Man Made Machine - Fight For You or Manafest - Not Alone
Долгоденствие в этом мире - лишь живописный миф для тех, кому не суждено было родиться в чертогах каких-нибудь палаццо. Как можно было поверить в существование райской кущи, если ты всë время видел только зловещие сумерки и густые трущобы, сулящие голгофу печального Иисуса? Только ты не прибыла из Назарета, где были благолепный парк Сепфорис и Базилика Благовещения. Тебе сразу довелось попасть в исток тьмы и хаоса, где не было шанса на спасение и светлое мировоззрение. Здесь цвели ликорисы, смердящие ненавистью и пагубой, и пышно распускалось отчаяние. Очередная битва. Очередной звон упавшей крови, которая питала эту выжженную землю. Очередное чувство страха, давившее гарротой грудь. Но уже не за себя. За другого. Того, кто, вопреки концентрации чистой мглы в потерянной душе, принëс в твоë сердце светило и надежду. Хрупкая, словно крыло бабочки, чья красота могла облезть от любого неосторожного прикосновения, она грела тебя изнутри и делала сильнее. С ним объятия трущоб казались не такими тесными. С ним омбре ненависти и ужаса не так упрямо тревожили обоняние. С ним было не так страшно убивать и умереть от рук таких же бродячих и голодных псов на двух ногах. Тех, что хранили мечту однажды стать обычными людьми, которые будут жить в светлом центре Йокогамы, а не в еë зловонном вертепе, сколоченным из разбитых фатумов. «Я не должен брать тебя с собой. Дазай-сан сказал, что ты будешь обузой в мафии», - таковы были его последние слова, прежде чем вы столкнулись с очередными бродягами, которые пытались отобрать у вас добытый провиант. Акутагава сказал это с презрением в угольных очах, которое было при вашей первой встречи. Которое ты шаг за шагом усмиряла нежностью, как дикого зверя, что пытался довериться единственной кормящей руке среди тех, в чьих дланях угрожающе сверкали факелы и серпы. Тебе удалось почти невозможное. Но пришедший человек из мафии принëс за собой сомнения и тление чувств, в очередной раз скормя твоë разломленное сердце гладным трущобам.***
Гомогенный сумрак. Инферальный голод, который будто затягивал желудок в пустую воронку. И ты одна, противостоящая ватаге грязных юношей, которые, как и ты, пытались заполучить кусок хлеба. Словно окружëнная агрессивными волками, ты беспомощно сидела на рыхлой земле, со страхом в глазах разглядывая лицо каждого, кто мог стать твоим бездушным палачом. Здесь побеждают сильные ценой жизни слабых. Здесь нет других правил. Здесь тебе было дано родиться жертвой. Украденные яства, замеченные другими плебсами, сулили смертную казнь. Впрочем, даже если ты не пытаешься выжить, а просто бродишь по трущобам, тебя убьют для того, чтобы ты сама стала пищей. И ты не могла обвинить в дикости других. Если бы ты была такой же сильной, как они, ты бы поступила так же. Но Бог не дал тебе право выбирать себе жертву. Пожалуй, Бог вообще забыл про эту землю, предоставив еë правосудие тем, кто мог устраивать геноцид. Бога ты тоже не обвиняла. У него слишком много забот с теми, кому улыбнулась светозарная судьба. Те, что были рождены в тени, были слишком незаметны и не достойны его величия. Иначе не объяснишь такое жестокое безразличие. Акутагава, за спиной которого пряталась маленькая Гин, безучастно наблюдал за происходящим. Он не в первый раз становился свидетелем чужих убийств. И не в последний раз встанет на их место, если они посмеют коснуться его очага. Он никогда не вступался за чужие жизни, потому что ответственность мессии в равнодушных трущобах - удел слабых. Сильные сражаются за себя, чтобы защитить родных и своë личное гнездо. Оглядываясь по сторонам, ты видишь его. Высокий юноша, овеянный сумрачной аурой, свысока взирает на твоë поражение. Твой взор невольно умоляет о снисхождении, но Рюноске остаëтся непреклонным. - Каждый сам за себя, - тихо говорит он, глядя в твои глаза. Он далеко, но слова и уничтожающая интонация касаются слуха, обрекая на отчаяние. - Братик... - робко шепчет Гин, расположенная к милосердию, и осторожно дëргает за рукав родственника. - Я всë сказал, Гин! - грубо крикнул он. Взглянув на испуганную сестру, он смягчился, обведя тебя прощальным взглядом. - Идëм. Он берëт беспомощную девочку за