Anna Blue - So Alone or Metric - Eclipse.
Какого это — быть эфемерной монадой среди тех, на кого ты, казалось бы, очень сильно, почти по-конгениальному похож? Какого быть чужаком среди сородичей, шамающим завуалированные унижения? Какого иметь крышу над головой, но при этом не чувствовать себя под ней, как в родном доме, где таятся тепло и чужое ожидание? Какого жить по обычным меркам, но безлично существовать по своим ощущениям? Ты не знала. И даже не могла предположить, что тебе, доверенной наëмнице, когда-нибудь придëтся задуматься о подобных мелочах. Все эти мысли казались низкосортным китчем. Да, выбор, кем стать в будущем, был ограничен: выпестованная с рождения наймитами, ты была вынуждена идти по их пятам, не отставая ни на миллиметр. Но и особых жалоб на свою судьбу не было. Эти люди, несмотря на свою суровую деятельность, оставили тебя в живых и по-своему воспитали, позволив остаться с ними, в безопасности. Потому что в одиночку ты бы не смогла противостоять миру, который был заполнен подобными группировками. К убийствам можно привыкнуть, не сойдя с ума. Омбре крови с возрастанием жертв перестаëшь замечать. Крики мучеников заглушаются чувством выполненного долга перед теми, кто дал тебе кров. Кто-то сказал тебе, что младенцы рождаются падшими ангелами: такие же невинные, но уже земные. Одни остаются навсегда этими инфантильными детьми с телами взрослых, а другие скоротечно стареют и становятся уродливыии, выбирая путь низины. У падших есть шанс возвыситься обратно, а есть возможность пасть ещë ниже. Лишь один раз ты задумалась об этом: а кто же тогда ты? Разглядывая себя в зеркале, поглаживая ещë юный лик, ты не могла понять, к какой касте тебя можно отнести. Падшая, чьи руки по плечи омыты багрянцем крови безвинных и виновных, ты всë ещë могла противоречиво цвести. Может, ты не аггел, а всë ещë находишься на периферии, имея шанс возвыситься над своими земными грехами? Когда-то ты думала, что такие мысли абсурдны и созданы для каких-нибудь глупцов, лентяев и пустых мечтателей. Разве может убийца размышлять о чëм-то подобном? С одной стороны, он уже не относится к людям, потому что в нëм нет характерной человечности. А с другой стороны, современное общество тесно связывает себя с бездушностью и вестниками высокопарной смерти, поэтому ты могла считаться самой обычной личностью. Добро было вне игры, оно считалось клеймом позора. И ты поддерживала данную теорию. Пока ваша группировка не пленила одного загадочного человека, который тоже не знал, кем он является в этом странном и запутанном мироздании.***
Точный выстрел. Птицы, испуганно клëкнув, разукрасили чернильными кляксами своих крошечных тел молчаливо созерцающий небосвод. Кровавые росчерки, вылетевшие с простреленной головы, живописно разукрасили песок. Сукровица и марсала — твои вечные цветовые спутники в пустыне, которую ты считала родным местом, несмотря на еë существенные недостатки. Впрочем, другого места, где тебя могли бы ждать, и не было. — Отличный выстрел, (Твоë имя)! — пропел тебе дифирамбы с вышки один из твоих напарников. Ты, слабо улыбнувшись, по-солдатски отдала ему честь. Вздохнув, ты подошла к очередному трупу. Привычный стеклянный взгляд, привычный смрад вынужденной гибели, привычные вышибленные мозги, похожие на размозжëнное тельце выброшенной на песчаный брег медузы. Ты ничего не испытывала от происходящего: ни сожаления, ни триумфа, ни умиротворения. Всего лишь филигранное исполнение работы, к которой тебя готовили почти с пелëнок. Без брезгливости наклоняешься к мертвецу, забрав пулю и провиант. Механические действия и серьëзный, суровый взор, лишëнный ненужных эмоций — идеальная машина для устранения неугодных. И при этом чужая среди своих. Потому что нет радости и злорадства. Потому что на лице лишь иногда для приличия мелькает имитация чувств. Всего лишь работа. Но, кажется, правильная работа должна вызывать стимул и счастье. Только о таких неудобствах, имея рядом приют, стараешься не думать. Выбора нет. Иногда иллюзия того, что всë гармонично и на своих местах, почти ослепляет чувства подлинной личины. Твоë внимание привлекает возня подопечных, которые силком волокут потрëпанного юношу. Заинтересованная, подходишь ближе, подмечая его необычную шевелюру: одна сторона белëсая, точно снег, другая — сиреневая, как душистые цветы. Он не сопротивляется, словно приняв неизбежное, и легко позволяет им затолкнуть себя в ржавую клетку. — Кто это? — деловито любопытствуешь ты, разглядывая пленника. — Чëрт его знает, — рыкнул главнокомандующий, на что ты удивлëнно приподняла брови; обычно лидер держал всë под контролем и выбивал информацию из любого партизана. — Неизвестно откуда появился. Может, страдает амнезией. В любом случае, это даже не имеет значения, ему уже уготована роль раба. — Как у вас всë просто, — саркастично усмехнулась ты, коротко глянув на пленника. Он посмотрел в ответ пустующим, бессмысленным взглядом, словно был не с этой планеты. «Смазливый раб», — проникает мимолëтная мысль, после которой ты уводишь взор, придав ему равнодушие. Не в твоей компетенции импонировать пленному. И не в его положении думать о наëмнице без души. Кристальный абсурд. — Хватит трясти тут своими гнилыми костями! — свирепо скомандовал лидер, разогнав кучку подопечных, словно падальщиков, от незнакомца. — С ним разобрались, теперь пора приниматься за работу. Все покорно разошлись по предназначенным локациям, оставив пленника наедине с шëпотом пустынного ветра. Хронос подарил наëмникам забвение, в том числе и тебе. Начищая ружьë до идеального блеска, ты не обращала внимания на очередного раба. Лишь изредка взор отвлечëнно поднимался с холодной стали на одинокую и согбенную фигуру, до неприличия задерживаясь на ней. «Надо бы ему, наверное, воды хотя бы принести», — твердила совесть. О полноценной еде ты не позволяла себе думать — накажут за самовольность. Достав из холодильника прозрачную, слегка помятую бутылку, ты вылила часть содержимого в блюдце, предназначенное для бродячих собак. Оглядевшись по сторонам, ты спокойно двинулась вперëд; все были заняты своими делами, мало