Разлом

1

— Джин? Проходи, — улыбка Намджуна необычная, озаряет все его лицо светом, а две прекрасные ямочки на щеках придают доброжелательности и миловидности. Джин смущается, перешагивает порог незнакомого ему пока что места. Квартира Намджуна полностью соответствует его характеру и привычному образу. Всё исполнено в умеренных тонах, никакой бахромы и барельефов. Минимум мебели, минимум самолюбования, минимум вообще всего, но при этом так уютно и тепло — может быть, из-за того, что потолки визуально кажутся низкими, а может таковыми и являются. А возможно, это просто из-за того, что давно севшее за горизонт солнце по утрам — Джин готов поклясться — освещает всю огромную светлую гостиную через широкое панорамное окно. И в целом, все здесь выглядит каким-то до жути стерильным и чистым, даже стерильнее, чем у самого Ыну в госпитале. Панорамные окна — это, вообще, кажется фишка интерьера маршала. Он же такой важный, такой серьезный человек, которому просто необходимо знать всё, изучить от корки до корки и использовать в своих целях, держит контроль даже над открывающимся из окна видом. Делает ли он то же самое со смущенным и зажатым Джином? Не исключено. Но эти его беглые изучающие взгляды в те моменты, когда он вежливо отводит его на такую же просторную и светлую кухню, усаживает за стул с мягкой бархатистой сидушкой и чуть изогнутыми ножками, форму которых повторяет и не менее приятная, чем сиденье, спинка, кажутся именно таковыми. Намджун старается делать вид, что ничуть не испуган, но, кажется, переживает еще даже больше, чем омега. Джин это чувствует и видит, как маршал трясущимися из-за него пальцами с трудом цепляет выгнутую металлическую ручку кофейника. — Как видите, я смог договориться с вашим боссом, — Намджун останавливается в нескольких сантиметрах от прозрачной кружки и со скрытым в смешке отчаянием пытается отвлечь внимание Джина от внезапно одолевшего тремора. И совсем не важно, что такие персоны, они с маршалом, должны пить кофе из небольших фарфоровых чашек. — Было сложно? — хихикает в ответ Джин, чуть поджимая локти ближе к ребрам и подбираясь от повисшей в воздухе неловкости, но, всё же, внимание его приковывает небольшой букет белоснежных орхидей на длинной поверхности стола, и Намджун, стоящий напротив в расстоянии метра за столешницей, это замечает. Он с трудом, но со всем своим старанием сделать это как можно аккуратнее, разливает темную жидкость, задерживаясь в нескольких сантиметрах от края кружки Джина. — Молока? — Да, если можно, — вклинивается в диалог натурально и естественно. Но Намджуну это, по правде сказать, не на руку. — Было не сложно, он на самом деле оказался очень приветливым и галантным, — с неисчезающей на губах улыбкой произносит Намджун. — Я никогда и не сомневался в нем. — Разговаривать о себе в третьем лице, оказывается, такое себе удовольствие, — смеется Намджун, одним движением пытается плеснуть в кружку молока, но выходит коряво, и мужчина недовольно шипит на вымазанные в горьком кофе руки. Взгляд Джина сразу же падает на пролившуюся на светлую столешницу жидкость, и он тут же подскакивает. — Сиди, сиди, — нелепо пытается усадить его на место Намджун, двигаясь, оказывается, слишком медленно к раковине, хватается за первое попавшееся полотенце и накрывает им растекающуюся по начищенному глянцу жидкость. — Я помогу, все нормально, — вклинивается Джин, видит рядом с другими тряпичными кухонными изделиями рулон светлых бумажных полотенец и отрывает пару штук, после чего одним только взглядом дает Намджуну понять, что лучше бы ему и правда отойти и позволить омеге сделать намеченное дело, и кладет на поверхность стола тут же впитывающую в себя всю влагу бумагу. — Джин-а, я мог и сам, — виновато разведя мокрые и чуть липкие руки в стороны. — Мог, но я тоже могу, — усмехается Джин, наконец, поднимая смелый взгляд на альфу, и тут же улыбка сходит с его лица. Руки альфы всё так же трясутся, и до этого беззаботное выражение лица Намджуна сменяется напряжением. Груз, который он на себе носит, давит сейчас сильнее, чем когда бы то ни было. Намджун тут же прижимает руки к себе и отходит к раковине, начиная импульсивно тереть их, проклиная в мыслях собственное здоровье и тело за то, что теперь даже разлить для омеги кофе в чашки не получается без конфуза. Трущий за спиной с таким же старанием облитые столешницы Джин мрачнеет, наконец, начиная догадываться, что дело вовсе не в волнении, и это огромным ливнем из темной тяжелой тучи обрушивается на него. И такие символичные белоснежные орхидеи в вазе на столе уже не кажутся безобидными и утонченными. Как он раньше мог не замечать, что с маршалом что-то не так? Отрывки событий в мыслях начинали складываться в одну длинную последовательную цепь. Каждая странность начинала давить на разум тяжеленным грузом. Собственные руки чуть потрясывались, а метающийся по разлитым бежевым каплям кофе на столешнице становился стеклянно пустым, и слава всем Богам, что Намджун не мог из-за спины увидеть всего того ужаса, что разрывал Джина изнутри. Слепой. Придурок. Полный идиот, не замечал того, что перед носом, эгоистичный придурок, который видел только то, что хотел видеть. О да, ведь потешить эгоизм, пожалеть себя, бедного и несчастного, неспособного признаться в чувствах взрослому мужчине, гораздо важнее, чем обратить внимание на то, что на поверхности. Теперь на поверхности. Теперь Джин точно знал одно — маршал не в порядке, и дело не в усталости, дело не в замученности и нервном напряжении. Дело в чем-то более глубоком и серьезном. Он может только молчаливо долить в свою кружку из кофейника черного напитка, разбавить его молоком, добавить один коричневый кубик тростникового сахара, глядя как тот напитывается влагой и тонет почти так же, как пагубные мысли тонут за грузом ответственности в голове Джина. Он подает две налитые доверху кружки к столу. Зачем они вообще здесь нужны? Просто как формальность? Кто вообще пьет кофе из кружек? Почему у него неконтролируемо трясутся руки, и, явно, не из-за встречи? Столько неозвученных вопросов, на которые ответов ни одного. Джин садится на свое место, а за ним и Намджун откладывает влажное после его рук полотенце на только что вытертую Джином столешницу. Альфа медленно двигается в направлении стоящего напротив Джина кресла, и тот, погруженный в свои мысли, наконец, может разглядеть его внешний вид. — Тебе бы тоже выходной не помешал, — так заботливо и заинтересованно, но старясь максимально показать отстраненность в голосе, жестах и замершем на букете цветов взгляде, будто только что не написал в мыслях целый сценарий возможных исходов. И ни одного хорошего, к слову. Но, Джин, думай позитивно. Рано делать выводы. Намджун усмехается, водружаясь на стул и закидывая одну ногу на другую, тянется к кружке, делая глоток терпкого черного кофе. — Что такое выходной? — задумчиво