Разлом

1

Сквозь сон, в котором размытые образы людей прошлого и настоящего приходили, чтобы успокоить, Чонгук слышит негромкие перешептывания прямо над своим ухом на неизвестном ему языке. Темнота исчезает, уступая место пробивающемуся сквозь слипшиеся веки яркому солнечному свету. Сначала ничего не чувствуется, кроме одолевшей слепоты, а потом, будто с осторожностью, с которой ухаживают за младенцами, по всему телу просыпаются различного рода спазмы: губы пересохшие, едва ли размыкаются, чтобы пустить по легким кислород, в горле пустыня, зрение никак не может приспособиться к свету в комнате, слух еще не восстановился, всё будто бы за стеной, но в то же время близко, с громким писком поверх голосов, заглушающим все слова. Чонгук, наконец, открывает глаза, и первое, что он видит — крохотное окно, закрытое соломенными шторами, сквозь которые горячие лучики греют его тело. В комнате душно и воздух спертый. На лбу и на голой груди выступили капельки пота. Чонгук слышит, как те, кто беседовал только что рядом с ним, взволнованно обращают на него внимание, и разговор их сразу же прекращается. Парень слышит знакомые звуки, но не совсем понимает, о чем говорят люди, предположительно по голосам — омеги. Он поворачивает голову, разглядывает помещение: потолок сделан из соломы, сама комнатка — маленькая, едва ли не два квадратных метра, стены деревянные, отливают оранжевым, и дверь самодельная, сколоченная из нескольких досок. Сам Чонгук лежит на мягкой постели, укрытый только снизу тонкой простыней. Оно и понятно — в комнате невыносимо жарко. Волосы у парня мокрые, а все тело липкое. — Очнулся? — уже слышит он знакомый ему английский, но ответить не может. Он поворачивает голову и видит рядом знакомое лицо омеги, который спас его на пляже. Парень садится на колени и тянется к тумбе рядом с кроватью, берет с нее металлический кувшин, выжимает тряпку и проходится ею по лицу Чонгука. Омега постарше, мужчина лет тридцати пяти с очень загорелой кожей, выходит из комнаты, а через несколько минут возвращается со стаканом воды и протягивает его Чонгуку. — Сам можешь? — спрашивает он у альфы. Чонгук положительно кивает в ответ и с трудом тянется к воде, после чего, приподняв голову, делает несколько глотков. Целительная жидкость разливается по глотке, увлажняет пересохшие слизистые, и сразу же дышать и существовать становится легче. — Сколько я был без сознания? — парень не узнает свой охрипший после такого долгого сна голос, и, кажется, он стал взрослее и грубее, чем был до трагедии. Чонгук помнит каждую деталь битвы. Помнит, как было больно, когда Хосок потерял сознание, как по всему телу будто бы проходились раскаленными плетями, как воспоминания Хосока всё еще находились в разуме, а самого Хосока в нем уже не было. Чонгук в одиночку добивал монстра и вел егерь до суши, сам не понимал как, но ноги несли к спасению, спасению не собственному, а друга. У Чонгука голова раскалывалась на две половинки, из носа текла кровь, а по всему телу оставляли глубокие порезы, но он довел егерь до суши спустя несколько часов. Ни один живой человек на планете еще такого не проворачивал, ни одна душа еще такого не могла сотворить, а Чонгук каким-то чудом смог. Когда монстр погиб, сознание на секунду покинуло тяжелое тело, но самоконтроль, которого лишь немного не хватило во время битвы, вернулся после нее. Чонгук смог вернуть себе терпение и сосредоточился на том, чтобы вытащить их с Хосоком из этого дерьма, но уже тогда он знал, что назад в егерь больше никогда не вернется. Чонгук дойдет до суши, он найдет способ сообщить Тэпхедому о местонахождении пропавшего егеря и одного пилота. Одного пилота, мертвого или живого, но одного. Пусть лучше мир думает, что Чонгук трагически погиб, а Хосок смог вывести их из битвы победителями, но Чонгук больше никогда и никого не подвергнет риску. — Три дня, — отвечает взрослый омега, лишь кивает младшему, и тот, без слов понимая указание, сразу же выходит из комнаты, оставляя за собой только несильный шлейф запаха тропических фруктов. — Как тебя зовут? Чонгук слышит простейший для него вопрос, но отвечать почему-то не торопится. Хоть и в глазах всё мутно, хоть и соображать невыносимо сложно, но сказав свое настоящее имя, он может оказаться в опасности быть найденным и осужденным за дезертирство, поэтому выдает первое, что приходит в голову. — Джей, меня зовут Джей. — А фамилия? — омега подходит ближе и берет в руки кувшин, смачивает вновь тряпку и, выжав ее, проходится по груди Чонгука. — Жар, опять, — произносит он самому себе. — Кей, — парень немногословен. — А как мне называть вас? И где я сейчас? — Чонгук смотрит на другой конец комнаты и видит там небольшое зеркало, в котором заметна лишь малая часть собственного отражения, только плечо, исполосованное красными линиями. — Ютан, я доктор, так что тебе повезло, — омега продолжает вытирать Чонгука, температура в помещении за сорок градусов. Судя по всему, Чонгук оказался в тропиках, потому что повышенная влажность чувствовалась даже при дыхании. — Ты на Филиппинах, в пяти километрах от Давао. Тебе повезло, что оказался рядом с деревней. У тебя куча ранений и ожогов по всему телу. Мы сразу поняли, что ты сбежавший пилот. Китон с Умао позвонили в береговую охрану, но тебя мы забрали, ты бормотал и просил об этом перед тем, как отключиться. — А что со вторым пилотом и егерем? — Чонгук поверить не может до сих пор, что Хосок мертв, эгоистично надеется, что такой камень не будет тяготить его душу. — Мы не знаем. Через час, как мы забрали тебя с пляжа, туда съехались машины, прилетела куча вертолетов, а на следующий день егерь увезли. Про пилота ничего не известно, да и до нас новости долго доходят, — Ютан окончил обтирать Чонгука и, всё еще сидя на коленях, пристально стал разглядывать его. — Тебе нужно поесть. Сейчас принесу, — омега обвел быстрым взглядом искалеченное тело Чона и оставил его одного собраться с мыслями, окончательно прийти в себя. С осторожностью осмотревшись еще