Разлом

1

Красные стены с рельефными узорами темно-коричневых китайских драконов и слишком большое количество золота — то, что видит Ким Намджун первым, когда его заводят не под руки лишь из-за уважения два амбала-альфы с азиатским разрезом глаз. Помещение просторное, с мрачным остатком света от нескольких мелких ламп от полотен, с крупным столом посередине, на поверхности которого отсвечивает глянцем стекло. Под ним восточные картины, рисунки, изображающие тончайшие ветви извилистых деревьев, горы на бледно-зеленом выцветшем фоне. Что-то похожее на огромный гобелен древнейших имперских мастеров, но, однако, подойдя поближе и становясь в метре от резной спинки золотистого стула, он видит, что рисунок все же выполнен на бумаге, запечатанной под покрытием. Это немного дешевит столь вычурную композицию дизайна. — Маршал, — он слышит в чужом голосе улыбку и растянутые гласные, смакование удовольствия от встречи на языке. — Рад вас видеть. Как вам апартаменты? — но у Намджуна этот тон совсем не вызывает отвращения или даже привычной подозрительности. Наоборот, кажется вполне уместным. — Господин Чонин, — смотрит одобрительно на молодого альфу ниже себя ростом где-то на пару дюймов, но лишь немного по общественному статусу. Финансово и во власти, он знает, этот молодой человек гораздо выше него самого. Иначе бы маршал здесь не был гостем. — Рад встрече, благодарю, апартаменты впечатляют, — отпускает немногословно. Намджун одаривает его кроткой улыбкой благодарности, получая такую же взамен, когда Чонин подходит к нему и делает низкий поклон, как признак уважения и признательности. Намджун жмет его благородно вытянутую руку своими двумя и разгибается в спине, бросая взгляд на еще трех мужчин по ту сторону широкого, разделяющего их метрами дистанции стола. — Мои коллеги, — по помещению разражается громкий скрежет отодвигающихся стульев, один за другим мужчины разного роста и телосложения поднимаются и выходят к Намджуну, чтобы так же почтительно поприветствовать. — Господин Шидоши Танака, наш японский друг и соратник, — Чонин не произносит слово вынужденный, не в том положении и не в той ситуации. Мужчина подобной им восточной внешности, ростом лишь немного уступающий Намджуну, с жирно блестящими пересаженными в ровный ряд прекрасно уложенными гелем волосами, статусный, в костюме с галстуком принта мелкий турецкий огурец, кланяется, на родном языке приветствует господина маршала. — Наш гость с южной Сицилии Винсенсе Кастилье. О нем вы знаете, — Намджун кивает и с натянутым оскалом приветствует того рукопожатием. Его сальная холеная морда Намджуну знакома, приходилось сталкиваться раньше. — Как поживает наш малыш? — его улыбка белоснежная и слова с запахом терпкого алкоголя и дорогого табака. Спасибо, что хотя бы не с запахом базилика, который он так упорно глушит за ужином. Даже спустя пару лет ничего не изменилось. Возможно, Винсенсе немного потерял в весе, но его крысиные темные глазки и пухлое лицо с двумя подбородками не поменяются никогда. — Фолгор готовится вступить в ближайший бой, все ещё один из лучших, — отвечает коротко маршал, льстит нагло. — Ничего удивительного, ведь он родом из Италии, — Винсенсе самодовольно щурится, и его клоунская широкая улыбка выглядит жутко несуразно на его жирном бугристом лице. Чонин поступает благоразумно, встревая в их разговор. — И Сергей Гаврилов, — возможно, немного коротко и оскорбительно по сравнению с представлением остальных звучит на первый взгляд. — Сергей наш надежный партнер, — Кай поджимает губы, пальцы сцепляя за спиной нервно в замок. Русский мужчина со свойственной им национальной холодностью и отстраненностью во взгляде пожимает руку маршалу. Его пальцы такие же ледяные, как его почти стеклянные глаза. Сергей первым возвращается на свое место, принимает подаваемую ему сигару, и Намджун лишь на несколько секунд застревает взглядом на его образе. Каштановые волосы длиннее среднего сзади собраны в миниатюрный хвостик, двухдневная жесткая щетина, которую он мягким движением почесывает на выдохе густого дыма, шершавый тихий звук от трения жестких волосков и кожи Намджун ощущает своим обостренным слухом. Тело у него крупное, рост внушительный и глаза особенно голубые, даже со странной тусклой белизной, совсем не сочетаются с темными волосами и грузным пугающим образом. Они какие-то по-русски печальные, отчасти даже добрые. Как говорится, грустный русский взгляд ним с чем не спутаешь. Так вот, это именно он. — Рад знакомству, Сергей, — Намджун совсем случайно и неловко коверкает его имя из-за особенностей двух родных восточных языков, но русский мужчина на это реагирует только доброй усмешкой. — Взаимно, маршал, — грубый низкий голос сквозь незаметную улыбку. Сергей отстраненно усаживается в мягком кресле, расставляя руки по подлокотникам, на его лице появляется легкая ухмылка психологического превосходства после неловко произнесенного маршалом имени, но он, честно сказать, совсем не злится. Намджун чувствует укол вины и неосознанный стыд, просто потому, что его дикция не позволяет ему красиво и звучно произносить твердые русские имена. Сергей же кажется совсем безразличным, характером намного тверже, чем его родной язык, и даже чем сам маршал. Но на выручку приходит Кай. — Что ж, пожалуй, приступим, — беседа резко обретает более светский окрас, и Намджун заметно чувствует себя чуточку увереннее, он ждет, когда свет потухнет, оставив из точек преткновения для взгляда только несколько исписанных прямоугольными узорами стен с подсветкой за мутным бежевым полотном и дымящуюся меж пальцев Гаврилова сигару. Винсенсе, впрочем, не отстает, держится рядом с лидером русской мафии и местом, и положением тела, и даже взглядом. Видимо, эти двое общались