тянет он, корча театральную вопросительную рожицу. Маска маршала, пришитая уже несколькими швами, незаметно трещит по этим самым швам. — Это время, когда ты можешь понежиться до самого обеда в постели, спокойно позавтракать в своей комнате, сходить в парк или даже выбраться в город, — будто бы Намджун серьезно не понимает, воодушевленно и доходчиво начинает рассказывать Джин. — Это время, которое можно провести с близкими тебе людьми, с любимыми, — тускнеет и смущено уводит взгляд, улавливая опасный маршалловский прищур. — Это время, когда можно отдохнуть. — С походами в парк понятно. Но отдых — непозволительная прихоть для меня в наше смутное время, — смеется Намджун, разряжая обстановку. — Я понял тебя, — жалко хныкает Джин и с улыбкой отворачивается к открывающемуся из окна виду, где десятки огней сливаются в созвездия, только бы не смотреть на Намджуна. Такого домашнего и расслабленного Намджуна, водящего своими невозможно длинными плацами по краям несчастной прозрачной кружки. Хотя, кажется, она из них самая счастливая. Эти мягкие, утонченные пальцы, не то, что кривые омежьи, касаются ее так неприлично великолепно, противозаконно. Они совершенно нелегально цепляют ее за ушко и подносят к пухлым расслабленным губам, которые так нежно накрывают ее собой. На них остаются капельки темного кофе, которые тут же подхватывает розоватый кончик языка, и грудь маршала заметно опускается, выпуская непреодолимо дурманящую смесь ароматов кофе и спички. — На самом деле ты прав, нужно как-нибудь устроить себе разгрузку, — вырывает из вороха мыслей ставший заметно грубее голос. И что это только что было? Так просто согласиться? Так просто прислушаться к чьему-то совету. И, нет, не соврать, а действительно уже начать искать в беспорядочных мыслях день, когда можно сделать всё то, что перечислял минуту назад омега. «Нужно как-нибудь» говорят только те, кто никогда не собирается этого сделать. Намджун это прекрасно знает, и Джин догадывается, не глупый. Но всё равно почему-то верит. Из уст маршала это звучит как-то особенно убедительно. В воздухе повисает неловкое молчание. Джин делает глоток сладковатого напитка, повторяя движения маршала совсем неосознанно, и его губы… Черт возьми, маршал впервые обращает на них такое внимание. Его губы гораздо пухлее, чем губы Намджуна, их цвет такой свежий и тянет невозможной нежностью. Цвета распустившейся розы, они льнут к краю кружки, и, видимо, Джин замечает этот пристальный взгляд. Он делает громкий глоток, от чего его Адамово яблоко подскакивает в направлении вверх, и Намджун слышит, определенно слышит, сотни разразившихся криком музыкальных инструментов, целый оркестр, который музыкой восхваляет эти губы, этот скользящий по ним кончик языка. Этот непорочный взгляд и это горло…. Проклятое горло, которое, кажется, на секунду хочется сжать в ладони сильнее, чтобы потом притянуть к себе и вылизать каждый его сантиметр, каждый миллиметр его шеи… — Что там с Россией? — отвлекает мягкий голос, Намджун встряхивает на секунду плечами и воротит лицом от собственных грязных мыслей. — А что с Россией? — вдруг выдает он. — В России стабильность, — прыскает. — Система, президент, — всё так же. — Стабильность и Россия вещи несовместимые, но всё же, ты понимаешь, о чем я, — улыбается в ответ Джин этими своими губами, чуть заметно обнажая розовую десну. На лице Намджуна всё еще непонимание. — Я о… — Джин запинается. А стоит ли вообще напоминать? А может, что называется, пронесет? — …о боеголовке, — не успевает провести полный анализ сказанного, как всё же слова вырываются из рта. И от вмиг ставшего серьезным и привычным лица маршала хочется скрыться в угол и бить себя. Бить до тех пор, пока не выбьешь всю дурь, Ким Сокджин. Встреча должна была быть неформальной, но тем для разговора, оказывается, как-то и нет особо. Но то, единственное, что их, таких разных, связывает, это, наверное, и есть суть их взаимоотношений. И Джин, и Намджун готовы часами говорить о работе, и они давненько не обсуждали их общее дело так откровенно, как сейчас. От этого по спине слишком заметно бегут мурашки, от чего Джин вздрагивает и ловит себя на улыбке. Тут же ее скрывает, не пытаясь даже самому себе объяснить её, рвущуюся из глубины самого сердца. — Мы сделаем это через Китай. Мои связи в Китае дают нам полную свободу действий в Сибири. Через пару недель нам нужно полететь в Гонконг, там и решится окончательно, как скоро боеголовка будет у нас на базе, — и это нам режет не только слух Джина, но и острием лезвия полосит язык Намджуна, с которого только что непростительно сорвалось. Он впервые чувствует себя как-то некомфортно, и объяснить проскочивший между ним и Джином холодный душок не может, и остановить его не в силах. — Нам, — и зачем, черт возьми, ты это повторил? — То есть я всё еще задействован в этом? — Оу, — улыбается Намджун, и теперь это «нас», «нам», ласкает слух. — Ты главный герой этого романа, Джин-а, — Намджун наклоняется над столом удобнее, всматриваясь в опустившего взгляд в остатки гущи на дне пузатой кружки омегу. Ты, молодой Ким Сокджин, еще даже и не подозреваешь, что тебя ждет, и Намджун радуется своему собственному плану, тому, что так внезапно родилось в его мыслях. Горло. Вновь это горло. Держи себя, черт возьми, в руках. Альфа сжимает кулак и чуть не скрипит зубами, когда Джин, совсем не подозревая об эффекте, испуганно сглатывает, а потом чувствует усилившийся запах сожженного дерева и в секунду поднимает взгляд черных глаз на Намджуна, чтобы тут же отвести и спрятаться в защитный кокон. Как же он на него смотрел, и это не просто взгляд. Это жадность, пожирающая страсть и, кажется, ниоткуда взявшаяся, похоть? Джину стыдно, Джину хочется вновь забиться в тот самый угол, где ему чуть спокойнее обычного, и это либо угол в спокойных объятиях, либо угол его комнаты в общежитии. Этот взгляд не пугает. Скорее льстит, но, черт побери, откуда ему взяться? Разве Джин дал знак? Разве позволил думать о себе так? Он сцепляет пальцы одной руки на своем запястье и заводит кисть за шею, потирает, пытаясь привести себя в чувство, и Намджун, уловив его испуг, тут же отводит взгляд. Мысли начинают возвращаться в нужное русло. Диалог, им срочно, жадно необходимо поговорить о чем-то отвлеченном, совсем не связанном с этими губами и горлом… Не произноси это слово в мыслях, Намджун, не представляй свои пальцы, обвитые вокруг тонкой шеи. — Переселение прибрежных городов продолжается? — спасибо, спасибо тебе Джин за то, что отвлек. Полным бредом, абсолютно никуда не годящейся идеей, но отвлек. Намджун чувствует, что сидеть напротив становится невыносимо, и что собственный запах, кажется, уже приносит омеге дискомфорт, поэтому поднимается и отходит к окну, подальше от него. Самому бы успокоиться не помешало бы. Он скрепляет на груди руки и вглядывается в успокаивающий