Тонущие в ржавости заката

flashback.

Совершать глупые поступки – особенная способность Шиён. Делает их невзначай. То манекен опрокинет; то сядет в салон чужой машины; то купит палёный экстази и разбавленную водку, после чего всенепременно получит по голове от Минджи. То одеваться станет отвратительно (так говорит Юбин) во время духоты погоды: солнцезащитные очки – очень нужная вещь, между прочим, когда надоедающее солнце жарит глаза, – и бейсболка с модным лейблом на этикетке. Вот такая вот Шиён, не любящая солнце и конец весны, особенно лето. То сбежит из больницы через окно третьего этажа по верёвке из наволочек и простыней (за это Минджи тоже по голове постучала, а потом долго-предолго ругала за безрассудство); то ввязываться будет в уличные потасовки, после которых половина людей – свои, а другая – чужие. Стоит уточнить, что «чужих» в шиёновом районе много – поэтому на всякий перекрасила свои волосы в светлый оттенок, на время знойного и шипучего лета, а после и вовсе оставила на продолжительный срок. Сейчас вот влюбилась в милую баристу, из обычной кофейни на Таймс-сквер, каких, наверное, бесконечное множество. Только кофейня эта уютная – вся в подушках, рисунках (меловая доска над стойкой изрисована цветочками-животными, которых эта милая бариста и рисует в обеденные перерывы); ещё растения в горшках увесистых и с камушками для удобрения расставлены по углам и на низком, и на широком подоконнике – на котором тоже подушки и разрешение сидеть. Кофейня – уютная, та бариста – уютнее всего вместе взятого. Уютней карамельного капучино, дождя в летний вечер, за которым Шиён несколько раз со стороны окон кофейни наблюдала. Уютней книжной полки у стены и в разы уютней всего, что есть и было в шиёновой жизни. Шиён забрела в это место по чистой случайности. Из-за Юбин и её: «Перед репетицией мне нужно к Дон заскочить, сходим?». А потом: «У них новая бариста устроилась, теперь вместе с Дон в смене работает, говорит, пока не особо с ней поладили». Шиён на это протяжно промычала, якобы, что мне до этой баристы. Увидела – оказалось, много чего до неё. Юбин услужливо подталкивала дальше в здание, когда Шиён загородила проход, замерев на месте. На бейджике баристы пухлыми и коричневыми буквами напечатано: «Бора». Познаний Шиён в корейском хватает, чтобы вспомнить, что фиолетовый, вроде, произносится похоже. Но она больше была как солнце: не то уничтожающее, сжигающее душностью пыльных дорог и пара от нагретого асфальта; не то солнце, от которого катился неприятный пот по спине; не то солнце, от которого Шиён скрывалась за очками и бейсболкой. Она – закатное солнце начала осени; пахнущее свободой, сжиганием костров и влажным воздухом, пропитанным озоновым мотивом. Это солнце, раскрашивающее до этого голубое небо в – розовый, лиловый, в крапинках в красный и на концах пушистых форменных облаков в жёлтый. Шиён никогда не была романтиком (она была немного неуклюжей и умеющей делать вид, что всё в мире скоро падёт к её ногам), но только смотря на Бору, на её вежливую улыбку, занятый в делах голос, на хрупкую фигуру – которую так хотелось обнять – и на поднимающуюся длинную красную юбку, подрагивающую, пока она разносила заказы, – Шиён мечтала написать что-то красивое и тёплое. Юбин больше ходить в «Sun&Coffee» не просила. У них с Дон опять ссоры и распри, недомолвки и упрёки. Шиён ходила туда сама. Редко, всегда в час-пик, всегда сидела у дальнего стола, но ходила. Шиён нельзя было влюбляться. И не потому, что стиль жизни неподходящий. Она хоть и дышала, существовала музыкой, вполне к себе подпустить другую могла (а если этой другой была бы Бора, Шиён готова подвинуть гитару). В туры ездила нечасто – никогда, – только и бренчала по гитаре в маленькой компании, и выступала на небольших сценах с роком и чем-то андеграундным. И не потому, что была неизлечимо и смертельно больна (нет, больна она была – но считала даже не напоминать об этом никому в своём окружении, в первую очередь