Ценность

Муситаро ненавидел море. Грязное, дурно смердящее, слишком непредсказуемое и вмещающее в себя всевозможных разносчиков опасных инфекций. Он искренне не понимал тех безвкусных людей, которые восхищались этим «объёмным болотом», толпясь звериным стадом вокруг его неопрятной каймы – всё равно что добровольно идти в горнило пандемии, сбрасывая последние остатки рассудка. В такие моменты Огури хватался за идеально выглаженную рубашку; ему дороже чистота собственного убранства, чем мелочные развлечения пустых глупцов, которые разучились распознавать в мире истинную эстетику. Он презирал само лето за то, что оно давало рассвет стихиям, которые экспедировали на человеческий организм различные бактерии. Солнечные лучи награждали жизнью трепещущие воды, из которых выплывали склизкие рыбы и омерзительные хлореллы с илистого дна, норовящие увлечь человека в свою морскую мглу: грязную, холодную, безвоздушную. Муситаро передёргивало от самой мысли, что он может хотя бы запачкать кончик пальца в этой утробе для неряшливых чудовищ и растений. Он ценил свою жизнь. Был с рождения гедонистом. Слишком привязан к чистоте, которая являлась для него и спасением, и сокровищем, и отрадой среди серых будней – её соблюдение даровало миротворство в душу. Нарушение правил порождало первобытный гнев. Он истово пытался держаться подальше от людской глупости, основанной на привязанности к акватории. Но кредо было нарушено, и в нервно пульсирующий висок эспера стучал молоток отвращения. Он стоял посреди вездесущего песка, который настойчиво пролезал золотистым водопадом в дорогую обувь, с пыхтением приглаживал взъерошенные невоспитанным ветром пряди, которые потеряли глянцевитый блеск от уличной пыли, и вслушивался в докучливый прибой и чужие всплески. Когда так хотелось тишины – лучшей музыки для ушей изысканного аристократа внутри души. - Муси-кун, присоединяйся! – крикнул девичий голос, резонирующий со звонкими шлепками брызгов о зеркальную гладь озера. – Водичка тёплая, прямо для тебя нагрелась! Огури поёжился, откликнувшись колючим: «Ни за что не полезу в этот оплот бактерий. И ты хотя бы из-за уважения ко мне должна была разделить мои чувства». Бисеринки мурашек покрыли половину его плоти, расцветая даже изнутри. Стиратель никогда бы не сунулся в дискомфортные для него условия, даже если ему предложат за это германские столовые приборы стерлинговой пробы или роскошный лайнер – это не стоило смены его драгоценных приоритетов. Но фатум любил подкашивать своих жертв, проверяя их на стойкость. Как бы эспер ни старался хмуриться, угрюмо вздёргивать профиль или демонстративно сетовать на плебейские забавы, его всё время вынуждали перестраиваться. Подумать только: это сделало слабое и хрупкое существо противоположного пола, к чьим словам он просто не обязан прислушиваться! Удовлетворять тривиальные капризы женщины, даже если она принадлежит тебе – удел пропащего. Но мужская гордость была предательски попрона; она продалась без разрешения в обмен на мимолётную, лукавую улыбку, присущую лишь дипломатичным женским особям. Муситаро от всей души желал найти антидот от твоего ядовитого влияния, пытался заново выстроить баррикаду сопротивлений, но попытки были увенчаны поражением; ты сметала всё на своём пути, как знойный ураган, не прикладывая к этому никаких усилий. В то время как Огури испускал последний дух в паломничестве за панацеей от самобичевания, ты невинно распускала пыльцу своей магии очарования, вынуждая его опускать руки. Злой рок навис над ним, как тканный карниз, переполненный дождевой водой. Муситаро и без того погряз в личных комплексах, как только его пята перешла черту дозволенного в отношениях с женщиной, но ты невольно требовала большего – предложение искупаться в заплесневелом пруду было созвучно со смертным приговором. - Отказываюсь, - громко, чётко, выверено до законодательного тона. Прямой взгляд Муситаро, холоднее