скажи мне, что это за жизнь, если ею нельзя поделиться? ты дала мне что-то, ради чего стоит жить, что-то, ради чего можно умереть. просто существовать, засыпая рядом, – разве этого недостаточно?
Они заходят в квартиру Боры, громко шумя пакетами. Шиён цепляет плечом косяк двери и почти падает в прихожую, сваливая зеркало. Бора на неё смотрит и тяжело выдыхает. Подбирает у младшей пакеты, быстро разувается, снимает пальто и проходит на кухню. По дороге до дома заскочили в первую попавшуюся сеть быстрого питания, закупив фастфуд. Бора не хочет кормить младшую углеводами, но из съестного в её доме только кофе, а готовить что-то, заведомо ещё нужно было бы купить продукты, – сил нет. Вот и приходится ставить два белых пакета на стол, поспешно вытаскивая контейнеры с салатами и коробочки с чизбургером – для Шиён (Бора протестовала, сыр – гадость, но Ли сильно хотела), и много курицы. Очень много, потому что – если Бора решает есть вредную пищу, она всегда возьмёт курицу. Шиён заходит на кухню следом. Неловко и неуверенно, осматривается по сторонам – ничего с последнего раза не поменялось. Проходит вскользь взглядом по гостиной, смотрит на кровать – захлёстывает воспоминаниями, от которых снова стыдно. Бора, стоящая у стола, даже не переживает по какому-либо поводу, и явно не считает тогдашнее шиёново поведение неприемлемым. Шиён выдыхает. – У тебя холодно, – Шиён опирается бёдрами о подоконник, чувствуя ветер, проходящий сквозь оконную раму, на спине. Поворачивается, захлопывая небольшую форточку. – Забыла закрыть перед уходом, – между делом поясняет, вытащив всё из пакетов. – Курить не будешь? – спрашивает, замечая, что Шиён лишь и пялится бездействуя. Младшая разморённая пережитым волнением, с прикрытыми в усталости глазами, и расслабленная полуулыбка на губах – таких же искусанных, – с хорошо скрываемой нервозностью. Шиён поверить не может, как развернулся сегодняшний день. И Бора, так рядом-рядом, её Бора, которая не собирается уходить. Наверное, Шиён никогда счастливей себя чувствовать не могла. – Нет, – качает головой, – хочу поесть сначала. – И правильно. Бора вновь хмурится, с громким звуком открывая салат – Шиён боязливо морщится. – Я не буду больше так долго не есть, только не злись, – мягко начинает младшая, отрываясь от подоконника. Осторожно подходит к Ким, застывая у края стола. – Ещё бы ты не перестала так делать, – фыркает, поднимая на Шиён взгляд. – Меня пугает твоя бледность, серьёзно, – Бора небрежно касается щеки младшей, ведёт по нижнему веку и с негодованием вздыхает. Шиён кусает свой язык – губы же нельзя. Смотрит во все покрасневшие глазёнки на Бору и не в состоянии заставить лёгкие работать, когда девушка заботливо дотрагивается и во взгляде её карамельных радужек читается обеспокоенность. Бора подарила Шиён ещё один упрямый взгляд, внимательно исследующий лицо младшей, и отошла, усаживаясь за кухонный стол. Шиён замедленно моргнула и тоже села на стул, напротив Ким, и пододвинула к себе чизбургер. Бора скривилась. – Теперь я тебя точно не поцелую, – заявляет старшая, втыкая в пластиковый стакан трубочку. – Да тут от сыра одно название, – хмыкает Шиён. – А ты и так не собиралась меня целовать, – бурчит, помрачнев. Бора лишь наигранно цокает языком. – Жуй молча, а то подавишься. Шиён кусает сердито чизбургер, пока Бора накалывает несчастный помидор на прозрачную вилку. Младшая задумчиво мычит – хочет задать вопрос, но не решается. Бора её раздражающее копошение замечает. Открывает коробочку с курицей, доставая ножку, и обращается к Шиён, угрожая этой самой курицей, наставив на младшую: – Будешь и дальше такой угрюмой, выставлю за дверь. Она, конечно, преувеличивает. Но на Шиён действует безотказно. Ли спрашивает: – С кем ты говорила, когда мы шли от пирса? Бора фыркает, закусывая трубочку колы. Когда они с Шиён выискивали сеть быстрого питания, Боре позвонил Сынён, которому приспичило прямо сейчас поделится новостями с фронта (как продвигается подготовка к выставке новичков). А Боре было слишком интересно, чтобы оставлять на потом. С Сынёном говорили минут семь, не больше, но Шиён не понравилось, как миловидно, с незнакомым для себя человеком, говорила Бора. – Ревнуешь? – усмехается, откусывая от курицы кусочек. – Интересуюсь, – убеждённо поправляет старшую. – Мы очень давно не говорили с тобой, я, наверное, много пропустила. Бора беззвучно проговаривает «точно». У них с Шиён не выходило нормально поговорить почти месяц – что для Боры прозвучало, как откровение. По ощущениям, будто только вчера Шиён точно так же сидела рядом, и они по обычаю болтали. Ким кажется, это потому, что для неё эти дни насыщенными на события были. Она забывала про время в этой спешке, когда голова стала забита не только мыслями про Шиён и собственной болью. Для Шиён всё резко противоположное – и она ловит каждое борино движение и смакует его, как чистое совершенство; заполняет пробелы прошедшего времени. Вот только смотрит Бора на Шиён – всю затихшую, вымотанную, уплетающую остывшую еду с аппетитом, с искрящейся честностью в глазах и никак не может солгать: как бы там время не ощущалось – ей не хватало Шиён чрезвычайно сильно, чрезвычайно часто. – Чо Сынён, – после недолго паузы отвечает. – Знаешь его? – С чего мне его знать? – прокручивает в своей голове новое имя – нет, правда не знает. – Он знакомый Юбин. – А, – тянет, – я и половины её знакомых не знаю. И кто он? Бора кривит губы. Надеется, что шиёнов интерес не перерастёт во вторую ссору. – Он мне помог пробиться в индустрию искусства, – сообщает равнодушным тоном, вытирая руки об салфетку, и делает ещё глоток газировки. Шиён настороженная, но угомонилась немного, доедая свой чизбургер и посягая на курицу. А потом до неё доходит смысл сказанного. – Погоди-ка, а можно поподробней? – Мне лень рассказывать всю историю. Коротко: скоро пройдёт выставка новичков, на которую взяли мои картины, – не изменившись в голосе продолжает Бора, но посматривает на младшую с неким напряжением – ещё никому не говорила про выставку, хоть и говорить мало есть кому. На лице Шиён отображается такая радость и выглядит она даже довольней Боры, когда с ней поговорила Мунбёль. – Поздравляю! – восклицает она. – И как оно? Бора почти отпрыгивает от той волны энтузиазма и энергии, исходящей от Шиён. Она искренне за старшую рада, что почти срывается с места, чтобы подойти и обнять; в глазах детский восторг отражается, такой чистый и незапятнанный, что Бора удивляется – каким образом в этой девушке так много света и тепла? И спрашивает себя ещё, возможно ли любить Шиён ещё сильнее – оказывается, да. Это чувство сейчас точно-точно разорвёт нутро с глухим хлопком. Хочет перевести тему. Проговаривает беспечно: – Лучше, чем я могла представить. Шиён улыбается шире. – Я же смогу прийти на эту выставку? – умоляюще смотрит. – Да, – Бора забивает свой рот курицей и салатом, отдавая всё своё внимание еде. – Замечательно, – хихикает. – А как вас Юбин вообще познакомила? – Помнишь ту выставку, на которую мы с тобой ходили? – это кажется таким далёким, в тоже время совсем-совсем недавним – ведь Бора детально помнит тот день. Шиён кивает, делая глоток колы через трубочку. Бора на миг залипает, разглядывая шиёновы губы, тут же себя одёргивая. – Это была выставка Сынёна. От Шиён вырывается «ого-о-о». Бора на это лишь усмехается. – Он был с нами в тот день, когда Юбин пригласила меня поговорить. Сынён видел нас на выставке и узнал меня, а потом вышло, как вышло. – Удачно вышло, – хмыкает младшая, облизываясь. С удовольствием кушает курицу, а специи остаются на её розовых губах, что без помады, цвета разбавленной персиковой краски, с добавлением малинового. – Очень удачно. – Насчёт Юбин, – нерешительно произносит. Бора что-то мямлит похоже на: «Что насчёт Юбин?» незаметно поглядывая туда, где высовывается чужой язык, проходя по покусанным губам. Смотрит, как Шиён аккуратно кусает мясо и запивает колой. Бора готова забить на свою неприязнь к чёртовому сыру, только бы коснуться своими губами шиёновых. Она не целовала её целый месяц – как вообще выжила. – Что она тебе говорила, ну… Как много сказала? – Тоже самое, что и ты, – отрешённо отвечает, стараясь угомонить свои расшалившиеся чувства. – Но ещё немного про Джию. Тебе не о чем переживать. – Хоро… – И ещё я поговорила с Юхён. Шиён давится колой, резко выдохнув воздух. Она закашливается и беспорядочно двигает рукой, находя салфетку, чтобы приложить ко рту. Бора на неё смотрит со смесью неодобрения и смирения, по итогу приглушённо рассмеявшись. – Ю-Юхён? – хрипло повторяет Шиён, осматривая свою одежду на наличие пролитых каплей и возвращает взгляд к глазам Боры. – Зачем? – Нельзя? – хитро улыбается. – Да нет, просто… – Шиён растерялась, – это странно. – Она милая, – хмыкнула Бора, наблюдая за младшей, что стаскивает свою