вечерний пейзаж. — Да, конечно, местные власти уже проинформированы о наших планах, — Джин изо всех сил пытается развязать непринужденный диалог, но Намджун пресекает все его жалкие попытки. Смысла разговаривать словно и нет больше, и кто из них взорвется от этой неловкости раньше? Вопросительный знак всё еще висит невообразимой заряженностью воздуха. Пожалуйста, ну скажи хоть что-нибудь, мне это так необходимо, так нужно услышать твой голос. Так нужно, чтобы ты снова сказал что-то глупое, я усмехнулся в мыслях, а потом как всегда неприкасаемо коротко ответил, будто мне всё равно. И каждый атом моего тела разложится на еще меньшие частицы, потому что это ты, такой необходимый и нужный, глупый и до беспамятства в меня влюбленный. Я это вижу. — Намджун, послушай, я не могу… — снова огромное тебе спасибо. Намджун разворачивается, вопросительно глядя на Джина из-под ресниц. — Я хотел спросить про Чонгука, — Джин волнительно покручивает меж пальцев пустую кружку, и неожиданно от глянца стола разносится резонирующий с повисшей тишиной глушащий даже мысли скрип. Джин тут же, как ошпаренный, убирает руки, давая кружке шумно докрутиться самостоятельно и остановиться. Это всё вызывает легкую улыбку. — Спрашивай, — дает зеленый свет Намджун, задумчиво возвращаясь к виду за окном, словно Джина здесь и нет. Едва ли это колет. Джин не покажет, что это неприятно. — Он же… Ему же нельзя идти в бой с кем-попало, — жестикуляция Джина становится более активной, а упиравшийся в фигуру Намджуна взгляд приобретает уверенность и убежденность, о которых ранее там не было и слова. Омега ошибочно и совсем не аккуратно подводит к главной теме их разговора. Намджун чувствует неладное и тут же разворачивает голову в его сторону. — Поэтому ты и ответственный за подбор второго пилота. — Да, и, я, вроде как, нашел идеального. Совместимость стопроцентная, — увиливает. — Но… — Никаких «но» здесь нет. Просто… Нам же важно сохранить всех пилотов в бою и всех егерей? Важна эффективность? — Не понимаю, к чему ты ведешь, — но Джин, словно забывшись, продолжает тараторить. — И этот человек, он даст нам полный контроль над ситуацией. Сто процентов совместимости, общие интересы, взгляды, и, кажется…чувства, — на одном дыхании, резко прерывается, заметив сразу же образовавшуюся в глазах Намджуна корку льда. Он буквально видит, как Намджун тяжело дышит. Выдыхает мертвый ледяной воздух. — Нет, — до Намджуна, наконец, доходит сказанное. — И можешь даже не пытаться убедить меня в обратном. Мы уже обсуждали это с ним. Он знает, что ответ строго отрицательный, и свое мнение я не поменяю ни при каких условиях. — Но это ведь глупо, — Джин взрывается, вскакивает, и былая облачная пелена витающих в воздухе разрядов нежности осыпается стеклом. — Это глупо, потому что Чонгук с другим пилотом в связи — гарантия неудачи, гарантия провала. Он в любом случае будет превалировать, и безрассудство возьмет верх. А Тэхён… Он нейтрализует… — Достаточно, капитан, — Намджун делает шаг в его сторону. — Достаточно, — чуть тише, почти срываясь на шепот, и мечется взглядом по помещению, открываясь перед Джином заботливым братом. — Даже имя его в одном предложении с именем Чона слышать не желаю. — Сто процентов совместимости. Никто не подойдет ему больше, чем Тэхён. И видит Бог, Намджун пытался этого не допустить. Изо всех сил старался не дать образоваться этой пропасти недопонимания, раскинувшейся прямо между ними. — Нет, — коротко, твердо, ясно. — Они идеальный дуэт, и рано или поздно Тэхёна бы пришлось отпустить из гнезда в свободный полет. Он столько лет пашет, столько лет тренируется, а собственный брат, который может открыть для него любую дверь, посадил его за стол с нескончаемой стопкой бумажек, когда настоящий талант просто гниет в нем и погибает, — Джин чувствуют жгущую боль от невозможности что-то сделать, изменить ситуацию своими словами. Он не указ маршалу, он никто перед ним, не имеет права голоса, но сейчас, он, кажется, задел за живое, и сделал это зря. Он об этом пожалеет через секунду. — Тот факт, что ты знаешь чуточку больше, чем остальные, Джин, не дает тебе права общаться со мной, во-первых, в таком тоне, а во-вторых, пытаться убедить меня в том, что изначально обречено на крах, — делает паузу, обдумывает, контролирует себя, и как бы больно не было произносить, всё же открывает свой проклятый рот. — Тебе лучше уйти. Он не слышит собственного голоса. Не слышит отрезвляющей словесной пощечины. А в мыслях набатом. «Так, значит?» Джин закусывает губу, чувствует непреодолимую злость. В первую очередь на себя. Во вторую очередь на свой язык, который, как помело, видимо, несет всё, что только вспыхивает в мыслях. И хочется крикнуть маршалу колкое и обидное. «Да пошел ты» «Упрямый баран» Но он только молчаливо следит за его дрожащими в тусклом свете помещения плечами, наблюдает за его серьезным упиравшимся в стекло взглядом, за его отражением, а после разочарованно отворачивается, клянясь себе в том, что и секунды о сказанном жалеть не станет, что просто отпустит эту ситуацию ровно в тот момент, когда выйдет из помещения, что не будет думать об этом… Врет сам себе, нагло врет, потому что удаляющаяся молчаливая спина для самого маршала как удар под дых. Больно обоим, но оба упрямо стоят на своем. Джину хочется ответить на обидное «тебелучшеуйти», хочется послать всё к черту и впиться в губы маршала своими, дабы отрезвить, привести в сознание и раскрыть глаза на колющую правду, хочется задушить собственными руками за то, что не позволяет таланту найти свой путь наверх, что губит родного человека. И эта многополярность уже достала, в то время как обида за такой непринужденный тон, за то как легко, оказывается, можно выпроводить того, кого сам пригласил в свой дом, отравляющим чувством приводит в себя. К Намджуну спиной, никто и никогда, без разрешения и спиной. Хлопок дверью, громкий. Оглушающий. Снова прошибающий тремор, Намджун смотрит в собственное отражение, гасит хлопком свет в комнате и утирает покатившуюся ненавистную алую каплю с пространства над губой. Насколько он безошибочен в своих суждениях? Что Джин имел ввиду, говоря «чувства», и почему до сих пор так сильно хочется впиться в его горло зубами, губами, руками…

2