кто захочет оторваться, чтобы отчитать тебя за скупую попойку раба. Он не откликнулся на приближающиеся шаги, пока ты не протянула к его ногам блюдце через решëтку. — Вот, попей, тебе нужно набраться сил. Молодой человек полудрëмно повернул лик; твой щедрый жест был оценëн усталым безразличием. — Чтобы вы не потеряли часть рабского труда? — слова имели саркастичный подтекст, но тон пленника оставался отчуждëнным. — Чтобы ты не потерял себя, — усмехнулась ты, уже через секунду заставив себя сменить настроение. Наëмника обучают безжалостности, но никак не сочувствию. Однако соблазн ощутить другую сторону своей души был слишком велик, поэтому ты позволяла себе подобные слабости. Или слабости позволяли тебе иногда внедряться в режим берсерка. — Убийцы не всегда бездушные. По крайней мере не все. Теперь юноша внимательно смотрит на твоë лицо. Изувеченный, растрëпанный и униженный, он не мог по логике вещей найти в себе желание присмотреться к своим изуверам. У него даже не было сил осмотреть самого себя. Но по алогичным обстоятельствам пытливый взор настойчиво изучает черты твоего лица. И пусть он почти только что родился, но уже чувствует, как должен выглядеть потенциальный мономан. От твоего вида нет дрожи и страха, и в груди не пульсирует магмой ненависть. Он ощущает врождëнную неприязнь к тем, кто прельщает хаосу. Но ощущает врождённое полудоверие к той, кто относится к этому тëмному сословию. Начало витка его истории кажется странным и противоречивым. Но он не хочет отступать от него. — Спасибо… — нерешительно и робко, словно не веря происходящему, лепечет он, с подавленной жаждой прислоняя к устам блюдце. Почему-то твои губы складываются в светящийся полумесяц улыбки, от которой становится не по себе. Ты насильно отвергаешь еë. Становится ещë хуже, когда ты отталкиваешь саму себя. Ты стараешься абстрагироваться от созерцания с помощью нейтрального разговора. — Ты правда страдаешь амнезией? — Я не могу сказать, что чувствую амнезию, — задумчиво сказал молодой человек, отложив питьë. Он всмотрелся в водяное отражение, изучая свои черты. — Но я ничего не помню, мои воспоминания будто насильно стëрты. Я даже не знаю, как оказался в пустыне. Не знал, что здесь водятся… такие люди, — он помедлил, разглядывая тебя, не зная, как можно правильно охарактеризовать однородный народ, в котором затесалась твоя противоречащая персона. — Даже имя своë не помнишь? — Сигма, — подумав, ответил уверенно он. — Ну хоть что-то помнишь, уже хорошо, — ты легкокрыло улыбнулась, чтобы разогнать напряжëнную атмосферу. — Интересное имя. — Я только что придумал его. Не знаю, что оно значит, — расплывчато пробормотал он. Ты неловко замолчала. Впервые столкнувшись с тем, кто потерял память, ты не знала, как правильно реагировать на него и что говорить в случае, где буквально только что родившийся человек оказался чьим-то пленным. Абсурдная ситуация, в которой ты чувствовала угрызения стыда. Нормально ли это? Ответ затерялся в витиеватом лабиринте разума. — А ты всегда работала здесь? — нарушил тишину Сигма, пытаясь потихоньку составить твой верный портрет. — С детства. Мне сказали, что родители бросили меня, надеясь, что меня никто не найдëт в пустыне. Но здесь пряталась моя нынешняя семья, которая нашла меня и воспитала. Я продолжила семейную традицию, как видишь. — И тебе… нравится убивать людей? — осторожно спросил парень. Ты задумалась, вглядевшись в небо, словно там был ответ на такой же вопрос с твоей стороны. Ты верила, что можно родиться как схимическим серафимом, так и презорливым демоном. Ты больше ассоциировала себя с падшей, которая не определилась со стороной, но имела все шансы самостоятельно выбрать свой путь. А само небо равнодушно немствовало на твои вопросы. Оно, впрочем, никогда не подавало голос, словно страшась запутать тебя ещë больше. Могла ли ловитва людей приносить искреннее удовольствие тому, кто умел сочувствовать? Ты не знала. И старалась не спрашивать даже в мыслях об этом, пока тебе не задавали вопрос напрямую. Ты напоминала себе, что тебя приютили в отличие от родных пестунов, которые легко отказались от тебя, которые лишили тебя, возможно, безмятежной жизни в чертогах какого-нибудь розария. В глубине души было больно представлять себе иную жизнь, где ты была обычной девочкой в фиалковом платье, с любящими родителями, которые не оставляли за твои промахи… «Нет, не думай об этом», — сознание заблокировало реминисценции о том, что делали с тобой опекуны. В конце концов они подарили тебе возможность жить. И пусть это не то, о чëм ты мечтала, но ты была обязана им. Думать о том, что они непригодны — оскорбительно, это грубый плевок в лица тем, кто тратил на тебя свои ресурсы. — Это моя работа, — отрëкшись от лишних размышлений, буднично и с дежурной улыбкой ответила ты. Казалось, что твои истинные чувства были как всегда выверены. Даже для самой тебя. — Ты не похожа на террориста… Но чужеземец смог докопаться до глубины. Докопаться с облегчением. Облегчение стоило разлома почвы под твоими ногами. Даже самая крепкая иллюзия способна разойтись паутиной трещин, если на неë надавят скепсизмом. Но особенно она подвержена трогательному замечанию и наивному взгляду платиновых очей, которые умоляли тебя выбраться из пут собственной лжи. Только ты была ещë не готова к такому серьëзному шагу. И подталкивания совершенно чужого человека раздражали. — Ты раб, а рабы не должны забивать свою голову лишними мыслями, — избавившись от всякой милости, проговорила мстительно ты. Агрессия — лучшая охрана для личных иллюзий. Ты выпускаешь наружу огненных церберов, которые не дадут приблизиться к истине. Даже тебе. Они подчиняются лишь первому приказу и кусают с хрястом кормящую руку, вынуждая отбросить все попытки откопать свою суть, похороненную под руинами надежд и девичьих химер. Ты плотно смыкаешь вежды, словно пытаясь забыть мимолëтно увиденную истину, иначе искушение грозит навлечь фатальные ошибки. И входишь в режим бесчувственной машины, которая чванливо смотрит на новоявленного раба. Сигма противится вере в твою бессердечность. Первое впечатление на