\\
Минджи считала, что шиёнова к Боре любовь надуманная и несерьёзная. Минджи до сих пор не верит, что у Шиён есть способность любить – наверное потому, что она Юхён отказала. А для Минджи никого лучше Юхён на свете нет. Шиён устаёт слушать минджиновы: «Я говорила, что всё приведёт лишь к одному». И привело – только наоборот. Ожидалось, что Бора по Шиён страдать влюблённо будет, искать пути-подходы встретиться, лишь бы с секунду побыть рядом. Как говорилось, у них всё вечно кувырком. На этот раз тоже. Минджи, наверное, только делает вид, что не удивилась. Минджи часто делает вид. И часто не удивляется. Но Шиён сейчас нет до этого дела. Они спорят с Минджи об одном, об одном. – Прекращай за ней бегать, совсем гордости нет? – втолковывает ей Минджи, положив на коленки Шиён свои ноги и попивая свой любимый банановый дайкири. – А у тебя есть? – фыркает Шиён, но ноги с себя не скидывает. У них ссоры с Минджи такая же обыденность, как кошмары. – Бегаешь за Юхён какой год, и ничего не отвалилось. – Тут другое, – шипит ей Минджи, ударяя пяткой. – Я люблю Бору, ты любишь Юхён – в чём разница? – голос её спокойный до восторженного. – В том, что я не страдаю похеренной менталкой, – невозмутимо хмыкает. – Это грубо. – Зато правдиво. Минджи выражалась резко, но попадала точно. Шиён сама своё состояние расшатала, сама забила и продолжила разрушаться – какое плодотворное поле для расстройств, не правда? – Что ты делать собираешься? – даже с беспокойством спрашивает. – Напиться? – В твоём стиле, – снова пихает пяткой, – вот в чём ещё разница. Я продолжаю Юхён добиваться, пока ты – прячешься от Боры и от себя. Слышать такое от кого-то ещё, кроме себя – неприятно. Шиён не хочет слушать, она не слушает. Прерывает подругу: – Юхён тебя боится, – давит на больное. Минджи клацает опасно зубами. – Ты её добиваешься, а она уже заявление писать готова, плохие у тебя методы, Минджи. Её обливают банановым дайкири и выставляют за дверь. Шиён знает – запретная зона, она знает, про Юхён с Минджи лучше никогда не говорить. Теперь ведь придётся ехать в свой «дом», и Шиён едет – с пустыми глазами и настроем «пошло оно». По привычке чуть не называет адрес Боры, вовремя исправившись (она ещё с ней разговаривать не готова). В пустой квартире оглушающая тишина, давящая и ощутимая. Шиён не осматривается, никогда ничего не осматривает – проходит сразу к себе, вытаскивает старые-старые тетрадки, достаёт ноутбук и дописывает песни, начинает новые, набрасывает строчки. Музыка – отвлекает. В музыке она растворяется, ощущается свобода от своих страхов. Перебирает холодными пальцами (окна открыты, Шиён курит там, где захочет) по струнам акустической гитары. Поёт хриплым от ветра голосом. И старается не думать о: Боре, о: закатах, о: наступающем будущем, в котором ей придётся всё-всё рассказать, о: своей «похеренной менталке». Не замечает, как глаза устало прикрываются, а голова падает на подушку.\\
Шиён не понимает, где она. Спит или нет? Встаёт с чего-то мягкого, спускает ноги на холодный кафель. Кафель? Она не жила там, где пол был кафельный. Только если больница – то самое психологическое отделение в центральном корпусе, с прозрачными стенами и капсулами таблеток три раза в день; питанием с зелёным и красным желе, связанные иногда руки и просторные рубахи-распашонки. Она наступает на кафель. Мокрый и холодный. Пахнет железом и знакомыми духами. Шиён смотрит вдаль комнаты – темно, темно, раз! щёлкнул свет. Кажется, она это уже видела. Юхён на голом полу лежит на животе, над ней яркий софитовый свет. Когда это было? Когда они сидели дома вместе? Но Шиён помнит, как: Репетиция длилась до ночи. Шиён устала и вымоталась. Она сбросила с себя кеды и бейсболку, лениво топая в гостиную. Один из тех дней, когда приходится вернуться в «дом». – И чего ты не у себя? Юхён беззаботно дрыгает ногами в воздухе, уткнувшись в тетради с конспектами на полу. – Ну, – тянет с улыбкой Юхён, повернувшись на бок, – я знала, ты сегодня придёшь – хотела с тобой встретиться. Мы договорились неделю назад сегодня сходить на