Кажется, день Х настал. Чонгук не думал, что это произойдет так скоро и будет так долго тянуться одновременно. На наручных электронных часах время показывало 13:45, и, наверное, уже пора было выдвигаться, ведь идти до необходимого дока добрых полтора километра минимум. Но почему-то было страшно ступить и шаг за порог. Это давило. Всё происходящее вокруг, было невыносимо тяжелым, как груз пяти егерей первого поколения. Наверное, один из самых сложных этапов жизни, и перечислять весь происходивший ужас не стоило, дабы лишний раз не напоминать себе обо всем окружающем дерьме. И всё бы ничего, справиться с принуждением, шантажом и ненавистью друзей было просто, но справиться с равнодушием во взгляде того, кто стал близок, как никто другой, было невыносимо. Тэхён сторонился его, избегал и прятался по углам. Сразу же после стычки с Чимином, Тэхёна будто подменили. Время приемов пищи у них было одинаковым, это Чонгук знал, но за неделю он не увидел его даже в столовой. Единожды только Тэхён сверкнул своей крепкой спиной, скрываясь за железной колонной на выходе из зала столовой. Чонгук крепко сжимал тогда пальцы на подносе, силясь не бросить всё и не побежать за ним, вытрясти правду и причину… Причину чего? Чонгук не знал. Не понимал того, что происходило с ним, не понимал того, что происходило с Тэхёном. Казалось, что омега — открытая книга, но в тот момент, когда Чонгук уже было собирался перелистывать страницу, буквы и слова перемешивались в непонятное нечто, переставали казаться знакомыми, язык менялся, и Чонгук просто не мог разобрать того, что было написано. Да и не в Тэхёне совсем дело, наверное. Дело в самом Чонгуке, который еще до конца не мог осознать того, что чувствует. Все было так запутано и не вовремя. Сделать хоть какие-то поползновения в сторону Тэхёна попросту страшно. Спугнуть его было проще, чем замершую на сгибе ладони бабочку. Одно дуновение ветра, неосторожный вздох — она взмахом крыльев попрощается и оставит после себя только пустоту и ничтожное сожаление. Но факт того, что что-то внутри, совсем незнакомое, толкало к нему, был уже выбит чернильными буквами под веками. Каждое утро начиналось с него, и каждый вечер заканчивался им. Без пошлости, без похоти и желания. Просто почему-то Тэхён был нужен рядом. Просто нужен. Особая связь? Никак нет. Но его стеклянный взгляд, когда Чонгук чуть не столкнул его по пути на тренировку на лестнице, резал хуже воспоминаний о прошлом. Полное отчаяние и растерянность. — Привет, — улыбнулся Чонгук. — Здравствуй — равнодушно, даже не глядя в его сторону. Чонгук поднялся с насиженного места на кровати, скинул ранее разложенные на столе необходимые для тренировки вещи в рюкзак: эластичные бинты, пара сменных маек-борцовок, остатки талька и серое уже застиравшееся полотенце, накинул на плечи куртку и, осмотрев идеально заправленную постель с продавленным следом от недавно еще сидящего на ней самого себя тусклым взглядом, вышел в направлении девятого корпуса Тэпхедома, где его уже ждали десяток готовых для испытаний недопилотов.

3

Тэхён просто проходил мимо. Он совсем не сбегал с тренировки, которую подозрительно (нет) именно сегодня Намджун позволил провести позже обычного. Тэхён совсем не прислушивался к шуму, распространяющемуся по всему первому этажу девятого корпуса, совсем не подслушивал разговоры рабочих базы, уже собиравшихся отложить все свои дела ради развернувшегося на ринге представления. Тэхён просто проходил мимо. И, какая жалость, он совсем забыл, что сегодня зал для занятий рукопашным боем был занят с четырнадцати, и об этом разве что не знали поселившиеся в подвале базы крысы. Он просто случайно и по ошибке забрел в толпу и всматривался в выстроившихся в ряд по стойке смирно кандидатов, ждущих своей очереди. Чонгук, отойдя в сторону, разминал плечевые суставы простыми покручивающими движениями, чуть отрываясь от земли на носочках и пристальным прищуром наблюдая за реакцией всех стоящих в очереди пилотов. Они, в светло-серых нарядах, такие разные, но при этом словно выпущенные из-под конвейера — короткие стрижки почти под ноль, одинаковые свободные легкие спортивные брюки, чуть заметное в движениях и взглядах волнение, и одна ужасная, отвратительная, достойная пожизненного стыда и позора мысль промелькнула в голове Тэхёна невзначай, а потом… Стоп. Он подкинул ему новобранцев? Намджун что, с ума совсем сошел? Отправлять на растерзание Чонгуку только что прибывших на базу курсантов? Кроме как растерзанием это назвать было нельзя никак. Чонгук опытнее, Чонгук сильнее, знает больше приемов и техник, неоднократно входил в дрифт и даже пережил сражение в одиночку. И тут такой плевок прямо ему в лицо — пожалуйста, вот тебе кандидаты по зубам, вот мой вызов тебе. Да, ты необходим нам. Но даже и не смей думать, что ты незаменим и достоин чего-то большего, чем сражаться на задних флангах. Но ведь если бы был заменим, стали бы его так искать спустя два года небытия? Тэхён только фыркает недовольно своим мыслям, закатывает глаза, скрещивая руки на груди и следя за действом прямо перед ним. — Приветствую всех на испытании кандидатов, — голос Сокджина, в такие моменты становящийся чуть более строгим, но остающийся нежным и приятным, не таким, как у маршала, от него не стынет кровь в венах и не хочется скрутиться в клубок, но гул помещения тут же затихает и все приковываются к его тонкой фигуре, стоящей чуть поодаль от наблюдающего за всем свысока маршала. — Рюноскэ Акутагава, кандидат номер один, — произносит Джин чуть тише, и первый из кандидатов, молодой японец-альфа с чуть округлыми щеками и худоватыми для альфы плечами выходит из строя. Молодой человек, аккуратно ступая босиком по блестящей поверхности натянутого мягкого пола ринга, встает на свою позицию, ожидая команды принять стойку, и продолжает разогревать суставы, глядя себе под ноги. Стоящий в нескольких метрах от него Чонгук в последний раз заводит руки за спину, сцепляя их в замок, громко хрустит шеей, распространяя по мертвой тишине зала неприятный щелкающий звук. Надо же, устроили целое представление. От этого невесомая улыбка трогает губы. В толпе точно есть Тэхён, Чонгук чувствует его всеми своими фибрами. А еще унизительное предвкушение не менее унизительного боя. Мысленно рассчитывая сколько нужно ударов, чтобы уложить на землю этого сосунка, и вспоминая самого себя, такого же мелкого, стоящего когда-то в очереди для боя с Хосоком, Чонгук задумывается — а для кого весь этот фарс? Зачем нужно это испытание, если оно направлено совсем не на выявление действительно подходящего пилота? По-настоящему истинный напарник сейчас стоит в толпе и жадно кусает губы, и Чонгук точно слышит треск рвущихся струн своего терпения, потому что в толпе кроме него еще пара не совсем приятных личностей. Ну, что ж, хотели шоу, получайте. Чонгук распахивает глаза, оголяя всю свою кипящую дикость и злость в одном простом взгляде, коротко разворачивается на пятках и по команде кланяется сопернику. Еще одно слово и можно вступать в бой. — Четыре касания для победы. Начинайте, — отстраненный сигнал Джина доносится до слуха, его рука опускается, сигнализируя начало боя, и Чонгук уже видит летящего на него альфу и занесенный в его сторону кулак, рвано отстраняется вбок и уклоняется от удара, тут же подцепляя парня за правое бедро и опрокидывая того одним простейшим приемом на лопатки. — Один ноль, — Джин едва поднимает взгляд на бой, в то время как маршал впитывает в себя каждое чонугково