стали, пытался приструнить твою щемящую настойчивость в грязной авантюре столкнуть его в воду. Он усиленно пытался покрыть своё сердце льдистой коркой, всё время приговаривая себе, что он и так совершил много лишних уступок, противореча своей исконной изысканности ради твоего нелепого каприза. – Я ни за что не полезу в это пекло инфекций. И если когда-нибудь возьмёшься за ум, решив выйти из этого дурно пахнущего болота, не забудь хорошенько умыться, прежде чем подойти ко мне. - Бука! Его слова, интонирующие королевским холодом, ранили тебя; ты обиженно фыркнула, намеренно игнорируя его порицательный взгляд. Ты готова выпрыгнуть без парашюта из собственной оболочки, лишь бы только приучить возлюбленного к совместному времяпровождению и поиску плюсов в народных развлечениях. «Нельзя же всё время гоняться за писком роскоши. Это так скучно! Муси-кун – настоящий зануда и брюзга. Счастье ведь в мелочах, и неважно, на мой взгляд, в какой грязи оно находится; пятна можно стереть, а натуральную радость нельзя нарисовать в душе», - рассуждала ты с уязвлёнными чувствами, направляясь в глубь озёра, где в центре охотно растворялись закатные лучи солнца; тебе хотелось, чтобы твоя обида очевидно фигурировала перед глазами молодого человека, который с натужным скептицизмом следил за твоими активными передвижениями – точно учёный за лабораторной мышкой. Всё чаще Муситаро задумывался о том, какие звенья связали ваш союз в комменсализм. С твоей помощью он действительно взаимодействует с внешним миром, не вступая с ним в тесные отношения, и всё больше начинает плавиться в сомнениях о том, нравится ли ему это или нет. Вселенная казалась пресной в одиночестве, а в твоей компании она распускалась помпезным пионом, открывая слишком много граней. Муситаро любил получить информацию порционно, не в раздражающе ярких тонах, чего ты не соблюдала. Он – изящный огонь, а ты – буйная волна, потопляющая его сияние в попытках ознакомить с новыми сторонами полюса. Ему бы впору избегать твоей непредсказуемости, но союз уже перерос в мутуализм, где без спутника зависимый хозяин перестанет существовать. Огури раздражала собственная уязвимость без тебя, ставшая слишком очевидной на фоне его компромиссов. И он старался всеми силами сохранить хотя бы внешнюю стойкость, чтобы не дать тебе сигнал о том, что он попал в твою тенёту. Потому что Стиратель не любит, когда простые смертные зазнаются. И ещё больше ему не нравится, когда его расположения перестают добиваться, будучи обретая апломб из-за его выставленных напоказ чувств. Пока морская пена пеленала уходящее солнце, твои волосы и кожа переливались на его фоне ценной медью. Мистический блеск невольно притягивал к себе взор. У Муситаро всегда была тяга к потустороннему миру, нетронутому человеком. Девственные существа, не запятнанные примитивной людской сущностью, влекли его, как цветок ненасытного шмеля. Пришлось признаться самому себе, что природа, которая недостаточно котировалась для него, будто расступилась перед твоим величием и обвеяла своей экзотической красотой. Единственной в таком роде. Неповторимой. Она тут же выбила из его головы мысли о том, что он должен настроить себя на яркое фуциантство. «Что за чушь!», - резко и сумбурно отрезвил себя Огури, будто пощёчиной. «Обычное и самое скучное видение. (Твоё имя) всё равно обязательно окунётся в воду и вся эта красота смоется отвратительным рыбьим запахом и тиной у неё на голове, а её волосы будут похожи на тонкие сосульки. Безобразное зрелище. Она совсем не имеет вкуса. И почему я увязался за ней, когда должен был отдыхать на гамаке и вслушиваться в тихий облачный шёпот в умиротворяющей обстановке?». Мысли, доселе обращённые в сумятицу, кажется, начали возвращаться в прежний строй. Эспер, фыркнув, с горделивым видом отряхнул свой костюм от песочного крошева. Но представлял себе, как с полной победой смахивает с себя твоё призрачное влияние