руку, уводя еë подальше от предстоящего зрелища на эшафоте. Никто не защитит Гин, кроме него. Если он потратит силы впустую, никто не сможет постоять за единственного человека, ради которого стоит выживать в этом всеми забытых руинах смерти, глада и обречëнности. Гин торопливо плетëтся за братом, бросая мимолëтные взгляды на одинокую девушку, окружëнную бродягами. Еë персты продолжают сжимать кисть Акутагава, внося в его душу раздражение из-за ненужного сострадания к незнакомке. Он хочет, чтобы его дорогой человек был таким же циничным в этой бесславной среде, и от этого осторожным. Здоровый эгоизм всегда вытаскивал из зловещих тенëт. Альтруизм, незаслуженно воспетый пиитами и прочими творческими глупцами, как идеал добродетели, лишь вëл к быстрой и позорной погибели. Но вместе с раздражением настырно проклëвывается сострадание. Нет, не оно. Акутагава думает, что это инфекция, переданная Гин, которая ещë не поняла в силу возраста, что чужих людей нужно презирать. И чтобы избавиться от неë, нужно всего лишь сделать то, что требует еë носитель. Потому что ему в тягость думать о твоей судьбе; о том, что у маленькой и беззащитной Гин есть брат, который спасëт еë, а у тебя никого, только никчëмный кусок хлеба, за который тебе придëтся умереть в грязи и холоде. Когда-то ты была такой же маленькой, как и его сестра. Но ты выжила в одиночестве до его возраста. Он не хочет думать о том, что было бы с Гин, если бы она изначально не имела брата со смертоносной способностью, высшей тягой к жизни и жаждой властвовать над этими квëлыми ничтожествами, которые напали на девушку. Он повернулся тогда, когда ты успела получить удар по лицу. Субтильное женское тело упало наземь, примяв пыльные листья и подняв в воздух ворох тех, что были рядом. Акутагава неподвижен, но его обсидиановый плащ, обретая вид клинков, движется к ораве парней. Поднимаются крики, слышатся испуганные клëкоты разлетевшихся ворон, на лицо падают капли крови. Ты с трудом разлепляешь глаза, различая сквозь мириады звëзд, полученных после удара, мерлые тела своих мучителей. Обезображенные трупы заняли почти всю территорию: кто-то был насажен на толстую ветвь, другие лежали на земле, бились в конвульсиях, закатывая глаза под изнанку побледневших век, а третьи кричали, пытаясь убежать, но их тела насквозь протыкало чëрное острие. Кровь. Всюду кровь. И над ней возвышался юноша в бархатном чëрном, с такими же глазами, с такой же, кажется, душой. Он был куда страшнее всех вместе взятых изуверов. Но при этом ты почти не испугалась его. - Я не трону тебя, скажи «спасибо» моей сестре, - аморфно предупредил он, оглядев тебя с ног до головы. Он скривился, словно увидев своë отражение. - И запомни: выживает сильнейший. Если ты не готова бороться, значит, лучшим выходом станет смерть. Он так же безэмоционально разворачивается и уходит, крепче сжимая руку девочки. Акутагава мысленно винит Гин в случившейся слабости. И одновременно, ещë не излечишийся от инфекции сочувствия, торопится сбежать от этого чувства. - Можно я пойду с вами? Столь дерзкий вопрос, слетевший с твоих уст, заставляет его возмущëнно замереть. Он думает, что ты должна быть благодарна ему за нежеланное спасение, но не таким образом. Слишком нагло. Слишком грубо. Слишком иначе, чем предполагали эти трущобы. Здесь каждый сам за себя. Акутагава тот, кто больше всех придерживается данных принципов. Но ты чувствуешь, что в нëм можно найти брешь. И чувствуешь, как в тебе внезапно просыпается огромное желание жить даже в этой затхлой разрухе. Жить в одном мире с ним - тем, кто спас тебя. - Нам не нужен лишний рот, - безапиляционно заяаляет он. - Тем более такой бесполезный, ты только будешь тянуть нас на дно. - Я тоже эспер! - в отчаянии кричишь ты, прикладывая руку к сердце, словно давая клятву верности и честности. - Могу сделать тебя неуязвимым на некоторое время. - Ты себя не можешь сделать такой, - презрительно парирует он, многозначительно разглядывая алый след на твоей опухшей щеке. - Потому что эта способность действует только на союзников. - Судя по всему, ты всë равно не умеешь пользоваться ею. А я не нанимался нянькой, чтобы обучать тебя всему. Если ты не перестанешь беспокоить меня, я отправлю тебя вслед за