интуитивном уровне зачастую не обмануть. Его рука дерзновенно касается твоей кисти, глаза медленно закрываются, сознание сосредотачивается на активации способности. Ты не отвергаешь касание хотя бы потому, что это твой первый тактильный контакт с мужчиной, низвергающий в растерянность и электрический бутон смущения. А затем всë плывëт и сознание погружается в густой и плотный кокон тьмы, в безвременье и тишину, из которой нет выхода и даже просвета. Пробуждение такое же внезапное, как и толчок сердца во время прикосновения пленника. На размытом фоне ты видишь, как освобождëнного Сигму держат твои напарника. Он стоит на коленях, к его голове приставлен пистолет, на слуху играют неразборчивые мужские крики, заправленные нецензурными выражениями. Когда головокружение отступает назад, ты слышишь, как у тебя спрашивают, что произошло, почему ты потеряла сознание. «Его прикосновение…», — догадываешься ты, постепенно видя перед глазами картины прошлого. Его прошлого. Пустынная панорама, клубок пыльного смога и цветочно-тонкие руки, которые прощупывают песок. Он появился из ничего и ниоткуда. Родился от молниеносной вспышки, которая выкинула его в пустыню, без памяти и имени, но со знанием своей способности. Он явился из пустоты, словно кудесник, но при этом никакого фортеля не было. Он сам не знал, как случилось его странное рождение. И ты ничего не поняла. Но успела испытать к этому затерянному пилигриму сочувствие — у него никогда не было дома и тех, кто бы его приютил, как тебя. И это то, что он так сильно желал обрести. То, ради чего он бы хотел бороться за своë выживание. — Подождите, он эспер! — торопливо закричала ты, чтобы коллеги прекратили насильно удерживать пленника. Ты хотела спасти жизнь юноше, который не спешил раскрывать свой секрет недругам. Но это был единственный шанс, чтобы выжить и добиться желаемого. — Он может передавать прикосновением какие-то видения. — Ты увидела ту информацию, которую хотела получить от меня, а я взамен увидел то, что хотел узнать я, — неохотно подтвердил Сигма, опустив голову. Мужские пальцы, остервенело давящие на его рамены, ослабили хватку, от чего он начал спокойнее дышать. — И какие же скелеты в шкафу прячет (Твоë имя)? — заинтересованно спросил один из твоих коллег. — Не очень хорошо пытаться лезть в чужую личную жизнь, — раздражëнно съязвила ты. Но в глубине души самоуверенный настрой начал обмякать по мере растущих предположений. Ты не знала, что хотел узнать от тебя Сигма. И даже сама не предполагала, что может витать в твоих мыслях, которые ты постоянно меняла местами, чтобы не добраться до ядра главного желания. Сигма напряжëнно молчит какое-то время, будто раздумывая, и это угнетает твою душу. Такое ощущение, что он открыл доступ к запретным воспоминаниям, и теперь пытается с шоком переварить их. — Я… хотел узнать, нравится ли ей еë работа. Да, еë всë устраивает… Ответ странный и неуверенный, но твоих союзников это полностью устраивает. Однако не тебя. Потому что ты не понимаешь, зачем он солгал. — Полезная способность, — задумчиво сказал лидер. — Пусть работает на два фронта.***
Какого это — узнать, что те, кому ты всю жизнь доверял, всë это время лишь использовали тебя, словно неодушевлëнную материю без способности чувствовать и агонизировать? Какого узнать, что твоя семья помышляет предательством? Какого, будучи всегда живя в неизвестности, решиться сбежать из неë в другую, ещë более страшную неизвестность? Какого внушать себе, что всë идëт по плану, зная, что сценарий трещит по швам, как древлий иссохшийся холст? Все эти мысли когда-то казались беспечной буффонадой, которая не может затронуть тебя, уже закрепившую своë место в этой Вселенной. Но всë меняется, хотим мы этого или нет. К сожалению, мир непрерывно двигается и неуклюже, а иногда и вовсе стремительно меняется. А может, это к счастью. Ты ещë не поняла. Одно ты знала точно: смириться с происходящим и инертно плыть по однотипному течению — высшее искусство. Не каждый рождается лигитой, который может ловить от любого клочка жизни артистизм, терпение и эйфорию. Даже убийцы, с которыми ты работала, казались сильными и творческими личностями, которые могли найти в своëм ремесле вдохновение и спасение. Ты не единственная, кто был вынужденно завербован в их коалицию. Но даже твои братья по несчастью со временем втискивались в кровавый круг, чувствуя себя полноценнвмм членами культа. Зачастую это были взрослые и старики, которые сначала были рабами, пока не заслуживали доверие старейшин. Они поднимались по карьерной лестнице с нуля и гордились своими достижениями. Лишь ты одна, воспитанная в таких условиях с младенчества, не смогла найти своë место среди них. Не смогла смириться. Хотя дети любознательны и впитывают всë, как губки, ими легко манипулировать. Кажется, ты была бракованным ребëнком. И Сигма тоже был таким. Потерянный и одинокий человек, появившийся из пустоты, словно нечто искусственное и неживое. Но при этом он был живее всех живых. Союзники казались безликими кукольными лекалами, а он ощущался самым трепетным, тëплым и сострадательным. Вместо сердца у всех — шестерëнки, крутящие механизм жестокости, а у него настоящий орган, полный крови и ярких чувств. Поэтому он стал ближе всех. Странный чужак стал роднее своих. Нечеловек стал для тебя самым большим человеком. И с ним, таким же ничего не знающим и боящимся, было не так страшно узнать правду и пойти наперекор судьбе.***