до. Кай садится самым последним в центр, между русским и японцем, своеобразный красный коммунистический мост между континентом и государством-островом в Тихом океане. Если Гонконг, конечно, в данном случае все еще можно считать Китаем. — Что заставило вас, маршал, собрать нас всех тут? — Шидоши берет вежливую инициативу на себя начать обсуждение темы встречи. По центру стола неожиданно для всех появляется модель Разлома и уже изученные Намджуном изображения необходимой боеголовки. — Двадцать мегатонн в тротиловом эквиваленте, всего лишь девять метров в длину. Не самый худший вариант для Земли, но достаточно плохой для Разлома, — два предложения вмещающих в себя полностью идею маршала и смысл их встречи. Сергей шумно усмехается, когда слышит про мегатонны и девять метров. — Хм, — подает голос Винсенсе. — Вам нужна бомба, — озвучивает общее понимание сицилиец и делает задумчивый вздох, после чего тянет пальцы к сухой загорелой коже, к губам и окрашивает кончик тлеющей сигары в алое мелкое пламя. — От вас мне нужна защита, — Намджун общается конкретно к Кастилье, складывает руки на столе, смотря на своих коллег по правую руку. Те поочередно поднимают на него глаза, свои пожирающие, заинтересованные, недоверчивые взгляды. — И, конечно же, бомба тоже. Танака по-японски нечитаем, Чонин же слегка улыбается краем рта в своем обычном состоянии и отвлекается на схему трубки между двумя измерениями, ему очень хорошо знакомую. — Защита от чего же вам нужна? — спрашивает он с каким-то незримым намеком. — Защита от международного ядерного комитета, — кивая, заключает Намджун. После его слов следует долгая пауза, за время которой один только Винсенсе издает шум — его голодные глотки алкоголя можно услышать за километр. И всё-таки, даже утонченная бабочка и черный выглаженный стрелками костюм не затмевают мерзкого ощущения присутствия чего-то липкого и неприятного. Кастилье в ассоциативном ряду выстраивается в один ряд с жирным скользким майским жуком. Жуком, на досуге приторговывающим людьми. — Международный ядерный комитет дал ясно понять еще пять лет назад, что использование ядерного оружия в войне с кайдзю бесполезно. Это запрещено законодательно, — Шидоши быстро проговаривает, избегая прямого контакта глаз с естеством и объективно читающимися эмоциями маршала. Но его проницательность кажется чем-то опасным, и Чонин, добрый воин, вносит ясность в их туманные отношения. — Не самый лучший способ отказа — прикрываться законом, особенно в вашем случае, господин Танака, — Кай осаждает его, ерзая на стуле. Он думает о чем-то с особым усердием, Намджун видит это по его лицу — напряжение в скулах и поджатых пухлых губах. Он прикусывает одну из них, ту, что нижняя, после чего облизывает кончиком языка, увлажняет потрескавшуюся от ветра и постоянного смачивания слюной. И, предсказуемо, следуя примеру потягивающего виски итальянца берет в ладонь граненый хрусталем стакан. — Деятельность якудза напрямую связана с законом, Кай. — Убийства не связаны с законом, даже если вы якудза, — лицо с ухмылкой и быстрый взгляд на маршала, глаза в глаза. Со стороны можно подумать, что между ними есть что-то больше, чем партнерство, но эти стрелы совсем без какого-либо яда подтекста. Они просто есть, иначе говоря, Чонин и Намджун на одной волне. — Так что убийство кровожадных до наших жизней монстров вполне допустимо, хоть и не самым гуманным способом, — Намджун взглядом благодарит Чонина за незримую поддержку. — Так как вы собираетесь провернуть это? — Кастилье тушит сожженную наполовину сигару, бросая ее остаток в пепельницу, и послушный мальчик тут же подбегает, меняя опустевший стакан наполовину полным и забирая с собой пахнущий терпкий пепел. Намджун делает глубокий вдох — рассказ не из коротких, со всеми интересующими Кастилье и Танаку вопросами занимает около пятнадцати минут. Подробный план, выведенный на голограмме сопутствует изложению, и, вроде бы, никаких проблем возникнуть не должно. Однако, Сергей, главная переменная их простого равенства, молчаливо сканирует движения, мимику, план Намджуна и его поведение. Из всех присутствующих здесь только Ким чувствует прожигающее недоверие в его пристальном внимании, ощущает, что, кажется, главный компонент их задачи по уничтожению Разлома в шаге от того, чтобы отказать в помощи. Равенство, на самом деле, простое: русская бомба плюс итальяно-американская защита в международном ядерном комитете плюс японское документальное позволение на использование оружия в территориальных водах плюс, конечно же, мощь и сила егерей маршала и пилотов Тэпхедома приравниваются к победе в войне и закрытому навсегда Разлому. — Звучит слишком просто, — неожиданно вставляет хриплым голосом Сергей. — Я не привык ввязываться в то, в чем я не уверен на все сто. — Согласен с Сергеем, — кивает японец. — Как вы знаете, у нашего государства история с ядерным оружием трагичная. Не хотелось бы повторять опыт Хиросимы и Нагасаки, вновь решать проблемы, которых и без того достаточно в сложившейся ситуации. — Прошу прощения, — Намджун становится более активным. Ему обязательно нужно доказать, что план самый удачный из всех, которые возможно было изобрести. К тому же, он откровенно единственный. — Но высота ядерного гриба составит менее ста метров, учитывая то, что бомба будет погружена в Разлом на достаточно внушительную глубину. А также ударная волна — самое серьезное из всех последствий — по нашим расчетам не достигнет берегов Японии. Воронка, вероятно, не образуется совсем. Вы можете увидеть координаты Разлома на изображении. Это ровно пересечение Филиппинского моря и Северного Тихого океана. На экране между рельефными голограммами длинное числовое значение. Все сразу же обращают на него внимание.