этими отбросами. Казалось бы, всë кончено. Его спокойный и ровный глас был твëрд, как кремень. И этим кремнем он обещал раздавить любую назойливую муху вроде тебя, которая пыталась залететь в его ухо. Но этот твëрдый голос сказал тебе: «Если ты не готова бороться, значит, лучшим выходом станет смерть». И он пробудил в тебе кипучую жажду выбраться всеми силами из этого ада. Он вдохновил, вопреки жестокости. Показал, какой тебе нужно быть, если ты захочешь выжить. Он спас тебя, превозмогая свои личные границы, и тебе хотелось доказать, что он сделал это не зря. - Прошу, возьми меня с собой! - ты побежала за юношей, упала на колени и начала умолять его: - Хотя бы на время, пока я не найду безопасное пристанище. Ты сказал, что я должна бороться за выживание. Этим я сейчас и занимаюсь. Под покровом сильного я тоже смогу стать сильнее. Можешь использовать меня, как свою вещь, я ничего не скажу тебе против. Просто... позволь мне быть рядом и помогать тебе, это будет взаимовыгодный союз, пока тебе окончательно не надоест. Обещаю. Дай мне шанс, я... тоже хочу жить... - Рюноске... - Гин снова сострадательно тянет за рукав брата, который неподвижно и свысока смотрит на твою персону. Он никогда не падал на колени перед кем-то. И никогда бы не решился. Он предпочëл бы драться до конца или умереть с честью, но не молить кого-то о пощаде. Твой жест вызвал у него прилив отвращения. И вместе с тем напомнил, каким он выглядел, когда был меньше, когда не знал, как пользоваться Расëмоном, когда не понимал, как лучше оберегать Гин и как выжить самому среди подобного отребья. Что-то сжалось в груди. Что-то мерзкое, отдающее слабиной, что-то чуждое или давно отброшенное. Он не знал, что это такое. И особенно не знал, как ему сопротивляться. Это злило и делало его безнадëжным. - Ты жалкая, - презрительно процедил он, пытаясь бороться внутри со своими смятениями. Однако ничего не удалось. - Но так и быть, я возьму тебя с собой. Если будешь мешаться под ногами - я без колебаний убью тебя. Всë поняла? В этот момент, несмотря на его грозный взор, ты увидела в нëм того самого мессию, что развеял тьму туманным светом. В груди разлилось тëплое море, ластившееся к ожившему сердцу. Оно воспряло новой надеждой. И благодарностью к вынужденному спасителю, которому ты собиралась искренне подсоблять, а не просто примитивно отдавать долг. Ты увидела в нëм будущего союзника. Ты видела себя не столько его верной слугой, сколько преданным товарищем. Осталось только убедить его отчуждëнную тьму в своих намерениях. - Д-да!***
Когда-то ты предполагала, что твоя судьба заключается в гниении на кладбище трущоб. Только у тебя даже не будет могилы и героической эпитафии. Лилейные руки, демонстрируя крест, вопреки месту, которое не подразумевает присутствие Бога, будут лежать на твоей груди, а лик будет устремлëн в небо. Вопреки всему. Особенно вопреки насмешкам тех, кто убил бы тебя за крошку хлеба. Ты была готова принять такую несправедливую и жестокую судьбу, полагая, что так прописано в завете небесного жреца. Но Акутагава, вытянув тебя за руку из смрадной ямы, доказал лбратное. Богу плевать на бродяг вроде вас. Но так даже лучше - вы сможете сами написать свою судьбу. И она будет куда лучшей той, что предписана вам из ленности, неосмотрительности или равнодушия. «Я - твой Бог и палач», - говорили глаза Рюноске. И ты безропотно приняла его правду. Чëрный Бог, управляющий трущобами, твоим обшарпанным домом, не будет лгать тем, кто служит ему верой и правдой. И любовью. Только Рюноске ещë не знал об этом. Возможно, даже не поверит. Чëрный Бог стал таким, потому что его плоть очернили дурные люди. Он, не верящий, но защищающий своих союзников, скорбно несëт вуаль одиночества. Он желает лишь силы и власти. Любовь для него смешна и слаба. Любовь для него не существует. На то он и чëрный Бог, чтобы его барьеры не потревожили подобные глупости. И всë же, наделяя свой незримый щит ещë большим сопротивлением, ты понимала, что будешь бороться с самим Богом за то, чтобы он сломался и поверил в твои чувства.***