себе. Напоминала вечно Минджи, досаждала и заставляя что-то там делать, ведь по её словам «ты сама себя изничтожаешь»). А потому, что характер отвратительный, и с ней ужиться невозможно будет. Шиён страдает вспыльчивостью, иногда паранойей, психологическими травмами, но чаще всего – импульсивной безрассудностью (как любила напоминать Минджи), а также значительным страхом одиночества, переменчивым мнением и настроением, и напоследок – любовью к проблемам. И ещё потому, что у Шиён уже отношения, а изменами она не промышляла. Стоило, правда, предположить, что Юхён она и вовсе не любит, раз так вздыхает мучительно и нежно от одного на Бору взгляда. Юхён с ней уживается, прилично и стойко, никогда не жалуется и любит, как может. Шиён пропадает ночами на вечеринках, а днями отсыпается в минджиной квартире, реже – на коленях у Юхён. Шиён была не против отношений, тем более Юхён милая и забавная, хорошо вписалась в их компанию – и так же быстро выписалась, когда Шиён её бросила. Расстались они примерно в июле. Шиён с Борой встретились в клубе в августе, двадцать шестого. До этого времени Шиён вспоминала о ней так же часто, как напивалась – образ сливался с галлюцинациями и громкими басами на фоне. Шиён о Боре говорила, как говорят о первой любви. Встреченной у озера в летний прохладный денёк, на приёме у аристократов, когда вы с этой любовью хихикаете смущённо, говорите о глупостях неважных и обещаете встретиться на этом же месте через день. Их встреча (если точнее, встреча Шиён с ней) была не такой трогательной – за спиной душный Нью-Йорк, оглушающий гул проезжающих машин, тень от бейсболки и натирающие очки. Но вела себя Шиён, точно потерявший голову подросток (Минджи любит говорить, что она ребёнок). Шиён заговорить с Борой боялась, очень боялась – ведь не переживёт, откажи такая красотка. Било по самоуверенности ещё – милая бариста её не замечает, ни разу, за приходы Шиён. И если сосчитать её походы в кофейню, наскребётся около восьми. Может, виной тому спешка и вечные толпы на Таймс-сквер. Потом Шиён репетициями занята была, клубами, пряталась от своего разума, сбегала от пугающих мыслей, беспокоилась много, по многим причинам и не рвалась решать проблемы так, как следовало. Шиён только и вспоминала о Боре с этим «ах» на выкрашенных в красный губах. Девушка эта представлялась сахарной ватой, приторным кофе, с пачкающей лицо пенкой. Представлялась, как долгие прогулки под светящимися в вечерней тьме фонарями и раскатистым смехом. Как утренние передачи на детских каналах и стыдливое поведение ведущих. И Шиён отрицать не может, что внешность эта, фигура эта, и низкий до чертиков очаровательный рост – привлекали её. Шиён вкрашилась в милую баристу на Таймс-сквер очень по-киношному и по-банальному. Вторая встреча вышла не менее банальной, но точно не трогательной, невинной и прохладной. И пачкала лицо Шиён не пенка, а собственная помада; и сладким был не кофе, а поцелуи. Бора её кусала, кусала, препиралась и язвила – но для Шиён это всё было сладким. Было неожиданным тоже. Вся Бора. От маленьких и худых лодыжек до волос, пахнущих остротой, совсем немного вишней и много-много осенними закатами. Дразнящая, соблазняющая дерзостью Бора, пожирающая её со зрительского зала глазами, а после уводящая в свою квартиру и седлающая бёдра. Шиён за тот вечер-ночь удивлялась до охрипших стонов. Потому что Бора, хрупкая и уютная Бора, способна сексуально материться, одним движением расплавлять возбуждение по животу, целовать до опухших губ и ухмыляться, размазывая с удовольствием помаду. Также готовить вкуснейший утренний кофе в старой турке и расслабленно улыбаться, отвечая на флирт. Шиён предположить не могла, что её обычное «ах», призрачные мечтания и очередная симпатия перерастут во что-то большее. Провела с Борой ночь – длинную, жаркую, громкую, – и не смогла отбросить мысли «хочу и дальше смотреть в её глаза». Была влюблённость, были глупые шиёновы поступки, срывы и проблемы. Была