломанным телом. Не обращает внимание, идёт вниз — во тьму, в неизвестность.       Под мостом было очень холодно и влажно, но Иккингу уже всё равно (в голове мелькает мысль, что это его последнее пристанище). Садится на чёрную и жёсткую траву, вертит в пальцах кусочек стекла, прислушивается к птицам, чуть усилившим громкость. Они пытались перекаркать друг друга, видимо, начался какой-то спор.       Иккинг устал от этого; поднимает рукава водолазки — полосатой и чёрно-белой — её любимой. Хоть и было темно, можно было понять, что руки парня заметно побледнели, покрылись тёмными, как трупными, пятнами. Остриё кусочка стекла красиво блеснуло в темноте, когда Иккинг подносит его сначала к левому предплечью. Легко проводит левой стороной зелёного кусочка полосочку. Потом ещё одну. И ещё одну. Жжётся, но так приятно.       Как только и на правом предплечье появляются четыре параллельные друг другу полоски, из которых начала сочиться вишнёвая кровь, чёрные вороны вдруг громогласно взлетели в воздух, и небо вместе с ними загремело как-то неистово, словно готовится упасть на землю. Иккинга это оглушает и наводит на мысль, что сейчас что-то случится. Посему равнодушно ложится на спину, смотрит наверх; принимает свою судьбу таковой, не пытается бороться более. Небо вынесло ему приговор и огласило его неожиданным шумом.       Над ним нависают металлические балки, сталь и бетон. Глаза опять слезятся, больно щипят и не дают рассмотреть то, что сверху. «Один, два, три…» — Иккинг считает каждую балку, пытаясь отвлечься от ослабевшей боли в руках; крушится, думая, почему Хедер не ищет его, не звонит ему больше. Да, он сам сказал не искать его, но если бы она любила…       Вдруг опять наступает тишина. Птицы словно испарились, и воцарился вакуум. Всё считает балки, начинает потихоньку сходить с ума; ему кажется, что он заживо похоронен в гробу и смотрит на его крышку изнутри, что чертовски пугает.       Нет, передумал. Нет, он не хочет умирать. Пожалуйста, хватит, пожалуйста, хватит!..       В глазах почему-то желтеет, ноги и руки холодеют. Неужто?.. Глаза сами закатываются куда-то наверх, но голова ещё трезво мыслит, умудряется продолжать счёт просто так. Считает не только балки, но и время до потери жизни. Из последних сил глядит на свои руки, и видит мелкие полоски, одну одинокую струйку крови, сползающую вниз на тыльную сторону предплечья. Иккинг рвано дышит, глядя на свою кровь.       Не сказать, что он гемофоб, нет. Когда он сильно ранился, он просто старался не смотреть на кровь, а если и приходилось смотреть, то тут же жмурил глаза, ибо было неприятно и боль сразу усиливалась. И сейчас, когда он не в себе, он хочет отвести взгляд, но не может. Смотрит как вкопанный, выглядывает что-то.       Счёт как-то сам собой перевалил за тысячу, когда Иккингу стало ещё хуже. Дышать стало тяжело, глаза горят огнём. «Сорок пять, сорок шесть…»       И темнота. Такая звенящая, что и пугает, и расслабляется одновременно. Вся боль утихла почти сразу…       Так было минут десять, пока вдруг не послышался крик. Иккинг не сразу понял, что кто-то нашёл его здесь, под этим чёртовым мостом. Углядели его в сумраке, ночной тиши… В крике этом, таком знакомом и в то же время чужом, доселе не слышанном, проскользнула знакомая нота…       Нет, не Хедер. Астрид.