Акутагава устремляет тëмный клинок в сторону ловко уворачивающихся эсперов. Распри между сборищами клошаров происходили почти каждый день: за территорию, словно между однородными стаями хищников, за пропитание иди за лидерство. И почти каждый день, несмотря на слабость, ты пыталась быть полезной для своего партнëра. Иногда он разрезал на мелкие ленты лиходеев, стоило тебе только моргнуть глазом. А иногда, как сейчас, ему приходилось напрягать худосочное тело, выжимая из него все соки, заряжающие Расëмон. Ты не могла просто смотреть на его усилия, даже когда он приказывал отступить. Он говорил, что ты бесполезна в битвах. Говорил, что убьëт тебя, если ты будешь мешать ему. Но ты была до сих пор жива. И до сих пор пыталась быть полезной для него, рискуя своей жизнью. Блеклое свечение, исходящее из твоей плоти, пыталось заковать в свой купол фигуру Рюноске. Твоя способность создавала эфемерный щит для сателлитов, не позволяя чужим атакам наносить им вред. Но ты слишком неумело владела своей силой, поэтому гонители с лëгкостью пробивали барьер. И, пользуясь тем, что ты увлечена попыткой улучшить свой навык, враг нанëс тебе удар со спины. Повалившись наземь, ты рефлекторно прикрылась руками, готовясь смягчить урон от увечий. Но притеснитель пред тобой незамедлительно обратился в труп, когда на кончике кровавого Расëмона повисло его ещë бьющееся сердце. Битва была окончена. Бархатные очи Акутагавы вновь налились презрением. - Я же просил тебя не мешаться под ногами. Он прошëл мимо тебя, возвращаясь к Гин. Ему были чужды джентльменские качества. Он не помогал тебе галантно подняться, не обрабатывал твои раны, не спрашивал о самочувствии. Но всегда уничтожал тех, кто угрожал твоему существованию. Часто отдавал тебе свою порцию. И никогда не выполнял своë обещание, заключавшееся в расправе над тобой, если ты окажешься бесполезной в бою. И этого было достаточно, чтобы ты испытывала пиетет к его персоне, не надеясь однажды получить от него тесную дружескую заботу. - Ну наконец-то вы вернулись, - облегчëнно выдохнула Гин, встретив вас с нежно-ангельской улыбкой. - Что-нибудь добыли? - Не успели, - угрюмо сообщил Акутагава. Он ненавидел признавать поражение. - Я выхватила мешочек риса, - с гордостью объявила ты, помахав своим трофеем. Рюноске едва заметно вскинул с удивлением брови. Гин скромно улыбнулась; она была тихой девочкой, которая зачастую молча выражала своë ликование. Ты прекрасно знала, что ей нравится твоя готовка и те энигматические травы, которые ты используешь в качестве специй. Не мешая тебе волховать над яствами, она спряталась в убежище, где завернулась в добытый Рюноске плед. Вы остались наедине: ты варила рис в ржавой посудине, а юноша сидел рядом, долгое время немствуя, но внимательно наблюдая за твоими действиями. - Когда ты успела украсть рис? - нарушил затянувшуюся тишину он. - Когда вы спали. - Я мог убить тебя, если бы ты разбудила меня, - мрачно заметил он. - Ты давно обещал убить меня, но не сделал это. Твой тон был столь беззаботным, что у Рюноске заскрипели зубы. Он всегда десакрализировал связь с другими людьми. Это слабость. Это бесполезность. Это пустая трата драгоценного времени. Жизнь научила его смотреть на всë с критичной призмы; истреблять врагов, отрекаться от союзников, быть верным лишь своей философии. Впрочем, она учила его совсем никому не доверять. Но он доверился чужаку. - Моей сестре нравится, как ты готовишь, - говорит бездумно он. Потому что больше ничего не приходит на ум. Он и сам не знает, почему не может оттолкнуть тебя. А твоë сердце трепетно откликается на его неспособность причинить тебе вред. Первые обещания были слишком тверды и хладно дышали тебе в загривок, пока вы не сблизись. Теперь куда твëрже его намерения защищать и тебя, о которых он уже никогда не скажет вслух. То, о чëм люди так истово молчат, как правило, имеет большую ценность. - Я стараюсь быть полезной. У меня пока слабо получается работать над щитом, поэтому компенсирую боевую неготовность кулинарной готовностью. Акутагава не помнит, когда запуганный и безликий кролик модифицировал в уверенную и безмятежную личность, которая верит в существование радуги после дождя. И думает, что перед ней не выброшенный на волю зверь, жаждущий питаться вражеским ихором, а смирный питомец. Он, воспитанный обветшалой улицей, обученный бороздами от токсичной природы, разочарованный в