— Ну, читай уже информацию! — потребовал строгий голос, врезавшийся перуном не только в Сигму, но и в тебя. Дуло дробовика грубо толкнуло в спину молодого человека, оставив ощутимую гематому. Ты сочувственно поджала губы, а Сигма, стерпев острую боль, заставил себя прикоснуться к пленëнному, едва живому сенильному мужчине. Лидер группировки, подметив твой первый контакт с эспером, поручил тебе играть роль его опекуна. В конце концов куда проще добиться желаемого от пленника путëм доверия и мирного пакта. Никто не против применить метод кнута и ещë более крупной нагайки. Но лишь с помощью договорëнностей можно добиться энтузиазма в сотрудничестве. Возможно, он совершил фатальную ошибку. За время, проведëнное вместе, вы сблизились. Наблюдая за чувственным Сигмой, твои иллюзии по поводу предназначенного тебе места начинали постепенно слабеть. Чахлая, как забытый хозяином цветок, она всë больше вынуждала тебя испытывать неудобства. Корни дискомфорта прочнее впивались в душу, пока юноша, лишëнный жестокости, смотрел на тебя человечным взглядом. Ты завидовала ему. Кажется, что твой взор уже давно потускнел, а в глубоких криницах зрачков не было дна. — Это всë? — угрюмо уточнил лидер, когда допрос был завершëн. — Да, — устало отчеканил Сигма. Незамедлительный, шумный выстрел. Кляксы крови расползлись по стене над головой старика. Сигма замер, задрожав всем телом. Ты, привыкшая к такому зрелищу, впервые ощутила нестерпимое отвращение. — Он же не… Твой жалобный протест утонул в звонкой пощëчине. — В последнее время ты начала много говорить не по делу, — строгий взгляд главы насквозь просверлил твою заледеневшую душу. — У нас с тобой какие-то проблемы? Так ты благодаришь за то, что тебе дали здесь приют? — Простите, зазналась, — опустив голову и приложив длань к горящей ланите, испуганно промямлила ты. — Видимо, голову напекло. — Надеюсь, — проворчал лидер. Он повернулся к тебе массивной спиной, на которую ты мимолëтно взглянула со страхом. Обернувшись, он смягчился: — Сегодня посторожите башню, там будет тень. Может, придëшь в себя. — Да, спасибо. Ты уселась на пыльный пол, плотно прижавшись спиной к прохладной стене. Щëку жгло, как от удара арапником. Горела и тартарным пламенем уязвимая душа. Сигма стоял рядом, не решаясь подсесть ближе, потревожив твоë шаткое настроение. Он смотрел с сочувствием, видя собственное отражение в твоëм образе. — Он даже сакэ не успел допить, — с каким-то разочарованием прокомментировала ты, заметив в сумке старика торчащую бутылку. Ты вытащила еë без какого-либо энтузиазма и протянула Сигме с пустым ликом. — Будешь? — Не думаю, что это хорошая идея, — робко пролепетал молодой человек. Пожав плечами, ты без раздумий сделала глоток. Обжигающая эссенция вынудила тебя поморщиться и прокашляться. — Раньше я боялась пить алкоголь. Думала, что сойду с ума или взболтну чего лишнего. А сейчас я так устала, что плевать. Да и тебе доверяю. Как странно доверять тому, кого ты так мало знаешь… В твоëм тоне — минорная скорбь, боль приколоченной булавкой бабочки, которая больше никогда не взлетит на волю, реквием на потрескавшейся душе. Сигма чувствует это на себе. Впрочем, он знает, какого это. — Ты умеешь играть в карты? — натянув подобие улыбки, спросил он, достав из рюкзака колоду. — Нет, — ощутив задорное действие алкоголя, ты бодро предложила следом: — Давай на желания! — Ты уверена? — растерянно спросил Сигма, не ожидая от тебя подобного азарта. — Да! Или ты не знаешь, что загадать? — Нет… — задумчиво пролепетал он. — Есть у меня одно желание. Но я не уверен, что ты согласишься на него. — Оно пошлое? — по-совинному наклонив голову, спросила ты. — Н-нет, о чëм ты! — спелый румянец обжëг его щëки, Сигма начал мятежно размахивать руками, словно отгоняя незримую вуаль испорченности, надетую тобой. — Жаль. — Ч-что? — Я шучу, — натянуто хохотнула ты, уперев взгляд на лик визави, которое стало алее алого. Он был таким невинным и скромным в отличие от тех, с кем ты жила всю свою жизнь, и это вызывало неясный трепет. Ты присмотоелась к нему, хмель в крови ударила и в голову, и в сердце, сделав его образ ангельски прекрасным. — Хотя я даже никогда не целовалась. Убийства, кровь и губительная жара… Вот моë весëлое окружение. Ты растянула руки так, словно готовилась объять весь этот неправильный и ничтожный мир, и расхохоталась. Отчаянно и безумно. Сигма видел, что алкоголь не дарит искреннюю потеху, а гривуазность была лишь маской, жалкой попыткой внушить себе, что хоть что-то в этой пустыне может подарить радость. — Начнëм? — не зная, как заглушить твою громкую боль, Сигма с такой же притянутой улыбкой предложил скорее перейти к действиям. Бархатное полотно сумерек, колесницы звëзд и два потерянных человека, которые пытались найти друг друга посреди разрухи. Карты — единственное, что радовало Сигму. Ты, радующаяся чему-то новому — потеснила ту самую единственную эйфорию. — Я выиграл. — Нечестно! — Если ты правда так считаешь, мы можем переиграть. — Давай! — с пьяной игривостью воскликнула ты. — Я обязательно надеру тебе твою белую задницу! Сигма слегка опешил от подобного выражения с уст девушки, но, завороженный твоей пробудившейся бодростью, он по новой раздал карты. Над вами лунная квадрига и расшитые на небе сияющие квазары, под которыми спокойнее дышится, незаметно для других, будто никого и нет. Запах свежести, пыли и безмятежной игры. «Эта карта старше, а с этой можно создать особую комбинацию», — объясняет Сигма, а ты, опьянëнная, почти не слушаешь. Только смотришь, неохотно изучаешь масти. Зато более чем внимательно исследуешь мягкие черты лица, которые привлекательно шевелятся, когда он что-то поучительно говорит. Пока вы играете, ты перестаëшь чувствовать себя убийцей. Разве убийцы могут играть столь беззаботно в карты? Несколько незаметных фортелей и стирогон позволяет себе поражение. — Ты выиграла, — с лëгкой радостью сообщает молодой человек. — Ого, и правда… — сначала удивляешься ты, а затем, сузив по-лисьи глаза, мнительно уточняешь: — Ты поддался, да? — Вовсе нет, — мирно проговорил Сигма, приподняв брови так, будто он изумлëн твоим замечанием. — Врë-ë-ëшь! — настаивала ты, порицательно указывая на него пальцем. Правда, координация хромала, поэтому ты осуждала пустоту. — Но ты ведь довольна таким исходом? — Нууу… да. — Тогда я тоже своего рода выиграл. Для меня главное, чтобы мой игрок был доволен. Если игра расстроит хоть кого-то, на неë упадëт спрос, поэтому я должен искать пути, которые понравятся моим компаньонам. — Да тебе бы… заниматься чем-то таким, — вспоминая различные понятия, выдала ты, обрисовывая пальцами неясные силуэты. — Есть маленькая мечта открыть своë казино. — Хорошая мечта, — твои губы растянулись в нелепой улыбке. — Теперь перейдëм к желанию. Уступишь