26°30'38.5"N 142°53'25.1"E

— Отчасти, атака на Разлом безопасна для людей, — Намджун следит за изменившимися выражениями лиц мужчин, пытается проанализировать их отношение к сказанному. Однако ничего хорошего он в них не видит. — В чем наш интерес? — неожиданно для всех громко произносит Кай. Намджун ощущает его слова как удар под дых оттуда, откуда не ждал совсем. Вероятно, таким образом Чонин пытается раскрутить диалог на более неформальное обсуждение. Он ведь знает, какие красивые слова маршал умеет говорить, он ведь знает о его даре убеждения. Намджун чувствует легкую заминку и улавливает скудное наличие полуулыбки на губах своего друга, и сразу же понимает, что от него требуют. Кажется, пришло время включать свою геройскую, эпичную часть личности. — Никакого интереса. Только спасение всего человечества, — он разводит руками, сдержанно покачивая головой, решает убить одним ударом любые сомнения. Кто не растает от одного только тешащего жалкое самолюбие простых мафиози статуса «спасителя человечества», кто не захочет добыть таким образом достаточный вес авторитета в глазах всего мира. Кто не захочет, чтобы после начала Новой Эры, люди не говорили о том, что в момент, когда правительства и государства были нужны им больше всего, те отказали, и на помощь пришла преступность. — Люди устали ждать действий со стороны правителей, устали проглатывать и надеяться, что когда-то появится волшебник, способный спасти их всех, супергерой старых фильмов, — произносит медленно, размеренно, вкладывая каждое слово лакомым кусочком в эго представителей разных народов и культур, но таких похожих между собой одной простой целью. — Они дождались своих героев. Они молились о Вас, о нас, о спасении, и, наконец, у нас есть то, что даст им всем свободу от гнета, что позволит им снова, не боясь быть раздавленными, выходить из дома, не пугаться и не поджиматься в страхе от каждого грохота. Они устали. А у нас есть все силы на то, чтобы возродить давно потерянное. Намджун садится расслабленно в кресле, спиной соприкасаясь полностью с мягкой обивкой. Он дышит спертым напряжением воздухом в надежде услышать согласие хотя бы от одного из них. — Красиво звучите, маршал, — Сергей грузно притягивается к краю стола, ладони складывает перед собой, стуча короткими ноготками по поверхности. Тусклое зажженное освещение лампы в центре озаряет его бледно-голубые опущенные глаза. Его взгляд кажется непробиваемым. — Как и всегда, в целом, не теряете марку, — выдыхает чуть тише. — Повторяю, я не привык ввязываться в то, в чем не уверен на все сто, — грудной хриплый голос как рык настоящего сибирского медведя — в голове маршала красным хороводом выстраиваются все страхи и стереотипы. — К тому же, в случае неудачи все обвинения, как и всегда, падут на нашу страну. Мой бизнес финансируется государством, я не буду рисковать насиженным местом из-за ваших поэтичных речей, — он разговаривает спокойно, такой же умеренной жестикуляцией подтверждает свои слова, только в маршале это равновесие расцветает скованностью. Он снова чувствует себя ничтожно крохотным под словом этого человека, будто он своим тяжелым каблуком огромного ботинка прижимает горло к асфальту и давит сильнее, отпускать не собирается. В Сергее слишком много харизмы, силы и авторитета. — Мы готовы оказать содействие, — неожиданно встревает Винсенсе. Он не улыбается, он хмурится, задумавшись о словах Сергея. — Пора заканчивать весь этот спектакль с кайдзю, — Сергей только ухмыляется. — Советую и вам, Сергей, пересмотреть свое решение. — В любом случае, финальное обсуждение с последующим заключением договора состоится после субботнего приема. Слышал, что вы пожаловали к нам не один, маршал, — заключает Кай и демонстративно с грохотом поднимается со стула, отодвигает тот за спину. Винсенсе, Сергей и Шидоши переглядываются подозрительным взглядом. Очередные намеки, понятные одному только Чонину. — Буду рад, если в этот раз вы посетите нас, используя «+1» в вашем пригласительном, — он игривой улыбкой сопровождает скомканные движения Намджуна в попытке пожать подошедшим к нему коллегам руку. Он учтиво кланяется каждому и следит за тем, как трое мужчин под полной охраной тех самых альф-амбалов покидают зал переговоров. Как-то странно быстро Чонин закончил разговор, как-то подозрительно упомянул о присутствии Джина, о котором никто и знать не должен был, и в целом его поведение странно. — Я понимаю, о чем вы думаете, маршал, — Чонин дожидается, когда в помещении снова воцарится расслабленная отсутствием напряженных мужчин атмосфера, и медленными шагами подходит к маршалу. Они почти вдвоем. Почти — два телохранителя по ту сторону двух дверей, через одну из которых маршал уже грезит покинуть этот зал и этот особняк. Всё здесь ему не самым приятным образом отзывается в груди. Беспокойно и тревожно сосет под ложечкой. — И о чем же? — лаконично отвечает на утверждение. — Ох, — он делает насмешливый выдох. — Не прикидывайтесь, — уголок его аккуратных губ кривится в полуулыбке, а глаза вдруг становятся совсем