движение. — Два ноль, — меньше, чем через минуту. — Три ноль, — еще через минуту более напряженного, если это можно так назвать, раунда. Чонгук чуть сбившимся дыханием обдает заломленное плечо альфы, слыша четкое — «четыре-ноль», и тут же отпускает, отходя в сторону и кланяясь в благодарность за бой и извиняясь за причиненную боль. Синхронный взгляд на маршала всех троих, с молитвой и просьбами. Тэхён со своей собственной, особенной, чуткой нежностью. Но как только замечает пристальный взгляд Намджуна, отводит глаза первым. Чего ты хочешь от меня? Зачем смотришь так, будто прямо сейчас сорвешься и позволишь мне в два захвата уронить гордость и высокомерие альфы на ринге, доказав тебе, что никто, слышишь, никто лучше меня не подойдет на эту роль? Намджун слышит, видит в этом отчаянном, полном обращения к его братскому сердцу и любви, что где-то глубоко скрыта за тысячью кодами, взгляде. Почему-то пальцы, сцепленные впереди, начинают отстукивать по сбитым когда-то костяшкам другой руки неизвестный ритм, а сухие бледные губы чуть поджимаются в волнении. Намджун наблюдает за вышедшим вторым кандидатом на ринг, за тем, как искусно побеждает каждого последующего Чонгук, не находя отклика в сердце и не замечая совсем, что ни с одним из них у Чонгука — специально или же нет — не получается настроить диалог в бою. Они все, как упертые бараны, идут будто сквозь него, надеясь, что возьмут силой, и в этом, наверное, кроется их главная сила и самая большая ошибка. Когда-то Чонгук был таким же. Но со временем и практикой приходит искусство, талант раскрывается в полной мере, и простейший уклон и вовремя занесенный удар позволяют одерживать победу на два, а то и три приема раньше. Кандидаты сменяются один за другим, и вот на часах уже давно перевалило за половину третьего, на лбу проступает первая испарина и неприятная усталость сковывает мышцы. Никакого адреналина, никакого задора. Это скучно. Чонгук видит перед собой молодого бету, кандидата номер восемь, который на пару сантиметров выше него самого, острым взглядом анализирует то, каким возможным приемом попытается тот пойти в бой. Скорее всего подсечка. А после прямой удар по корпусу. Пытается делать вид, будто знает, как вести в этой игре, что держит ситуацию под контролем, и это вызывает только ехидную насмешку со стороны Чонгука. Но после непонятный вздох удивления. Действительно подсечка… Чонгук чувствует неприятную пронзающую насквозь всю верхнюю часть тела боль в боку, в ушах писком раздается удивленное «ноль — один», и непонимание произошедшего прошибает такой же болью, как и от вполне ожидаемого удара. Команда подняться. Чонгук уже стоит на ногах, чуть разминаясь легкими прыжками, встает в позицию защиты и обходит противника с другой стороны. Бета пристально следит за каждым его действием, и на лице его странная задумчивость кричит об опасности. Он предельно серьезен и чувствует себя увереннее, чем все предшествующие соперники. Весьма смело, за это один балл даже действительно можно считать заслуженным. Чонгук готовится напасть, но тут же ощущает новый удар по лодыжке, а после снова соприкасается с мягким настилом. И это отрезвляет. — Ноль — два, — Джин отвлекается и чуть настороженно всматривается в лежащего на полу Чонгука и уверенно стоящего над ним бету, на лице которого нет и намека на желание уступать. Только непомерный восторг и высокомерный взгляд на лежащего под ним альфу. Волнение начинает трепетом прошибать всё тело, когда Чонгук поднимается с пола, делает глубокий успокаивающий вдох и ждет команды начать новый раунд. Тэхён только сильнее закусывает губу и задерживает дыхание вовсе. Чон, кажется, проигрывает, и это злит невероятно. Такие предсказуемые действия, но почему-то десять секунд назад он лежал в форме звезды на полу, ловя взглядом птичек в воздухе от ударов этого беты. И это чертовски сильно начинает раздражать. Чонгук осматривается по сторонам, отвлекаясь от ударившего по самолюбию чувства близившегося поражения. Поражения? О чем ты вообще думаешь, идиот? Быстро возьми себя в руки и начни делать хоть что-то, а не глупо стой и смотри на шрамированное лицо парня напротив. Шрам. У него шрам прямо на брови, еще будто бы совсем свежий, и Чонгук замечает не до конца сошедший желтоватый синяк над скулой, чуть ближе к верхнему веку. В сердце больно колет, а кулаки становятся слишком тяжелыми, чтобы ударить по этому самому лицу. Новая партия начинается, и Чонгук, скрепя зубы, наконец, предпринимает какое-то активное действие. Ловкий шаг, резкий удар в левый бок и невыносимый всхлип боли со стороны противника. Бета оседает на колени, скрепляя руки вокруг талии. — Один — два, — и Джин чувствует, как напряжение отступает, видимо переселяется на маршала, стоящего и о чем-то усердно размышлявшего рядом. Морщина на его лбу становится более выраженной. Губы поджимаются еще больше, когда Чонгук громко кашляет, и тяжелое дыхание беты в затихшем помещении кажется слишком громким. Парень проиграет, нет и намека на то, что он одержит победу, но, по сравнению с остальными, это хотя бы что-то. Две победы в двух раундах, и это неплохой показатель, во-первых, для начинающего пилота, а во-вторых, для боя с непревзойденным Чон Чонгуком, единственным в мире пилотом, который… Да к черту. Джин дает новый сигнал о начале боя опущенной кистью руки, и Чонгук снова нападает не раздумывая, заламывает руку беты, и тот громко стонет, после чего Намджун не выдерживает. — Достаточно, — громко и даже беспокойно для привычного его тона, от чего Джин с задумчиво удивленным лицом поднимает на него взгляд. — Что это, маршал? Неплохой же кандидат, — кажется, что звук этот разносится из соседней комнаты. Иначе то, как глухо он звучит, объяснить нельзя. Чонгук отпускает пораженного бету, и тот с виноватым лицом, хороня свои неоправданные надежды, поднимается с колен, отряхиваясь и приводя себя в чувство. На лице главного участника сегодняшних событий полнейшее, отвратительное презрение. Чонгук ядовито бросается словами, будто вовсе не маршалу, будто не командиру, а своему злейшему врагу, не боясь и провоцируя. — Может, мне продолжить? Думаю, это занятно. Наблюдать за бессмыслицей, — Чонгук приближается слишком дерзко и развалисто, от чего в глазах стоящего рядом с маршалом Джина вспыхивают огоньки страха, как бы это не зашло дальше положенного. — Что за цирк, маршал? — плюется Чонгук, кривя верхней губой и тяжело дыша. Тэхён тревожно сжимает кулаки, впиваясь ногтями в огрубевшую кожу ладоней, и кажется, что всё это нереально. Что ты творишь, Чонгук? Делаешь только хуже, молчи, закройся, терпи и жди решения, насколько бы ни было больно. Но Чонгуку плевать на то, что где-то там в толпе стоит омега, одними движениями губ и испуганными бесконечно черными глазами молящий о том, чтобы он оставил это. Чонгук знает, в душе Тэхён просит, вопит во всю силу