раз в комнате и услышав, как где-то в соседней комнате поднялся шум громыхающих тарелок и стаканов, Чонгук приподнял голову. Это далось ему с трудом, но лежать было намного сложнее. Всё тело ломило, и немного размяться было необходимо. Чонгук подтянулся повыше, и его живот пронзила мучительная боль, отдающая в ребра. Дыхание сперло, но альфа лишь сморщился и продолжил подниматься. Он спустил ноги на деревянный лакированный пол. Кожа его бледная и посиневшая, а мышцы слегка атрофированные от долго нахождения в обездвиженном состоянии, но пошевелить пальцами удалось. В глазах на секунду помутнело, даже на какое-то время затошнило, Чонгук захотел вновь лечь. Легкие колики проходятся по всему телу, и от неприятного чувства на спине появляются мурашки. Чонгук натягивает на свое голое тело простыню, которой его укрывал Ютан, и, опираясь на стоящую рядом с кроватью тумбу, пытается подняться. Встать получилось, но по всему телу будто бы проходится сотня ножей. На каждом ожоге только начавшая образовываться корочка трескается, что доставляет еще больший дискомфорт. — Черт, — выругивается Чонгук. За болью физической боль ментальная лишь немного глушится, но всё еще на поверхности, всё еще не покидает мысли ни на минуту. Хосок мертв. Хосок мертв по вине Чонгука, и никто, кроме Чона, ответственности за это нести не будет. Это раздирает душу, разрывает на две половинки сердце, но с этим придется жить, с этим придется смириться, как бы не было сложно понять, что смерть человека на твоих плечах. Первое, что сделает Чонгук — затеряется. Его прошлое его не найдет, о его прошлом никто не узнает. Он станет новым человеком. Второе, что сделает Чонгук — найдет себя в другом, найдет свой смысл жизни, обретет то, что так ему необходимо, даже если это не сражения, даже если это не бои, даже если не придется получать адреналин, рискуя своей жизнью — Чонгук не загнется на неизвестном ему острове от голода и депрессии. Третье, что сделает Чонгук — забудет о чувствах, отключит сострадание, любовь к близким. Им в его жизни больше нет места. Он сам все разрушил. И каждый раз, когда что-то будет просыпаться в грудной клетке, или начнут летать в животе бабочки — он это загубит, он это похоронит, не дав родиться. Он не достоин чувств, не достоин людей рядом с собой, не достоин близких. Всё, что оказывается рядом с Чонгуком — гибнет, вянет, он обязан огородить не себя от людей, а людей от себя. Парень подходит к зеркальцу и отпускает ставшую влажной простынь. Та летит послушно вниз, спадая на изуродованные синяками ноги. Чонгук всматривается в собственное отражение — он ужасен. По ребрам тонкие полосы ожогов, все руки в ссадинах и царапинах, на бедрах те же полосы от нейропроводящего геля. Когда он вступал в ряды пилотов, его не предупреждал никто о таких последствиях. Ему не говорили о том, что с изуродованной душой ему достанется и изуродованное тело. Психика Чонгука травмирована воспоминаниями о том, как его напарник погиб, травмирована разрывом связи во время боя. Чонгук ощущал эту боль, ощущал, когда монстр пробил корпус егеря и задел Хосока, ощущал каждый не свой перелом и каждый порез. Повернувшись спиной к зеркалу, Гук пытается разглядеть лопатки — те так же в красных симметричных полосах, расположенных параллельных друг другу, именно так, как они были вшиты в костюм. — Некоторые ожоги заживут, от некоторых останутся шрамы, — Ютан заходит в комнату, старясь не смотреть на стоящего у зеркала Чонгука. — Вот одежда, приоденься и немедленно ляг обратно в постель, тебе пока что нельзя перетруждаться. Дай телу восстановиться, — омега подходит к тумбе и ставит на нее большое блюдо, наполненное картофелем и еще какими-то овощами и фруктами, которые Чонгук вообще впервые в жизни видит. — Поешь. — Спасибо вам, — хрипло говорит Чонгук отвернувшемуся от него омеге. Парень забирает одежду и принимается переодеваться, после чего послушно усаживается на постель, стараясь найти удобное положение, в котором ушибы и ожоги не будут так сильно ныть. Блюдо, хоть и простое, но очень вкусное и сытное. Чонгук жадно уплетает за обе щеки мягкий вареный картофель, который в жизни видел столько раз, что можно сосчитать на пальцах. Всё то время, что Чонгук ест, Ютан молча наблюдает за процессом и не вставляет и слова. Парень заканчивает и высказывает свою благодарность еще раз. — Если расскажешь правду, позволю остаться здесь какое-то время после того, как травмы заживут, — выдает омега. Чонгук опускает взгляд и опирается руками о мягкий матрац, его кулаки проваливаются, а легкое волнение завладевает телом, отчего Чонгук, которого застали врасплох, тушуется. Он свою правду никому рассказывать не должен. — Я не могу. Всё, что вам нужно знать, так это то, что я не преступник и что вашему дому и семье я не наврежу. Я уйду отсюда сразу же, как только смогу, — находит, что ответить Чонгук. Он поднимает взгляд на омегу и впервые решается рассмотреть — кожа смуглая, под глазами несколько мимических морщин, он совсем не симпатичный, уставший от жизни и от работы, которую выполняет каждый день. На лице написано сомнение в том, что он делает, а в черных, как смоль, глазах отражение самого Чонгука — немного напуганного своим положением и беспомощностью, в которой вновь оказался. Он молит одним только взглядом о том, чтобы этот добрый человек позволил ему остаться, но тот и не запрещает, он чувствует, что Гук безобидный. Джей безобидный. В это время в дверном проеме появляется омега, и Чонгук случайно обращает внимание на его внешность. Глаза у парня ярко-голубые, бездонные, как океан. Они напоминают о дне, на которое Чонгук пал, напоминают о самом пугающем — водной глади, кислоте кайдзю, о темно-синем корпусе Фолгора и вновь — о смерти, которая теперь у Чонгука на правом плече восседает, как главная соратница, помощница, подруга. — Китон, знакомься, это Джей. Он поживет у нас какое-то время, — произносит уже на неизвестном Чонгуку диалекте Ютан. — Оставайся, — обращает он уже внимание на Чона.

