Тонущие в ржавости заката

Шиён стоит на кухне, завернувшись в жёлтый халат старшей, мешает кофе, опять растворимое, ведь как Ким готовить его не умеет. А сама девушка в студии засела, занимаясь своими художественными делами. Вторую картину Бора закончила четыре дня назад, но не прекращает время от времени заходить и смотреть, рассматривая, чтобы точно-точно быть уверенной в качестве. После того, как последний мазок был сделан, Бора, вышедшая изнурённой из комнаты, еле дотащила своё тело до кровати. Проспала более суток, не просыпаясь. Утомилась. Шиён над ней беззлобно смеялась, наблюдая за посапывающей девушкой, и сон той не прерывала. На звонок от Сынёна ответила, поговорила с тем минуты три, сообщая, что её девушка – на эти слова был особый уклон – дописала картину и спит, отдыхает, и трогать её не следует. То, что получилось у Боры, что было создано её руками, написано её пальцами, что усердно вырисовывали картину – как обычно, заставило Шиён поразиться до дичайшего шока. Оранжевый, много тёмно-серого, на полотне, сродни предыдущей картине. С высоты пятого этажа, а то и более, перекрёсток под взором, спешащий гул прохожих, и едва зримый дождь. Раскрытые изредка зонтики над головами, цветастыми и пёстрыми пятнами, единственное яркое, на уровне домов. Заходящее осеннее солнце разливалось по стенам, светилось в стёклах высоток и магазинов, отблескивало в падающих каплях холодного дождя. Рыжее, мягкое, но приносящее тоску в сердце. От него не резало глаза, от него не хотелось отвернуться. Оно сливалось многогранно с улицей, а в небе смешивало голубизну собою, не оставляя единого отсвета иных тонов. Небо виднелось за домами, за крышами, далеко-далеко к горизонту, не обделяя никого своим светом. Тоже в импасто. Бора рельефом писала дождь и, едва-едва просвечивающиеся под оранжевым, облака; людские фигуры чёрной краской получились хаотичными, размазанными в силуэтах, погребённые под величеством высоты и заката. Всё блестело и нагоняло пасмурность. Будто: смотришь на красоту настоящего мира, но в душе своей осознаёшь, что к тебе ничего из красивого и многообещающего не относится, что ты – навеки отдалён от несравненного. Шиён причиняла боль эта картина. Как напоминание о своих поступках, о том, как повлияла она на Бору, и с какими чувствами писалось полотно. Отражение её тогдашнего состояния, так безупречно подошедшее желанию изобразить серость Нью-Йорка, и его блеск в природных проявлениях. Шиён вздрагивает от неожиданности, уйдя в свои мысли, когда к спине прижимается что-то тёплое и маленькое. Бора руки на животе скрепляет, тычется носом в плечо, и проговаривает приглушённо: – Сынён звонил и сказал, что Мунбёль понравились картины. Шиён широко раскрывает глаза. Неуклюже поворачивается в бориных объятиях, только бы девушку от себя не оттолкнуть. – Это замечательно! – восклицает. – Что именно она сказала? – Что очень оригинально. И то, что у меня вышло показать через экспрессию контраст в двух картинах, смешивая, как казалось, невозможное, – бормочет Бора, смотря на Шиён. – И всё? – Нет, – качает головой. Вжимаясь в шиёнову грудь. Шиён размякает от бориной нежности: когда старшая, в последнее время часто, подходит к ней, просто чтобы обнять и получить поддержку. И Шиён теперь знает, сколь для старшей такое важно. – Я половину не помню. Переволновалась. Ничего ответить толком не смогла. Боже. Не верится. – Ты заслужила каждое-каждое хорошее слово, – заверяет девушку, целуя в макушку, и возвращает объятия, за плечи к себе прижимая. – Значит, всё? Готовишь картины к транспортировке? Бора невнятно пробубнила. Шиён поняла – ей нужно вот так постоять и прийти в себя. Шиён это позволяет, мерно поглаживая по волосам. Выставка пройдёт через полторы недели. Чем ближе дата, тем нервознее становится Ким. Двенадцатого ноября, когда у них, по идее, знаменательный день – два месяца вместе, Бора не прекращала нервничать. Должен был приехать из Италии Сынён, и посмотреть первую картину «Космос в Океане», а также оценить начальные этапы в новой «Бруклинский закат». Он и приехал; оценил, долго-долго критиковал, расхваливал, пока Шиён лежала на кровати, пялясь в экран ноутбука, а Бора с парнем в студии, глотала волнение. Когда тот ушёл, сказав, что на этот раз – Бора написала по истине охуенные картины, старшая упала на Шиён и пролежала так полчаса, не двигаясь. Провели их день в компании друг друга и тихих разговоров ни о чём. Шиён не возражала. Ей больше – и не требуется. – Чёрт! – отшатывается Бора, испугав тем самым младшую. – Я даже не знаю, какой дресс-код будет на выставке. Вдруг у меня нет ничего подходящего? И с этими словами она убегает в комнату. Шиён тяжело выдыхает. Боре нужно показать себя на банкете с наилучшей стороны, выдерживая множественные вопросы о картинах, и при этом выглядеть должна – подобающе. – Может купить тебе чего? – предлагает Шиён, следуя за девушкой. – Ограниченный бюджет, – напоминает, уже настрачивая