ядерной агрессии посторонних, не понимал, как в тебе может остаться кусочек жизнерадостности. Даже находясь в идеалистичной атмосфере, Рюноске сохранял на эпидермисе вздыбленные иглы, которые могут ранить даже близких. Он не понимал и не принимал тебя. Но в нëм покоилась потаëнная алчба изучить тебя. Не понять, не принять, а трепетно исследовать. Твой оптимизм был абсурден, но он не хотел подавить его. - Ты ведь тоже стараешься изо всех сил, - задумчиво подметила твоя персона, став серьëзнее. - Рюноске - это тот, кто пытается быть сильнее дракона. Но ты не станешь сильнее его, даже если убьëшь как можно больше людей, ведь дракон может только пожирать. А ты защищаешь близких тебе, рискуя жизнью и зная, что ты, возможно, не сможешь одолеть весь мир. Это и делает тебя куда сильнее. В тебе есть моральный дух, а он присутствует не у каждого дракона, который думает, что ему достаточно физической мощи. Я к тому, что ты не должен выжимать из себя всë. У нас есть пропитание и есть сплочëнный коллектив, с такими атрибутами даже трущобы кажутся раем. - Трущобы и рай? Ты издеваешься, - мрачно изрëк молодой человек. - Ты всë ещë слаба, потому что не видишь разницу, тебе легко усыпить бдительность. Пока ты будешь видеть отвратительную реальность, у тебя будет стимул стремиться улучшить еë. - Я вижу, - ты шагнула к нему, приложив длань к его прохладной гладкой ланите. Рюноске вздрогнул и широко распахнул глаза. - Но я ничего не могу поделать с тем, что с тобой и Гин она немного улучшается. Акутагава превращается в морозный иней, неподвижно загустевший на малахитовой листве. И всë вокруг него замерзает, обращаясь в безвременье. Особенно твоë прикосновение. Первая девичья нежность, коснувшаяся его в этом Некрополе. Первый светоч, рассеивающий тьму и небулу. Первый росток тепла, победивший мëртвую почву, где были предвечные застой и недружелюбный холод. В трущобах, где к нему проявляли насилие и учили же ему, такое нежное касание казалось чем-то мифическим, навязанным обречением миражом, призванным расслабить от постоянных тягот лидера и борца. - Не позволяй себе лишнего, - очнувшись, Рю строптиво дëрнул головой, призывая тебя усмирить свою дерзновенность. - Помни, что я всегда сдерживаю свои обещания. И сейчас ты начинаешь надоедать мне. Руку, которую он так грубо и неожиданно отверг, жгло. Твоë первое желание прикоснуться к мужчине, который не вызывал страх. И первое отвержение, оставившее болезненный шрам. Но вместе с тем ты помнила каждое его сдержанное обещание, посланное врагу или же возможному союзнику. Каждый, кто нарушал его устав, ждала смерть. Он никого не щадил. Его Расëмон был вестником смерти на вороновых крыльях. Но лишь к тебе он мог приластиться сытым зверем. Осознание очередной пустой угрозы в твою сторону пробудило в тебе иные чувства к нему. Это уже не просто партнëрство. Ты считала его другом. Осталось только закрепить в его отчуждëнной тьме подобное чувство. Но почему же сердце, вкусив платонический смак, бьëтся совсем иначе?***
Когда ты сражалась в первый раз, твой щит был совсем ослаблен. Но Акутагава не убивал тебя. Лишь устало повторял, что побеждают только сильные, а слабые бесславно становятся удобрением для трущоб. Когда-то он обещал стать тем, кто сделает из тебя то самое удобрение, если ты совершишь хоть одну ошибку. Но ты до сих пор стоишь на месте. Живая и полная сил. Та, чей хрупкий щит окреп, обратившись в титан. Та, что понимала, что она не просто сильная. А любящая. Только любовь черпает полную силу человеческой природы. Поэтому твой щит, исполняющий роль оберега Акутагавы, впервые за долгое время стал непробиваемым панцирем. Может быть, по этому Рюноске был до сих пор слаб?***