на него. На минуту его губы посетила сытая ухмылка; в этой неравной борьбе, где ты пыталась унизить его ещё больше, он выбрался сухим из воды. Больше он не позволит себе заглядеться на твои колдовские чары. Нет ничего ужаснее благородного джентльмена, который опустился ниже Тартара, не позволив себе сопротивляться приворотному женскому зелью. «Готов поспорить, Ёкомидзу, что ты бы уже давно побежал бесхребетным псом к своей хозяйке только по одному её несуразному зову. Ты так жалок – чего следовало ожидать от непроходимого глупца. Я же всегда буду стоять на своём, подстроив женщину под свои правила. Вот увидишь, (Твоё имя) не заставит меня полезть в воду и, сдавшись в скором времени, она присоединится к моим изысканным развлечениям», - самовлюблённо думал про себя брюнет, упиваясь собственным превосходством, которое было для него в критических ситуациях анестезией по нервам. Глас в голове заглушил посторонние звуки, создав внутренний вакуум. В запутанные волокна мыслей запоздало втиснулся просвет знакомого вопля: - Муси-ку… кхун! – захлёбываясь водой и бесчисленными брызгами, которые застилали взор и открывающиеся в тщедушной мольбе губы, внезапно крикнула ты. Ты хватала урывками воздух, импульсивно скитаясь в морской пучине. Муситаро замер, не в силах сфокусировать дестабилизированное состояние на твоей пошатнувшейся безопасности. Беззаботная картина, к которой он уже начал нехотя привыкать, слишком быстро и внезапно разрушилась, породив в его сознание дезориентацию. Ноги приросли к затягивающему песку, а омертвевший взгляд прилип к беспомощным взмахиваниям твоих рук. Эспер не мог подчинить конечности своей власти, пока сумбурное происходящее разворачивалось перед ним со скоростью снежного ирбиса. Но несколько афтершоков в груди, как только туман над зрением начал проясняться с помощью твоих разрезающих криков, вынудили Стирателя выбраться из страшного транса. - (Твоё имя)…! – беззащитно сорвалось с его уст; слова дробились о голый шок, падая пожухлыми листьями на землю. Муситаро всё ещё не мог заставить себя двигаться, но проблески естественной реакции на происшествие начали постепенно выбираться наружу, смывая с рельефа его лица отрешённость. Под ногами чувствовались сейсмические колебания, подталкивающие к решению дилеммы: либо позволить зыбкой конструкции рухнуть под собой, либо сдвинуться с места и спастись, вызволив тебя из зловещей ловушки озера. «Чёрт! Я ведь знал, что так и будет! Что… Что мне делать?!», - мысли брюнета рикошетились пойманными и паникующими орланами в черепном ларце, свивая запутанные гнёзда возможных решений. Он не хотел лезть в воду; само представление об этом автоматически вырвало из рефлексов отвращение. Будто невидимая стена у кромки озера останавливала его геройские порывы, вынуждая биться головой о безысходность. Собственные принципы, которые ныне хотелось самолично раздробить в никчёмные щепки, стали вызывать у него презрение к самому себе. Монада его личности казалась не индивидуальностью, а бездушным капризом, из-за которого страдал его любимый человек. «Возьми себя в руки! Даже Ёкомидзу, этот полнейший глупец, сумел бы справиться с этой ситуацией!», - стенал внутри себя эспер, подтачивая свою абстрагированную волю. Мимолётное упоминание о друге неожиданно возымело внутри него воинственный отклик. Отголоски воспоминаний впиваются острыми черепками в сознание. В венах начинает циркулировать беспощадная магма, напоминая об адреналине, который он насильно призвал, чтобы выполнить последнюю просьбу Ёкомидзо. Внутри ладоней, которые он прижал к своему лицу, словно распустился ликорис – адский цветок, растущий на мёртвых и засыпающий в загробно-холодном мавзолее. Ярко-алый, как следы на шее Ёкомидзу, оставленные дрожащими пальцами Огури. Эспер с ненавистью спрессовывает ликорис, превращая его смятые лепестки в раздавленные тельца медуз атолл. Больше никто не погибнет по его