своего бархатного голоса о том, чтобы он продолжил, давил и дальше. Ведь так у них у всех будет шанс, у каждого на исполнение своей собственной цели. Но призрачная надежда кажется совсем неуловимой, однако такой близкой и утешающей. Пожалуйста, Чонгук, не останавливайся, зли его, раздражай. Сделай всё, чтобы он сломался. Впервые искренне хочется, чтобы собственный убежденный в чем-то брат сломался. — Вернитесь на исходную позицию, пилот Чон. Вас ждет еще один кандидат, и, если вы не хотите выговора, вам лучше сделать это сейчас же, — ледяной голос Намджуна отрезвляет Тэхёна. Он еще секунду смотрит на поднимающиеся из-за тяжелого дыхания голые плечи Чонгука, следит за пляшущими в глазах брата бесами, и сдается он, а не Намджун. Тэхён отпускает из груди скопившуюся тяжесть и ожидание гадким выдохом, полустоном отчаяния, и, наконец, признает. Никакого шанса у них не было, нет и не будет. Намджун уже всё решил, бесповоротно и твердо, десятки раз объяснил почему, и, наверное, он прав. Ноги сами отводят от беды, они несут к выходу. Тэхён не чувствует ничего, кроме безобразного опустошения. Кажется, что мир рухнул, не успев родиться. — Два кандидата, — голос Чонгука. Что? Намджун тут же вопросительно выгибает густую бровь, глаза Джина, молчаливо наблюдавшего до этого за пререканиями двух альф, распахиваются до размеров, занимающих половину его милого личика. Тэхён слышит, как собственное сердце заходится в сумасшедшем ритме. Кажется, за ним ведется погоня, и он пытается скрыться, уберечь себя от боли, но всё тщетно, потому что снова она, снова это чувство неоправданной, глупой, детской надежды, которая все почему-то никак не сдастся и не капитулирует. — Ким Тэхён тоже заявлен в списке, — собственное имя еще никогда не звучало так громко и четко, так оглушающе больно и приятно одновременно. — Но, как видите, в строю он отсутствует, — Намджун закусывает изнутри щеку, четко ощущая, как греющее всегда душу чувство контроля ускользает, как ускользает меж пальцев мягкий китайский шелк. Оно оставляет после себя только пустое сожаление и неуловимую памятью мягкость на пальцах. — Тэхён здесь, — шепчет где-то под боком Джин, еще больше раздражая, и Намджун почти закатывает глаза, задумчиво нахмурившись, и ищет свирепым взглядом в толпе Тэхена. К сожалению, находит. Кудрявая макушка тут же поворачивается в направлении ринга, и Тэхён начинает продвигаться сквозь заткнувшую рты толпу надоедливых солдат. Какого черта они здесь делают? Сейчас раздражает каждая мешающая на пути незначительная деталь. Кажется, Тэхён слышит где-то в лесу птиц, поющих о начале весны, весны в его жизни. Вот он, тот самый шанс, тот самый момент, когда можно продемонстрировать свою силу. А ее сейчас, хоть отбавляй. Плещет через край. — Я здесь, маршал, — выходит в центр зала Тэхён, слезно прося брата, уже слышит очередной отказ в мыслях, уже ожидает серьезного разговора сегодняшним вечером о том, что омегам не место в егерях, тем более Тэхёну, что это опасно для него, и совершенно не важно, что Пак Чимин — омега, и он несколько лет подряд успешно ведет бои с монстрами. — Нет, — коротко отвечает маршал. — Два раунда, одна попытка, — в разговор, наконец, вступает Джин. — Не четыре, два. Пусть он хотя бы попытается, — и Намджун встречает его добрый и задушенный взгляд на свих губах, и он поднимается к его газам, наклоняет голову в сторону, едва заметно расплываясь в улыбке, такой по-детски наивной и абсолютно застенчивой. — Нет, — менее твердо. И в голове его жуткий детский крик. — Намджун-а-а, мне больно — душераздирающий плач. — Мне так больно. Почему мне так больно? Он поклялся, что Тэхёну больше никогда не будет больно, но, кажется, защищал его слишком долго, слишком самозабвенно. Осознание, чувство предательства, не кем-то, не кого-то, а самого себя и своих принципов. Намджун зажмуривает до боли глаза, в последний раз примеряя мысленно на языке это короткое, тошнотворное слово из двух букв. — Да, — и непонятное облегчение окутывает всё тело. Тэхён тут же изумленно подскакивает и сталкивается с таким же изумленным взглядом Чонгука, стоящим всего в паре метров от него и переживающим те же самые эмоции, что и сам Тэхён. — Две партии, — в голове оставляет «просто взглянуть одним глазком, просто узнать, что бывает в таких случаях». — Имейте ввиду, пилот Чон, право остановить бой в любой его момент всё еще за мной, — предупреждающим опасным тоном, каким-то даже непривычно отцовским, что на секунду смущает Чонгука. А после радость за то, что выстоял, берет свое. Тэхён нетерпеливо несется к краю квадратного зала, скидывает с ног ботинки и носки, чувствуя охлаждающее соприкосновение стопы с полом, на ходу разминает суставы и разогревает мышцы. Легкая темно-синяя хлопковая рубашка летит к аккуратно сложенным берцам, счищая пыль с их носов. Сейчас Тэхён любит жизнь чуточку больше, чем обычно. Но в другую секунду сковывающий страх парализует всё тело. Улыбка спадает с лица, оставляет только непонятный оскал, и бурчащие что-то друг другу люди вокруг пугают тем, с каким подозрением смотрят в спину Тэхёна. Леденящая кожа настила зала льнет к стопе и заставляет стоять на месте еще секунд десять, делая вид, что на самом деле здесь и сейчас ведется активная разминка, и ни в коем случае не борьба с собственной трусостью. И одно предложение только проносится с невероятной скоростью в голове: чтобы бороться с Чонгуком, его нужно будет касаться, а это… Это запретная зона. Тэхён не выдержит этих рук. Не выдержит его, имеющего возможность коснуться любой части его тела в любую секунду. На законных правах, полностью держа власть над тем, что творит. И… Какое к черту сомнение? Тэхён почти пилот, и, если повезет, Чонгук окажется в его мыслях и так узнает обо всем из воспоминаний, и эта перспектива пугает еще больше, но сейчас нужно взять себя в руки и обернуться, принять твердое решение выстоять несмотря ни на что. Чонгук наблюдает за тем, как Тэхён коротко растягивается, растирает мышцы и готовится. Абсолютно точно готовится к победе. И это не пугает, это кажется чем-то приносящим запредельное удовольствие и азарт. Позволить ему победить, дать этой великолепной улыбке осветить его лицо и слышать биение его сердца, ощущая его каждой клеткой своего тела, разделить это счастье вместе с ним. Это не слабость. Чонгук чувствует легкую нервозность, старается успокоиться, но обтянутые загорелой кожей бицепсы не дают сделать этого, и весь самоконтроль летит в одно место, потому что сквозь облепившую ткань майки можно разглядеть каждую мышцу на его спине, каждую выемку и представить, какого это, пальцем поддеть лямку и стянуть ее ниже, коснуться подушечками пальцев плеча и почувствовать его тепло. Чонгук его сейчас почувствует. Почувствует силу его удара, его целиком. И предвкушение невероятное. Доводит до дрожи. — Думаю, нам это не понадобится, — с