Рюноске овладела крепатура. Он согбенно пал на колени, заходясь лихорадочным кашлем. Стройный юноша в один миг превратился в сенильного мученика, которые осуществлял свои финальные хриплые аккорды. - Акутагава! - ты, застигнувшая его в сломленном состоянии, незамедлительно бросилась к нему. Обычно Рюноске ничего не чувствовал, не слышал и не понимал во время приступов. Но сейчас, прорвав вакуум, к нему вторгся твой настойчивый глас. Вторгася, как песнь серафимов, пробуждающих отчаявшихся афеев. Его воображение было слишком скупо на созидание рая. Он не верил в него. Думал, что рай - выдумка для наивных дураков, а ад сотворили сами люди на земле. И он был одним из тех, кто не хотел ничего менять. Его устраивала судьба изгнанного из сада Адама, который будет главенствовать над другими такими же падшими. Кашель утихомиривается. Дышать становится легче. Акутагава постепенно выпрямляется, фокусируя взгляд на местности. Но получается увидеть лишь твой взволнованный, выбеленный лик. Его раздражает твой бесполезное беспокойство. Потому что он ощущает грубо прогибающую слабость от осознания того, что он нужен ещë кому-то, кроме маленькой Гин. «Это бред. Всего лишь галлюцинации», - настаивает он самому себе, чтобы не потерять бдительность. Трущобы - не место для зарождения ненужных чувств. Даже смехотворно думать об этом. До боли смехотворно. Его история явно не о любви. - Что это было? - лихорадочно спрашивала твоя персона. - Ты чем-то болеешь? - Не имеет значения, - раздражëнно отмахнулся он, стерев кулаком с губ вязкую линию слюны. - Но я... - ты перебираешь всё возможные слова в своëм арсенале, но не можешь отыскать те, которые опишут весь спектр твоих эмоций. Это слишком сложно, даже не иллюстрировать жестом, не показать на картине. Все удобные слова вымирают. Остаются только самые откровенные и смущающие. - Ты дорог мне, я переживаю за тебя... Фразисы неосторожно врезаются в чужое сердце иглами. Акутагава строптиво морщится, пытаясь выдернуть их, не оставив кровоточащие раны. Но кровь всë равно льëтся, делая его уязвимым. Он раздражëн. Он не хочет быть слабым. Он чувствует, что что-то идëт не по планам волка-одиночки. - Эти приступы не так часто случаются, успокойся. Небо, затянутое угрюмыми хмарами, издало враждебный рокот. Дождевые спицы яростно падали на вас, холодя кожу. А вы по-прежнему стояли под влагой, с липнувшими волосами, с тяжëлой одеждой, и смотрели друг на друга. Пока Акутагава не залился очередным кашлем. Очнувшись, ты хватаешь его за ледяное запястье, смотришь суженными глазами, с ресниц которых падают ослепляющие капли. - А если это что-то серьëзное, Рю?! Пойдëм скорее в убежище, иначе кашель станет ещë хуже! Слова невольно вырываются истеричным криком. На глазах появляются щиплющие перламутры слëз. Собственная оболочка становится катастрофически тесной, из шкуры хочется выпрыгнуть с припадком, чтобы лишиться разрывающих на части эмоций. Внутренняя энергия эспера почему-то буйно струится по соцветиям вен, и ты чувствуешь, что можешь прямо сейчас создать целый защитный купол для Акутагавы. И только для него одного. Ты начинаешь понимать особенность своей силы - она растëт с теми, кто тебе дорог. Ты сидишь рядом с ним в пещере, чувствуя невыносимое желание прижаться к нему и согреть, чтобы странная болезнь не обострялась. Ты понимаешь, что Рюноске уже не друг. Может быть, вы жили не в том месте, чтобы испытывать такие чувства. Может быть, он слишком боится любить и сразу потерять. Может быть, абсурдно в среде выживания думать о чëм-то, кроме банального выживания. Но сердцу не прикажешь. Сердце сильнее всего, что есть в этом мире. Поэтому ты так неожиданно захотела бороться за свою жизнь. И за его особенно. - Рю, я не могу потерять тебя... - не сдержавшись, ты прижимаешься к нему, кладëшь мокрую голову на плечо. - Может быть, в нашем положении нелепо задумываться о таком, но я не могу преодолеть свои чувства. И думаю в глубине души, что мне даже это не нужно. Потому что именно они делают меня сильнее, а не твои угрозы о том, что ты убьëшь меня, если я буду бесполезной. Твои тополино-тонкие пальцы ложатся на его щëки. Это не столько жажда обогреть его любым способом, сколько эгостичная алчба выпустить наружу Зачарованных бесов. Гин мирно спит в самой глубине, где дождь только играет колыбельной для крепкого экстракта грëзы, поэтому ты не заботишься о том, как это будет выглядеть. Рю не успевает подать реакцию, когда чужие губы накрывают его. Холодные и мокрые, они обоюдно становятся теплее, почти жарче. Однако самый очаг трепетного огня зарождается в грудных клетках, где бьются птицы. Твои пальцы в порыве страсти впиваются в кожу его ланит, но со временем, когда тебя накрывает осознание того, что сейчас он полностью