другими, бесовскими, опасными, светятся алым драконьим пламенем. Он опускает подбородок и половину его карих глаз прикрывают веки — змеиный прищур, от которого все органы скручивает в воронку. Этот взгляд с себя хочется снять. — Я помогаю вам лишь из чистых намерений, из-за таких же целей, которые преследуете и вы. Мы с вами партнеры, союзники, — он вмиг возвращается в свое прежнее положение — заметно расслабляется, будто наконец срывает маску, Намджуну незнакомую, нечитаемую, неподдающуюся. — Это я понимаю, — Намджун хочет услышать хруст своих пальцев, руки чешутся сделать что-то нервное и выдающее его неустойчивое эмоциональное состояние — стал стар для таких стрессов. — В самом деле, Сергей не такой угрюмый, каким кажется на первый взгляд, — выглядит, будто Кай шутит, но Намджуну совсем не смешно. — К нему нужен подход, — брови воодушевленно приподнимаются домиком, и он хочет что-то сказать, но Намджун неучтиво перебивает. — К чему на приеме присутствие капитана Сокджина? Планы поменялись, его участие в процессе переговоров больше не является необходимостью, — и он не говорит вслух лишь то, что никакого доверия компания добродушных великовозрастных мафиози и их не менее почтительного возраста омег, вкалывающих под кожу миллилитры кислот и силиконов в жалкой попытке гонки за молодостью, не вызывает. Намджун лишь хотел провести с ним время вдали от войны и армии. Только они вдвоем. — Знаете, русские очень поддаются влиянию своих близких. Для них семья — важнее любых принципов, — Намджун вслушивается и всё пытается уловить в словах этого молодого и гордого альфы истину. — У них есть такое изречение: куда шея повернет, туда и посмотрит голова.

2

За Тэхёном дверь снова закрывается громко. Не на замок, но хлопком, от которого он немного вздрагивает. Родные стены их с братом апартаментов встречают холодом. Он надеялся успеть до вылета, будто чувствовал с самого утра, что, наконец, спустя несколько дней избегания им стоит обсудить, стоит обговорить произошедшее. Но он заходит глубже в гостиную и взглядом ловит только пустой диван напротив приоткрытой двери на террасу. Погода всё никак не успокоится, хоть и жарко, душно, но ветер поднимает каждую пылинку с земли на воздух, от чего не задернутая штора свободно колышется. Скорее всего уборщик был здесь, хотел проветрить квартиру. Наизусть зная расписание, выучив за несколько лет одиночества в этом помещении каждую щелку, он способен по запаху высохшей десятилетие назад краски найти путь в свою комнату — обустроенную, комфортную, которую покидать приходилось только для того, чтобы по тайным ходам и коридорам пройти в автомобиль и доехать до частной школы под Сидзуокой. Если подумать — выглядит жестоко и нечеловечно для ребенка, лишившегося родителей, однако, Тэхён привык к запретам, привык к ограничениям. Он, в отличие от Чонгука, хотя бы в свои подростковые годы имел друзей, общался с детьми в школе, ходит на вечеринки и даже пробовал запрещенный алкоголь. Он не тренировался на износ каждый день, и в какой-то промежуток времени, ирония, даже был пухленьким маленьким омегой, невзлюбившим собственное отражение в зеркале. Ведь кто знал, что росток вытянется в удивительный цветок, целое древо, на каждой ветке которого спелый сладкий плод. Кто знал, что всё в нем будет сводиться к Чонгуку, что даже поднимаясь по лестнице в свою комнату, он будет навязчиво представлять, как мог бы показать ему свое самое настоящее укрытие. Правда вина следует по пятам — в каждой двери запах Намдужна, в каждом звуке сказанные гнусные слова, и мальчику бы понять, что брат давно вырос, взрослый, и дела ему нет до подобного. Что обида для него — ничего не значащий задаток эмоции, тут же задавленный жук. Но нет, мальчик настойчиво хочет просить прощения, может, даже снова просить пощады. Для них. Вторая дверь за ним обычно после тихого шипения доводчиков прикрывается щелчком… Должна была прикрыться. Тэхён тут же настороженно поворачивает голову назад, толком не успев разглядеть происходящее, уже знает, где скрыто потаенное оружие — тонкий серебристый перочинный нож без единого зазора и царапины, тянется и рывком выбрасывает руку. Больше от неожиданности чужого присутствия, чем от испуга. — Тише, — спокойно улыбающийся Ыну показывается из коридора и выставляет руки в пораженно принимающем жесте. — От кого защищаешься? — он смеется, а Тэхён, хватаясь ладонью за грудь с бешено скачущим сердцем под ребрами, опускает нож и расслабленно выдыхает. — Напугал, — шипит омега. — Ожидал увидеть кого-то другого? — бета растягивает слова, и в его красивом голосе слышится четкое понимание того, что Тэхён пришел сюда не просто так. — Ну точно не тебя, — Тэхён отшучивается и в это время за глухим смешком, отдышавшись, аккуратно складывает нож у себя за спиной и откладывает незаметно для Ыну его в тихо приоткрытую створку тумбочки. — Немного обидно, — Ыну красиво улыбается и видит копошение за спиной Тэхёна. Мальчик совершает очередную ошибку, возможно, нож ему бы пригодился. — Спустимся поговорить? — в улыбке беты нет никакого