Сынёну сообщение. – Ну, я могу. Как подарок на два месяца. Бора подвисает. – Чего? – она переводит взгляд на Шиён, потом на дату, в уголку мобильного телефона. Глаза её расширяются. Шиён беззлобно усмехается. – Я забыла… Почему ты не напомнила? Прошло уже так много дней, блять. – Ты была занята, – пожимает плечами, усаживается на диван, рядом с Борой. – Это даже не полгода, нечего переживать. Слова про полгода проносятся дрожью. Бора задумывается: у них, когда-нибудь, может быть и год, и два. Или вовсе, не дойдут до шести месяцев. Да ну. Бред. Они – не дойдут. Это же не достижения, как дольше продержаться. Некуда там идти. – Тебе важны даты, – проговаривает, опуская телефон. – Прости, что забыла. Шиён расстроенной не выглядит. Она, улыбнувшись, тянется к Боре за поцелуем. Старшая ей было хочет ответить, как телефон производит звук мелодии входящего вызова. Бора суетно нажимает на зелёную кнопку, одними губами вновь просит прощения, и прикладывает к уху. Младшая откидывается на диван. Она правда не обиженна тем, что Бора забыла. Со всяким бывает. Это она себе и говорит. Не допускает мысль, что Бора – виновна. Но, внутри, глубоко-глубоко, залегает досадливая тень, которую Шиён всеми силами прогоняет. Подумаешь, большую часть дня, Бора провела с Сынёном. Ей же – картины безмерно важны; и то, что прикладывается к ним; вся тема с выставкой – одна из главных бориных мечт. Шиён не имеет правда ходить с кислой миной. – Да? – говорит Бора, внимательно слушая собеседника. – Ты мог мне и в смс объяснить, – она встаёт с дивана, начиная расхаживать по квартире. Бора такая милая, когда волнуется. Шиён за ней наблюдает. Самозабвенно улыбается, смотря на Бору в той самой купленной ею футболке, с ананасами, что на хрупком теле выглядит мягко. – Официальный стиль? – переспрашивает, открыв шкаф. – Прям чисто чёрно-белый? Нет? А какой? – мычит продолжительно. Сынён на том конце провода пытается объяснить: «Ну, он не установленный. Но, понятно, что ты не можешь припереться в спортивках и майке. Что-нибудь элегантное, но не броское. Я? Я пойду в костюме, в самом обычном. Вся моя красота – в лице. Одежда не затмит его». Сбрасывает звонок, выдыхает. Шиён, опираясь локтем об грядушку дивана, а головой об руку, посматривает, как Бора, крутя телефон в руках, о чём-то усиленно думает. – У тебя нет ничего подходящего? – интересуется младшая. – Есть. Я, просто, осознала, что всё это реальность. И мне немного поплохело. – Всё будет хорошо, – произносит Шиён, вставая. В несколько мелких шагах оказывается рядом, и обнимает со спины, губами прикасаясь к уху: – Я буду с тобой и избавлюсь от твоего страха. Воздействует. Бора в плечах расслабляется. Она в картинах уверена, в своей внешности тоже, в своих способностях к эрудиции подавно. Справится. Особенно, когда Шиён рядом. – Да, всё будет хорошо, – за девушкой повторяет. – А ты в чём пойдёшь? – вопрос интригующий. Зная шиёнов гардероб – а Бора его знает – девушка предпочитает более повседневное; удобное в ношение, что, несмотря на это, смотрятся на ней самым невероятным образом. Но для выставки, которая в основном состоит из банкета, её стиль в корне не подходит. Может, Бора сильно загоняется. Но ей важна каждая деталь, и чтобы каждая эта деталь была идеальной. И, раз Шиён её сопровождает, раз Бора решилась пойти с ней, всеоткрыто заявляя пред людьми, с которыми, как надеется, в скором времени ей предстоит работать, что Шиён – её девушка, то младшая должна выглядеть подобающе. И вести себя – так же. С секунду Шиён раздумывает. Мычит на борино ухо, поглаживая ладонями её живот. Бора растягивается в улыбке, ощущая, как мандраж потихоньку отступает. – Платья я не люблю, – отзывается. – Не против, если оденусь в костюм? Бора облегчённо выдыхает, понимая, что Шиён осознаёт всю серьёзность мероприятия. И тут же задыхается. От одного только представления, как Шиён выглядит в пиджаке, Бора томно охает. Надеется, что выдержит, и не накинется на младшую во время банкета. – Только не сильно обтягивающий. Шиён хрипло смеётся. – И не открытый. Твои засосы не все сошли, – подумав, добавляет Ким. Там не просто засосы, там укусы и несколько синяков. По которым Бора обожает заново проходить губами, ставя поверх новые и закрепляя старые. Целует, временами, не отпечатавшуюся ладонь на ягодицах. Шиён цокает языком, прижимая к себе, плотнее вжимаясь в борину спину грудью. Удобно, до умопомрачительного удобно. Бора смогла бы – вот правда – простоять так весь день. – У меня, к твоему сведению, до сих пор побаливают бёдра, после твоего «изучения». – Враки, – фыркает, возмущаясь. Просачивается весёлое настроение старшей, ловко заменяющее её постоянные переживания (теперь не только за Шиён). – Уже много времени прошло. – Ох, правда? – ворчит младшая. – Может, мне нужно с тобой такое провернуть, чтобы знала, как ощущается? – Проверни, – проговаривает без задержки. Шиён читает в её словах вызов и подталкивает Бору на кровать.