2

Спустя 2 года после трагедии.

— Сбавить обороты! — громко кричит Чимин, после чего Шону сразу же тянется к нужным кнопкам. Егерь Тэнгу резко разворачивается на сто восемьдесят градусов. — Задушим эту тварь или покромсаем на мелкие кусочки? — с азартным оскалом вспотевший и немного уставший, но довольный идущим боем, спрашивает у напарника Шону, уже готовясь активировать нунчаки. Тэнгу — егерь, полностью оснащенный японским оружием, а Чимин, любитель этой самой японской культуры, философии и страны в целом, готов визжать как маленький ребенок, увидевший красивую игрушку в магазине при виде такого наполнения, при виде такого изящного, красивого и таинственного егеря. Тэнгу — загадочное существо японской мифологии, опасное и наделенное огромной силой. И егерь каждой этой характеристике соответствует — никогда не знаешь, что выбросит это создание, никто и никогда не угадает, кроме самих пилотов, чем они захотят уничтожить кайдзю — искусно прилетевшим прямо меж глаз монстра сюрикеном, либо же изогнутой катаной. Но сегодня, например, — нунчаки. Егерь тянется к бедру, откуда выуживает огромное оружие. Кайдзю, вьющийся рядом, не выглядит таким опасным, какими были кайдзю последние пару лет. Они становились всё больше и больше в размерах, дошли до четвертой категории, что уже заставило управление серьезно задуматься об изучении разлома, и генерал Ким, конечно, приложил огромные усилия, чтобы больше внимания стало уделяться именно научной стороне вопроса. И прогресс действительно был замечен. Удалось сформировать макет строения разлома и то, как кайдзю попадают в наш мир, удалось изучить более подобно химический состав радиационной кислоты, выбрасываемой монстрами, уменьшить ее вред и научиться справляться с ущербом, защищать корпус егерей от токсичности вещества и многое другое. Но исследования всё еще продолжаются, а генерал Ким теперь — маршал. Командующий всей программой. О неудаче с Фолгором все забыли, списали железяку со счета и скинули всё на ошибку пилота, о чем приказали молчать и не распространяться. — Посмотри на него, какой носик, какие глазки, — хохочет сумасшедше Чимин, а у самого слюнки уже текут поскорее задушить, поскорее обвить жирную мерзкую шею толстыми цепями. Кайдзю будто бы идет навстречу сегодня и сам позволяет Тэнгу оказаться сзади. — Хватит, Чима, — смеется в ответ Шону. Ему уже порядком надоело это бессмысленное сражение, в котором соперник даже не пытается сопротивляться. Поскорее бы закончить с этой мразью и подымить. Шону уже третий час не курил, что приравнивается к смерти души для него. Но сегодня он готов потерпеть. Чимин в мыслях, буквально, он вновь близок, а с ним сигареты не нужны, их заменяет запах миндаля. А дальше слов и не нужно, они и без них знают, о чем думают. Синхронно Чимин и Шону растягивают нунчаки, ускоряются, с силой закидывая сцепленные оружием руки на шею, и тянут назад. Кайдзю пытается рычать, отбиваться, но Тэнгу сильнее сжимает и полностью преграждает доступ к кислороду. Но не это главное, что может убить монстра. Из пережимающих плоть кайдзю цепей нунчаки появляются острые иглы, втыкающиеся в шею. Они полностью добивают монстра, полося его глотку, откуда начинает выступать противная голубая жидкость. Чимин ненормальный, Чимин съехавший, особенно, когда видит такую красоту, когда последние рефлексы кайдзю затихают и тело повисает в руках егеря, когда монстр опадает, оставляя на алом покрытии корпуса Тэнгу несколько кислотных полос, совершенно не причиняющих ему дискомфорт. Чимин хохочет в удовольствии, а егерь убирает оружие в место, где обычно это оружие хранится. На сегодня задание закончено, закончено более, чем успешно. — Тэнгу, возвращайтесь на базу. Поздравляю вас с очередным кайдзю, — радостно произносит маршал Ким Намджун. — Так точно, маршал, — отвечает Шону. Чимин с Намджуном не разговаривает. Совсем. Лишь изредка по делам сражений, или во время битвы, когда Чимин слегка теряет над собой контроль. В остальное время Намджуна для Чимина не существует. Он слышит его и выполняет указания, отдает ему честь, но в глаза уже два года этому альфе не смотрел. Зато смотрит в глаза другому. Более важному и необходимому альфе.