зла, и Тэхён выдыхает облегченно из легких весь напряженно заряженный воздух. — Конечно, — он расслабляется окончательно, доверчиво принимая приглашение, идет навстречу. Ыну смотрит с подозрительной задумчивостью своих черничных глаз, но натянутой улыбкой внушает уверенность, и Тэхён молчаливо следует медленным шагом за ним по лестнице, а после и по ровной поверхности теплого паркета к знакомой кухне. Самым настоящим хозяйскими образом Ыну обходит длинную белоснежную столешницу, Тэхёна одним взглядом пригвождает к креслу, и тот, тут же телепатически принимая просьбу сесть, тормозит возле спинки одного из шести стульев. На столе пустой без маршала кухни нет ничего кроме оставшегося неаккуратно ещё неделю назад коричневого пятна от кофе в форме кольца. Особенность немного текущего кофейника, который маршалу не хочется менять — уж очень полюбился. Странно, его должны были вытереть уборщики. Кроме них кому-либо в эту часть корпуса доступ запрещен. Кроме них и Ыну. Тэхён совсем не понимает. Дверь на террасу была открыта, значит здесь кто-то был до его прихода. А пятно так и осталось. Всё происходящее вызывало в нем дикое подозрение — от взгляда Ыну до его странного поведения, его тихие, загадочно крадущиеся шаги и непредсказуемость тех слов, которые он произносит, становясь напротив севшего как провинившийся школьник Тэхёна. — Вы с Чонгуком смотритесь мило, — улыбка на его губах тоже вполне себе мила, но почему-то нервный сигнал мозга заставляет коленку непроизвольно вздрогнуть. Тэхён хихикает в ответ, но внутри поджимается, ему определенно не нравится это место, куда зашел их начавшийся диалог. — Просто хочу сказать это, потому что это правда. — Спасибо, но скажи об этом моему брату, — Тэхён виновато отводит покрасневшие глаза, ему совсем не хочется чувствовать этот горелый запах брата в носу, внезапно очернивший всё вокруг. Он всё еще пытается пристально вглядываться в пустой круг от кружки кофе. Замечает подрагивающие над поверхностью стола пальцы Ыну. Они невесомо отстукивают какой-то волнительный ритм. Молчание накаляется непривычно для них двоих. — Твой брат прав в том, что делает, всегда. И ты взрослый мальчик, должен понимать, что это всё для твоего же блага, — Ыну говорит на выдохе слитным предложением без намека на знаки препинания в интонации. Он резко отстраняется от стола и уходит к наполненному водой графину, берет с подноса прозрачный хрустальный стакан и наполняет его наполовину водой. — Я слышал это уже не раз. Вы все говорите, что это не приведет ни к чему хорошему, и если мотивацию Намджуна я могу понять, то ты какой-то слишком… — омега спокоен в голосе, но его нервозность выдают плотно сплетенные на коленях пальцы в замок. Он расчесывает коротким ноготком кожу на сгибе большого и указательного, а журчание воды, наливаемой в графин, и после осушающего глотка немного разбавляют тишину. Еще ее разбавляют проезжающие под окном машины, шум океана и говор местных солдат — столько разных языков. Тэхён слышит по слову из каждого, который он знает. — У Чонгука очень большая вероятность выпадения в бою, даже несмотря на вашу с ним совместимость, опасно выпускать вас двоих, это может обернуться смертельной трагедией, — Ыну ставит наполненный снова бокал воды перед собой, почти протягивает его Тэхёну, заманчиво, особенно в ситуации, когда горло пересыхает и начинает першить, Тэхёна словно одолевает приступ удушья. Но Ыну останавливается чуть дальше середины стола. Он должен сесть, но не садится, опирается о спинку стула и возвышается. В белоснежном халате, легком темном костюме из брюк и футболки, на переносице очки, ладони плотно обхватывают мягкую поверхность кресла, а на шее, что крайне несвойственно Ыну, отсутствует стетоскоп. Он сегодня слишком похож на альфу. Его внешность всегда была загадкой, на которую невозможно было найти ответ в чертогах разума, только смотреть и удивляться. Тэхёна это снова настораживает. Делать он с этим ничего не собирается, дослушает и уйдет. — Намджун против не только совместного боя. — Он твоя семья, единственный человек, которому ты можешь доверять, а Чонгук однажды предал своего напарника — страх Намджуна полностью оправдан, — в его тоне твердость, напоминающая скрытную пассивную агрессию. — Чем сильнее любовь, тем невыносимее болит разбитое сердце. — И грусть в его голосе граничит с отчаянием — Мы не знаем, что там произошло, никто не знает, — собственные слова о предательстве и «грязном выродке» всплывают в памяти. — Ыну, прости меня, но ты не тот человек, с которым я бы хотел обсуждать свои отношения с братом, тем более не тот человек, с которым бы я хотел обсуждать отношения с Чонгуком. Я бы вообще не хотел говорить об этом, поэтому оставь меня одного, — Тэхён вспоминает, что это он принимает гостя в своем доме, в доме своей семьи, что это он здесь хозяин, что он имеет полное право пресечь подобное поведение, и сила в его душе, вновь воспрянув, заставляет его смело подняться, указать опешившему от такой грубости бете на дверь и выйти из-за стола, чтобы уже вежливо