вине. Огури ненавидел море за то, что оно утянуло нечто ценное для него на дно; до скрипа в зубах ему захотелось бороться с необъятной стихией, уничтожив её источник, чтобы сберечь твою сущность. Никакая жалкая вода не посмеет тронуть его собственность - С дороги! – властно скомандовал он, грубо рассталкивая мельтешащую толпу. – (Твоё имя) нужен я! Муситаро разбирает все эти неправильные лестницы своей гордости на доски и саморезы, чтобы решительно войти в водянистый омут; не раздеваясь, не медля, не жалея. Идеально выглаженный костюм обращается в липнущую к телу тряпку, утяжеляя механические движения, будто в него встроен регулирующий датчик. Он прячет эмоции под бордовой изнанкой век, чтобы нырнуть вглубь, прощаясь с роскошной одеждой, и подлавливает барахтающееся тело в самую последнюю секунду, прежде чем ты исчезаешь за бесконечным кобальтом. Огури тяжело дышит; жертвоприношение своими идеалами только ради того, чтобы спасти тебя от глупости, больно жалит. Влажный костюм давит скорбью и стягивает корсетом прежний мир. Грязь и отвратительные водоросли, облепившие аккуратный овал лица, будто выдавливали из него жизненные соки. Пока эспер с трудом передвигал ногами, которые засасывал воронкой морской песок, ему казалось, что его кожа сочится багровым нектаром от удушающих отходов озера. Ядерные, несущие бактерии, они пытались сломить его волю и утопить в припадке. Но Стиратель плотно сжимал рот, пряча за кромкой зубов свербящий крик. Мысли о тебе, когда ему уже хотелось сдаться, на минуту окрыляли – взмахи за спиной придавали ускорение, воздушность, возможность левитировать, несясь к небу, которое могло бы очистить его своей бессмертной белизной. Почувствовав, как кипарисо-тонкие пальцы слабо впились в его манжеты умоляющим жестом, Огури ощутил следом, как под рёбрами греют киловатты особого превосходства. Он чувствовал себя как никогда нужным. Чувствовал себя героем. Никак не жалким убийцей. Позорная Каинова печать сошла с души, растворившись под напором рыцарской доблести. Собственные принципы больше не касались равнодушного восприятия. - Разойдитесь! – властно приказал Огури заинтересованной толпе, которая покорно расступилась, как волны Красного моря перед Моисеем. Чувство срочности гласило набатом отбросить прежнее мировоззрение, по которому эспер, отказавшись от аккуратизма, сбросил рубашку на песок, уложив твоё почти бездыханное тело на мягкую ткань. Огури перестал слышать шёпот за спиной – его слух педантично сосредоточился лишь на твоём дыхании. Ладони судорожно припали к замершей груди; он старался сохранять на лице невозмутимость, но зрачки испуганно метались из стороны в сторону, обличая оцепеняющий ужас. Муситаро закусил губу, пытаясь вернуть себе хладнокровие, чтобы совершить необходимую операцию для твоего воскрешения. Первое робкое давление не лёгкие не принесло результат; на склеру Стирателя падает алая сетка. Трясущиеся руки начали давить с импульсивной градацией, не получив ни единого отклика. Ты словно русалка, выброшенная на берег и получившая по своей беспечности опасное иссушение. Огури неотрывно смотрит на неживое лицо. У Ёкомидзу было такое же, когда Муситаро с последней частичкой силы выдавил из его горла кислород. Воспоминания о погибшем чертятся новыми шрамами по старым и паллиативом по вечной скорби и тоске – брызги яркой краски на белом полотне, искра, рождённая в вакууме. Лик Муситаро становится мёртвенно-серым, как лютеций. Ему страшно. Кажется, что он слишком быстро сходит с ума, не успевая подготовиться к разлуке с разумом. «Нет, нет, нет, нет, нет! Я ненавижу их обоих, но… не оставляйте меня, прошу вас!», - в душе рождается раздирающий на части крик, и на глазах Огури застывают слишком горькие слёзы нарастающего одиночества. Где-то на слуху играет волчья опера по усопшему, которую плачущий Муситаро прерывает резким и твёрдым: «Я не дам умереть (Твоё имя)!». Эспер решительно приникает