даме? Хотя мне кажется, что у убийц нет пола… — Ты не убийца. Сигма проговорил это твëрдо, но вместе с тем траурно; его печалило то, что ты даже в нетрезвом состоянии продолжала видеть в себе разор. Он знал правду, которую не знаешь ты. И даже если бы не знал, он был уверен в том, что ты будешь ассоциироваться у него с добродетелью. Твоë сердце робко трепещет. Тебе кажется, что он первый, кто увидел в тебе личность, а не бесчувственную машину для геноцида. От этого хочется сентиментально рыдать. — Поцелуй меня, — почти умоляюще, хриплым голосом шепчешь ты, пошатываясь в его сторону. — Ч-что? — платиновые глаза Сигмы округляются, сердце делает неистовый толчок, рот странно дрожит. — Что слышал! — ты с жаром впиваешься руками в его плечи, но тут же понуро опускаешь голову. Чувствуешь себя совершенно беззащитной и обнажëнной. — Я… я же говорю, что никогда не целовалась… А ты… Ох, ты единственный, кто похож здесь на человека. Хотя ты непонятно откуда прибыл и сразу такая дылда вымахала… Кто ты вообще такой? Ты не контролировала поток своих речей, чем невольно задела Сигму. — Я и сам не знаю… Он тоже опустил голову. Ваши лбы соприкоснулись, но чувство неловкости не воцарилось. — Прости… Коронованная, могильная тишина, сложив крылья, нависла над вами. Но Сигма понимает, что он ничего не найдëт в ней. Затишья было достаточно: от жизни, которая заставила его появиться из ничего, от Бога, который не давал ему ответы на вопросы, от общества, в котором ему пришлось застрять, от справедливости, которая и вовсе пережила элиминацию. Он решается хоть что-то изменить сам, раз жизнь не идëт ему навстречу. У него нет дома, друзей и самого себя. Но в глубине души кажется, что всë это можно обрести в другом человеке, если позволить себе рискнуть. Его ладони обхватывают твой растерянный лик. Он смотрит в твои глаза, в которых витает молочный туман и поволока желания. На минуту Сигма сам теряется и в то же время перенимает твой хмельный настрой, от которого невозможно взять под контроль разумные решения. Вместе сойти с ума посреди песка и томной башни — лучший выход из сложившегося хаоса; лучшее расслабление после неустанной борьбы за выживание. Поцелуй, почти невесомый и невинный, тает обжигающим воском. Раненая душа бальзамируется нежностью, швы от взаимности такие крепкие, что кажется, будто еë больше ничто не разрушит, все препоны позади. В этом чëрном-чëрном мире, напитанным металлическо-ржавым привкусом крови, сие действие ощущается панацеей от всех бед и грехов, в том числе от неустанного самоедства. Путы самобичевания и вечного поиска себя распутываются. Потому что Сигма нашëл часть себя. И ты, просыпаясь от алкоголя, тоже начинаешь находить что-то родное, чего никогда не было в твоей жизни. Он отрывается медленно, неохотно, одержимый лишь смущением и тем, что ты о нëм подумаешь. Но ты думала лишь о продолжении. Уровень адреналина зашкаливат, бьëтся фонтаном. Опьянение почти напрочь испаряется, точно мука сквозь сито нежности, для которой раньше не было места. Кружится голова, тонкие персты дрожат, кто-то неуклюжими детскими ручонками рисует глуповатую улыбку, от которой восходит внутри маленькое солнце. Оно не жарит, как то, что поднимается над беспощадной пустыней, а уютно греет и исцеляет холодные травмы. — Забавно… — робко проговариваешь ты, облизывая влажные губы. — (Твоë имя), я тоже должен загадать желание, — непривычно оживился Сигма. Ты подняла на него глаза, внимательно слушая. — Давай сбежим вместе. Ты ошарашенно делаешь шаг назад, словно Сигма в одну секунду стал для тебя чужим человеком. Его заявление вызывает противоречие эмоции: странное возбуждение и вместе с тем дикий страх с неприятием. Ты устала от бесконечных песков и их зловещих ветров, устала от убийств и бесполезных жертв, устала от ежедневных кошмаров. Но здесь был долг. Здесь была семья, которая не оставила тебя умирать. Тебе бы просто не позволила совесть. — Сигма, я не могу. Эти люди… они… — Перестань находить им оправдание! — эспер внезапно схватил тебя за плечи, грубо надавливая на них, словно пытаясь настойчиво пробудить от бесконечного сна. — Когда я впервые коснулся тебя, я хотел узнать совершенно другую информацию. Я хотел узнать, как ты попала сюда. И всë совсем не так, как ты думаешь. Эти люди — твои главные враги. Если не веришь, коснись меня. Он зовуще протягивает тебе мраморную ладонь, оттопыривая пальцы так, чтобы твои свободно втиснулись между его. Твоя дрожащая рука невольно тянется в ответ. Длани прижаты к друг другу, как единое целое, персты крепко впиваются в пластные связки. Тебя парализует током, а после — вязкой тьмой, которая, рассеиваясь кусками, открывает тебе цветную картину прошлого. Женщина, прижимающая к груди младенца, и мужчина. Их машина сломалась посреди безымянной пустыни. Зной, сильный ветер, метающий песчаный бисер в глаза. Женщина приближает малыша к сердцу, умоляя мужа быстрее найти помощь. Он исчезает. Лишь спустя несколько минут она с облегчением видит толпу людей, размытую вздымающимся песком. Как только они оказываются ближе, она понимает, что это не подмога. Труп еë возлюбленного тащат за волосы, бросая почти к еë ногам. Она заторможенно смотрит на ужасающее зрелище, а затем истошно вопит. Мужчины, сальные и заросшие, худые в одних обносках, но одинаково настроенные, не торопятся нападать — они скалятся, точно акулы, и играют с беспомощной жертвой. Женщина бежит, спотыкаясь, зная, что еë участь уже нарисована. Падает на колени от выстрела, в последний раз с градом слëз глядя на своего истерично плачущего малыша. Главарь банды смотрит на младенца, ухмыляясь. «Оставим», — читаешь ты по губам, от шока больше не слыша голоса. На фоне стоит лишь материнский вопль: оглушающий и разрывающий сердце потерянной девочки на части. Снова сгущается тьма. В ней ты запоминаешь плачущие мамины глаза: отчаянные, напуганные, но всë ещë любящие, будто шепчущие, что всë будет хорошо. Она, кажется, ждала тебя. Но ты не пришла. И теперь она, должно быть, разочарованно наблюдает с неба за тем, как единственная дочь подсобляет еë убийцам. Невыносимо