толстовку, оставаясь в красной футболке. Бора вновь неосознанно любуется. Тем, как Шиён поднимает руки, снимая одежду через голову, зажмурив глаза, а потом трясёт головой, выпутывая свои волосы из ворота серо-фиолетовой толстовки. Она вешает испачканную толстовку на спину стула и убеждает себя, что встреча Боры с Юхён ничем плохим не окажется. – Милая? – Шиён не поймёт, к чему вообще ведёт Бора. Думает, что девушка, как обычно, решает поиздеваться. Но из-за этого её игривого блеска в глазах и томного голоса, Шиён не может злиться на старшую. – Я бы даже сказала, чересчур милая, – она упирается локтями об стол, держа в одной руке колу, а на другую кладёт голову. – Разнообразные у тебя вкусы, Шиён. Ли как током прошибает. Поражённо смотрит на Бору перед собой, что растянула свои губы в ухмылке – какой-то диковатой и хмурой – и бьёт осознанием. Вот кто здесь по-настоящему ревнует. – Бора-а-а, – хнычет, откидывая голову. Она взмолилась к небу и настороженно продолжила, посмотрев на Ким, – давай не будем про это, ну? – Я и не собиралась, – проворчала старшая, хрустнув трубочкой в зажатых пальцах. Шиён сглатывает и решает пойти покурить – заодно оставить Бору, чтобы она успокоилась. Младшая лёгкой поступью идёт к пальто, чтобы вынуть пачку. Ким на миг напрягается, когда Шиён направляется в сторону двери, но так же быстро сбрасывает наваждение, увидев Шиён, запрыгивающую на подоконник. Бора тоже встаёт, находит в гостиной жёлтый халат, не заляпанный краской, и кидает его младшей, со словами: – У открытого окна в октябре сидеть в футболке – перебор. – Спасибо, – немного смутившись, Шиён надевает халат, пахнущий кимовым шампунем, и утыкается носом в ворот, сгибая ноги в коленях. Приоткрывает форточку, дотягиваясь до кружки с пеплом, которую Бора оставила специально для Шиён. Младшая вновь может почувствовать себя в безопасности – что было привилегией в последнее время. Ощутить то самое умиротворение, покой, вдыхать пропитанный едой воздух, ежась от непрошеного ветра с улицы. Простое знание о присутствии другого человека, о присутствии Боры, – обволакивает уютом и теплом, похлеще надетого халата. Старшей и говорить ничего не нужно, чтобы Шиён, сидя у окна, блаженно прикрыв глаза, втягивала в себя табачный дым, ощущая наполненность желудка и, упираясь плечом в пластиковую раму, – упивалась уединению момента с этим ровным ритмом собственного пульса. Упивалась моменту, когда мерно плывущие в голове мысли не терзаются прошлыми страхами, теми, которые Шиён ежесекундно чувствовала, находясь порознь с Борой. Именно поэтому решает вновь заговорить. Разобраться со всеми подкроватными монстрами и не беспокоится за внезапно всплывавшие угрозы повторного недопонимания – хоть и осознаёт, их не избежать. – Когда мне было шестнадцать, – приглушённо начинает Шиён в полнейшей тишине, прерываемая одним лишь шелестением пакетов и коробочек с фастфудом. Бора отрывается от своего мобильного телефона. С немым вопросом смотрит на младшую. Она совсем не думала, что Шиён начнёт рассказывать сегодня ещё что-то. – Я фанатела по одной рок-группе, не сильно популярной в то время. Они проводили концерт в Пенсильвании. Не знаю, чем им Нью-Йорк не угодил, чаще же у нас проводят, а не в соседних штатах. Но не суть, – Шиён стряхнула пепел в кружку. Она не смотрела в сторону Боры – которая наоборот вперилась взглядом в младшую, предчувствуя не особо приятную историю – и вглядывалась через стекло на дорогу под окнами и огни проезжающих машин. – И мне, конечно, обязательно нужно было поехать. Забавно, что я даже не помню названия той группы, – она печально усмехнулась. – И, как ты понимаешь, я не была совершеннолетней, поэтому поехала с группой почти незнакомых людей. Минджи в тот день не смогла, была занята учёбой. На границе со штатом, уже после одиннадцати вечера, нас остановили, потребовали удостоверения и всё такое. Документов на машину не оказалось, придурки те – мои приятели были, ты не представляешь, – фыркнула, делая затяжку. – Нас отвезли в участок, позвонили моим родителям, так и так – я ещё в шестнадцать была тем ещё подарком. Сбегала из дома, бунтовала, ссорилась со всеми и сразу, – насмешливо проговаривает, на что Бора хмыкает, думая: «почти и не изменилась». – Родители поехали меня забирать, но попали в аварию. Голос у Шиён смирившийся, точно огромный айсберг посреди Северно-Ледовитого, обточенный сильными и бушующими волнами. Ровный, в моментах потрескавшийся на потаённую боль, сдержанный и очень-очень грустный. Бору это бьёт глухими ударами по щекам, она и не знает, как ей реагировать. Но Шиён и не требует от неё соболезнований, против утешения – ей лишь поведать обо всём надо, и Бора не смеет её прерывать. – Поругались по дороге из-за меня, отец потерял управление, и сорвались в овраг. Такая глупая смерть, – она выдыхает воздух, натянуто смеясь. Бора сжимает пальцы на собственной коленке и, каким-то чудесным образом, ощущает каждую шиёнову эмоцию, видя лишь нечёткое отражения её лица, отвёрнутое к окну. На этом Шиён не замолкает. Достаёт новую сигарету, сминая окурок на дне кружки с пеплом и, чиркая зажигалкой, говорит: – У меня был брат, Дэхён. Бора ловит это «был», напрягается, а Шиён безмятежно подносит сигарету к губам и, когда кончик древесного цвета сигареты поджёгся, пламенея тусклым огоньком, продолжает: – Слишком хороший парень. Он был действительно слишком заботливым, делал для меня всё. После смерти родителей, он пошёл работать бросив учёбу, ему как раз в том году исполнилось восемнадцать. А меня отправили жить к тётке, которая взяла меня лишь из-за пособия. Ну, хотя-бы в систему не попала, уже хорошо, – улыбается своему отражению и заодно Боре – от чего у старшей в горле застревает горчащий комок. – Тогда и познакомилась с Юбин. Она проводила почти всё время в этих самих неблагоприятных районах, в которые я попадала, плутая по улицам. Юбин участвовала в дворовых реп-батлах, представляешь, – она разворачивается к Боре, совсем на миг, с полуулыбкой без капли фальши. От растерянности старшая порывается что-то сказать, но не успевает, как Шиён отворачивается обратно. – Юбин помогла выживать, пока Минджи была занята на всё той же учебе, или же выходила куда-то с семьёй. С Минджи мы знакомы со средней школы, и её семья до пиздецкого богата, мне повезло, что мы с ней общаемся – иначе точно бы не вылезла из тех притонов, – объясняет Шиён, понимая, что Бора, рано или поздно, спросит, какие у них отношения – ведь, знает, что со стороны они выглядят не совсем обычно. Бора про себя удивляется запутаности всей этой мыльной оперы, подкрепляя к незаконченному пазлу потерявшиеся кусочки, которые Шиён любезно подаёт, вместе со слабым тембром голоса. Бора побаивается, что младшая распадётся на острые осколки фарфора к концу своего рассказа. – Продолжалось так три года. Потом брат смог купить квартиру – ту самую, которая сейчас принадлежит мне – и я начала жить там. Появлялась там редко, как и Дэхён, но я не обращала на это особенного внимания. О чём пожалела, в итоге, – произносит ещё тише, вытаскивая третью сигарету из пачки. Бора хочет возмутиться – слишком много девушка курит. Но не может, язык её не слушается да и понимает ко всему прочему, для Шиён никотин сейчас – панацея. – Моё увлечения музыкой переросло в пожизненное увлечение. И, знаешь, – она самозабвенно улыбается, – мою первую гитару подарил Дэхён – именную ту, которую я хотела. Подтолкнул меня ещё сильнее, и я начала донимать Минджи – и она решила создать группу, только чтобы отвлекать меня на что-то более-менее полезное. Не скоро, правда, создала, пришлось подождать ещё два года. Представь, дочь влиятельных людей – в юридической сфере и дизайна, которую приписывают как наследницу – выступает в дешёвых барах и распивает с не очень порядочными людьми алкоголь, при этом не испытывая неловкости. Бора, вдумываясь во всё сказанное о Минджи, начинает проникаться неким подобием уважения. И это столь странное чувство, что она теряется окончательно в переменчивых мыслях, меняет своё мнение часто-часто, что уже и не может понять – доверять ли проскальзывающим подозрениям и догадкам. Но догадкам, что укрепляется в бориной голове, насчёт Шиён – верит без оглядки. Ведь младшая показывает всё кристально ясным, даже если и не говорит напрямую из-за скованности в груди, от разного рода страхов. – И вот, я была занята во всём этом. Когда мы пересекались с Дэхёном в квартире, он с каждым разом становился всё… – делает затяжку, обдумывая, как лучше сказать, – нервней. Возвращался пьяным и под чем-то тяжелым, начинал обвинять меня во всём случившимся с родителями, – говорит не изменившимся тоном, – а потом слёзно просил прощения. И вот, спустя четыре месяца я нашла его мёртвым в спальне. Суицид. Вскрылся, наглотавшись разного рода таблеток. У Боры по телу прошла обжигающая