твой, хватка ослабляется. Персты уже нежно чертят невнятные узоры, а затем плавно опускаются ниже, вцеплясь в рамены. Акутагаве дурно. Акутагава не понимает, что происходит. Но он рефлекторно сжимает твой стан в руках. И от этого он впадает в забвение, чувствуя, что ему становится хорошо. Объятия становятся теснее. Расëмон, отвечающий за внутреннего зверя, неконтролируемо выбирается наружу, извивается мрачными тенями, точно щупальца кракена. Чем мягче поцелуи, тем слабее его способность. И уже сейчас эти чëрные ленты обволакивают твоë лежащее под ним тело и его собственное, утепляя взаимные касания, прижимая ещë теснее плоть к друг другу, раскаляя сумбурное желание. Но сам Акутагава продолжает покусывать губы и неосторожно впиваться в фигуру, по-сиротски думая, что ты вот-вот исчезнешь, если он не проявит силу или мольбу. Вы лежите на грязной земле, предаваясь подростковой неге, в месте, где в любой момент может начаться фатальное сражение, мокрые и холодные, рискующие подхватить инфекцию, без запасного провианта. Со стороны кажется, что это всë идиотично. Но вам кажется, что это лучшие и самые светлые минуты вашего выживания посреди хлама, крови и обоюдной жестокости. Хотя его напор вызывает у тебя каплю страха и море смущения. Только ты не в силах сопротивляться, даже если очень сильно захочешь остановить его внезапную экзальтацию. Но внезапно он отстраняется, нависает над тобой и смотрит в твои слегка удивлëнные и туманные очи. Он тяжело и рвано дышит, не понимая, как им, одиноким варгом, овладела столь низменная страсть. Ты воспринимаешь его отстранëнность иначе: смущëнно приспускаешь лямку мешковатой одежды и поворачиваешь в сторону макушку, не решаясь взглянуть в глаза Рюноске. Первобытное смущение заживо пожирает твоë нутро. Ты не уверена, что готова к такому серьëзному шагу. Но если Акутагава настоит на этом, ты исполнишь его волю. - Что... что ты делаешь? - эспер трясëтся, но сам не понимает от чего: не то от неуместного возбуждения, которое он мечтает изгнать, чтобы не потерять бдительность, не то от того, что ты подумала о нëм, как о насильнике. - Оденься, чëрт возьми. - Прости... - ты неловко и поспешно натянула одежду обратно, порывисто обхватив себя обеими руками. - Я думала, что ты хочешь этого... Я бы не сопротивлялась. Я обещала быть твоей вещью, если ты позволишь мне остаться. Это самое малое, что я могла бы сделать для тебя, ведь в бою я абсолютно бесполезная... Признание ошеломляет его. Акутагава не знает, как правильно реагировать. Впервые в жизни его ранит осознание того, что другие могут считать его подобным чудовищем. Он морщится и сжимает кулаки, пытаясь преодолеть желание сорваться в своей манере. Он не хочет причинять тебе боль, которой он привык доказывать свою доминантность в цепочке слабых людей. - Ты не вещь, идиотка. Грубо цедит он, торопливо направляясь в глубь пещеры. И этих слов, несмотря на жëсткость, достаточно, чтобы холодный и мрачный дождь для тебя закончился. Ты и раньше видела после него радугу, подающую надежду на усовершенствованный для оборванцев мир. Но сейчас она стала куда ярче и больше. Кажется, она стала целым миром, который хочется нестерпимо объять. «Не вещь для него...», - повторяешь ты, смакуя вслух и в мыслях. Он не друг. Он тот, кто сотворяет радугу. Тот, в кого ты безвозвратно влюблена.***
Ты обессиленно рухнула на колени, пытаясь выровнять сбитое дыхание. Энергия была истощена, словно пустынная криница, но враги побеждены. И Рюноске, бравирущий своим львиным триумфом над ними, был абсолютно целым благодаря твоему усиленному щиту. Эта мысль заставила тебя обрести на лице лëгкую и зефирную улыбку. Даже несмотря на то, что он изменился после прихода Дазая, который обещал ему новую жизнь в мафии. Который сказал, что ты будешь тянуть Акутагаву на дно своей врождëнной слабостью. Он должен сделать выбор: оставить тебя здесь или взять собой, тем самым подорвав уважение Осаму. - Я должен оставить тебя. Он преподносит это как сухой факт, против которого не подействуют никакие убеждения. Отчуждëнный, совсем далëкий, по локоть в крови, он не смотрит в твою сторону. Взгляд бархатно-угольных глаз устремлëн в будущее, устланное трупами, но ведущее в свет, который не пробивается