Минджи, повторяющая снова и снова: «Твои одержимости девушками какие-то слишком частые». Была Юбин, обвиняющая в поведении с Юхён. Та самая Юбин, которой Шиён жаловалась обо всём на свете, с которой пила выветрившееся шампанское на берегу реки. Юбин, которая обсмеивала шиёнов стиль и покупала самого странного вида футболки, ведь: «Тебе должно понравиться». Юбин, благодаря которой Дон затащила Бору в клуб – об этом Шиён узнает не скоро. Та самая Юбин, что с грустью в больших глазах смотрела и говорила с поломанным хрустом: «Шиён, ты мерзкий человек». И та Юбин, что больше не появлялась в их жизнях. А потом Шиён переклинило. Она по-настоящему полюбила Бору. Не так, как делала раньше: вспыхнувший интерес, недолгий роман и скорое расставание, инициатором которого была Шиён. Ей просто было заигрывать, быть сногсшибательной и быть идеальным объектом для любви – на это повелась Юхён и многие до неё. Шиён же таинственная, интересная, опасная, привлекательная, до безобразия красивая. С ней легко – пойти на два-три свидания, заняться сексом больше двух-трёх раз, зарядиться этой живой и адреналиновой энергетикой, после чего разойтись, ведь Шиён переменчивая и ненадёжная. Это Шиён принимала, ей этого хватало. Не было нужды привязываться душой к человеку и требовать идиотских обещаний «я всегда буду рядом, всегда тебе помогу». Шиён это – ненужно. Она это всем видом показывает, показывала Юхён (что была готова всегда быть рядом и помогать) и будет показывать. В неё легко влюбиться, её невозможно любить. Ведь она сама от себя скрывает нужду в ком-то. Закрывается от Минджи, что старается помочь, но своими очень нелестными способами. Закрылась от Юхён – ей не нравилась та навязанная забота, хоть девушка и делала всё, только из чистых побуждений. Даже от Юбин, которая никогда не лезла дальше того, что показывала Шиён. От Боры закрыться не получилось. Бора ведь ничего не спрашивала, ничего не делала, не осторожничала (до случая её срыва, прямо на бориных руках), не досаждала и не надоедала. Как закрыться от того, от кого не хочешь закрываться, от кого не хочешь уходить? Бора игнорировала её протесты, заматывая шарф, застёгивая куртку; кормя Шиён каждый раз, стоило ей к ней прийти; целуя Шиён, прижимая к себе так крепко, что, казалось, сломаются рёбра. Ничего не говорила насчёт шиёнова образа жизни, не пыталась её «исправить». Молчала, когда нужно, разговаривала, когда нужно, требовала, когда нужно. Привязывала к себе, когда не нужно. Она её без слов поняла и со словами приняла. Бора над ней беззлобно потешалась, скрипуче смеялась, щёлкала по губам и носу. Бора сплетала с ней пальцы под дождём, под осенним листопадом, оставляла незатухающие поцелуи на щеках. Говорила нехарактерные ей слащавые фразы (они вот точно-точно капучино и вата). Не распространялась на дурацкие обещания и надоевшие лживые предложения. Опрокидывала на кровать, вжимала в стены и трахала так, как никто до этого. Ведь она Шиён – не боится, не дрожит в обожании и не возносит до уровня божества. Зато Шиён её боится, боится тех чувств, таких стреляющих и давящих, что вызывает улыбка Боры. Шиён почувствовала с ней себя живой. Узнала, что даже с её отвратительным характером, болезнью и образом жизни может быть счастлива от обыденных вещей: лучи рассветного солнца на лице Боры; стаканчик мятного латте; поход в картинную галерею и обсуждения авангардизма, художников-дальтоников и фетишей. Смеяться пьяными в позднюю ночь, смеяться, потому что – хочешь, смеяться, потому что – можешь. Выиграть плюшевую игрушку для любимого человека и видеть на её лице румянец с напускным недовольством. Изрисовывать друг друга фиолетовыми с блёстками чернилами, шепча в губы стыдливо-ванильные откровения. Около Боры – дом. Шиён впервые хочет куда-то, к кому-то возвращаться, возвращаться в место, неосознанно называющееся «дом». Шиён была рада, что дышит, когда рядом дышала Бора. Поэтому ей было страшно, что Бора её оставит, узнав обо всём: шиёнов