проводить. — Малыш, — Ыну называл его так раньше, когда Тэхён лежал с ангиной, когда Тэхёна тошнило и совсем недавно в первую течку, когда омега не мог дойти даже до умывальника. Он называл его так, когда просил быть спокойным, приставляя к вене иглу, и говорит сейчас, вышвырнутый из зоны ограниченного семейного круга семьи Ким, следуя к входной двери, когда обходит и становится лицом к Тэхёну, преграждая путь. — Мне кажется, что тебе лучше спокойно подумать о моих словах и словах брата, — Ыну снова мило улыбается, натянуто мило, заметно напряженно бегая растерянным взглядом по лицу чувствующего твердую землю под ногами в этом помещении Тэхёна, поглаживающими движениями доктор проходится по плечу Тэхёна, успокаивает отчего-то. — Ты просто немного не в себе. Действительно, побудь один и тебе станет легче смириться с мыслью, что общение с Чонгуком для тебя пагубное, — он слишком крепко сжимает запястье Тэхёна, и это становится тем триггером, который заставляет мальчика сорваться и сделать резкий шаг в сторону. — Отпусти меня, ты странно себя ведешь, — Тэхён успевает только договорить, как его отталкивают грубо в сторону. Он отлетает на пол, едва удерживаясь на ногах оставляет полосу темной резины на паркете. Ожидаемо теряется и не знает, чем и как ответить, вышагивает на несколько метров к Ыну, тяжело поднявшись после удара, когда бросается вперед, видит только скрывающийся низ белого халата, закрытую дверь, в которую тут же впивается, и слышит только щелчок по ту сторону двери. Он снова дергает за ручку, вводит ключ-код на дисплее, но техника словно ополчилась вместе со всем миром — выдает красные огни и неправильно введенный пароль. — Эй! — он в шоке громко ударяет и кричит. Ладонь нещадно ноет от сильного столкновения с металлом. Осознание лишь сейчас начинает набатом кричать о том, что его заперли намеренно, и слова об одиночестве восприняли слишком буквально. С третьего раза неверно введенного пароля оно уже превращается в тотальное понимание, после в испуг, страх, отрицание. Бесшумный ураган мыслей смешивается в демонический коктейль с чувствами, криками и просьбами. — Откройте! — он не злится, чувствует только комок в горле и невыносимую обиду на всё человеческое существо. — Хватит, это несмешно! — громкостью своего грубого внезапно голоса, но по ту сторону никого, полная тишина. За металлической броней меж миром запертого мальчика и целой Вселенной в чужих глазах — никого. Тэхён снова уединен со своим космосом.

3

По его тонкому стану лоснится полупрозрачная вуаль ткани, серебристым водопадом стекает по плечам и на концах сворачивается в облачную пену, чтобы плотные манжеты и бриллиантовые запонки довершали пейзаж. Шелк на его теле смотрится достаточно для того, чтобы один взрослый альфа сошел с ума, рассматривал и чувствовал вкус пикантно приоткрытой на шее кожи. Джин распыляет шиммерные духи прямо на голую грудь и в зеркало трюмо замечает стоящего позади Намджуна. Улыбается ему и отводит смущенный взгляд. — Никогда не видел тебя таким… — шепчет альфа, подходит сзади, руки складывая на тонкой талии. — Видел разным, но таким — никогда, — он носом касается пахнущих цитрусовой сладостью волос на затылке омеги и зарывается чуть глубже. Момент замедляется и в тишине только дыхание двух до смерти влюбленных друг в друга людей. — Мне идет этот блеск? — Джин ставит флакон с пушистой кисточкой на тонкой веревочке и одной рукой касается обвивающей ладони на своем животе. Она так по-хозяйски всеобъемлюще берет его и тянет в пучину чувств, что хочется раствориться здесь и стать этой самой сияющей пылью на дне шарообразной колбы. Он спиной соприкасается с чужой грудью и тем, что ниже, всем корпусом льнет, не думая о том, что наряд может помяться, макияж смазаться, а прическа поломаться. Поломается он сам, если не ощутит на плече его кроткий поцелуй, смесь надежды с поддержкой. — Ты о том, что в глазах? — Намджун говорит тихим рокочущим тоном, проходится от самой шеи, опуская воротник незастегнутой рубашки к плечу, и оставляет ровную дорожку мелких нежных поцелуев. Каждый кричит о чувстве глубинном и потаенном за семью дверьми с семнадцатью замками, и каждый дает по одной подсказке, что позволит найти клад — сундук с чужим сердцем. А после только один выбор — убить, проткнуть кинжалом, или принять, любить до беспамятства и вырезать собственное из груди, чтобы вручить. Обмен. Что выберешь, малыш? Льнет под эти признания губами так, что ответ читается сразу. — И о нем тоже, — шепчет, прикрывая от удовольствия глаза. По спине бегут мурашки, плечи покрываются многоточиями. — Этот блеск идет тебе, как ничто другое, — он плавно опускается руками ниже, его голос подстать становится глубже, а касания тверже. Порыв в груди толкает сильно сжать чужие бедра и укусом предупредить, что готов на многое, только бы чувствовать податливость и в молчании слушать биение нежного сердца. Джин шипит игриво, но руки за его руками следуют по собственному телу и изучают с той же заинтересованностью, с какой делает это Намджун. Хочется касаться его так