свидание, помнишь? – Ах, точно, – Шиён зевнула, подошла к девушке и уселась рядом на пол, – извини-извини, совсем замоталась. Как успехи с проектом? Юхён смешно надула щёки, показывая свою обиду – Шиён не впервой забывать про их встречи. Но насчёт проекта возмущаться она может долго: – Никто так и не сказал, как много макетов мы должны искать. Я теряюсь в этих классических произведениях. (Юхён училась в университете искусств, на музыкальном факультете. Шиён помнит это хорошо, ведь Юбин учится там же). – Уф, – вздыхает, подтягивает к себе юхёновы конспекты. Младшая быстро оказывается у коленок, тыкается тёплым носом в бедро и укладывает своё лицо. Шиён на это никак не реагирует, читает строчки с тетради. – Я тут тебе не помогу. – Ага, ты только и знаешь парочку солистов известных рок-групп, – бубнит в шиёновы ноги. – Что правда, то правда, – хмыкает и отодвигает голову Юхён от себя. – Я устала. Пойду в душ и спать. Юхён снова куксится. Сползает послушно обратно на пол и поднимает к уходящей Шиён глаза: – Я могу с тобой? – смущённо предлагает. Шиён мягко усмехается. Приседает, целует сухо в губы и отвечает: – Я правда устала. – Ладно, – она стремительней заливается краской и кивает. Помнится так отчётливо тот день. Потому что: Шиён под каплями горячими стоит и думает только лишь – Юхён не должна находиться у неё «дома». Выглядело неуютно и тошнотворно. Юхён светлая и озаряет вокруг, но лежа посреди её гостиной, улыбаясь и подлезая к Шиён с нежностями – творила что-то неправильное. Шиён не нравится, что стерильность и коричневый линолеум пахнут юхёновыми духами, а на стуле разместился её рюкзак. Она не должна тут быть, здесь не её место. Шиён кривится и порывисто дышит. Выходит из душа с расслабленной улыбкой и привычной маской игривости. Софиты над Юхён выключаются. Переносятся к входной двери. Ногам всё так же холодно, но влажного теперь – по щиколотку. Шиён вынуждена шагать за светом. У двери стоит брат, с чёрными взъерошенными волосами и покрасневшими глазами, галстук на его рубашке безвольно висит, а штаны порваны у основания. Качается из стороны в сторону, лопочет грубости и обвиняет Шиён, ведь: – Они из-за тебя тогда в другой город поехали! Из-за тебя сорвались с места, лишь бы вытащить из неприятностей! И из-за тебя погибли! – Ты пьян, отоспись сначала, – Шиён отрицательно качает головой, тянется к брату. Тот её руки сбрасывает с отвращением. – Не трогай меня! Посмотри, во что я скатился… если бы не ты, – смотрит с ненавистью и злобой, – то родители были бы живы! Шиён до крови кусает губу, сглатывает ком в горле и утирает слёзы. Уводит сопротивляющегося брата в кровать, тот сразу же засыпает – с ругательствами на устах. Потом крови оказывается ещё больше. Она была везде, везде, везде. Софиты переносятся в спальню. На чёрные простыни и тонкое одеяло – брат очень любит чёрный, в этом они с Шиён похожи. Мокрое достигает половины голени. Шиён, ёжась от рвотных позывов, опускает с дрожью глаза вниз: тёмно-красное плескается у ног. В немом крике смотрит на чёрные простыни. Окурки, тяжёлая бутылка виски, тысячи упаковок от шиёновых таблеток, полуголый охладевший парень – бывший когда её братом, – его расправленные в полёте руки, на запястьях – видны сухожилия, ровные надрезы от ладони до локтя, выверенные как по учебнику, засохшая пена у рта и блаженная улыбка. Шиён вырывает. Она скрючивается в судорогах, в беззвучном плаче, грудная клетка сжимается. Открывает свои покрасневшие глаза (в этом с братом они тоже похожи) и видит под ногами блеск. Два шарика. Они выплывают на поверхность, создают рябь возле себя. Мокрое достигает коленей. Что-то стучит об ноги. Шиён кричит. Снизу на неё смотрит отрубленная голова брата и смеётся, захлёбываясь в крови. Она просыпается. Протирает глаза, вытирает слёзы. Нашаривает сигареты, трясущимися руками закуривает. Зажигалка издала последний щёлк. Делает глубокую затяжку, ещё одну, ещё одну. Курит на постели. Очередной кошмар. Тело холодит открытое настежь окно. Её простыни чёрные, а рядом валяется пустая бутылка виски. С братом они во многом похожи.