волна, начинающаяся с ног, поднимающаяся горячей жидкостью до плеч. Все слова, которые стоило бы сейчас сказать – разбегаются. Ей больно за Шиён и хочется по волшебству прекратить её страдания. Но Бора этого не может, ведь Ли живёт и будет жить с этим, со своим прошлым, которое её не отпустит. Она смаргивает появившуюся туманность. Табачный дым въедается неприятно. Бора в нём уже задыхается, а Шиён лишь закуривает новую. – Когда меня позвали в участок, – Шиён, сцепливая зубы на фильтре, не изменяется в лице, так же не смотрит на Бору – не может, нет желания видеть, какая у старшей реакция, ведь жалость – не вынесет, – то рассказали всё. Это больше был допрос – ведь, как оказалось, Дэхён ввязался в криминальные дела. Что-то типо мафии на минималках, выполнял их поручения, получая с этого большие суммы. И, пожалуй, то было логично, ведь откуда у молодого парня будут средства на хорошую квартиру в центре города? – мрачно поджимает губы и хмыкает, корябая пальцами кружку, что держит в одной руке, и стряхивает неровными движениями пепел второй. – Меня долго проводили по экспертизам, чтобы убедиться в непричастности, а после сказали оплатить весь ущерб, что доставил мой брат – он украл парочку драгоценностей, угонял машины, разбивал государственное имущество. И убил двоих. Шиён откидывается назад, упираясь головой об стену. Сигарета в руках дотлевает до фильтра, скоро обжигая пальцы – но девушка вовсе не замечает это. Бора, наконец-то, видит её – хоть и в профиль – и она держится. Шиён совсем не собирается разбиваться на осколки. Она донесёт всё нужное до старшей, ведь именно этого и хочет, а не добиться сочувствия. – В итоге, я выплатила его «долг». Вбухала все деньги, абсолютно. И опять же, если бы не Минджи, не знаю, где я бы сейчас оказалась, – она глубоко выдыхает, так же глубоко вдыхает вместе с дымом. Боре показалось, что Шиён этим и ограничится, закончит говорить. Но она, всё ещё откинув голову и прикрыв глаза, попыталась оправдать брата. – Дэхён, чтобы ты не подумала, был сильным – и его точно бы ждало светлое будущее, не будь меня, – на этом Бора уже не в состоянии тихо-мирно отсиживаться на стуле. Оказывается та самая тягучая жидкость бензином, вспыхивающая от очередного щёлка зажигалки. Шиён укладывается на свои коленки и снова заговаривает: – Он во всём мне старался помогать, и всегда выслушивал любые бредни, готов был отвести на любой концерт, чтобы я больше не попадала в неприятности, – она шмыгает носом – из-за открытого окна, но Бора растолковывает иначе. – А моя болезнь… Для него никогда не была чем-то отвратным, он любил говорить: «Зато ты точно не станешь занудной взрослой, все великие рок-музыканты немного того, верно?», – Шиён улыбается так спокойно-ласково, но с толикой горестного бессилия. – Когда родители ссорились, а делали они это часто – мать вечно нарывалась на конфликты, и страдала алкогольной зависимостью. В тот день, когда они погибли, тоже была пьяной. И Дэхён каждый раз, стоило начаться разборкам, крикам, с летающей посудой, уводил меня из дома в закусочную на углу и мы слушали через его телефон классику рок жанра. Но ответственность, удар, после потери родственников, беспокойство за меня, и да, я делала много, чтобы были поводы для беспокойства, и ещё то, как он от отчаяния стал работать на тех людей… Выкачали из него всё, разрушили до основания, – пепел падает на шиёнову ногу, прожигая несильно ткань брюк. Бора смотрит лишь на девушку, чувствует, как щиплет в уголках глаз и понимает, что Шиён впала в некую прострацию, от которой ей не становится лучше. – Он правда был прекрасным человеком и братом, – проговаривает со всей твердостью, на которую способна – а её осталось мало, – очень, очень, очень. И… И то что он… И то как он решил… Чёрт, – её голос срывается. Шиён утыкается лицом в ноги и пытается делать вдохи-вдохи, чтобы продолжить. Для Боры это становится чертой, когда жгучая жидкость поднимается чересчур высоко и разжигается, как лесной пожар. Она с громким скрипом ножек стула срывается с места и подлетает к Шиён, фактически врезаясь в её тело, и тянет к себе. – Эй, – мягко начинает младшая таким же дребезжащим тембром. Поднимает голову, тычется холодным носом в живот Боры. – Я в порядке, всё нормально. – Молчи, – прерывает Ким, жмурится. У неё явственное ощущение – продолжи младшая, позволь ей продолжать говорить, говорить, говорить, пояснять пояснённое – те её порезы на руках всколупнутся, но уже изнутри, и уже эмоциями. – Бора-а-а, – кряхтяще, хрипло, глотая гласные тянет Шиён. – Мне нуж… нужн… я хочу закончить. – Я и так всё поняла, – гнёт своё, обнимает прохладное тело младшей. Ким скребёт по ткани жёлтого халата на плечах и жмётся своим лицом в макушку девушки. Пепел продолжает сыпаться – уже на подоконник. Всё так же сидит полубоком. Но ставит кружку в ноги и левой, совершенно отчаянным жестом, тянет Бору за свитер. – Нет, – отрицательно качает головой. Но, в противовес слов, прижимается к старшей и сдерживающие барьеры оглушительно хрустят, как и вся Шиён, её голос, её тело – отдаётся дребезжанием. – Я вечно причиняю боль каждому, кто станет обо мне заботиться. Стоит человеку быть со мной рядом, так он неизбежно будет стра… ст… страдать, – младшая в пальцах сжимает одежду Ким, царапает её бока поверх ткани, и наваливается на девушку с обрушивающейся истерикой. – Это не твоя вина, идиотина, – дыхание у Боры горячее, опаляет шиёнову макушку, посылая дрожь – единственную приятную из всей, что сейчас терзает тело младшей. Помогает держаться за остатки спокойствия. – Не всё плохое происходит из-за тебя. – Родители, Дэхён, Минджи, Юбин, Юхён… – сбивчиво выговаривает. Сигарета падает из ослабевшей руки, и Шиён полностью оборачивается торсом к старшей, желая быть к ней ближе, только бы знать – она не растворится в пустоте. – И даже ты. – Опять напридумываешь, – протестующе вырывается от Боры, уверенно и убеждающе. – Ты не виновата, что родители у тебя не могли решить свои конфликты, или же отказаться от вредных привычек. Не виновата, что твой брат выбрал такой путь. А с Минджи что? Её упертость и самолюбие не позволят разрушиться. Даже самые крепкие отношения заканчивается, дружба заканчивается, люди просто не могут и дальше оставаться вместе – это норма. Ты же не несёшь ответственность за выбор других, каждый волен делать то – что считает нужным, и сам отвечает за поступки. Ты не бедствие, Шиён. И не настолько плохая, как думаешь, – выговаривает ни на секунду не засомневавшись. Шиён готова ей поверить. – И раз я тебе это говорю, то я не страдаю рядом с тобой, идиотина. Не придумывай за меня. Опять. С секунды три они обе замолкают. Бора почти подкашивается в ногах от того переполоха эмоций, устроенного Шиён. А младшая, приглушённо хихикнув, и горячо дыша в живот, выпаливает: – Повторяешься с «идиотиной». Бора закатывает глаза. Гладит невесомо девушку по спине и часто-часто дышит. Помолчав, Шиён вполголоса: – Но… – Без «но», – вновь прерывает младшую. – Но Бора… – Без, – грозно чеканит. Шиён с грустью улыбается в кимов свитер, а после, превращает улыбку во что-то слабое и доверчивое. Выдыхает. Буря отступает. Оставляет за собой приевшееся разочарование от самой себя и тяжесть в лёгких, как следы на песке. Прочерчивается дорожка эта, горестно-удручающая, как застывшие эхо от въевшейся ненависти к собственной персоне. И наступают тёплые океанические волны, смывают бережно глубокие рвины на рыхлом песке, когда Бора выкладывает своим суровым тоном обнадёживающие слова, и остаётся гладкая, мягкая поверхность, что в приближении карий цвет глаз; и нажимает кто-то на пуск, отчего эхо записывается новыми звуками и ощущениями – этим медлительными маленькими ладонями на уставшем от боли теле, этим проскальзывающим беспокойством в встревоженном тембре. Шиён по-настоящему расслабляется. Глотает в себе последующие «но» и падает в бориных руках. В следующую секунду и вовсе падают обе. Бора с изумлённым шиком валится назад, приземляясь на спину, а Шиён даже не успевает ничего понять, как оказывается боком на полу, с руками на теле Боры, а головой в районе плеча. Бора кряхтит что-то матерное. – Не сильно ушиблась? – обращается тут же к Шиён, немного повернувшись. – Нет. Ты смягчила удар, – хмыкает весело и смотрит в глаза Ким, что бегают хаотично по всему лицу младшей – наверное хочет убедиться, что Шиён не станет повторно уходит в свою апатию. – Ладно, – старшая позволяет себе улыбнуться. Надо же, так просто взяли и упали, оставляя ту давящую эмоциями атмосферу на подоконнике и в кружке с пеплом. – Бора, – неуверенно говорит, смещает свои глаза чуть ниже носа, что девушка сразу понимает, какой вопрос последует, – ты сможешь немного потерпеть мои искусанные губы? Ким фыркает, вымученно давит из себя недовольство – прячет за таким смущение и яркое притяжение ко всей