же, но ощущать сквозь свои пальцы его движения и грубую кожу, скользящую по ткани, по линии бедер и обнаженному животу, чувствовать возбуждение от поцелуев и резкого дыхания, от его природного горького аромата и знать его силу. Он подчиняется его желаниям, потому что они совпадают с его собственными. — Ты же привез меня сюда не для того, чтобы я вел дела? — он нарушает тихую идиллию неуместным вопросом, Намджун же обращает на его слова то же внимание, что обратил бы на пролетающую мимо муху. Однако вслушивается и даже задумывается над ответом, не отвлекаясь от занятия чужой душой. — И для этого тоже, — он ухмыляется, поднимая глаза и встречаясь с чужим темным заинтересованным взглядом прямо в зеркале. — Твоя часть работы заключается в том, чтобы проявить всё свое дружелюбие, природное обаяние и умение располагать к себе людей, — движения становятся размереннее, менее страстными и похотливыми. Намджун, видимо, понимает, что они торопятся и времени на игры сейчас нет, поэтому быстрее прежнего возвращается к затылку, оставляя невинный короткий поцелуй, от которого Джина вдруг внезапно пробивает смех. Но после этого приступа радости он заметно мрачнеет, словно какие-то тяжелые мысли в его голове рвутся наружу, но он из последних сил пытается сдержать их, обуздать. — Что такое? — Намджун заинтригованный смотрит стеклянным взглядом прямо в чужие опущенные веки. — Я хотел спросить… — капитан мнется, подбирая слова. — Это про Чонгука и Тэхёна… — Так, — Намджун закатывает глаза и делает тяжелый вздох. — Я не хочу это обсуждать сейчас. — Но Намджун, разве ты не видишь? — Я вижу! — начинает злиться он, вспыхивает, но тут вспоминает, кто перед ним, и берет себя в руки. — Объективно, у них что-то есть, — произносит лаконичное ровным тоном. — А субъективно? Он же твой брат, что ты чувствуешь, как его семья? — он сводит брови домиком, вопрошая своего любимого человека оглянуться вокруг, одуматься, включить голову. — Подумай, что чувствует он. В ответ молчание, Намджун поднимает на него уже нежный взгляд, и улыбка непроизвольно появляется на его губах. — Субъективно — я хочу ему только счастья. И его счастье в жизни. Ее у него хотели отнять. Я не дал. И сейчас не дам в обиду, — впервые он говорит и мыслит как родной человек, думает с заботой о нем, с теплотой и нежностью. — По-твоему он этого лишится если будет с ним? Я сомневаюсь, — Сокджин всматривается в поисках правды в чужое лицо. — Он лишится не только этого, находясь с ним, — досада в голосе царапает сердце. — Он уже лишается. — Попробуй дать хотя бы шанс им. Они идеально совместимы. Во всех планах. Я видел их однажды и… — он теряется, вспоминая картину. — Такого я в жизни не встречал. Они всё преодолеют, сквозь стены научатся проходить, но вместе будут. — Ты такой… — он не может подобрать ни слова. Только улыбается, поворачиваясь и обнимая чужие плечи. — Любимый, — и взгляд взаправду становится сияющим. Сердце маршала становится мягким, как и его сложный невыносимый характер. Хотя бы на один вечер он по-настоящему расслабится, подарит настоящего себя Джину, а после раскроет свою последнюю, самую страшную тайну.

4

— Он нервничает, — в бокалах на длинной ножке мирно плещется шампанское, повсюду шик, бурлеск, деньги и власть. Неизмеримое количество власти, самая ее высокая концентрация на планете Земля собралась в этом зале. На лице Чонина литая золотистая маска — не высокомерие от туго перетянутого ошейника у целого вращающийся меж его ладоней мира, а обычная, маскарадная, прикрывающая выражение лица самодовольной скотины. За его спиной раскрываются символично два крыла. Огромная картина с изображением голубой бабочки невесомо напоминает маршалу быть аккуратным, лишь едва касаться этого грязного мира жестокой вечно голодной саранчи. Он понимает, что за каждый лишний шаг, за каждое неуместно сказанное слово он может поплатиться прямо здесь и сейчас — никто и не рыпнется защитить его, искать. И вот он перед ним — самый настоящий предводитель, король, Царь этой саранчи. Он забирает у голодных и делает их еще голоднее, обогащая при этом Триаду, и у него ни капли совести. Но почему-то он протягивает руку помощи тогда, когда благородные и светлые рыцари в брендовых костюмах спокойно попивают вино, наблюдая за катящимся в разлом миром. — Его первый выход, — слегка испуганное выражение лица маршала так же скрывается за маской — менее искусной, скорее, простой, бархатной, лишь на верхнюю половину, и с шелковыми лентами на отливающем мелкой серебристой сединой загривке. — Он справится. — Конечно справится, у него ведь нет выбора, — Чонин обращает свой взор на маршала, что воткнулся взглядом в тонкую фигуру в конце зала, словно литую статую с выточенным скульптором острыми чертами лица. — Он бойкий, я всегда знал, что он сыграет важную роль. Как природа могла создать что-то настолько прекрасное, настолько идеальное? — он смотрит на Джина, а в мыслях видит образ того, кто столько лет беззастенчиво отвергает его сердце, его любезность и душу, если хоть какая-то ее часть всё еще живет в Кае. Он