к чужим влажным губым, прохладным, как жемчуг, с привкусом морской соли. Муситаро ненавидит море, но сейчас это чувство не имеет значение; оно затемняется под палящим желанием вдохнуть в тебя жизнь. В передачу кислорода Огури вкладывает все имеющиеся ресурсы, не боясь расстаться с собственным дыханием. Его жизнь, которую он так ценил, не имела смысла без твоего докучливого, но необходимого существования. Он был готов спуститься в загробное царство Аида, уподобившись Геркулесу, чтобы спасти желанную Мегару. Припадает к губам прямо и бесстрастно, дистиллируя из себя ненужные страх и слабость. Но, ощутив внезапное вторжение чужого языка в свой рот, он машинально отпрянул, забыв о своей первоначальной цели. Ты лежала на месте и абсолютно свежо улыбалась, излучая плещущуюся через край жизнь, не потревоженную астралом; мнимую невинность лишь не смогли прикрыть игривые искорки в глазах, присущие зловещему духу Маре. Огури окаменел в непонимании. Уста будто намертво приклеились к друг другу, не в силах разлепиться для обозначения изумления. - Ты не… - на одном выдохе прошептали дрожащие и побелевшие губы эспера, вынудившие тебя дальнейшим висением в воздухе разгадать недосказанность. - Я хорошо натренировала своё дыхание, чтобы разыграть будущего утопленника, - безмятежно пожала плечами ты, не чувствуя дискомфорт от струящихся по коже перламутровых капель. Заметив, как лицо собеседника начало постепенно приобретать безликость, ты поспешила развеять тучи над ним. – Только не злись на меня, Муси-кун! Я знаю, что поступила, должно быть, ужасно, но… мне очень хотелось избавить тебя от неприязни к воде и хоть раз побывать с тобой в моей любимой стихии. Даже таким образом… Твой голос виновато стих, успев добавить напоследок едва слышимое: «Прости меня за эгоистичность». В груди Муситаро клокотала кипучая смесь возмущения, которую он неосознанно аккумулировал с каждой секундой осознания своего поступка. Ты заставила залезть его в смердящий луг Нептуна, запачкать костюм, перейти через свои принципы, а теперь строила серафимову невинность, упиваясь собственным злодейским планом по истреблению его гордости и ровного настроения. Любые проблески одухотворения от твоего внезапного пробуждения были стёрты злостью и неизмеримой обидой, словно ты предала его, вонзив тесак в спину – вместо костей раздробилось доверие. Брюнет с ненавистью сбрасывает с влажной одежды вьющиеся водоросли, запоздало получив внутри удар брезгливости и отвращения; ему хочется научиться стирать своей способностью не только преступления, но и окружающих людей, которые стали свидетелями его фиаско. - У тебя нет ни стыда, ни совести, (Твоё имя)! Заставила меня сунуться в это отвратительное болото ради собственной низменной выгоды! Такая же неотёсанная, как и Ёкомидзу! – запальчиво бросает брюнет с упреком на глубочайшее оскорбление. Твой беспечный смех, переливающийся кампанеллой, будто прошил толстым жаканом самолюбие Муситаро. Гордо вздёрнув подбородок, он отгородился от твоей неуместной реакции удачным разворотом тела. «И где только рождаются такие невежи? Они явно родственники с Ёкомидзу: оба нелепые, безвкусные и действующие мне на нервы», - раздражённо причитал в мыслях молодой человек, не заметив, как размышления уже давно зашли за рубеж первозданной злости. Имя погибшего друга обретает горчаще-солёный привкус, словно на языке оседают пепельные слёзы. Как бы Муситаро ни силился отмахнуться от страшного марева, оно предательски возвращалось обратно, сужая круг его страданий. Бастион его спокойствия рухнул под напором прискорбных воспоминаний. Эспер машинально трёт пальцами саднящее горло, на котором будто бы завязался крепкий жгут Эсмарха. Глаза превращаются в неживые стекляшки. Заметив, как согбенный Муситарозастрял в безвременье, ты опустела вместе с ним. Ловишь его мимолётный взгляд ожогом, и жжение усиливается, когда молодой человек старается сделать