младшей в принципе. Продолжает эту незамысловатую игру, только первоначальный смысл её потерялся. И попроси Шиён ещё раз – Бора, наверное, сдастся. – Не потерплю, – старшая поднимается, садится, а после, опираясь на руку, встаёт с пола, потирая копчик. Шиён выглядит расстроенной, но поднимается следом. Дуется в своей манере, подходя к хлипкому столу, опираясь на него. И когда всколыхнувшее нечто прошло, смылось всё теми же волнами, когда Шиён высказалась, когда Бора поняла ещё больше – хотя, казалось, некуда – и когда Шиён отпустило немного, то, сдавливающее горло самоуничтожения, – они могут с уверенностью осознать: их привязанность друг к другу перешла любые мыслимые и немыслимые границы. Бора подходит к окну, подбирает упавшую банку с пеплом и цокает языком. – Убирать будешь сама, – бурчит девушка и осматривает бычок сигареты, уже затухшей, но прожгущей пластиковый подоконник. – Только если поцелуешь, – выговаривает Ли, руками упираясь на стол не заботясь о том, что он может сломаться. – Нет, Шиён, – с мягкой усмешкой отвечает, – я тебя ни за что не поцелую, если ты не уберёшь. Шиён непроизвольно поднимает уголки губ и глаза её искрятся озорством – что очень хороший знак. Шиён выглядит, будто цепи спали с её тонкой шеи, даря свободу и радость. – Ну не вредничай! – по-детски восклицает и дует губы лишь сильнее. Бора засматривается. Плутовато расплывается в улыбке. Она отходить чуть в бок, подбирая с одной из кухонных тумбочек белый тюбик и подходит к Шиён. – Закрой глаза, – требовательно просит. Шиён, хмуро зыркнув, слушается. Бора аккуратно снимает колпачок с гигиенической помады и, с хитринкой в карамельных радужках, проводит скользким кончиком по выпяченным шиёновым губам. Младшая невесомо дергается, но не отходит, застывая в ожидании. – Не сдаёшься? – ехидно тянет Бора. – Я на тебя всё ещё в обиде, – мажет по верхней губе ленивыми движениями, переходя на нижнюю. Шиён остаётся лишь держать глаза закрытыми, чтобы и вовсе не обезуметь от близости старшей. Губы у Ли в мелких трещинках-полосочках, обветренные и заметно покусанные на внутренней части, но остаются мягкими. Бора это понимает, проходя вишнёвой помадой, чтобы самой Шиён стало чуть легче, ведь заметила, как та от неприятных ощущений жмурилась, кусая острую курицу. Бора, фокусируясь лишь на этой беззаконной мягкости персикового оттенка, со слабым запахом молочной вишни, облизывается. Благо, Шиён не видит. – Твой поцелуй, – отзывается Шиён, осторожно приоткрывая рот, только бы не сбросить с себя борины пальцы. Усмехается, что у Боры даже гигиеничка вишнёвая – она вся сплошной вишнёвый вкус, его сладость, кислость и твёрдость оранжево-коричневой косточки в серединки. – Я очень его хочу… Мне нужно тебя поцеловать. – Почему? – с издёвкой спрашивает, не пытаясь даже сместить взгляд повыше. Но пальцы свои останавливает, достаточно нанеся помады, и опускает руки, но не отстраняется. Глаза Шиён остаются закрыты. – Ты охуенно целуешься, – тут же отвечает. Бора громко цыкает. – Лесть тебе не поможет. – Ну хорошо, – раздосадовано выдыхает. – Потому что, – делает новую попытку, – когда я тебя целую, у меня ощущение, как будто… На всей Земле выключили свет, погасли все электростанции и любые источники энергии, точно-точно настоящая тьма. В этот момент спасает лишь небо, появившееся над головой, ночное, космическое, где видны мириады звёзд, что ослепляют до белых бликов. И вот, когда я чувствую весь этот космос, когда смотрю на него – забываю обо всём, что терзает, забываю о проблемах, о несчастьях и думаю лишь о… звёздах, – Шиён медленно открывает глаза и ловит Бору с поличным – старшая на неё с восторженностью смотрит, с беззастенчивой любовью. Бора как замечает самодовольную мину Ли, тут же меняется на, якобы, язвительность. Но с треском проваливается от одной миловидной улыбочки Шиён, с этими складочками над уголками губ. – Вот знала же, с какой темы подступиться, – она выдыхает, принимая поражение. Возвращает младшей улыбку и поднимает руку, касаясь плеча – и расходится от прикосновения рябь на теле. – До чего же ты романтична, я сейчас растаю от этой нежности, – с ласковым хихиканьем произносит. Лезут ещё ироничные замечания, но Бора уже просто не хочет их произносить. – Теперь понятно, почему я хочу тебя поцеловать? – пропускает мимо ушей колкость и непроизвольно облизывается, оставляя на языке вишнёвый привкус. Ким к ней упорней прижимается, вынуждая стол под Шиён рискованно скрипеть. Бора кивает. Снова скашивает взгляд вниз. Ползёт рукой дальше по плечу, укладывает на шею; второй ладонью невесомо проводит по щеке, заправляя выбившуюся прядь – и рябь превращается в шторм, точно по воде пускают разряды молний. – Я тоже хочу, – искренне выдыхает и целует. У Шиён руки подгибаются. Она почти срывается вниз со стола, но удерживает пальцы на краю. Бора, закрыв глаза, удерживает лицо Шиён в своих ладонях и целует её слишком трепетно. Младшая в миг заливается краснотой – смотрит на веки Ким, на эти, слегка подрагивающие, ресницы. Чувствует невесомые касания на губах. Их поцелуй влажный вишнёвой гигиеничкой, бережный и непривычно медленный. Смешивается прозрачность со сладкой помадой на губах Боры, окрашивая их обеих в бледно-красный. Шиён сильнее вжимается в старшую поцелуем, непроизвольно прикрывает глаза и путается руками в её светлых волосах. Не углубляет, отвечает со столь же пленительной нежностью. Сердце в грудной клетке расходится в неугомонном стучании: тяжёлом, редким и болезненным. А Бора лишь продолжает касаться шероховатых губ Шиён. Проходит по ним своими, размазывая по обеим вишнёвую вязкость и свою помаду. По каким причинам она вообще так долго отказывалась от поцелуя с младшей? Шиён же мягкая, податливая, волнующая нерешительным движением губ – мучительно медленными – и её щёки горят под пальцами старшей. Исходит от девушки уловимый запах сигарет, много цитрусовых и совсем не находится сыра. Шиёновы руки на затылке зарываются сильнее, она расчёсывает ладонью волосы – поднимая пряди в воздух, ведёт назад рукой, выпутывая; укладывает робко кисть на спину, съезжая на поясницу. Бора от такого задыхается на глубине Марианской впадины и старается выбраться к солнцу над водой – проводя по щеке Шиён большим пальцем, второй рукой некрепко схватившись за футболку, забравшись под халат. Целуются, целуются, целуются не прекращая; закрашивая чёрные временные отрезки разлуки, подменяя нехватку друг друга бережностью и сплошной вишней цвета молочно-алого. Бора целует до слипшихся от сладости лёгких, до жужжания в ушах от тишины моря после шторма. Оставляет на теле младшей тёплые-тёплые фиолетовые отсветы солнца холодным цветом. Такое у них впервые – и это поражает так основательно, но без колких громовых разрядов, без заплывшего туманом разума. Напротив – успокаивает. Ощущается необъятное спокойствие. Ким чмокает напоследок шиёновы губы и отстраняется, не убирая от неё своих рук. Улыбается. Шиён посчитала это своим завершением. Бора улыбается, как самое невероятное, что есть на свете. Кратко, немного приподняв уголки, изгибает глаза в полумесяцах. На кончике её носа и на щеках – краснота, рассыпанная еле-еле, а на губах – красноты в разы больше. Младшая, от видения этого, беззвучно хныкает. Не в состоянии оторвать взгляда от карамельных глаз – в этом она находит утешение. Во всей Боре находит, и не только утешение. Находит всё, чего не хватало, всё, что могло не хватать и всё, что уже было у Шиён – но теперь увеличивается многократно. Шиён ей улыбку возвращает, но кривоватую, несмотря на это всё равно – искреннюю. Ли неглубоко вздыхает и заговаривает очень тихо: – Не порезалась? Бора сдавленно захихикала. Захихикала. У Шиён просыпается желание, как влюблённый подросток откинутся головой в подушку и визжать. – Чуть-чуть, – отвечает Бора и кружит по кожи шиёнова лица касаниями. На скуле подушечками пальцев упрямо; у виска ласково-ласково указательным; большим под веком невесомо; мизинцем по линии челюсти вскользь, цепляя размазанную собственную помаду в уголку губ; а напоследок нежным щелбаном в нос. На этот раз Шиён не дёргается, привыкшая к подобному, только и расплывается в глупой улыбке. – А от сыра плохо не стало? Бора недовольно приподнимает брови, на что Шиён прыскает. – Плохо мне стало от тебя, – невозмутимо выговаривает, пуская по телу Шиён новую дрожь. – А от сыра там и правда одно название. – Значит, буду и дальше их есть. – Хватит с тебя холестерина. Шиён напускает на себя обиду, показушно фыркая. Бора блуждает всё так же по лицу, рассматривает бледность кожи младшей и её красоту, от которой непонятно как не ослепла – смотреть на солнце опасно, сжигающе и недосягаемо. Но в особенные дни, в такие, как сегодня, солнечный свет не прожигает, лишь согревает влажными вишнёвыми поцелуями. И в эти же дни солнце сосредоточено в одном