привык давно глушить это неутоленное в другом человеке чувство в чьих-то телах и собственных амбициях, порой потакая тому, кто за спиной сковал его запястья железом. Его любовь сильна, но шансов у нее нет. В отличие от шансов любви маршала Ким Намджуна и капитана Сокджина. Что-то существующее подобного уровня святости хочется сохранить нетронутым, не пачкать, и это немного поддувает на его затушенный жестокими руками огонек совести. Каю стыдно за то, что он собирается сделать, за то, что собираются сделать они. Неактивная беседа Джина с мужем Сергея протекает гладко — омеги сразу находят общий язык. Их диалог, начавшийся около часа назад, благодаря недальновидности мужа русского бандита и слишком проницательно смотрящему в душу Джину уже на уровне хороших давних друзей. На том самом, когда можно обсуждать все минусы жизни с нестерпимо жаждущими чего-то альфами. Только что Адам сказал, что Сергей поздно возвращается домой, а иногда и вовсе улетает без предупреждения в другую страну. От этого страдает только омега и их семейная жизнь — порой он чувствует себя неудовлетворенным сексуально. И впрочем, дальше Джин включил блокатор у себя в голове — постельная история чужого человека ему правда не интересна, но лицо у него в момент чужого длительного монолога было вполне участным. Возможно, даже выглядело весьма заинтересованным, каковым поистине не являлось, но очень упорно пыталось, и, кажется, преуспевало в этом. Через несколько минут неспешной прогулки по залам просторного особняка, они вышли в сад. Беседка с крышей-пагодой напротив мостика через ручей в тиши пихт и папоротников, где они останавливаются. Именно тут Джин решается завести тему о великом деле. — Если пройти чуть глубже, должно быть, там будет храм. Кай пару раз приглашал нас с Сергеем сюда, я с удовольствием бы приезжал и чаще, но манеры китайцев не по мне, как и их быт. Не могу долго находиться в обществе подобных людей, — он всё продолжал болтать без умолку обо всем и ни о чем. — Не подумай, не хочу сказать, что Кай плохой человек, наоборот, из всех этих «подобных» людей, которых я имею ввиду, он один из самых честных и справедливых, — Адам останавливается, оглядываясь по сторонам и проверяя, есть ли кто-то, не прячется ли в кустах шпион, что выглядит забавно. Он поворачивается к Джину, аккуратно притягивая того за локоть ближе и едва ли не в лицо, змеино глядя в глаза, шепчет. — От них пахнет кровью. У них у всех руки по самые локти. И у моего Сергея, — он смотрит проницательно, и вдруг не кажется глупым, доверчивым. Он будто проверяет Джина на вшивость, по запаху пытается распознать ложь. За столько лет в кругу «подобных» он наверняка научился вычислять крыс по одному испуганному загнанному взгляду. Они все хотят убежать тут же, как видят это. Опасные изумрудные глаза становятся пугающими, он шипит, не открывая рта, в этот момент до Джина доходит простая истина. — Мой Сергей в этой крови уже давно захлебнулся, — пальцы на руке Джина смыкаются крепче. Омега стойко выдерживает эту проверку. — И я вместе с ним, — отпускает. — Никогда не поздно искупить свои грехи, — Джин выпрямляется в спине, взгляд горделиво не опускает, и только когда Адам отводит свой в сторону, позволяет себе впервые за несколько минут выдохнуть. Его могли прикончить прямо здесь и сейчас. Мальчик забылся, с кем имеет дело. — Для искупления требуется покаяние. Это не про нас, — он снимает с себя змеиную кожу, натягивая постепенно человеческую. — Не соглашусь, — Джин говорит слишком уверенно для дрожащих от страха коленок. Адам внимательно выслушивает. — Мы можем искупить их за вас, если вы позволите. — Я знаю, что вам нужна бомба, знаю, что Тэпхедом на грани бедствия и даже знаю, сколько тысяч долларов осталось на счету, знаю, сколько маршал спустил на Фолгор и на усиление остальных егерей. Сергей, может, и не догадывается, но мне хватает смекалки и ума понять, что Намджун собирается сделать, — в его голосе яркая агрессия, и кажется, план Джина убедить омегу провален. — Я согласен с вами в этих притязаниях на спасение мира. И согласен с тем, как вы хотите это провернуть, — в воздухе повисает нотка «но». В стрекоте цикад слышится шуршание и щелчок, после которого загорается мелкий огонек зажигалки, которую Адам подносит к коричневатой вишневой сигарете. Джин смотрит в тусклом свете на его лицо и видит самого настоящего ангела, не понимает, какая история кроется за спиной этого человека, но понимает, сколько в его руках силы. — Малышка давно ждет своего череда во Владивостоке, и Сергей даст свое согласие. Я за этим прослежу. Ваша же обязанность проследить, чтобы никто и никогда не узнал, чья боеголовка окажется в Разломе, — Адам не улыбается, порочит святость места среди лилий и лотосов грязным дымом сигарет. Джин молчаливо становится на шаг поодаль, разглядывает утонченную фигуру и белоснежные стекающие струей на самую поясницу пряди, переплетенные на затылке в несколько крупных кос. На плечах у омеги меховая белая накидка, и он понимает, что только что мальчик встретил падшего ангела.