***

… Между землёй и небом грусть… Слёзы напомнят мне моря вкус…

      У Астрид есть особенная стать — появляться тогда, когда нужно. Или просто звонить вовремя, когда нужно собеседнику. За это Иккинг безмерно обожает и уважает её, ибо не каждый способен лишь одним своим звонком/присутствием/голосом вселить в душу человека радость и покой.       Сейчас, когда на него напал очередной приступ «тихой истерии», она звонит ему. — Алло? Привет, Иккинг… — Привет, Астрид… — Иккинг вытирает левой ладонью свои глаза, растирает влагу со щёк по всему лицу. — Она звонила мне… Сказала, что дозвонилась до тебя. Всё в порядке? — Честно сказать, нет, — признаётся Иккинг; губы его немного подрагивают, — Опять истерю, как девчонка. Когда уже это всё закончится… — Может быть мне стоит прийти к тебе? — Нет! — восклицает Иккинг, отчего-то пугаясь, — Не надо… Пожалуйста… Встретимся в школе, хорошо? — Окей. Скажи мне, твоя фобия правда не распространяется на губы?       Неожиданный вопрос ещё пуще прежнего напугал Хэддока. С пол минуты просто молчит в трубку. — Да, — отвечает наконец он, жмурясь, — Но только тогда, когда я сильно закрою глаза. — А как ты вообще это понял? — Не знаю. Как-то само вышло, что понял, — усмехается Иккинг, немного облизывая губы. Солёные… — Понятно… Ладно, буду ждать тебя в школе. У меня с утра контрольные, может мы встретимся в столовой? Я куплю тебе булочку… — Угу, — кивает Иккинг сам себе, следом начиная чуть шире улыбаться, — А я тебе кофе. Потому что мне к третьему, и я буду проходить мимо кофейни. — Я с этого дня планировала прекратить пить много кофе, но ладно, — коротко смеётся Астрид, — Латте с шоколадной крошкой возьми, пожалуйста. — Обязательно, миледи.       По пути в школу Иккинг зашёл в небольшую кофейню. Сильный запах кофе несколько опьянял, но не Иккинга — парню чужд был этот аромат, даже неприятен. Возможно, потому, что ему никогда не нравился кофе и его не пробовал даже? Подходит к пустой кассе, глядит на табло. Да, латте дороговат, но ради любимой девушки не жалко потратить деньги, правда?       Иккинг сразу краснеет, ругает себя. Как он смеет называть Астрид любимой девушкой, если они ещё не встречаются? Тем более, он сам еле осознаёт, любит он её, либо она ему просто нравится. Хотя, скорее первое, нежели второе. — Молодой человек, что брать будете? — звучит звонкий голос какой-то девушки. — Ой… Мне латте с шоколадной крошкой. — Угу, через десять минут напиток будет готов, — оповещает она, уходя куда-то. Хэддок терпеливо стоит и оглядывается по сторонам. Ему кажется это место знакомым.       Он вспомнил: Астрид привела его сюда однажды летом, когда кофейня только открылась. — Иккинг, кофейня! — восклицала она по нескольку раз, прыгая на месте от радости. — Наконец-то можно попить кофе не из дома, да? — смеётся Иккинг; девушка кивает, широко улыбается, — Тебе купить кофейку? — А что, можешь? — Конечно! Я слышал там цены прям кусаются. — Да ну, сама куплю.       Как только они заходят в кофейню и смотрят на табло… — Чёрт возьми… — ругается Астрид, кусая губы, — И правда дороговато. — И я о том же! Что тебе купить, скажи мне, — Иккинг достаёт свой кошелёк. — Латте. С шоколадной крошкой, — тыкает пальцем на строчку Астрид, будто она маленький ребёнок, просящий игрушку. Иккинг смотрит на табло с ценой. — Тридцать пять?.. Что ж, не купить мне сегодня три мороженки по акции в Лидл, — с некой горечью усмехается Иккинг, доставая пару купюр и мелочь. — Я верну, если что. Просто у меня всего двадцать на карте, — оправдывается девушка. — О, тогда купишь мне морожку на обратном пути. Одну.       Как только в руках Иккинга оказывается латте, он передаёт его Астрид. Девушка довольна, как говорится, до усрачки. — Такой вкусный! Блин, это божественно! Икк, попробуй! — Нет, спасибо, я пас… — отказывается Иккинг, улыбаясь, — Сама лучше пей. — Ну, как хочешь, — пожимает плечами девушка, наслаждаясь напитком.       Иккинг пару раз моргает и возвращается в настоящее. Девушка как раз идёт с напитком на кассу. — С вас тридцать пять… — Иккинг уже положил на лоток нужную сумму, — Спасибо, приходите ещё!       