3

Чимин, прибывший после сражения на Тэпхедом, сразу же принимает быстро душ и переодевается. Сегодня чертовски важный день, сегодня ровно два года с момента трагедии. Чимин быстро шагает по стоянке, поправляя свои немного влажные пшеничные волосы. — Поздравляю с победой, — Чимина тормозит напротив улыбчивый высокий омега с электронным планшетом в руках, прижатым к груди. — Вы сегодня были особенно великолепны с Шону, — скромно выражает он свое восхищение. — Спасибо, — улыбается в ответ Чимин. Он бы поболтал, да только времени совсем нет, нужно бежать. — Извини, но я очень сильно тороплюсь, поболтаем в столовой, окей? — виновато опускает голову Чимин. — Он там? — поднимает он полные надежды глаза на омегу. Тот в ответ кивает. Чимин сразу же скрывается с места, на ходу прощаясь с омегой. Волосы цвета ночи, спадающие на лоб мелкие кудряшки, лисьи глаза, полные уверенности и влюбленности в свою работу, украшают безупречный овал лица. Даже в обтягивающих подтянутые бедра и ягодицы штанах карго и военной черной водолазке, приписанной по уставу и прикрывающей тонкую шею, он изящен, как омеги на подиумах. Похож на сказку, на неживую куклу, точно такой же, каким был Джин, только в сотни раз прекраснее. Маршал умеет выбирать себе помощников. Высокие ботинки, туго перетянутые шнурками на голени, стучат по бетонному полу коридора. Они обрамляют его стройные ноги, добавляют его телу утонченности, они идеально сидят на нем, как ни на ком другом. Но ботинки замирают, одна рука с планшета поднимается, и тонкая кисточка сжимается в кулак, касается костяшками двери, и по помещению по ту сторону разносится стук. — Войдите, — слышит омега и сразу же заходит в кабинет. Омега нажимает на одну кнопку, и его планшет вмиг загорается, выводя на экран все нужные документы и планы. Он быстро пробегается глазами по информации, которую необходимо огласить, и одним движением пальцев сворачивает одно окно, переключаясь на другое. — Маршал, — отдает омега честь. — Несколько сообщений с американской базы по поводу стажера капитана Кима, новости о китайском финансировании, запрос на который я отправил вчера, а также назначение даты прибытия нового пилота, — слегка хриплый, глубокий голос, идущий из самой грудной клетки, разрезает собой тишину. Намджун даже улыбается от того, как внешность и голос человека могут не сочетаться. Уже год этот омега работает на него, а каждый раз, когда глаза видят его, он сам себе не верит. Лицо у омеги серьезное, не выражающее никаких эмоций. Он полностью сосредоточен на том, что делает. — Вышли мне документы по финансированию и информацию по капитану. По поводу пилота мне уже сообщили. Что-то еще? — спрашивает маршал. Он всё в том же неизменном и любимом кабинете, в котором лишь немного изменилась обстановка — кувшинки и лотосы на воде цветут, не переставая. Магия, не иначе. Намджуну нравится, но аромата лотоса здесь и нет, всё помещение пахнет чаем и лимоном с нотками сладкого пчелиного меда. — Да, скоро прибывает ученый из Токио, Мин Юнги, — более неформально произносит омега. — И еще… — он тяжело сглатывает, будто боится чего-то очень сильно, боится, что за сказанное может получить. — Разрешите мне сегодня недолго позаниматься в симуляторе, прошу, — омега произносит последние слова по-китайски, а Намджун почему-то усмехается. — Тэхён, мы уже это обсуждали, — отвечает он омеге на том же языке. — Но, пожалуйста, позвольте… — не успевает он сказать, как его сразу же перебивают жестким и не терпящим возражений голосом. — Нет значит нет, сержант Ким, — безапелляционно произносит Намджун и отворачивается к своему компьютеру, будто бы Тэхёна и нет в помещении. Тот грустно кивает и скрывается за дверью кабинета. Жаль, очень жаль, но ему уже не привыкать слышать постоянные запреты.

4

Чимин забегает в отсек госпиталя, торопясь поскорее оказаться там, где его сейчас ждут больше всего. Он пересекает длинные коридоры в поисках нужной палаты и, наконец, видит нужных ему людей. Доктор Чха Ыну убирает капельницу и, выписывая последние рекомендации по лечению, с улыбкой готовится оставить пациента. — Тук-тук, вы уже закончили? — постучав в стеклянную дверь, заходит с улыбкой на губах Чимин. Улыбка эта вымученная, но нужная сейчас и всем необходимая, особенно Хосоку. — Ага, на сегодня всё. Поздравляю с окончанием очередного курса, пилот Чон, — хлопает альфу по плечу Ыну, забывая, что слово «пилот» на время лечения вообще при Хосоке запрещено произносить. Он смущенно и виновато опускает глаза и, попрощавшись, выходит из кабинета. Сидящий спиной к Чимину Хосок не поворачивается и приветствовать не торопится. Он поправляет волосы, спадающие на лицо, в то время как Чимин обходит больничную койку и становится рядом. Хосок, опустив голову, рассматривает собственные руки, на которых следов от уколов и капельниц уже больше, чем живого места. Почти все пространство на сгибе синее — побочный эффект лекарств, которые должны вернуть способность входить в дрифт без проблем. Нервная система стала слишком неустойчивой к нагрузкам, даже малейшим. Лечение переломов не было проблемным, это труда у докторов не вызывало. А вот вернуть прежнюю чувствительность нервным окончаниям и нейронам мозга было первостепенной задачей врачей. За два года непрекращающегося лечения, на которое руководство Тэпхедома, чувствуя свою вину, выделило нужные финансы, Хосока удалось вылечить на девяносто процентов. Но что-то останется с ним до конца жизни. — Хосок-а, ты как? — с улыбкой усаживается рядом с ним Чимин, и альфа сразу же скрывает тыльную сторону предплечья, лишь бы только не давать окружающим видеть это его уродство. Лица Хосока не видно, он скрывает его, скрывает уже второй год, как и скрывает поломанную душу, сердце, скрывает потухшее желание к сражениям, убийству монстров, скрывает догорающий огонь, который видит и замечает только Чимин, оказавшийся в самый нужный момент единственным человеком, молча поддерживающим и не лезущим со своими пятью копейками и сожалениями. Меньшее, что нужно было Хосоку — сожаление. Хосок откидывает пряди, мешающие разглядеть его полностью, и выпрямляется, глядя на Чимина: — Наконец-то эта херня почти закончилась, — произносит он в своей привычной манере, — не понимаю, на какой хер это всё нужно, я всё равно больше никогда не вернусь в егерь, — и он действительно так считает. Чимин, наверное, никогда не привыкнет смотреть в лицо друга и не видеть там прежнего Хосока. От прежнего Хосока остались только смутные, почти невидимые черты. Всё перечеркивает одна деталь, неотделимая от него теперь — шрам. Он тянется от левого виска через бровь к крылу носа, уродует гладкую молодую кожу. Улыбка сразу же спадает с лица Чимина, как только он вновь видит этот шрам, заживший, но еще розовый. Но омега — единственный, кому Чона не жаль. Он был единственным, кто не смотрел на него, как на изувеченного бедного пилота. Чимин продолжал видеть в изменившемся лице всё того же Чон Хосока, продолжал пытаться пробудить ту личность, которая была до трагедии. Но всё было тщетно: у Хосока не было никакого желания возвращаться к прошлой жизни, пытаться восстановиться. Была бы его воля, он бы правда сдох тогда, когда Чонгук бросил его в одиночестве. — Не смотри на меня так, а? Тошно, — закатывает глаза и, демонстративно игнорируя присутствие Чимина в помещении, выходит. Омега уже привык к такому, он всё равно будет рядом, несмотря ни на что. Хосок нуждается в нем, даже и сам не понимает, насколько сильно нуждается, поэтому и ведет себя так нахально и нагло. Чего-то у него не отнять, и этого мерзкого вредного характера, который может усмирить только Чимин, тоже не изменить. Омега умудряется как-то находить подход к альфе, может сказать нужные слова и ничего больше, оказать необходимую дозу внимания. — Да стой ты, говнюк, — говорит вслед Чимин, догоняет Чона на выходе из стеклянной двери палаты и вцепляется в локоть. — Ыну вчера мне сказал, что на базу скоро новый егерь доставят, а с ним и пилота, — с улыбкой произносит Чимин. — Но это пока что еще секретный секрет, так что никому, окей? — подмигивает он альфе. — Мне-то какая разница? — усмехается Хосок. Непослушная прядь длинных волос спадает на левую сторону лица, прикрывая шрам и глаз собой. — Да так, новости тебе сообщаю, — поджимает плечи Чимин.