больно осознавать, что ты всë это время жила в криведном мире. Что неуютные ощущения в этом месте не личный дефект. На самом деле все эти люди были гниющими язвами на теле. А ты всë время слепо ухаживала за ними, полагая, что это лишь безобидные родимые пятна. Ты открываешь тяжëлые глаза, понимая, что мир стремительно движется, как в быстрой съëмке. Тело будто поднято в воздух. Ты направляешь взгляд в другую сторону — там тяжело дышащий Сигма. Ты понимаешь, что он держит тебя на руках и бежит. — Остановись! — командуешь ты, истерично извиваясь. Сигма вынужденно отпускает тебя на землю. Когда ноги обретают под собой почву, мысли становятся яснее, но от этого только становится хуже. Ты хватаешься за раскалывающуюся надвое, словно орех, голову. — М-мои родители… Осознание накрывает смертельным цунами. Катаракт слëз стремительно омывает опухшее лицо. Долгое время ты не позволяла себе плакать. Накопленная агония, найди брешь в хлипкой броне, отчаянно хлынула наружу. Какого это — потерять в один миг всë, что казалось тебе дорогим? Какого узнать, что фальшивые близкие уничтожали настоящих? Какого осознавать, что вся твоя жизнь — чья-то хитрая и беспощадная игра, призванная воспитать такого же жестокого соучастника? Теперь ты знала. И мечтала стереть себе память. Сигма обхватил твоë лицо и притянул к своему. Ваши взгляды встретились: оба отчаянные, потерянные и влажные. — Давай сбежим отсюда, (Твоë имя)! — настоятельно просил он, потряхивая тебя. — У нас обоих нет дома и близких людей, нам нечего здесь делать. Давай вместе искать своë место… — Не неси ерунду! — ты резко оттолкнула его руки, впав в истерику. — Мне промыли мозги, я столько людей убила… Ты думаешь, что это пройдëт бесследно? Я плохо сплю, потому что мне снятся кошмары. Я больна, Сигма! Я не уверена, что это можно вылечить. Мне нет прощения, я должна быть казнена. Но для начала я казню того, кто испоганил мне жизнь! — Стой, (Твоë имя)! Сигма вцепился мëртвой хваткой в твоë запястье. — Отпусти меня, Сигма, мне нечего терять! Я убью его и себя, чтобы стало меньше зла! — (Твоë имя), ты не зло! — повысил на тебя голос эспер. Он силой повернул твоë лицо к своему, прижал твоë хрупкое тело к своему. — Я долгое время наблюдал за тобой, поэтому я знаю, о чëм говорю. В тебе много света, но из-за того, что тебя заставляли делать ужасные вещи, ты плохо видишь его. Однако его отлично видят другие. Для меня ты не имеешь ничего общего со злом. Такие, как ты, заслуживают шанс на изменение. Осталось только тебе дать его себе. У тебя будет другая жизнь. Я буду рядом с тобой. Не возвращайся обратно, не иди в прошлое, потому что там тебя не ждëт будущее. — Как иронично это звучит с уст того, у кого даже нет прошлого, — мстительно прошипела ты, словно Сигма был сейчас виноват во всëм. — Оно мне больше не нужно, потому что в нëм нет тебя, — горячо выпалил он, опалив все твои нервные окончания. — Я хочу двигаться дальше, чтобы быть с тобой. Твои родители тоже хотели бы, чтобы ты жила нормальной жизнью, а не шла к ним. И я ни за что не позволю тебе исчезнуть из моей жизни, которая приобрела хоть какой-то смысл с тобой! Тобой овладевает фриссон, потому что его слова льются арфной мелодией прямо из Элизиума. Наивность для наëмника — великая роскошь. И ты впервые в жизни позволяешь себе этот грех, который делает слабой, но счастливой. Жажда кровавого возмездия начинает постепенно стихать под доводами разума. Под доводами встрепенувшегося сердца. Мëртвых местью уже не вернуть. И у тебя появился смысл жить дальше. Его дал тебе Сигма, ставший домом, другом и всем, ради чего стоит бороться и отказаться от низших эмоций. — Обещаешь? — совсем наивно, как ребëнок, спрашиваешь ты подрагивающим гласом. Сейчас ты не ненавистный убийца, а обычный человек, которым всегда хотелось стать. Сигма улыбается. Впервые искренне за долгое время. — Клянусь. Одна часть твоей души всë ещë горит мстительным пламенем. Несправедливость хочется вырвать с корнем и сжечь на инквизиторском костре, наблюдая за еë мучениями. А другая часть, завороженная Сигмой и его надеждами, понимает, что твоя твоя загубленная жизнь не стоит его. Он единственный, кто верит и ждëт тебя. Вместе с родителями, которых ты впервые увидела и почувствовала сердцем их наставления. — Это было бы моим первым убийством по собственной воли, — ты остервенело сжимаешь кулаки до хруста костяшек, рисуя расправу над лидером. — Но если я решусь на него, я опущусь на его уровень и уже не смогу остановиться. Я… хочу, чтобы у меня был шанс на нормальную жизнь. Звучит эгоистично, да? Сжимание ослабляется, когда исцеляющая и нежная рука Сигмы ложится на твоë лицо. Сакральное прикосновение сулит другую жизнь. — Нет, совсем не эгоистично, — он улыбается ещë шире. — Это естественное желание. И выполнимое для того, кто ни в чëм не виноват. Ты заслужила это. — Я никогда не верила в Бога. Но с сегодняшнего дня я надеюсь, что он, как самый справедливый судья, разберëтся с судьбой этих ублюдков. Сигма берëт обе твои руки и любовно сжимает их. После этого все сомнения по поводу своего решения полностью отпадают. Душу больше ничего не жжëт. — Ты молодец. Ты слабо, но светло улыбаешься, ещë крепче сжимая его ладонь. Боясь потерять единственную горящую лампаду, истребляющую злую мглу. — Бежим! Вы несëтесь со всех ног подальше от пустыни, от еë пагубного влияния, от тех, кто лишил вас подлинного дома. Навстречу безоблачному будущему. За спиной появляются исполинские крылья херувимов, которые способны донести за считанные секунды до заветного Эмпирея. Но крылья подстреливают. Пушистые перья, обмакнутые в кровь, разлетаются повсюду, затмевая обзор. Ты обессилено падаешь на колени, чувствуя, как от них сзади остаются одни лишь общипанные тонкие волоски. Алое пятно разрастается на животе, терзая острой болью. Сигма, кажется, кричит и бросается к тебе. Но ты плохо слышишь и едва различаешь размытые фигуры. Вас засекли. Наëмники не прощают предательства. Из группировок выходят только мертвецы. — Уходи… без меня… — едва шепчут твои бескровные губы. — Я… буду обузой… — Я не оставлю тебя, я не нарушу