Уже в школе Иккинг из интереса принюхается к латте. Всё также сладко, с запахом шоколада. Про себя отмечает, что с самим напитком ассоциируется имя Астрид. В столовой Хэддок присел на своё место, стал дожидаться подругу.       Её долго ждать не пришлось. Быстренько присаживается, протягивает сахарную булочку своему другу с широкой улыбкой. — Выгодный обмен, — усмехается Иккинг, протягивая девушке кружку латте. Астрид всё улыбается, но молчит.       Оба молча наслаждаются трапезой: один жуёт любимую сахарную булку, а другая пьёт любимый напиток. Перебрасываются мимолётными взглядами и короткими смешками. Спустя минуты три первым заговорил Иккинг: — Знаешь, что я сегодня вспомнил? — Что? — Помнишь того мужика из Лидла? — Астрид тут же начинает смеяться. Да, она помнит. — Конечно! Такое вряд ли забудется! — А я вот забыл как-то… Хорошо вспомнил. А то мне показалось, что моя жизнь такая скучная была, а она вон какая интересная, оказывается, — горько усмехается Иккинг, — Каждый день — новое приключение… — Да… Ещё не поздно вновь сделать её интересной, — задумчиво говорит Астрид. — Думаешь? Куда же я попрусь со своим цветком болезней? Мне бы сначала избавиться от фобии. — Избавишься, куда ты денешься. Завтра будет первый шаг на пути борьбы с твоей хворью, — Астрид прячет улыбку в кружке латте, но глаза её всё также сияют. — Мне кажется, что мы будем дурачиться, как и всегда, — предполагает Иккинг, криво улыбаясь. — Может быть… Хотя, нет. Всё будет крайне серьёзно. — Ты хоть слышишь, что говоришь? — Иккинг вскидывает левой бровью, ухмыляется, — Мы ни разу ещё по-нормальному не занимались чем-то серьёзно. — Исправим, — качает головой Астрид, немного щурясь, — За каждую твою шутку ты будешь получать подзатыльник. — А можно не надо? — девчачьим голосом говорит Иккинг. Астрид тут же прыскает со смеху. Это была их локальная шутка, одна им понятная. — Нет. Только не это. — А какое стоп-слово? — Иккинг!       Да, они и правда всегда дурачились, когда стоило бы быть посерьёзнее. Например, когда Иккинг приходил к Астрид домой, чтобы помочь ей с домашкой, они в итоге либо смотрели мемы, либо включали музыкальные клипы и комментировали их. Или когда наоборот: Астрид приходила к Иккингу, и они в итоге смотрели разные фильмы, так и не приступив к домашке/проекту и прочим школьным бесполезным и скучным делам.       Иккинг широко улыбается, разглядывая подругу. Астрид сильно покраснела из-за шуточек парня. — Помидорка… — говорит вслух Иккинг, гогоча следом. — А ты баклажан тогда, — парирует Астрид беззлобно. — Это ещё почему? — У тебя худи фиолетовое потому что. — Хороший аргумент.       Звенит звонок. Подростки не заметили, что столовая как-то опустела, и они вдвоём сидят фактически одни. — Чёрт, у меня же история! — восклицает Астрид, шустро вскакивая с места, — Белч с меня кожу сорвёт! — А у меня физкультура… Ёперный театр! — оба подростка с бешеными глазами убегают прочь из столовой; латте так и стоит недопитым наполовину, как и булочка так и лежит наполовину недоеденной.       Вот и небольшой холл. Ему надо вправо, ей — налево. Времени вообще нет. — Ну, давай, до встречи, — бормочет Астрид. — Да, до встречи.       Оба быстро обнимаются и разбегаются по сторонам. Только там, за поворотами, они застынут, как столбы на долю секунд. Да, они опаздывают, да, им прилетит от учителей, но, чёрт возьми!..       Иккинг ничего не почувствовал в тот момент, когда Астрид обняла его. Было очень приятно и легко. Никакого жжения или боли… Всё было как обычно! Будто у него нет этой чёртовой фобии!       «Что?.. Какого?.. ЧТО ВООБЩЕ, БЛИН, ПРОИЗОШЛО?! ГДЕ БОЛЬ?!» — восклицает в сердцах Иккинг, опять начиная двигаться в сторону спортзала. В голове ничего не укладывается.       Как такое могло произойти? На это он не может ответить. Лишь думает, что его тело будто сломано. Ибо если бы оно слушалось его, оно бы так себя не повело. Хотя, причём тут тело? Дело-то в другом…       «Вот ты где, Хэддок! В столовке был?» — слышит где-то вдали Хэддок. Поднимает глаза и видит тренера Стоунката: такого противного и желчного. Тот протягивает ему руку в знак приветствия, как обычно делает со всеми учениками парнями. Иккинг не протягивает ему руку, ибо чувствует, что она враждебна, причинит ему вред.       Нет, всё-таки сломано.