5

— Ваша идея всё равно кажется нам абсурдной, маршал, — произносит человек на голографическом экране. — Мы понимаем весь груз ответственности и власть, легшие на ваши плечи с присвоением нового звания и получением должности главнокомандующего, но всё же, вы еще обязаны советоваться с нами в принятии таких важных решений. Разлом еще только исследуется, и подвергать такой же опасности, какой вы подвергли Фолгор, любой другой егерь и пилотов мы не можем вам позволить. — Тем более, что в прошлый раз ваши цели были оправданы конкретным получением конкретного результата. Ныне же, это ваши личные неосуществимые амбиции. Мы советуем вам умерить пыл и обдумать то, что вы собираетесь сделать еще множество раз, — произносит другой альфа, такого же возраста, что и Намджун, с ярким французским акцентом. — Простите, маршал, но мы не можем выделить финансирование на эту операцию. Кайздю становятся сильнее, они приспосабливаются к нашим условиям и адаптируются в бою. Подумайте лучше над стратегией боя, которая принесет большую эффективность при наименьших затратах, — заканчивает первый мужчина. Видеозвонок завершается. Ким Намджун с уст других еще не привык слышать слово «маршал», адресованное к самому себе. Он бы и слышать его не хотел. Вырвал бы языки собственными руками тем, кто так его называет, но смириться с властью, которой он теперь обладает, и новым званием придется, как бы того ни хотелось. Удивительно странное стечение обстоятельств: в Штатах куча генералов и полковников, готовых умереть за звание маршала, совершить любой поступок, лишь бы добраться до власти над «Егерем» и всеми ресурсами — но доверяют всё лишь одному человеку, заведующему японским корпусом. — И что мы будем делать, маршал? — Тэхён видит, как на лице альфы играют желваки, а аура вокруг него — злобная до ужаса. За последние годы Намджун стал еще более отстраненным, еще более своенравным и недоступным для других. Он совсем оградился от команды Тэпхедома и теперь ведет только рабочие дела, ни с кем, кроме Тэхёна, в более близкий контакт не вступает. Да и с Тэхёном он разговорчив только лишь потому, что тот является его помощником, правой рукой, выполняет все поручения и формирует распорядок дня — здесь уж и выбора нет, но общаться придется друг с другом намного больше, чем со всеми остальными. Намджун полностью погрузился в работу, не тратит энергию ни на что иное, не распыляется, не распространяется. Он спит по четыре часа в сутки, стал даже меньше времени уделять тренировкам, а целые дни и ночи проводит за изучением научных исследований, работает и лишь иногда может позволить себе расслабиться. — Ничего мы не будем делать, — Намджун тянется ко внутреннему карману своего парадного костюма с медалями и орденами на кителе, который надел специально для конференции, выуживает оттуда железный коробок, который быстро открывает, а оттуда белоснежную таблетку. Он кладет ее на язык и медленно рассасывает. Тэхён внимательно следит за его действиями. — Проклятые политиканы, — твердо произносит альфа. — Они не понимают, что рано или поздно мы не сможем бороться с кайдзю, что нужно уничтожать этих тварей и разлом вместе с ними как можно быстрее. Но им же это выгодно, им же выгодно держать в страхе целую планету, потому что в страхе подчинить себе целые народы легче, — он закрывает коробок и вновь кладет его в карман. — Мы и без них справимся, освободимся и без них, — после чего разворачивается и идет к выходу из кабинета. — У меня будет к тебе просьба, — обращается он к Тэхёну. — Конечно, — кивает в ответ Тэхён. Он не имеет права ослушаться в любом случае. — Найди Чон Чонгука. Если нужно, хоть на Аляску лети, но Чон Чонгук через два месяца должен быть на базе. Тэхён останавливается на секунду, с вопросом глядя в удаляющуюся мощную спину маршала. Кто еще такой этот Чон Чонгук?