человеке, что размещается в её, Боры, руках; и смотрит приземлённым взглядом шоколадного оттенка радужки с характерной для неё любовью. Бора втягивает воздух, сильнее сжимая пальцы вокруг шиёновой талии, и выдыхает, вместе с этим воздухом: – Я скучала по тебе. Шиён удивлённо распахивает глаза, открывает рот – но её затыкают новым поцелуем. Шиён мычит неразборчиво в губы Боры, не ожидающая, что старшая вновь притронется. Руки Ким плавно переползают на спину, забираясь под жёлтую ткань халата, и притягивают девушку ближе. Следы от помады – отпечатками более тусклыми, более размашистыми остаются. – Сильно, безумно сильно скучала, – вшептывает буквы, не утруждаясь разорвать поцелуй и не даёт Ли шанса ответить. У Шиён какая-то новая застенчивость появляется. Она тушуется растерянно, покорно приоткрывая рот для настойчивого языка. Шиён знает, что Бора что-то к ней да чувствует. Но совсем другое – слушать подтверждение, идущее вместе с этим пылающим взглядом и нехарактерной робостью в словах. Она сейчас перегорит точно-точно – лампочка накаливания в двести двадцать вольт. Со звуком хрупким, разлетаясь на горячие и опасные осколки. Слишком много почувствовала за сутки. Бора с ней солидарна, но выражает в взволнованных движениях и в нестерпимой нужде прикасаться к Шиён. Ей бы стоило, наверное, вести себя иначе. Шиён поведала о сокровенном и ранящим, открылась, доверилась. Бора путается, путается, задыхается, вдыхая порывисто воздух через нос и уводит свои губы от шиёновых. – Стоит остановиться, – говорит и сама себе не верит. – Иначе я точно… блять, – засматривается на блестящие розовыми бликами слюной и гигиеничкой губы. – Ты всё ещё на меня обижена? – со слабой усмешкой предполагает. – Нет, – взгляд всё так же не отводит. Шиён замечает это, получая в рёбра новую волну зуда и возбуждения. – Я не знаю, просто мне кажется, – беспорядочно выговаривает, – нам нужно договорить, разобраться и… а, блять, я правда понятие не имею, как поступить. Шиён мягко посмеивается, приподнимая голову старшей за подбородок. – Всё в порядке, – заверяет Ли и улыбается – тоже заверяюще, точно показывая: «Всё будет хорошо». Бора с неохотой качает головой, якобы соглашаясь. – И, кхм, – продолжает Шиён, смотря глаза в глаза, – я тоже по тебе скучала. – Я и не сомневалась, – хмыкает Ким и тыкается покрасневшими губами вперёд. Целует несдержанней. Языком ведёт по нижней, оттягивает. Шиён жмурится от неприятного покалывания – как-никак покусанные участки дают о себе знать, – но девушку от себя не отталкивает. Закидывает руки ей на плечи, наклоняясь немного к старшей. И, урвав секунду, когда Бора на миг отстранилась, потёрлась носом об её совершенно дурацким движением. Старшая от такого замерла с недоумением; и упала головой к шиёнову плечу, рассмеявшись звонко. – Действительно идиотина, – подытожила Бора. Шиён довольно ухмыльнулась, поглаживая Ким по макушке и ответила: – Зато твоя идиотина. Бора осеклась на смехе, вдохнув скрипуче. Пальцем прошла по шиёнову позвоночнику и выпрямилась, надавливая весом их тел на дохленький стол. – Зато моя. – И это ещё от моих слов ты таешь, – забавно пробубнила, скашивая взгляд. – Ты такая сладкая… Во всех смыслах. – Ну хватит! – старшая хлопнула Шиён по плечу, вытащив руку из-под халата и вновь зашлась смехом. – Нужно убраться. Умыться тоже. И окно закрыть. Ты, конечно, горячая – но тебя нужно раздеть, чтобы я согрелась. – И это ты мне говоришь «хватит»! – возмущается младшая, видя искорки не угасающего веселья в чужих зрачках.\\
Перед тем, как Бора вручила Шиён тряпку и веник, сказав убирать за собой пепел, она отправила девушку в ванную и пошла с ней, чтобы смыть помаду. За прожжённый подоконник постаралась не злиться. Младшая не протестовала, послушно елозила тряпочкой, пока Бора ушла в гостиную, по совместительству спальню, и устроилась на диване, откинувшись на спинку. Поразительный день. Веки от усталости закрываются, но ей нужно поработать над картиной хотя-бы несколько часов, чтобы успеть до выставки. Пожалела, что не писала до этого картины, подходящие обнародованию – сейчас бы не было так много проблем. – Я закончила-а-а, – кричит ей Шиён, упираясь в косяк двери-арки. – Куда убрать веник? – Положи где угодно, потом отнесу. Шиён оставляет предмет у стены, и идёт к Боре на диван. Плюхается, устало откидывая голову. Не знает, что будет дальше, но отчего-то уверенна, что пока рядом Бора – происходить будет сплошное счастье. Старшая на неё пару мгновений посмотрела и встала с дивана, направляясь обратно на кухню. Шиён с недоумением посеменила следом. – Ты что сделать хочешь? – неуверенно спрашивает, смотря, как Бора садится на подоконник подтягивая к себе шиёновы сигареты. – Снять стресс, – беспечно отзывает и, на удивление, ловкими движениями выуживает сигарету из пачки, прикусывая фильтр. Подтягивается, открывая форточку и находит на полу пепельницу-кружку – а Шиён за ней наблюдает удивлённо. Встаёт посреди комнаты, ровно между старшей и столом, на котором всё так же громоздятся шуршащие упаковки от еды, наполняющее кухню этим плотным и фастфудовским привкусом. Но Шиён наелась и от запаха начинает мутить. – Плохой способ, – с прищуром проговаривает, на что Бора цыкает негромко. – По своему опыту говоришь? – Ким подцепляет прозрачно-неоновую зажигалку, чиркает по колёсику, поднося к кончику древесного цвета сигареты. Шиён с таким вожделением в глазах за сим действием посматривает. Находит в своих мыслях – ей определённо нравится вид курящей старшей. Просто то, как она своими тонкими и короткими пальцами держит свернутый табак, прикасаясь припухшими губами к фильтру невесомо, и крепко закусив между зубов. – Да, по своему, и это не особо помогает, – сквозь появившуюся пелену восхищения говорит. – Вот и узнаем, – ведёт плечами, поёживаясь от сквозняка и прикуривает. К фастфудовскому аромату добавляется густой запах винограда. Вместе с ним Бора закашливается резко, и с её губ дым плотными облачками исходит – и выглядит это, на редкость, прекрасно. – Гадость то какая, – сдавленно выдавливает, вытирая влажность на веках – едкий дым попал в глаза. Шиён смеётся. – Первый раз? – говорит, намеренно с подтекстом. Бора такого изречения не оценила. Вскинула голову, неодобрительно зыркнула и потянулась вновь губами к фильтру. – Я не ты. Курила несколько лет назад и то, пару незначительных раз. – И не стоит начинать, – неожиданно даже для себя отговаривает от того, чем травит-травит свой собственный организм. Но Боре нельзя. Бора не безнадёжна, в отличии от Шиён. – Намного лучше ощущается, когда я пробую их с твоих губ, а не так, – разочарованно выдыхает, но делает новую затяжку – неглубокую, краткую, не пропуская смог через лёгкие. Шиён неосознанно облизывается. Зачем Боре постоянно её искушать нужно? – Мне тоже так кажется, – подходит к подоконнику, опускаясь на противоположный край, прижимаясь к – уже – холодной стенке. Подоконник узковатый и маленький. Бора сильнее колени к себе поджимает, чтобы у младшей было больше места, и ставит кружку-пепельницу на живот, выпрямляясь. Ким вознамерилась докурить до конца, с каждым тягом уверенней вдыхая виноградный табак. Но вновь закашливается. Корчится от горечи, ощущая судорогу в лёгких, отвыкшая от этого вкуса. Шиён с полуулыбкой повернулась, протянув руку до ног Боры, скрытых в тонкие брюки. Коснулась чуть выше косточки на лодыжки, шлёпнув резинкой белого носка. Сигарета основательно ударяет в голову – как бывает, когда делаешь долгий перерыв, или куришь на голодный желудок. Бора закрывает глаза, чувствуя касания младшей, и дожидается, когда приятное головокружение спадёт. И решает спросить, из чистого любопытства: – Какого тебе было заниматься со мной сексом, когда ты уже была в меня влюблена? Шиён вздёргивается забавно, макушкой несильно ударяясь об стекло. Бора звук услышала, но никак не отреагировала, продолжая: – Ну, или просто разговаривать. Ли тушуется. Засмущалась вся. – Очень… – она шумно сглатывает, – не просто. Бора самодовольно ухмыляется. – Из-за чего? – А ты будто не понимаешь. Шиён двигается ближе к старшей. Поднимает её согнутые в коленях ноги, протискиваясь бёдрами под, и ставит через себя. Бора бы возмутилась от такого, но показалось такое положение – до исключительного правильным. Теперь Шиён гладит ощутимо коленки Боры, пальцами водит фигуры и буквы, разные цифры и волны. Бора от этого кусает свой язык; потом кусает фильтр из-за постепенной дрожи во всём теле. – Не понимаю, – лукавит Бора. Шиён, хмуро фыркнув, сняла с себя желтый халат, и укрыла им Ким до низа живота – дальше стоит пепельница и никак нельзя испачкать одежду. Ладони оставляет под тканью. Плечи тут же обдаёт пронзительный холод, но она не подаёт виду. Бора, так же сидя с закрытыми веками, с тряской, расходящейся по всему телу – точно белый шум, как фильтр на