в затхлые трущобы. Зачем ему тратить время на территорию, где покоятся одни вонючие требухи? Зачем ему тратить время на девушку, пропахшую этими требухами? - Я понимаю... Вам с Гин будет там лучше. Это не трущобы, где придëтся бороться за своë выживание. Ты ведь сам сказал, что побеждает сильный. Ты сильнее меня. Ты всë понимаешь. Но эгоистичная сторона души разрывается от призрачных стенаний. Рюноске становится фата-морганой, до которой невыносимо хочется дотянуться, хотя бы сорвать на память еë траурно-чëрную вуаль, чтобы был малейший стимул сражаться за саму себя. Чтобы не посрамить честь того, кто всë это время вынужденно вëл тебя за руку по трущобам, кормя и защищая своей жизнью. Хочется отпустить его в лучшую среду без глупых и обременяющих слëз, без трагичных речей, которые должны будут разжалобить его душу. Но у чëрного Бога нет жалости. И это к лучшему. Так ему будет проще выжить. А у тебя слишком много слабостей, чтобы быть рядом с ним хотя бы в качестве лакея. - Твой щит... он стал сильнее, - зачем-то безэмоционально подмечает он. - Потому что я люблю тебя. А он зависит от моих чувств к человеку. Тебе уже не страшно признаться в своих чувствах. Потому что они бесполезны, и Акутагава просто отвергнет то, что будет его тяготить. Когда он подходит к тебе, его шаги раздаются тревожным эхом в ушах. Ты думаешь, что он окажет тебе милость, сдержав своë обещание. И ты смыкаешь вежды, покорно ожидая, когда обсидиановая гильотина его Расëмона упадëт на твою тонкую выю. Тебе хочется думать, что он не позволит тебе сгнить в трущобах. Смерть от его рук станет панацеей от всех бед, которые принесла тебе эта локация. Но он зачем-то медлит, нагнетая атмосферу. Струны нерв натягиваются. Ждать каденцию своей жизни становится всë невыносимее. - Наверное, я сейчас выгляжу особенно жалко, да? Так ты сказал при нашей первой встречи, - со слезами вспоминаешь ты, вопреки всему выдавливая светлую, ностальгическую улыбку. - В мафии я не нужна, потому что даже человеке не смогу убить. И лучше убить меня саму, как ты обещал, потому что я боюсь сгнить в трущобах. - Да, - без тени сомнений заявляет он. Так чëтко, так громко, так до боли правдиво. Нет смысла лгать. - Но ты всë-таки убила одного человека. - Кого? - не без удивления спросила твоя персона. - Меня. Ты чувствуешь в его словах сакраментальный смысл. Его рука грубо впивается в корни твоих волос, - он до сих пор не знал, что такое нежность, - и, сжимая их, притягивает тебя к своему лицу. Твоë чело прижато к его. Вы замираете в таком положении и тяжело дышите. Он напоминает разъярëнного быка, который недоволен тем, что неумелый тореодор одержал над ним верх. Но при этом не пытается исправить своë положение. Он пытается стабилизировать дыхание, пытается смириться с мыслью о своëм поражении. Любовь убивает таких, как он. Влюблëнный зверь уже не хищник. - Я ненавижу тебя, (Твоë имя), - шепчет он почти в твои губы. Он говорит это совершенно искренне. Но от этих слов совсем не больно. - Твоя любовь должна либо погубить меня, либо сделать ещë сильнее, чем прежде, чтобы я не подвëл Дазай-сана. - Иначе ты убьëшь меня? - Да, - обещает строго он. Но тебе кажется, что он в очередной раз нарушит своë обещание. Хотя ты взамен обещаешь себе сделать всë, чтобы он стал сильнее. И полюбил тебя в ответ. Сломленные, словно фарфоровые лекалы, взращенные бездушными трущобами, вы должны остаться вместе. Обезображенный тандем, в котором вы поможете друг другу отречься от прошлого. Ты думаешь, что такова ваша судьба. Ты уверена, что перепишешь еë именно на такой лад, пока Бог следит за правильными людьми. - Хах, он всë-таки небезнадëжен, - с загадочной усмешкой молвит Дазай, наблюдающий за тем, как угрюмый юноша переступает через трупы, ведя тебя в новую жизнь. Он с удовольствием будет наблюдать за тем, как Акутагава уничтожает мир один, чтобы перестроить его для двоих. С наслаждением будет созерцать, как ты без отвращения омываешься багряной кровью, чтобы защитить возлюбленного.С тобою нам одна судьба, Нам свет один и тьма одна и та же. Проклятье наше всех земных томлений слаже. Тьма и любовь, любовь и тьма. Благословляет горькая луна Сияньем плоть сердечную увечить. Она велит ее коварно изувечить.