6

Чонгук с силой замахивается тяжелым топором и бьет по стоящему между двумя пнями бревну. Оно раскалывается на две более мелкие доски, а отколовшаяся стружка летит в стороны. Чонгук поднимает с земли кусок древесины и откладывает его в сторону к остальной куче, которую колол последние пару часов. — Джей, — слышит он тонкий омежий голосок. — Папа зовет, — Китон машет рукой с высокого крыльца их хижины и скрывается за тонкими занавесками своей спальни. Чонгук кивает, откладывает в сторону топор и снятой с себя футболкой утирает влажный лоб. За несколько месяцев жизни в хижине доктора Ютана Чонгук окончательно оправился. Некоторые из ожогов окончательно зажили, а некоторые все еще красовались на его ребрах и животе красными полосами свежих шрамов. На одной стороне ребер, левой, прямо под сердцем целая картина — пять параллельно друг другу ровных полос. Чонгук почти привык уже к новой жизни, где из физической нагрузки только ежедневная работа во дворе, саду и огороде Ютана, где Чонгук сам вызвался помогать, дабы не чувствовать себя настолько сильно нахлебником. Поиском работы и жилья Чонгук начал заниматься несколько дней назад, хоть и Ютан с Китоном и Умао настаивают на том, чтобы он оставался с ними. Все уже привыкли к его присутствию в доме. Привыкли к тому, что иностранец, незнакомец, внезапно ворвавшийся в их жизни, каждый вечер развлекает своими историями об убитых им кайдзю. Чонгук каждый день рассказывает Китону и Умао по крупице длинной истории о том, как выглядит настоящий монстр вблизи, какие звуки он издает при смерти, и каково это — находиться внутри кабины пилотов егеря. Больно вспоминать каждый раз и думать о том, что в том отрезке жизни осталась частица души и смерть человека. Чонгуку совсем не плохо жить здесь и сейчас, ему нравится его новая семья, нравится быть с этими людьми рядом. Они его поддерживают, кормят и всячески помогают в освоении, в изучении языка, хоть здесь и несложно общаться со знанием английского языка, которое Чонгук обрел, находясь в тренировочном лагере и на Тэпхедоме. Место, в котором он оказался — райский уголок на земле. Близость к океану, хоть и опасна ввиду того, что в каждую минуту может появиться кайдзю, но климат, природа и атмосфера здесь — волшебные. С одной стороны деревни — известный пляж, рядом с которым отдыхают в большинстве своем туристы, а в другой стороне — город, до которого лишь несколько километров с попутными машинами местных. В городе — постоянное движение, особенно ночью, когда все бары и клубы открываются. Чонгук много раз слышал на Тэпхедоме рассказы пилотов и работников о ночной жизни, об омегах, которые зазывают своим телом, стоя на улицах, но увидел такое впервые только в Давао. Он почти влюбился в свою новую жизнь, но кое-что покоя не давало. Он нашел ее, он почти в ней, но она почему-то не торопится его принимать. Все попытки устроиться самостоятельно заканчивались тщетно, и Чонгук понимает почему — у него на лице написано, что он не свой. Доверия не внушает от слова совсем, но попыток втиснуться в этот поток он не оставит ни в коем случаем. Альфа поднимается по смастеренным собственными руками в прошлом месяце деревянным ступенькам и, приклонившись, чтобы не удариться о потолок, заходит в душное помещение бунгало. — Ты звал меня? — спрашивает он у Ютана, варящего явно что-то несъедобное. Очередное лекарство, наверняка. — Да, сегодня нужно в город съездить, отвезешь в одно место отвар. Скажешь, что тебя Ютан послал, они поймут, — тараторит омега, переливая жидкость через сито в стеклянный пузырек.

7

Приняв на улице душ и слегка освежившись, Чонгук сменил белье, приоделся для более презентабельного вида, чтобы показаться в городе, взял у Ютана нужное лекарство и отправился в город. Альфа остановился на террасе перед выходом, чтобы понаблюдать, как алое солнце скрывается за горизонтом, окрашивая океан в малиновые оттенки. Где-то там на севере другая жизнь Чонгука — ледяная, пропитанная страданиями и болью, та, которой он не заслужил. Маленький ребенок, потерявший всю свою семью, оказавшийся в неизвестном ему месте лишь только потому, что он альфа, лишь только потому, что подходил по характеристикам, потом обрел в душе ненависть и цель, которая сейчас кажется совсем крошечной и ничтожной. Месть — деяние низкое, недостойное, а Чонгук сделал ее смыслом своей жизни. Ненависть к другому существу, ненависть к тому, что судьба так поступила с ним, жалость к самому себе его погубили. Собственные воспоминания не дали остаться там, где, вроде бы, нашел свое место, собственный разум будто бы отказывался признавать то, кем Чонгук стал. Глядя на закат, глядя на то, как верхушки тропических пальм колышутся от малейшего дуновения ветерка, Чонгук понимает, что его больше нет, нет и желания жить его жизнью. Остался только иностранец, чужеземец Джей, которому место найти в этой части земли суждено было с первого дня рождения. Такого спокойствия и уверенности он еще никогда не ощущал. Он по-настоящему устал за многие годы холодных лагерей, изнуряющих тренировок на ледяном полу спортивного зала, такой же одинокой и морозной кровати, встречающей каждый божий день. Чонгук устал от пустоты в душе и пустоты в жизни, единственным наполнением которой были только бои и смерти. Он хочет нормальности. — Хей! — машет Чонгук переполненной попутке, везущей деревенских в город. Машина тормозит на обочине, и Чонгук, всунув в шершавую загорелую руку водителя влажные от вспотевшей ладони монеты, просовывается вглубь, усаживается и рассматривает открывающийся из окна вид. Он всё так же наводит на ностальгию. — Давао! — выводит через несколько минут из размышлений чей-то голос, и все люди выходят по очереди из автомобиля. Чонгук движется вслед за ними, рассматривает начерченный на помятой бумажке адрес, утирает текущий градом от влажности пот со лба и движется в нужном направлении. Чонгук находит нужный ему дом через тридцать минут пути пешком по окраинной улице города, стучится в деревянную дверь, и ему открывает иностранец, который приветствует на английском. Кожа у него загорелая, как и у местных, но волосы намного светлее, да и дом — каменный, ухоженный и богатый. Чонгук даже немного удивляется. — Я от Ютана, — отвечает на приветствие Чонгук, и светловолосый бета сразу же понимает, кто к нему пожаловал. Чонгук отдает пузырек с лекарством и получает указанную на бумажке Ютаном сумму денег, которую необходимо было взять у покупателя. Омега не гнушался никаким заработком, потому что, если продукты можно вырастить на собственном огороде, то одежда, школа Китона и его нормальная жизнь в Давао в любом случае требуют немалой заработной платы, а будучи простым деревенским доктором, много точно не заработаешь. Благо Чонгук ни от какой помощи не отказывается и исполняет все указания, поэтому и денег стало у семьи намного больше, благодаря изготовлению отваров и лекарств для жителей города. Чонгук прощается с бетой и, вроде бы, уже даже собирается отправиться назад в деревню, но опустившаяся на город ночь манит своим распутством. Несколько раз Чонгук посещал бары, когда отвозил заказы Ютана в Давао, но особо проникнуться атмосферой ночной жизни не успел. Интерес брал верх каждый раз, когда Чонгук видел пестрящие вывески ночных развлекательных заведений и количество прекрасных иностранцев на их порогах, которые курили табак и не только, веселились и пили алкоголь. Чонгук принимает решение отправиться в место, что для местных и туристов является центром ночной жизни — китайский квартал. Там он точно найдет что-то себе по вкусу.