легкой дьявольской улыбкой произносит в ответ Чонгук. Терпи, Намджун, терпи, даже несмотря на то, что хочется сорвать кожу с его тела и запихнуть ее, кровоточащую, в рот, который, видимо, совершенно не контролирует, что и кому произносит. Терпи, сжав кулаки и зубы, от чего на скулах уже напряженные желваки. Тэхён, наконец, разворачивается. Не поднимая головы, инстинктивно становится напротив Чонгука, в последний раз выгибая ступню так, чтобы позволить мышцам максимально растянуться. Ожидание, приятное томление перед этим, тем самым боем, который предвкушали так долго. — Поддаваться не буду, — самодовольно с усмешкой произносит Чонгук. Тэхён только многозначительно хмыкает в ответ. — И не надо, ты окажешься на лопатках через минуту, — ведется на провокацию, но как без этого. Настроение подозрительно высоко взлетает от этих всех раззадоривающих азарт фраз. — Минута? Это слишком долго, постарайся получше. — Приготовиться, — встревает Джин, прекращая разговор этих двоих. Они встают в защитную стойку, и Тэхён, наконец, поднимает отрешенный взгляд на Чонгука, заметив на лице того привычную серьезность. — Начали, — Джин опускает ладонь на прижатый к груди планшет и поджимает пальцы от страха. Неизвестность всегда казалась ему чем-то слишком опасным, а исход этого боя — загадка. Тайна, покрытая мраком. Тэхён настороженно начинает двигаться по кругу, в любой момент ожидая дать отпор удару Чонгука. Но тот почему-то не торопится нападать. Они пристально изучают, сканируют поведение друг друга, и каждый ждет того, кто начнет первым, кто сломается раньше и превратится в прах от одного только касания. Они это чувствуют, на уровне подсознания опасаются этого самого соприкосновения — потому что это что-то большее, чем бой. Это диалог их истерзанных душ. Тэхён резко делает выпад вперед, намереваясь прописать на икре левой ноги Чонгука след от собственной стопы, наклоняется неудачно высоко. Чонгук, схватив его ногу поперек бедра, ожидает, что омега не будет действовать дальше и рухнет на землю, облегчив задачу. Но тот загадочным, невообразимым и неподвластным гравитации способом выкручивает ногу так, что рука Чонгука становится точкой опоры, и Тэхён бьет другой ногой прямо в плечо, на секунду оказываясь в воздухе всеми частями своего тела. Он слышит сухой треск костей и вымученный стон, кажется, выбившийся из груди Чонгука в момент тяжелого удара. Тут же приземляется обеими ногами на землю, хоть и не так устойчиво, как ожидалось. Чонгук, не успев отразить удар, летит в сторону, хватая неудачно оказавшуюся на уровне шеи кисть Тэхёна, заламывает её и заставляет того развернуться к нему спиной, подойти ближе той дистанции, которую оба бы могли выдержать. На секунду Тэхён чувствует, как земля снова ускользает из-под ног. В момент, когда его шеи касается другая рука Чонгука, и на губах расцветает непонятная улыбка. Но это лишь иллюзия. «Ты пытаешься меня душить?» Мысленно удивляется, чувствуя давление на горло и полную парализацию рук. Невозможность повернуть ситуацию в свою пользу. Томное дыхание и чужие губы почти касаются мочки уха. Тэхён точно слышит его надменную улыбку в этих словах: — Один-ноль, — а после все остальное и не важно. — Не разочаруй меня. Он отпускает его, Джин дает команду начинать новый раунд, и, словно в лучших традициях экшн-боевиков, Тэхён, не раздумывая, кидается в бой. Ниоткуда взявшаяся злость слепит, и лицо Чонгука выглядит как раздражающая красная тряпка. Для Чонгука такая ежесекундная атака становится неожиданностью, и он чувствует прилетевший в грудь удар, снова пытается ухватиться поперек очередной части тела Тэхёна. Останавливает занесенный в сторону лица кулак и медлит только секунду, засмотревшись в пронзительные глаза, Тэхён берет всю инициативу на себя. — У тебя тяжелая рука, — удивленно шипит альфа, а Тэхён проницательно смотрит ему прямо в глаза, непроизвольно смещает взгляд на сухие потрескавшиеся губы и, кажется, тонет. Он освобождается из захвата слишком легко, а Чонгук и не держит, словно забывает, что дал обещание не поддаваться. Тэхён же в ответ пышет гневом и на секунду тормозит, пытаясь понять, откуда такая отстраненность и окаменение в Чонгуке. Он смотрит куда-то сквозь него немного потерянно, а после возвращается в реальность, и Тэхён принимает это за сигнал к действию. Омега делает едва заметный прыжок, непроизвольный больше, чем запланированный, после чего совсем не грациозно влетает в Чонгука толчком в живот, чувствуя сопротивление каменного пресса, и даже удивляясь собственной промелькнувшей среди мыслей идее, что хочется коснуться его совсем не прямым ударом, а аккуратно и нежно расчертить пальцами каждый кубик и каждый выглядывающий из-под майки шрам. И Тэхён понимает, что это за чувство. Внутренности скручивает. Он ждет, что сейчас повалит Чонгука одним ловким движением на пол, но тот хитро отворачивается, позволяя Тэхёну оказаться чуть ниже и все же подцепить себя под коленом. Он роняет его тяжелым грузом, подтягивая схваченную лодыжку и выгибая чужое колено в неестественном положении. — Контроль, — где-то наяву голос Намджуна звучным китайским бьет под дых. Кажется, звук шлепка влажной спины о кожаный пол оглушает на секунду, и взъерошенный Тэхён, не ожидавший такого от самого себя, шокировано следит за тем, как Чонгук стряхивает боль с век частым морганием. И Тэхён осознает, что в этой партии он победил, потому что Чонгук, кажется, бьет по полу ладонью. — Один — один, — выдыхает Тэхён, медленно доходя до ясного факта — ничья. — Отпусти, ты сейчас сломаешь мне ногу, — шипит Чонгук, и Тэхён тут же отпрыгивает на несколько сантиметров, виновато следя за тем, как тяжело Чонгук пытается подняться с пола. И, вроде бы, бой закончен, но неожиданно голос Намджуна возвращает в реальность. — Еще раунд. Чонгук и Тэхён одновременно озадаченно поворачивают головы, проверяя, не послышалось ли им. Не послышалось, и вцепившемуся неосознанно в края планшета Джину тоже. Намджун действительно позволил закончить им достойно. Тэхён тут же подскакивает, позволяя возвышающемуся над ним Чонгуку снова, как тогда, наблюдать за его естественно сияющей от пота шеей. — Сосредоточься, — дает совет Чонгук. — Думаю, это к тебе больше относится, — улыбается обворожительно Тэхён, пытается отдышаться от прошлой попытки и невольно понимает — это возможность победить самого Чон Чонгука. — Начинайте, — внезапно для самого себя произносит маршал и вдумчиво следит за движениями Тэхёна. Их бой и боем назвать нельзя — диалог, тест на совместимость, и никаких гороскопов не нужно, всё на ладони, действительно. И эта мысль слишком пугающая, опасная и запретная. Намджун неосознанно ревнует, запрещает себе хотя бы помыслить о том, что Тэхён и правда подходит Чонгуку идеально. Их танец, в который они по его же команде вступают, то, как Тэхён снова глупо и неопытно делает несколько