недосталкеринг, ситуация с Юхён и всё прошлое самой Шиён, и сама Шиён. Страшно, вдруг она заставит (а она заставит) Бору страдать? Ещё потому, что Боры она не достойна, имея за плечами багаж из одних кровавых отпечатков на коже, срывающихся на крик голосов, разбитых руках, разбитых мыслей и поломано-переломанной личности. Шиён уничтожала всё вокруг. Замедленная бомба, тикающая в тишине, и никто не узнает, когда она рванёт, разметав ошмётки человеческой плоти: своей и тех, кто окажется рядом. Даже Минджи, сильная и насмешливая её подруга, единственная оставшаяся рядом, несмотря на тот пиздец, что творит Шиён, угасает. Она с Шиён повязана безмолвной связью: они вместе со средней школы. Ещё когда у Шиён были светлые перспективы на будущее, живая семья и отторжение к алкоголю. Минджи водит по врачам, заставляет проходить обследование и пить таблетки. Минджи запирает в доме, когда у Шиён ломка, и она же ухаживает за сотрясающейся в судорогах девушкой. Минджи угрожает всем местным торговцам наркотиков расправой, если продадут ещё что – и это помогает. Шиён больше не ширяется, хоть и пьёт опасно много. Минджи вытаскивает из больниц с перерезанными запястьями, чтобы потом туда же закрыть, отмазывает от ненужных вопросов, от приводов в участок, даёт средства для существования – в отличие от Шиён у Минджи устроенная успешная жизнь. Минджи отговаривает от отношений с Борой, от неё в общем – знает, чем для Шиён всё закончится, с её впечатлительностью и ранимостью. Только на вид – все расставания ей по боку, на вид – она ведёт себя как последняя мразь, используя людей. Шиён это преследует в частых ночных кошмарах, ненавидит себя за поступки, за слова, за мысли, за то, кем является, за то, что причиняет людям вред и боль. Ещё Минджи безответно любит Юхён второй год. Любила до их с Шиён отношений, любит после и, наверное, никогда не перестанет любить. Остаётся рядом с Шиён всё равно, терпит юхёновы чувства, терпела поведение Шиён по отношению к Юхён, терпит своё ноющее в неприятных ощущениях сердце, стоит видеть, думать, говорить и знать Юхён. Минджи нужна Шиён, и они обе это понимают. Шиён – капризный несамостоятельный ребёнок, которого не научили справляться с трудностями. Научили лишь показывать другим силу и превосходство, когда на деле – и подавно нет. Минджи – вынуждена за ней присматривать и учить справляться с трудностями, только, правда, делает всё за неё. Минджи тоже человек, она тоже не идеальная. Шиён знает, рядом с Борой ей не место. Испортить ещё жизнь и ей – поступок низкий, какой её и называет Юбин, как о ней и думает, наверное, Юхён. Но Шиён эгоистичная, жадная и наглая. А Бора – уютная, понимающая и любимая. С которой Шиён хочет быть рядом, хочет быть с ней. Она неожиданно не отталкивает Шиён, стоит той рассыпаться на эмоции, на очередной срыв томившихся страхов и боли, мыслей и осознания – рассыпаться слезами на другое лицо и с постыдными всхлипами в плечо. Она гладила, успокаивала, паниковала и много целовала, шептала те самые дурацкие обещания. Шиён ей верит. Её словам о: «я рядом» и «всё хорошо», ведь с ней рядом действительно – хорошо. У Боры: тёплые мягкие пальцы, ласковые и маленькие; пахнущие вишней и закатами волосы, шея – цветами, губы – эспрессо и горьким на вкус виноградным бренди. Громкий тон голоса, иногда низкий, иногда до режущего высокий. Пристрастие к коротким шортам и к измазанным в краске футболкам, которая падает кляксами, когда она рисует Шиён. Нужда стирать с шиёновых губ помаду поцелуями. Приятная, вызывающая привыкание, похлеще сигарет, забота. Собственные монстры в шкафу, про которые у Шиён не было шанса узнать, но она надеется, что шанс и шансы будут. У Шиён гнилое и растерзанное сердце. Пробитое смогом, выхлопами труб, таблетками, тяжёлым коньяком и паршивым виски. Измученное долгой болезнью, в котором раньше были отголоски света. И она любит Бору каждой пропащей частичкой этого сердца; каждой фиброй своей изломанной-переломанной души.