8

Оказавшись перед красивой вывеской какого-то бара, откуда доносилась громкая музыка, Чонгук немного занервничал. Но ему, в конце концов, уже давно перевалило за двадцать лет. Он красивый молодой альфа, нуждающийся во внимании омег, которых здесь река, что сияет своей красотой. Он нуждается в развлечениях и молодости. Чонгук делает несколько шагов и погружается словно в совсем другой мир, где ни один закон того мира, что за крыльцом — не работает. Каждый здесь присутствующий — расслаблен, раскован. Все танцуют под громкую музыку с испанскими мотивами. Они двигают своими телами так, что у Чонгука захватывает дыхание, а губы расплываются в искренней улыбке удивления. Сквозь толпу трущихся об него тел омег и альф, забывшихся в музыке, он проходит к бару, где находит свободное место и усаживается, рассматривая, как на освещенной теплым светом террасе сливаются души танцующих. Чонгуку очень нравится здесь, так, что он даже немного теряется, когда слышит приятный голос сквозь музыку прямо над своим ухом. — Что будешь пить, красавец? — Чонгук, испугавшись, резко поворачивается и видит перед собой настоящее чудо. — Я что, настолько страшный? — смеется парень. Его кожа загорелая, он держит в руках бутылку с каким-то неизвестным Чонгуку напитком и рассматривает сияющими глазами альфу. — Нет, нет, нет, вы что… — пытается отнекиваться Чонгук, но у него это получается ужасно неловко. Парень рядом с ним смеется, и Чонгук чувствует резкий запах маракуйи, пытается осмотреться, нет ли где-то на барной стойке фрукта, но аромат, оказывается, совсем не от фрукта. Он вновь обращает внимание на задумчиво разглядывающего его омегу и приветливо улыбается. Приятный. — Не знаю, а что вы предложите? — Ну давай на «ты», это во-первых. Мне всего-то двадцать, я еще молодой омега в полном расцвете сил, а ты мне на «вы», — смеется парень. — Айа, — бросает омега короткий неоднозначный взгляд на Чонгука. — А что в этом напитке? — наивно и серьезно спрашивает Чонгук, выпучив свои круглые глаза. Но омега почему-то начинает громко хохотать. Он такой солнечный, золотые кудрявые пряди развиваются, а темная немного влажная кожа начинает сиять еще сильнее. Между этими двумя явно что-то проскакивает, что-то, что они оба почувствовали, но признаться себе в этом может только один. Такое бывает в редких случаях, когда встречается именно тот самый, Чонгук о таком слышал. — Айа — это мое имя, а выпить я тебе предлагаю… Начни с мохито, ты же явный новичок, — омега отворачивается, и взгляд Чонгука, неподвластный контролю, опускается на линию бедер. Айа такой уникальный: у него пухлые губы, кожа темнее обычного, волосы такие волшебные, очень кудрявые, Чонгук таких еще никогда не видел, ему хочется ощутить их между своих пальцев, они ведь с вероятностью в сто процентов мягкие. А тело омеги — произведение искусства, отточено с особым усердием. Но самое главное в этом сумасшедшем коктейле, почему-то так сильно привлекшем глаз, — запах и улыбка. Они особенные. Примерно такое же чувство было у Чонгука каждый раз, когда он видел лейтенанта Джина, но то было мимолетным, а это остается и через пять минут, после которых перед Чонгуком оказывается сомнительный напиток с лаймом на краешке. Внутри лед и мята, что-то желтое и зеленое. Чонгуку не очень внушает доверие внешний вид этого напитка. — Попробуй, — кивает Айа, улыбается своей отточенной до идеала улыбкой. Чонгук тянется к бокалу и делает глоток. Неплохо, но ничего особенного внутри Чонгук не чувствует. Всё закрывает запах маракуйи. Он оседает на языке и множится в сердце. — Очень вкусно, — с натянутой улыбкой выдает Чонгук, но от омеги недовольство не скрыть. — О-о-о, а ты у нас любитель покрепче, что ли? — удивленно усмехается Айа и тянется к бутылке виски, стоящей на верхней полке бара позади него. Он путем нескольких несложных манипуляций добавляет в другой стакан льда и подливает к нему янтарной жидкости, после чего ставит перед Чонгуком, потягивающим свой мохито. — Виски. Чистый. Пробуй, — коротко говорит омега. Чонгук слушается и, не рассчитав того, что его ожидает, опрокидывает напиток с точно такой же смелостью, с какой пил лаймово-мятную жидкость. Горло обжигает огнем, от чего глаза наполняются слезами, и в первый раз Чонгук даже немного кашляет. Но греющее желудок и легкие ощущение приятное, поэтому во второй раз более аккуратно, но Чонгук вновь пробует, сразу же довольно зажигаясь улыбкой. — Вкусно, — хвалит он оба творения омеги. Тот кивает, безмолвно отвечая «спасибо». — Ты не местный, как тебя зовут? — продолжает он беседу. — Не местный, но скоро, надеюсь, им стану, — смеется Чонгук, разворачиваясь наполовину в сторону танцпола и главного пространства шума и веселья, а другой стороной оставаясь всё еще вместе с омегой. Движения после выпитого алкоголя, немного ударившего в голову, становятся немного смелее и развязнее, и Чонгук, наконец, расслабляется. — Джей. — Знаешь, что, Джей? — Айа, всматриваясь в лицо Чонгука с прищуром, будто разглядывая его черты, спустя недолгую паузу произносит. — Я через час заканчиваю, и у нас есть свободное место третьего бармена. Дождешься? Я тебе расскажу обо всем. Чонгук кивает в ответ, а Айа, сразу же приняв ответ, принимается за работу, обслуживая и других клиентов. Неплохое предложение он сделал, учитывая то, что впервые видит Чонгука, что впервые с ним разговаривает, что вообще-то он иностранец без документов, еще и с именем достаточно странным. Либо Айа авантюрист до мозга костей, либо он видит людей насквозь и разглядел в Чонгуке какой-то потенциал. Чонгук так думает, опрокидывая один за другим стаканы виски, а после происходит то, чего он совсем не ожидает. Сознание совсем становится мутным, какие-то чувства притупляются, а какие-то, наоборот, слишком сильно обостряются. Айа подключается к Чонгуку через час его употребления алкоголя в одиночестве, подливая масла в огонь и напитка, взятого в баре за счет собственной зарплаты, в их стаканы. Сначала слишком близкие улыбки друг другу, непонятный и неизведанный для самого Чонгука флирт, которым он обольщает омегу. Сначала лишь разговоры о жизни, разговоры о работе, а через час Чонгук уже на танцполе, не замечая никого вокруг, растворяется в массе чувств и омеге напротив, что своими золотыми глазами проедает дыру в душе. Захватил и душу, и тело за мгновение ока. Чонгук не успевает сообразить, не успевает и осознать, как оказывается в темном помещении подсобки, всем своим возбужденным телом прижимающий к непонятным шкафам с коробками, наполненными фруктами, жаркое тело первого встречного омеги. Он отдается, а почувствовав неладное, лишь намек на неопытность альфы, берет всю инициативу на себя. Чонгук не чувствует ничего, кроме кучерявых прядей меж своих пальцев, не чувствует ничего вокруг, кроме скопившегося внизу его тела напряжения, приносящего удовольствие. Он не видит ничего, кроме опасных глаз омеги, когда тот принимает его в себя полностью. Он слышит его сбитое дыхание, слышит громкие стоны, заглушаемые оглушающими битами по другую сторону двери подсобки. В помещении жарко, душно, стоит запах страсти и раздавленных в ее порыве фруктов. Стоны предающихся греху альфы и омеги сладкие для дьявола, ведь в его рядах новый воин. Теперь и Чонгук порочен. Запах маракуйи смешался с запахом хлопка.