фотографии, – полностью забывает про октябрьский ветер и что Шиён в одной футболке сидеть запрещается. – Я была… удивлена. Ты очень удивляющая, – поспешно произносит. Боре этого не хватило. – И всё? – с каким-то упрёком. Шиён хотела бы сказать – что сначала и вовсе не ощущала всего того спектра к Боре, который в ней бушует ежеминутно. Эта палитровая гамма блестяще-серебренного и лилового, плавно перетекающего в розовый, а потом резко, пронзительно, до боли и нехватки воздуха, – в бордовый. Но Ким услышать большего жаждет. Снова найти для себя подтверждение. «Она отругала и поблагодарила» ей недостаточно. – Нет, – бросает беглый взгляд на умиротворённое лицо Боры. Тлеющая сигарета в её тонких пальцах догорает до основания и горит слабо оранжевым, а Бора этого никак не замечает. Так что Шиён, с недосказанностью после произнесённого, тянется к её руке – замёрзшей сильно; обдающей льдом – и выхватывает сигарету. Тушит на дне кружки. Бора, от этого, наконец, соизволила открыть глаза. Шиён почти отпрыгивает от этой резковатой неуверенности и грусти в бориных зрачках. Оставляет окурок в посудине. Перебирается горячими ладонями выше, заведомо убрав кружку куда-то позади себя. От Шиён веет так горячо-горячо, и тепло от её рук немножко помогает согреться рукам Боры. Пусть сначала по рёбрам проходят мурашки. Шиён осторожно нависает над Борой в неловком действие. Только бы ладонь не соскочила; чтоб младшая не шмякнулась на внезапно посеревшее аурой тело. Шиён не отталкивают. Бора с ожиданием всматривается, голова её проясняется, а прикосновения жгут, как и остатки табака в горле. Шиён проходит второй рукой по щеке Ким, и натягивает неестественную улыбку. Боре это не нравится. Боре нужен чёткий ответ – даже если она сама не понимает, что хочет услышать. – Ты мне понравилась с первого взгляда, – робко, но уверенно, так, что в её словах старшая не найдет причины сомневаться. – Как увидела в кофейне. У меня сердце чуть с ума не сошло, настолько билось быстро, что я боялась свалиться от инфаркта, – с озорством улыбается. Бора снова плывёт – но от Шиён вдаривает хлеще даже самых крепких сигарет, пусть и виноградных. – А когда, тогда, в клубе, я заметила тебя со сцены, и то, что ты смотрела прямо на меня – сбилась с ритма и забыла все слова. Ты вела себя шокирующе, казалось, я не могу определится – очаровательная нежность или измывающаяся похоть, – приближает лицо своё ближе, ласково проводя большим пальцем по коже, а другую руку спокойно оставляет на животе. – Ты мне очень и очень понравилась, знаешь, это было даже пугающе – насколько. От таких признаний, этим честным тоном, Боре тоже пугающе от собственных эмоций. Шиён около неё открыта до беззащитного. Без притворства, без надуманных обещаний. Хрупкая, до затаившегося дыхания. И выговаривает слова прямолинейно, точно-точно глядя в борины глаза – которые наоборот пытаются уйти от контакта, но не выходит никак. На лице Шиён читается ярое стремление вытолкнуть последующее желания, ведь – хочет, ведь – терпеть невозможно. Бора предчувствует. Бора уже осознает, что шиёновы откровения – никак сейчас ненужны. Просто потому что Боре условиться нужно с самой собой, что Шиён, этой девушке, ставшей чересчур дорогой, можно довериться, можно поверить, можно успокоиться в тревожных рассуждениях и просто-напросто её обнять. Но: – В первую встречу ты мне нравилась. Нечто похожее на влюблённость, но не настолько сильно. А потом, когда мы проводили больше времени вместе, когда ты была… собой, – запинается, просто потому, что – начнёт говорить какой была Бора и остановиться окажется заведомо провальным. – Я всё-таки влюбилась. В тебя. И до недавних пор была влюблена. А теперь – люблю. Шиён, сказав «люблю», замирает и сглатывает нечто нервное в горле. Решилась. Смогла. Может им двоим давно понятны были чувства, может и нет смысла подтверждать так упрямо, ведь они друг с другом вели себя точно, как не безразличные незнакомцы, и Шиён (а в последнее время и Бора) – не скрывала. Бессмысленно. И пусть всё было так, не отменяет желания, столь обыденного и ничем не примечательного, рассказать о долго томившемся в груди, высказать – себя. И теперь, когда одно-единственное, но такое важное ответственностью слово соскочило с языка, вырвалось, подводя итоги всем-всем шиёновым раздумьям, становится страшно, становится легче, становится иначе. Шиён ожидает от Боры ответа. Любого. Ответ – важен, настолько же сильно, как первое признание. Но Бора не может выговорить и звука. У неё в голове без остановки такое выжигающее: «Блять, блять, блять». Ей неудержимо плохо. Потому, что Бора – дожидалась не этого. Она не знает, как реагировать. Её тянет произнести «я тоже»; её тянет коснуться шиёновых губ и избавиться от видимого беспокойства в карих глазах; её тянет завалить снова на пол, обвить шею руками и лежать долго-долго, довольствуясь тому, что младшая хрипит что-то милое и дышит рядом. Тянет, так же сильно, как появляется мнимое подозрение ко всему. Бора не хочет вновь открыться кому-то, а в последствии получая одну боль. Пусть и этот кто-то – Шиён. Шиён, которая не лжёт, которая до беспамятства ласковая и бережная, которая для Боры вся-вся, и в тоже время – ничего. Но подозрения, это недоверие, это стремления разобраться в тех поступках Шиён. Из-за которых Юбин и Минджи предупреждали, из-за которых Дон, однажды, тоже предупредила. Не могло появится с пустого места, никак не могло. И для Боры – это огромное основания. Хоть и принимает, со всеми последствиями свою к Шиён привязанность, никак от терзающих сомнений не избавиться. Даже если и намечается прогресс в их взаимодоверии, для Боры, что в период их разлуки обдумывала много, становится резкостью падающих на голову комет сегодняшний день. И, если она сдастся, если даст себе и младшей поблажку, если падёт в чувства глубже, чем есть сейчас – никогда выбраться не получится. Запутается в сетях вконец, потонет, беспомощно дрыгая ногами, будет тонуть с улыбкой на лице – но окажется на дне, какими бы светлыми и радостными не было задолго ощущения. Выбор её, в бурлящих волнах солёного океана, чересчур мучительный и противоречивый. Она с молчанием буравит Шиён растерянным взглядом. Шиён ей мягко улыбается. Отстраняется. Пальцы с щеки убирает – скрывает эти, вонзающиеся в горло, шипы, примечая то, как Ким от её слов замерла. Правильно; с чего Шиён решила, что Бора так скоро простит её поступки, простит поведения и то, как Шиён сбегала от разговора, умалчивала и не хотела говорить истинных причин. Шиён не сможет расплатиться за всё это одним рассказом про брата (даже если это далось ей ужасающе сложно, ужасающе разламывающе вновь и вновь на неисправимые частички души). Младшая уводит глаза подальше от Боры, ощущая эту неловкость. Хочет встать, оставляя Бору наедине со своими мыслями – точно будет ожидать её решения, как приговор. Старшая не позволяет: – Не уходит никуда, – потрескано говорит, скашливает ком в горле – то ли от холода, то ли от сигарет, то ли от шиёнова «люблю». Ли слушается, но на Бору вновь не смотрит. «Надо что-то сказать», – проносится в голове стремительно. Бора заставляет себя что-то сказать. – Ты против этого? – спрашивает Шиён, смотря вперёд. Ощущает тело старшей рядом, ощущает прикосновения к своей коже, скрытой под одеждой. Бора встряхивается. – Нет… я, – выговаривает осторожно. И как объяснить, что Бора не из-за признания застыла. – Неожиданно ты такие вещи говоришь, – с выдохом произносит. – А мне казалось довольно ожидаемо, – поджимает губы, растягивая в стеснённой улыбке. Шиён снова начинает – затапливает саму себя в болотных водах, в страхе остаться без старшей, думает, что наговорила лишнего, оттолкнув от себя девушку. Бора подмечает её настрой. Тянется, хлопает легко её по макушке. Шиён глупо моргает, с опаской озираясь на Бору. – Не начинай это снова, – негодующе бурчит Ким, – выдумываешь за меня. – Я не выдумываю, – мямлит, закусывая щеку. Бора закатывает глаза, шепчет «ну конечно» и находит чужую ладонь. Выпрямляет свои ноги, накрывая шиёновы, и укладывает на них руки, скреплённые вместе, друг к другу близких кожей. – Я не могу тебе ответить, – мягко, – пока что не могу. Шиён угукает, голову опускает. Её тёмно-каштановые волосы спадают по бледному лицу, на котором явственно читается отчаяние. Бора, не способная иначе словами успокоить Шиён, гладит её ладонь, проходя по костяшкам. Наблюдает за движением собственных пальцев. Как они только дошли то такой абсурдной ситуации. – Я подожду, – тихо проговаривает. Бора кивает. И задаёт ещё один вопрос, который должен расставить всё по своим местам, который поможет Боре разобраться с собой: – Что у вас случилось с Юхён? Шиён шмыгает носом. В какой-то степени рада, что Бора осведомлена вскользь о тех вещах, что Ли стремилась когда-то рассказать, но в тоже время – теперь придётся говорить, даже если ситуация неподходящая (в соответствии с её состоянием). Шиён краем сознания догадывается, что не выдержит ещё и рассказа про Юхён. Там запутанней всё намного. Там придётся рассказывать не только про себя – но и про Минджи, про Юбин и, конечно, про Юхён. Про то, какой замечательной она была и то, как Шиён с ней вела себя, какими ограничивалась словами и как намеренно не замечала юхёново состояние. – Мне Юбин и Джию несколько раз повторяли, – продолжает Бора, – насчёт твоего отношения к… тем, в кого ты влюблена или же любишь. – Повторяли что? – встревоживается. И касания Боры никак не утихомиривают поднимающуюся панику. – Ты и так понимаешь, о чём я. Шиён понимает, но услышать точное – значит точно знать, как оправдываться. – Будет очень избито, если я скажу, что ты другая? Пальцы Ким на мгновения застопыриваются. – Очень избито. У Шиён подрагивает рука, что в кимовой. И вся она, наверное, – тоже. Младшая не развивает далее свою мысль. Перебирает все множественные варианты последующей фразы, но у неё истомление читается в каждом вдохе и выдохе. Бора опять понимающая. Каждый раз она – такая. Младшая за сегодня испытала много скачков, потревожила давние раны, и открылась с уязвимых сторон. Бора требует многого? Значит, не всё сразу. Слишком травмирующе что для Шиён, что и, оказывается, для Боры. Выпускает шиёнову руку из своего захвата и аккуратно встаёт, убирая халат со своих ног, стараясь не зацепить Ли. Глаза младшей почти влажные, когда он подскакивает, тут же падая обратно на подоконник. – Ты уходишь? – несмело. Бора хмыкает. – Да, в студию. Нужно поработать над картиной. У Шиён ослаблено опускаются плечи, она поникает, немо открывая рот. – Я, тогда, тоже пойду, – жмурится, осознавая свою очередную ошибку. Бора от неё не отходит, смотрит сверху вниз и цокает языком. – Спать иди. В мою кровать. Ли голову вздёргивает вверх, глаза у неё умилительно округляются и настолько потеряно-беспомощно-одиноко выглядит – что Бора в один шаг оказывает между ног, положив руки на плечи. – Договорим завтра, а сейчас отдохни. И радуйся, что я не злюсь, на то, как ты наплевала на организм и не спала несколько дней, – поглаживает у основания шеи, наслаждаясь растерянностью младшей. – Х-хорошо, – Шиён не решается оплести талию Ким своими руками, как очень-очень хочет. Чтобы притянуть и не отпускать. Бора ей улыбается – отчего Шиён вовсе выпадает, не понимая, за какие такие заслуги у неё есть эта девушка. – Спать, – напоследок повторяет, оставляя табачно-виноградный поцелуй на шиёновом лбу и направляется в студию. Шиён выдыхает. Громко, протяжно, комкая оставленный жёлтый халат пальцами и откинувшись на холодное октябрьским ветром стекло.\\
Бора, зайдя в свою, проветренную ранее, студию, тут же съезжает по двери, захлопнув её. Бору разрывает. Всем сразу, каждым придуманным и названным чувством. Накрывает сразу, всем тем, что она сдерживала перед Шиён, чтобы не отразилась эту буря на лице, чтобы выдерживать смочь решение. Она слышит шаркающие шаги младшей по ту сторону, как та открывает несмело дверцу шкафа, стараясь найти одежду для сна (помнит, что Бора ругать будет, ляг она в уличном) и неловко идёт к кровати, запинается об перекладину – устала – и как падает громко в постель. Боре спокойно от того, что она – тут. У Боры вибрация в желудке и в ушах, от шиёнова «люблю» и «другая». Ведь её интонация, такая кристально чистая и незапятнанная фальшью, до наивного простая, нежная ещё – как разведённая водой и белилами акварельная краска. Бора, против осознанной воли, ей верит. Насчёт этого – уж точно. Но даже так, закрадывается, ехидное и насмехающееся, сомнение. Говорила, может, Шиён такое не только Боре? Говорила, тоже может быть, такое Юхён? Бора чувствует от таких мыслей себя отвратительной. Шиён на её руках рассыпалась. Доверила что-то сокровенно-личное. И не меняет свой взгляд с этого доверчивого до слезливости волчонка. Шиён раз за разом выражала особенность Боры. Точно так же, как уходила от Боры, точно так же, как отнекивалась, точно так же, как сменялась с одного ощущения на другое. Шиён – это непостоянный импульс. И Бора уже не знает, во что и как ей верить. Ведь вера, её доверие – решает всё и вся. Она хочет быть рядом с Шиён. Но не хочет, в момент своей самой сильной уязвимости, в момент какого-то вышестоящего и сказочного счастья, прознать – что каждый день их с Шиён, каждый их разговор, каждый их поцелуй – был ненастоящим, был ложью, был ошибкой. Бора впервые за долгое время хочет разрыдаться. Стыдливо, протяжно, отрывисто. Откинувшись головой об дверь, хватая ладонью рот и измазывать во влажном кожу. В студии темно. Способствует лишь отрешённости. Способствует зарождению новых и новых бесшумных отзвуков в черепной коробке, что вынуждают прокручивать всё поведанное Шиён. Бора делает несколько глубоких вдохов. Утихомиривает застучавшее в бешеном ритме сердце. Разносит воздух по всему организму, возвращая себе разумность, трезвый ум и сосредоточенность. Лёгкие начинают работать, как надо. Бора сжимает и разжимает руку, фокусируется и истерика отступает. Как никак, она много времени на всяких подозрительных и не очень сайтах с психологией провела, знает, хотя бы, как отогнать начинающуюся истерию. Или нечто похожее. Хрен разберёшься, но Боре сейчас это и не требуется. Она не хочет всё усложнять сильнее, сильнее чем уже есть. Большинство проблем – из-за недопонимания и недосказанности. От этого Бора избавится, постепенно, шаг за шагом, чтобы не превратить их с Шиён отношения в мракобесию театральной постановки. Бора сама Шиён осуждала за додумывания причин и последствий, на основе своих пессимистичных и безотрадных мыслях. Шиён это привело к неприятностями. С Борой и самой собой и, скорее всего, с много с кем ещё, но там, за пределами знаний Боры. За один день они достигли много, за день смогли – Бора надеется, по крайней мере, – опровергнуть некоторые страхи друг друга. И, что самое главное, остаться рядом, остаться на одном уровне, на одной стороне океана. Шиён не стала вновь за множество миль, через множество водных толщ, не затонула, как Атлантида, не потерялась для Боры. Бора сможет. Она справится. Встаёт, держится на ослабевших ногах, подходит к холсту, что лежит на низком деревянном столике, обставленном баночками, кружками, грязными кисточками и полотенцами, в тёмных кляксах. Рядом валяется бежевая клейкая лента, грифельные карандаши, салфетки, много растворителя и тюбики с краской (чаще всего акрил лежит на столике, масло – под). У Боры целый завал новых художественных принадлежностей – она купила самое лучшее, самое качественное, чтобы создать точно такую же картину. Это – правильно. Сынён и без этого погрозил ей пальцем, осмотрев, чем Бора пишет. Понимает, что не сможет продолжить работу над полотном – её мысли об одной Шиён, что спит сейчас в её кровати, и дышит на её постельное бельё, сворачиваясь калачиком. Ей отчего-то кажется, что картину вовремя закончить она не успеет. Благо, не взялась писать маслом, иначе бы точно можно было забыть про выставку. Поздно. На часах ровно за двенадцать давно перешло. А Бора не хочет лишать себя удовольствия поспать с Шиён. Главное следить, чтобы сердце не хлопнулось вконец, от переизбытка эмоций; не растрескалось на много-много влажных кусочков; чтобы не заставила эта боль в грудной клетке ляпнуть что-то до стыдливого откровенное. Бесшумно выходит из студии, ступая по прохладному линолеуму (Бора окно не закрыла, когда уходила в туманном сознании от Шиён, которая, значит, тоже не удосужилась прикрыть форточку). Напарывается взглядом на закутанную в одеяле Шиён, которая проглядывается еле видимо сквозь ночной свет и мрак в квартире. Ким спешно стаскивает с себя одежду, неряшливо оставляя на тумбочке, и надевает домашнее, чтобы осторожно сесть на кровать. Шиён уже уснула. Дыхание ровное и глубокое. Бора не сдерживает улыбки. Слишком уж любовной, слишком уж мягкой. Ползёт к ней под одело и дёргается, заслышав: – Закончила? – Не начинала, – отзывается с тем же шёпотом. Бора поднимает толстую ткань одеяла и шустро оказывается под. Шиён, лежащая к ней спиной, лениво переворачивается. Младшая в полудрёме, глаза почти не открывает. Только и по наитию ползёт руками вперёд, чтобы найти ими Бору. Этого обеим не хватало. Не хватало друг друга. Во всех аспектах обычной жизни, только и нужно было – дотрагиваться замёрзшими руками к другому телу и греться нелепо об чужое тепло. Бора сама Шиён в объятия сгребает, ощущая – привычно – на ключицах прерывистый вздох, а после спокойное обжигающее дыхание и невесомые копошения в плечах, чтобы улечься удобней. Ли толком и не осознала, что теперь спит не одна – прибывает в сладких мечтах-снах, в которые ещё не ворвались злобные волосатые монстры. И Бора рядом – тоже её сладкий