клятву! Он подхватывает тебя на руки и продолжает бег. Обстрелы продолжаются, задевая его плечо. Сигма пошатывается, но усилием воли продолжает держать равновесие. Для эспера боль терпимая. Но ты не была сверхъестественным человеком, для тебя любая рана могла оказаться роковой. Сигма знал об этом. И бежал отчаянно, со слезами на глазах, измывая непривычной нагрузкой дыхательные пути. Опасность позади, выстрелы уже не слышатся. Он с облегчением опускает твоë тело на свои колени, но с ужасом замечает новую дыру в лëгких. В шумной суматохе он не слышал, как кровь, пузырясь, выходит из твоего горла. Паника накрывает плотной вуалью разум Сигмы. Он прижимает твоë почти бездыханное тело к себе, укачивая, как младенца. — (Твоë имя), ты не можешь оставить меня… Я не могу потерять обретëнный дом… Я хотел, чтобы мы открыли своë казино и жили там. Я буду управляющим, а ты моим помощником. Мы будем помогать людям, нуждающимся в деньгах, и сами не будем знать бед. Мы бы больше не были одинокими, у нас была бы… семья… Я родился ничем, но с тобой я почувствовал себя кем-то… Ты не можешь уйти… Слова падали тяжëлыми камням с губ, которые привязывают к шее, чтобы уйти на илистое дно. Беспросветная тьма поглощает способность радоваться. Объятия становятся сильнее, вопреки тому, что тебе может стать больнее. Чужие хрусталики слëз падают на твоë лицо, которое напоследок счастливо улыбается. — Это… прек… кх… расно… — едва ворочают твои губы, с которых выталкиваются рубиновые сгустки. Истошные крики Сигмы, напоминающие вопль матери, тревожат душу, сдавливают еë цепями, пытаясь притянуть обратно, на землю. Но фатум сильнее: он вырывает тебя из рук любимого и уносит наверх, где так же рыдает мать, которой сложно смириться с преждевременной встречей ребëнка. Ты вынужденно закрываешь тяжëлый занавес вежд, ощущая буйные стенания внутри себя. Так больно, что хочется кричать. Но ты умираешь свободной, на руках того, кого любишь — это облегчает муки. Ты обещаешь быть с ним рядом, несмотря на вечную боль от невозможности прикоснуться к нему.***
Какого быть кем-то, а затем внезапно полностью потерять свою личность, став абсолютно пустым ничто даже для самого себя? Какого жить с реминисценциями, но при этом всë равно оставаться всего лишь оболочкой, стенающим маревом в мире живых? Какого заново учиться ходить, словно младенец, имея при этом взрослое тело? Ты знала как никто другой. Тяжелее всего было смириться с тем, что с возрастом ты должна была стать ражей, выносливее и мудрее. Но всë оказалось наоборот. Сильное и здоровое тело несло в себе пуэрильную слабость. До чего же жалкое зрелище. Самые сильные люди — это младенцы. Но почему же ты тогда была настолько субтильной? Ты запоздало поняла, что не обрела только что безличность. Ты всегда была такой. С самого рождения. Наëмники дали тебе цели, но не дали смысл жизни. Не имея личные стремления, трудно обрести характер. Трудно закрепить его в себе. У марионеток нет креплений для него; они просто танцуют под мотивы нитей, которые держат их кукловоды. Их это вполне устраивает. Ты всегда была чьей-то марионеткой, которую наделили иллюзией воли. Или тебе самой удалось достичь невозможного среди своих сородичей. Раньше ты думала, что плыть по такому течению, не испытывая при этом никаких эмоций и угрызений совести — это целое искусство. Ты считала своих бывших соратников творцами. Но это тоже было твоей иллюзией, чтобы облегчить своë существование в ржавой клетке. Творцы те, кто самостоятельно меняет свою реальность, не страшась чужой критики. Лишь самые смелые люди двигаются вперëд, отпуская прошлое. Ты отпустила свою слепоту, где чужие люди были семьëй, а смерть невинных — благом. Так бывает, что незнакомые люди становятся ближе всех, становятся за короткое время судьбой, а жизнь без убийств является небесной манной. Ты приняла мысль о том, что такие, как ты, заслуживают прощения. Но всë равно обещала себе загладить все свои грехи. Начиная с помощи Сигме — тому, кто дал тебе пищу для размышлений.***
Дремота, лениво ворочаясь, едва покидает муторное сознание. Тело вибрирует и пульсирует, чувствуется чужим. Веки, словно прилипшие от клея, с трудом разлипаются, сбрасывая остатки странного и будто бы вечного сна. Ты видишь перед собой мрачную комнату, высеченную средневековым духом. Не понимаешь, где находишься. Приподнимаешься на трясущихся локтях, замечая за столом человека в шапке, с тëмными кругами под глазами, в которых отражалась мягкая тьма. — Кто ты? — спросила твоя персона. — Фëдор Достоевский, дитя, — сказал с приторной улыбкой он. Чарующий голос располагал всем, чтобы привлечь внимание потерянной девушки. — Тот, кто спас тебя. Но ты отреклась от остатков наивности. Этот болезненный человек не мог вызвать твоë доверие. На языке, несмотря на заторможенность, вертелось лишь одно имя, словно заклинание. — Нет, меня спас… Где Сигма?! Что ты с ним сделал?! — О, ты про своего смелого друга, — Фëдор улыбнулся, выпил чашку ароматного чая, от вида которого у тебя заурчало в животе. Тебе было бы достаточно просто утолить жажду после пережитой сумятицы. — Он принëс тебя ко мне уже мëртвую. Но с помощью страницы одной книги я смог воскресить тебя. — Что…? Известие повергло в мëрзлое оцепенение. Ты не могла поверить собственным ушам. Казалось, что этот человек был безумцем и нëс совершенно несуразные вещи. Если бы не одно «Но». Фрагменты прошлого, одни за другим, наслаивались плитками друг на друга, заменяя реальность. Ты помнила побег с Сигмой, явственно ощущала выстрелы, слышала как сейчас его последние слова, от которых хотелось счастливо рыдать, хотелось заставить своë сердце заново биться, а не горестно замирать. Это был не сон. Но ты не была нежитью, как говорилось во всяких мифологиях. — Если Вы воскресили меня, почему я… человек? — Ты думала, что станешь зомби? — Фëдор слегка усмехнулся, словно общался с несуразным ребëнком. — Это не входило в мои планы. — Какие ещë планы? — ты насторожилась. — Вы с Сигмой нужны мне для одного дела. И он уже согласился на него. Как оказалось, сильнее всего тот, кому есть что терять. Сигма без