9

Тэхён откладывает один из многочисленных запросов с именем Чон Чонгук, которые он сделал за последние несколько недель изучения вопроса о бывшем пилоте. Омега уже слишком сильно устал, ему сон необходим, здоровье и так стало таким, что никуда не годится. Маршал не позволяет ему тренироваться в симуляторе, поэтому приходится договариваться с заведующими необходимых ему тренажеров и жертвовать сном, что очень сильно сказывается на общем самочувствии. Тэхён уже несколько дней со своего последнего выходного спал по три часа, и даже кофе уже не помогает. Пора заканчивать, хотя бы на сегодня. Омега складывает в стопку изученные материалы, отделяя их от другой такой — неизученных, и еще раз обращает свое внимание на планшет, на котором несколько фотографий изувеченного егеря, носившего название Фолгор, лежащего на песчаном пляже близ филиппинского города Давао. Маршал отдал приказ, что даже если придется отправиться на другой конец света, Чонгук должен быть на Тэпхедоме, только удивительно другое — почему он так уверен, что Чон Чонгук вообще жив? Ведь вполне могли произойти какие-то сбои, и Хосок действительно смог в одиночку довести егерь до суши, а Чонгук погиб в бою, уничтоженный кайдзю. Такое определённо могло быть, ведь Хосок не помнит, как оказался на базе, его доставили с сильнейшей амнезией, провалами в памяти и прочим букетов травм, как физических, так и психических. Разорванный таким варварским способом дрифт — вред для обоих пилотов колоссальный, это знает каждый. Все факты указывают на то, что Чонгук мертв, что погиб в том сражении. Но маршал почему-то поручает Тэхёну разыскать его? Поручает перерыть все архивные документы, поднять всю информацию о людях, которых встречали в мире за последнее время, хоть отдаленно похожих внешне на Чонгука? Абсурд, не иначе. К тому же, даже если Чонгук и правда оказался дезертиром, он может быть неузнаваемым. В бою он мог получить всякие увечья. Искать его глупо, и от этого у Тэхёна уже мозг кипит. Но фотографии Фолгора и местоположение почему-то тянули. — Гребаный Чон Чонгук, я тебя еще не знаю, но уже ненавижу всем сердцем, — произносит на выдохе Тэхён, падая в обнимку со своим планшетом спиной на свою мягкую белоснежную кровать, и сразу же проваливается в сон, отдаваясь ему полностью. Как и всему, что он делает в этой жизни. Чертов максималист.