мечта-сон, вишнёвый, отдающий осенним закатом и чуточку созвездием в вышине множества километров. Холод, пускающих октябрьским ветром мурашки, принуждает (очень вовремя) неосознанно тесниться, зарываться, путаться руками-ногами об другие руки-ноги. Позволительно на одну ночь забыться от всей тяжести мира. Забыться об этом «завтра» в котором продолжат объяснять-выяснять-понимать. Бора говорила, не так давно вечером, когда стояли они, обнимаясь при обдающим влажными порывами гудзонской глади: «Сейчас я рядом, ничего другого не нужно». И в этом – весь искаемый смысл. Бора устремляется жить в этом «сейчас». Шиён – и подавно. Шиён и прибывает исключительно в настоящем, ведь в прошлом – страшно от воспоминаний, а в будущем – страшно от неизвестности. На эту ночь. Бора отпускает свои сомнения и недоверие. На одну ночь, на одну пронзающую холодом осеннюю ночь. Между гудением сквозняка, между медленным шиёновым дыханием – где-то посередине, ровно-ровно разделяясь на: «там» и «здесь». Бора – позволяет себе верить. Позволяет себе верить в то, что Шиён её любит, точно так, как нуждается в этом Бора. Старшая на шиёново ухо шепчет «спокойной ночи» и тычется холодным носом в её макушку, пахнущую океаном и острой курицей. И ничего больше не требуется. Особенно тогда, когда Шиён отзывается со «спокойной ночи» хрипловато и невнятно, сжимая в кулаках ткань на кимовой спине, когда прижимается дозволительно близко. Когда Бора в мыслях самозабвенно повторяет «я тебя тоже люблю».\\
Шиён вырывается из цепких оков сна, распахивая озадаченно глаза. Дыхание прерванное, глухое и суматошное. С секунду она не понимает кто она, где она и что с ней. Грудную клетку сдавливает, до пронзительных взвизгов далеко в барабанных перепонках, во рту чувствуется привкус железа, или же тлена, или же просто – воздух. В её глазах мельтешат цветные и ядовито-пылающие мошки, она старается углядеть картинку пред нею, но видит сплошное ничего, немного синеватого оттенка (Шиён не понимает, но это футболка старшей). Бора смотрит на неё с не меньшей озадаченностью. За спиной Шиён, там, где зашторенное окно – как несколько минут белеет рассвет, с прозрачным розовым и насыщенно-голубым. На то, чтобы разобраться в происходящем, у Шиён уходит ещё три секунды, и ощущение чересчур сильной хватки на своих боках. – Я кричала во сне? – застенчивой догадкой. Сама от голоса своего кривится – уж очень неприятно он сел. – Да, – с испугом на дне связок. Бора тормошила несколько минут её тело, что дёргалось настораживающе, когда проснулась от тревожных звуков на ухо. А когда Шиён и вовсе полукриком что-то выговаривала, Бора была опасно близка к тому, чтобы облить младшую холодной водой и, в самых отбитых предположениях, вызывать скорую. Но она проснулась после многочисленных попыток Ким, и смотрит теперь загнанным волчонком. Притихшим волчонком, дрожащим. Младшая вцепилась в руки Боры, выше локтей, даже не отдавая отчёта о таких реакциях. Бора, даже не видя в полумраке наступающего утра девушку, чувствует, как сильно та перепугана. Поэтому и прижимает её к себе защищающе. – Извини, – жмурится сконфужено и пытается унять своё громко стучащее сердце. Кошмар отступал неспешно, вместе с окрашивающимся в светлый городским небом. Забывался он тоже неспешно, оставляя за собой весомые отпечатки фальцета в ушах. Впервые Шиён настигает кромешный ужас в стенах квартиры Боры. От этого она беспокоится – вдруг теперь так будет всегда? Но потом понимает, что вызваны были сны забытыми воспоминаниями, которые Шиён старательно избегала, будучи одна, и выбивала их чем-то покрепче, подороже, повреднее. – Ничего, – мотает головой, целует в нос и переплетает пальцы с шиёновыми – только бы девушке помочь. Шиён помогает. Она осознает реальность, и думает, то, как давным-давно учила Минджи, что это всего-навсего сон, обычные картинки, вызванные твоим же разумом, ничего не сделающие тебе. Шиён пыталась только так и рассуждать. Но – её физическое состояние страдало лишь по вине самой Шиён, а вот душевное – как раз таки из-за этой «нереальности» разлагалось. – Что тебе снилось? Шиён собирается ответить, ведь интонация у Боры – обеспокоенная и обнадёживающая. И в руках её точно так же, до безумия (а Шиён в безумии разбирается) прочно и спокойно. Такой маленький мирок, как одеяльное сооружение детьми, из подушек и простыней, в которые ты забираешься по глупому ребячеству и чувствуешь – самую-самую крепкую защиту, воздушную, мягкую, невысокую и совсем немного душную. Пусть и можно откинуть простынь одним движением руки, а подушки распинать двумя-тремя тычками. Даже если слышны около «крепости» чужие родительские (монстров) шаги, что, думаешь ты, нарушат твоё спасение, придут и разбросают уничтожающей долго строемое с трудом. И даже если – ты боишься, всё равно теснишься поглубже в «крепости» и сидишь, затаив своё дыхание, уверовав себя в надлежащей и самой непробиваемой безопасности. Шиён поднимается немного вверх, чтобы видеть лицо Боры не снизу вверх, не выглядывая с её груди, без лезущих в глаза светлых прядей. И рассказывает, что ей снилось, вынуждая голос не скрипеть: – Мой брат, – приглушённо произносит. Находит руку старшей, подносит к себе, укладывая под подбородок, и цепляет нижней губой борины пальцы. – Я постоянно слышу его слова. В которых он, приходя поздно ночью домой, обвинял меня в родительской смерти. А иногда, он начинает обвинять в своей смерти, – сдерживает дрожь в челюсти, – но… приходит не совсем… живым. Изрезанный, синий, с пеной у рта, жёлтой такой, с выжженными сигаретами отметинами на коже… И всё в таком духе, – она углядывает в темноте настороженные глаза Боры, привыкнув к несильному освещению, и приподнимает уголки губ. Бора еле заметно выдыхает. Чувствует вину. Небывалую, едкую, тошнотой у желудка. Шиён именно из-за её требований решилась обо всём поведать – а теперь мучается в кошмарах, мучается в давнем и болезненном. И делает вид, что это норма. Делает вид, что пройдёт скоро. Что вот – она уже улыбается, вот – голос не рябит, как озерцо с мёртвыми утками во время урагана. Вот – сжимает непроизвольно руку Боры и вжимает в своё лицо; строит невидимые преграды, открещивается от призрака брата. Шиён не в порядке. Она ничерта не в порядке. Либо же – их представления о «порядке» расходятся. Но Бора видит, улавливает, какая непостоянность в спокойствии, даже мизерном, шиёново всё – каким бы смирившимся не был у неё голос. – И часто тебе такое снится? – С тобой впервые, – отвечает, смотря в глаза. Очень близко. Почти сталкиваются носами и дыханием достают друг друга. Из-за бледности, Ли почти светиться – рассветное солнце ещё не падает в комнату, и видит Бора младшую неясным силуэтом. Как тень луны в безветренную ночь. – Надеюсь, впервые и больше никогда. На реплику Шиён улыбается – простодушно и доверчиво, – касаясь улыбкой кимовой ладони в поцелуе. Бору пробивает новой порцией мурашек. В комнате лишь холоднее стало, и она уже почти ног своих не чувствует. Но встать и закрыть это крошечное окошко она никак не сможет. Не оставит Шиён после кошмара лежать в заледенелой постели одну. – Кошмар был недолгим и не настолько пугающим, как раньше, – заявляет, теснясь плотнее. – Ты их прогоняешь, – говорит это, чтобы уверовать девушку в своей сохранности. Бора сглатывает. Щемится что-то глубоко и невыносимо. Пережитого у младшей так много, не только в реальности, во всех травмирующих событиях, но и в собственном разуме, затягивающем новые и новые узлы на шее, лишая дыхания, лишая ясного ума от недостатка кислорода, из-за чего проникают в душу отравляющие монстры. Шиён к ним привыкла. От знания этого становится лишь хуже. От собственного бессилия – неприятной желчью скапливается на языке. Бора желает её спасти. Шиён уже через считанные минуты полностью от остаточных ощущений кошмара избавляется. Примечает наступающее утро и сбавленную тяжесть в собственном, наконец-то отдохнувшем, теле. Улыбка на лицо так и просится, от столь забытого счастья от пробуждения рядом с Борой. Опускает их ладони в складки одеяла и расслабленно закрывает глаза. Бора не противится. Её собственный сон ускользнул, но сейчас это – на руку. Шиён всё ещё сонная, разморенная, капельку помятая и взлохмаченная, до безумного нежная и бархатистая. Она касается макушкой подбородка старшей, ложась в свою любимую позу; размыкает их руки, чтобы перенести до спины – так удобней, так прочнее, так безопасней. Бора податливо отзывается, укладывая собственные руки в район бёдер, и никак не перестанет нервно покусывать губы (за это она отчитывала Шиён, но младшая не видит, потому – можно). Делает несколько быстрых вдохов. Бора спать не будет. Бора будет охранять шиёнов сон. Она шепчет, над головой Шиён, отправляя слова то ли в подушку, то ли прямо к сердцу, разнося по венам: – Я постараюсь прогнать твои кошмары.