вид, что его ничего не тревожит. Веселье улетучивается, а его заменитель полосует нервные струны, призывая к состаданию. Ты знаешь, о чём он думает. Повинуясь зову измученного сердца, осторожно подходишь со спины к своему избраннику и бережно обвиваешь руками его стан, как виноградная лоза: тонкая, ароматная и способная усилить своей крошечной силой рост растений. Огури невольно обмякает в твоих объятиях, позволяя тебе проникнуть глубже в его душу – сам он ни за что не посмеет рассказать вслух о своих переживаниях. Даже когда сильно захочется. Поэтому, одержимый мистикой, он всецело привязался к тебе – той, что колдует над его настроением и может без приворотов оглушить его, а затем заново восстановить и влюбить в свою чародейскую натуру. - Муси-кун, - ласково шепчешь ты, прижимаясь к нему так плотно, что биение твоего сердца зеркально отзывается в его груди, - я никогда не покину тебя. Пока ты рядом, со мной ничего не случится. Ведь я знаю, что ты всегда успеешь спасти меня; в серьёзной ситуации или в неудачном розыгрыше – ты сумеешь прийти. Твои слова ластятся к нему мёдом, а успокаивающие объятия ассоциируются с мицеллярной водой, которая смягчает огрубевшую оболочку. Всё сразу возвращается к обратному строю. Потерянные шестерёнки счастья находятся, присоединяются к деталям, и механизм снова начинает работать, рождая дрожащие улыбки. Где-то на периферии слуха Муситарослышит чёткое, до боли знакомым голосом: «Ты молодец, Муси-кун; я не сомневался в том, что ты поможешь и (Твоё имя). Для неё ты тоже первый и единственный…». Огури машет головой, чтобы чёртов глас исчез, и грубо говорит про себя: «Замолчи уже, жалкий писака!». А затем добавляет, трепетно пряча запал сантиментов: «Спасибо, что подтолкнул меня… Ёкомидзу». Огури будто просыпается, сталкиваясь с себя остатки сентиментальности, которая кажется уязвимой точкой в диалоге ваших переплетённых тел. Он торопливо отстраняется и заносчиво произносит: - Славь же своего Спасителя! – с присущим себе самолюбием потребовал брюнет, будто ожидая от тебя баллады. – Если бы не я, ты бы уже плавала посреди мерзких звёзд и рыб. Лишь от моего гениального ума зависела твоя жизнь, (Твоё имя)! Снова гордый, снова до смешного напыщенный, снова тот же Муситаро, которого ты полюбила. На лепестках губ расцветает одобрительно-мирная улыбка, какую дарят воинам, закончившимся свой поход и принёсшим в мир покой. Ты была счастлива увидеть ренессанс его прежнего Я. Решив закрепить королевское положение своего возлюбленного, который уже перестал что-либо замечать из-за собственной хвалебной оды, ты увенчала его макушку тиарой из водорослей, которые затесались в области твоего крестца. - Конечно, мой герой, - игриво улыбнувшись, шепнула ты, вызвав на лице очнувшегося Огури отвращение. - Отвратительно! Нельзя ли придумать для своего Спасителя что-то более достойное? Мерзкие водоросли моя персона явно не заслуживает, - враждебно сощурив очи, пробурчал обиженный парень, приняв твой жест за беспардонное оскорбление. Невзирая на влагу и прилипшие к лицу морские растения, ты подарила нежный поцелуй в щёку своему возлюбленному, вложив в целомудренный жест космическо-бесконечную благодарность зеленоглазому. - Без тебя я бы совсем пропала, Муси-кун. Слова замедляются и останавливаются где-то на уровне сердца. Застывают, сливаются с ним воедино и начинают по-новому биться, с совершенно иной симфонией. На щеках Муситарораспускается благородный пион, и он с напускной брезгливостью поправляет своё украшение на голове, отныне ставшим истинной короной для него. Где-то за его спиной призрачно посмеивается Ёкомидзу, горделиво следя за твоим удаляющимся силуэтом, за которым преданно следует его лучший друг. Писатель думает, что Огури наконец-то нашёл оплот своего счастья. Осталось только признать, что с возлюбленной любая грязь станет пустяком, а ненавистная вода омоет спаянные тела умиротворением.