прошлого очень сильно страшился утратить близкого человека. Я думаю, что тебе так же будет ещë раз страшно потерять его. Чтобы помочь друг другу, вы должны помочь мне. Его лисья улыбка заставила озябнуть. Ты обняла себя обеими руками, чувствуя изобилие мурашек на коже. — Его ведь даже не существует, — с досадливой нотой произнëс Достоевский. — Как это понимать? — Он был придуман страницей книги. Как воскресили тебя, так создали и его, поэтому он не имеет памяти. Он совершенно пустой сосуд. Но у него есть цели и желания, и он готов сделать всë, чтобы стать обычным человеком с хоть какими-то воспоминаниями. После воскрешения ты тоже считаешься несуществующей, без дома и друзей. Тебя может понять только Сигма. Вы можете объединиться, чтобы найти своë место, и я помогу вам в этом. Голова от информации была полной, как бочка с порохом, готовая вот-вот взорваться. Ты ошеломлëнно откинулась назад ослабевшим, каким-то высушенным телом, ударившись затылком. Но боль была ничтожной по сравнению с тем, что ты пережила морально. Твоего любимого человека не существует. И тебя теперь тоже. Это похоже на какой-то издевательский вымысел. Знал ли Сигма об этом? — Он не знает, — будто прочитав твои мысли, ответил тебе Фëдор. Застигнутая врасплох тем, что он влез в твою голову, ты затравленно посмотрела на него. Он обаятельно улыбнулся. — Лучше бы Вы стëрли мне память, — прошипела ты, вспомнив все свои деяния, от которых тебе никуда не убежать. Даже смерть была бы благом, если бы не желание спасти Сигму. — Это был бы опрометчивый поступок, — задумчиво пролепетал молодой человек. — Твои навыки киллера более чем пригодятся мне. Очередной человек, который хочет использовать тебя даже после смерти. Жизнь продолжает навязывать тебе судьбу марионетки. Мерзко. На языке сигаретным пеплом вертятся проклятия и оскорбления. Но ты сдерживаешь себя и задаëшь самый главный вопрос: — Где Сигма? — В соседней комнате. Я могу рассчитывать на сотрудничество? — перешëл он к делу, но ты уже не слушала его. — Я вижу, что тебя мучает жажда. Я приготовил и для тебя чай, угощайся. Ты нерешительно подходишь к столу. Фëдор попутно рассказывает о своих планах, от которых ты ловишь чувство дежавю. Он такой же террорист, как и те, кому ты была вынуждена прислуживать. Пальцы ненавистно сжимают ручку кружки, пока он невозмутимо улыбается своим тëмным мыслям. Ты не позволишь таким, как он, управлять тобой. Жизнь дала тебе второй шанс, а значит, ты изменишься. Ради Сигмы. Ты выплëскиваешь содержимое кружки в его лицо. Кармелитовая жидкость стекает по равнинно-спокойному выражению Фëдора, которого не смутил твой дерзкий жест. Не обращая на него внимания, бежишь из этой комнаты, пока в спину не врезаются его ехидные слова: — А ведь я могу переписать историю, снова лишив тебя жизни. Ты испуганно дрожишь. Кулаки нервно сжимаются. Сдираешь зубами кожу с губ, на которых образуются кровавые бугорки. — Это лучше, чем снова прислуживать убийце, — проглатывая переживания, твëрдо бросаешь ты, торопливо кидаясь в соседнюю комнату. Тебе страшно. Ты не хочешь умирать. Но ещë больше не хочешь плясать под чужую дудку, теряя своë Я. Лучше оборвать этот порочный круг, чем каждый раз перерождаться ради новых грехов. Ты бежишь со всех ног со слезами на глазах, надеясь успеть повидаться с Сигмой. Но ты не слышишь последние слова улыбающегося демона Достоевского. — Дорогая (Твоë имя), нет нужды переписывать историю сейчас. Ты ещë нужна мне живой и отчаянной. Ты бросаешься в объятия Сигмы, как в первый раз. Горячо, благоговейно, по-родному. Всë то, что было после этого, уже не имеет значение. Вы смотрите друг другу в глаза так, будто не виделись целые века. Слëзы текут уже не от страха. Они посвящены любви. — Ты… согласился служить террористу из-за меня? — Да, прости меня, я… Ты прикладываешь палец у его приоткрытым устам. Понимаешь, что он ничего не знает о своëм происхождении. И ты не расскажешь. Потому что сложно принять даже своë воскрешение. Пусть ваше прошлое останется за руинами, потому что теперь есть настоящее. Ты не скажешь о том, что оно может быть коротким из-за твоих принципов. Пусть каждая секунда будет наполнена надеждами и романтикой, которой никогда не было до этого момента. — Отныне мы будем служить только друг другу, — ты твëрдо говоришь это, держа его изумлëнное лицо в ладонях. — Моя жизнь в руках того человека, и я не знаю, когда она оборвëтся. Но я приняла решение. А ты? Сигма смотрит на тебя внимательно, видя совсем другого человека: осмысленного, решительного и… правильного. И пусть эта правильность вызывает у него страх, он готов подсобить тебе. Он накрывает твою руку на его щеке своей и крепко сжимает еë, смыкая вежды. Примирение подступает тяжело. Но он верит, что выдержит. — Я тоже принял твоë решение, — Сигма слабо, но искренне улыбается. Ваши лбы прижимаются к друг другу. — Я всегда хотел найти дом. Но дом там, где есть ты, поэтому я больше ничего не ищу. Я буду просто следовать за тобой и твоими идеалами. — Если я снова исчезну… верни меня обратно и сотри мне память о прошлом. Только оставь себя. Ты единственный, кого я не хочу забывать. Он даëт тебе священную клятву, которую никогда не нарушит. Ты веришь ему. Потому что он твой дом, твой друг, твой смысл жизни. Любая секунда с ним кажется райской кущей. И ты взамен клянëшься в своих мыслях сделать для него то же самое, когда Создатель сотрëт его имя со страницы рождения. — Давай, пока мы живы, откроем казино, о котором ты мечтал? — предлагаешь ты с улыбкой, пытаясь забыть ради него то, что может тебя ждать потом. Он соглашается. Обнимает тебя так трепетно, будто ты исчезнешь уже сейчас. Потерянные, но нашедшие друг друга. Огромный мир, где есть только вы вдвоëм. И неважно, когда чьи-то песочные часы завершат свой цикл. Вы оба не существуете для других, но вы есть для друг друга. И этого достаточно, чтобы не бояться жить и умереть.Нашли друг друга две души, Сплетаясь теплыми лучами И позабыв про все печали, Они взлетели до вершин. Сердца любовью наполняя, Вдруг воспарили над мечтой, А все, что было пустотой, Им улыбалось, расцветая.