ударов, и Чонгук уворачивается от них, наконец, нанося ответные, и то, какая между ними страсть. То, как аккуратно Чонгук бьет Тэхёна по бокам и бедрам, чтобы не причинить сильную боль, при этом перехватывая их жестко и впиваясь, чтобы удержать, не дать ему ускользнуть, пугает. Не потому, что, тот боится проигрыша. Он просто хочет его ближе, не хочет позволять ему смотреть на что-либо, кроме его глаз. Не будь здесь еще кучи абсолютно ненужного народа, Чонгук бы повалил Тэхёна своей нежностью, и Тэхён бы ответил ему тем же. Намджуну больно, неприятно признавать то, что, кажется, единственный проигравший здесь — это он. Он и не признает, ни в коем случае. Тэхён делает очередной шаг альфе навстречу, сплетая руки в только им двоим доступной симфонии. Хлопки, удары, шлепки и выдохи — всё глушит невозможная пустота, образовывающаяся в сердце. Остановись они сейчас — зияющая дыра в груди, которая ни за что и никогда не затянется, будет ныть до скончания дней. Они чувствуют это, всем своим телом, и Тэхён падает на спину, видит свое отражение в его глазах, с улыбкой делает кувырок, берет в захват чонгукову шею, тянет наверх, обвивая его талию бедрами, чувствует его блуждающие в попытке отбиться пальцы на своем теле, душит в ответ на то, как душил его Чонгук, прижимаясь щекой к колючим волосам на висках. И дышит так жадно, пытается вдохнуть как можно глубже его запах. Они давно уже здесь задохнулись друг другом. Они мертвы, а всё вокруг — интерьер их личного ада, в котором злой брат, куча предрассудков и прочей бесполезной белиберды стоит на пути к счастью. — Хватит, — слышит Тэхён, но не в силах остановиться. Локти чуть расслабляются, но руки Чонгука почему-то поднимаются выше по напряженным бедрам, хватаются за обтягивающую ноги ткань брюк, и на секунду они оба замирают, потому что это «хватит» не было произнесено ни одним из них. — Я увидел достаточно, — вновь тормозит их Намджун, но ни Тэхён, ни Чонгук не чувствуют облегчения или радости. Наоборот, неприятное чувство в желудке, тянущее и приносящее боль, будто в этих словах нет одобрения, и сейчас маршал скажет что-то страшное. Момент, когда есть возможность хвататься друг за друга, как за последний рубеж, должен длиться вечно для них. Этот запах, эта свежесть должна вечно сочится между ними, должна вечно дурманить всех вокруг сумасшествием. И впервые в ноздри Чонгука попадает не неуловимый намек, а чистое, нескрываемое ничем удовольствие. Их ароматы похожи, но в Тэхёновом цветочные ноты преобладают, и это, кажется, японская вишня. Целый весенний, только еще просыпающийся и расцветающий лес. Сакура, за которой он наблюдал каждую весну на Тэпхедоме, ее дурманящее благоухание. Зеленые сочные листья. Сотни распустившихся бутонов, вокруг которых кружат шмели. Где-то там слышится звук журчащего кристально чистого ручья, и запах деревянного выкрашенного в алый цвет мостика отзывается легким оттенком. Сложенные аккуратно в традиционном орнаменте точеные камни. Нежнейший розовый сад с мягкой травой, которая скользит сквозь пальцы, покрывая босые ноги влажностью росы. Этот букет ароматов оседает в легких, превращаясь в один, наполненный всем единожды. И это рядом не стоит с тем, как мучительно Тэхён дышит ему в затылок. Он ощущает, что его аромат оформляется в сознании Чонгука, и кричит, воет о том самом, что давно уже известно. Теперь ясно, откуда эта тяга, ясно, откуда ощущение, что они знают друг друга тысячу лет. Но их нагло прерывают. Тэхён мягко расслабляется, выпуская Чонгука их хватки, и тот недовольно отпускает его в ответ, в мыслях точно ненавидя каждую секунду без его этих странных объятий и этого приторно приятного запаха. Намджун дает этим двоим оправиться, подняться и с неловким румянцем на щеках замереть рядом с друг другом. Вы только взгляните на них. У одного кучерявая копна волос прикрывает стыд в глазах, весь взъерошенный, жмется к альфе, как к спасательному кругу, а Чонгук закусывает нетерпеливо красную нижнюю губу и жмет пальцы в кулаки. Заметив на себе напряженный взгляд пристально наблюдавшего за ними Намджуна, Тэхён, как ошпаренный, отстраняется от Чонгука чуть ли не на метр, пытаясь привести свое дыхание в нормальный ритм, а сердце замедлить хотя бы до восьмидесяти ударов в минуту не удается, оно все так же вырывается из груди. — Здесь всё понятно, — начинает говорить Чонгук, размахивая произвольно руками. — Он мой второй пилот, — указывает он на Тэхёна пальцем, и тот тут же возвращается в реальность, заламывает удивленно брови и мечется между буравящим в Чонгуке взглядом дыру Намджуном и собственным недоверием к происходящему. Голоса снова затихают, и все с надеждой в глазах ожидают решения маршала, его окончательного слова, но тот будто и не слышит заключений Чонгука. — Тэхён, вы свободны, отдыхайте, — непонимание, неприятие, повторяющийся бесконечно вопрос, что в мыслях. — Вторым пилотом Фолгора становится кандидат номер восемь, всем спасибо, — Намджун коротко кивает и, бросив быстрый взгляд в сторону остолбеневшего Джина, утирая тому нос коротким презрительным жестом, указывает на радующегося в стороне бету. Маршал делает шаг в сторону выхода. — Что он сказал? — произносит себе Тэхён, при этом обращаясь к Чонгуку всем своим отчаянием, всей своей вывернутой душой. Для чего нужна была эта игра? Для чего нужно было давать надежу? Чтобы потом снова поступить так низко, так мерзко? Слишком жестко по отношению к родному брату, маршал Ким Намджун, не находите? — Это абсурд, — отвечает своим собственным блуждающим вдали мыслям Чонгук, растерянно следит за удаляющейся спиной Намджуна. Он даже не дал возможности показать себя последнему кандидату, и готовящийся минуту назад альфа с глупым выражением лица наблюдает за тем, как догорает Тэхён, как он осыпается прямо здесь, на виду у всех. Как же они теперь будут со всем этим жить, как справляться с тем, что натворил брат? Что натворили они все? Время не повернуть вспять, и Чонгука не вернуть назад туда, откуда он вернулся. И из Тэхёна не вырезать этот бесконечный кошмар. Та самая дыра в груди становится необъятных размеров и затягивает в себя все чувства, все слабо возникающие реакции. — Маршал, — громкий голос Чонгука. Намджун и не намерен тормозить. Он в своих решениях непоколебим. — Маршал! — громче кричит Чонгук и, наплевав на то, что босой, потный и запыхавшийся, срывается за ним. Тэхён слепо разворачивается и движется несгибающимися ногами к своей обуви. С трудом трясущимися то ли от мышечной усталости, то ли от потрясения пальцами пытается завязать шнурки. Наплевав на это в первую же попытку, он тянет к груди тонкую рубаху, прикрывая эту будто видимую всем дыру, этот позор. А они все жадно смотрят, и грубый голос Чонгука слышится где-то за ними. Он кричит бесконечно звание Намджуна, делает только хуже. — Намджуна-а, мне больно. Мне так больно. Почему мне так больно?