\\

За неделю до выставки, Шиён благоразумно вела себя тихо-тихо, так, чтобы ни за что не нарушить покой Боры. Точнее: беспокойство. У старшей проснулось ещё больше маниакальной паники. Она в скором темпе решила читать множество книг по искусству (чтобы пополнить словарный запас; разобраться в новых тенденциях), запереживав, что во время разговора, не найдётся, что ответить. Шиён утверждала: – Бора-а-а, – взмолилась младшая, укладываясь рядом с Ким на бок, – ты пишешь картины с подросткового возраста. И ты, правда считаешь, что не сможешь вести разговор с другими художниками? – Я лишь недавно начала разбираться во всех терминах, – раздражённо ответила, – сейчас начнут ими кидаться, а я что – ни что. У Боры не было художественного образования, как такового. Всегда хотела, но возможности не позволяли. Она многое выучила, занимаясь профессионально, а не как увлечением. Но, отчего-то, беспокоилась, что её самоучества достаточным не станет. Сынёну такое говорить не решалась. Не хотела показаться нелепой. А вот Шиён – сказать готова любое. Ей можно. С ней всё – можно. Пусть и срывалась на девушку, сама того не подозревая. – У тебя достаточно навыков, и ты просто себя накручиваешь, только сильнее начиная нервничать, – мягко проговаривает младшая. Руку свою на талию Боры укладывает и невесомо водит ладонью по ткани футболки. – Ты справишься, – полуулыбается, заглядывая в глаза. Бора порывисто выдыхает, подрываясь с места. – Ты не можешь знать наверняка, – фыркает, сминая в руках небольшой буклетик, взятый не так давно на выставке, на которую Бора вышла с Сынёном (оставляя Шиён одну в квартире). – Я не могу просто сидеть, надеясь, что не облажаюсь на выставке. Шиён начинает это порядком надоедать. – Это не экзамен. Мероприятие – должно пойти в наслаждение. Никто тебя не возненавидит, не влейся ты в одну тему для дискуссии, – Шиён тоже поднимается, садится на кровати, смотря на спину Боры – что невероятно напряжена. – Чтобы удержаться на рынке, нужно показать себя с достойной стороны. – И ты думаешь, что ты вся – не достойная сторона? – она хмыкает. – Бора, твои картины прекрасны. Твой склад ума тоже. Рядом с тобой будет крутиться Сынён, что, если что, поможет выйти из затруднительной ситуации. Ну, нападут на тебя циники, я уверена, что ты с ними расправишься. Бора пропускает все слова Шиён мимо ушей. Ей дай повод – она взорвётся и начнёт истерить почём зря. Доводы разума, никак не проскальзывают в голову, и не хотят там уживаться. – Мне теперь вечно на Сынёна полагаться? – выговаривает старшая с едва сдерживаемой злостью. – Нет, я не это… – Откуда тебе вообще знать, как всё будет? Что я справлюсь? Ты даже половину говоримых мною слов про картины не понимаешь! И понятия не имеешь, насколько я разбираюсь в искусстве, – цедит она и кидает несчастный буклетик в стену. Тот пролетает небольшое расстояние и падает к Боре в ноги. Она его пинает, и ,что-то невнятно и грозно, ворчит. – Мне нельзя просто верить в тебя? – шиёнов голос на мгновение съезжает выше, почти полукриком. – Нельзя! Мне не вера нужна, а уверенность, что я справлюсь. Бора успокоиться не пытается. Шиён же, разозли её, никогда быстро не успокоится. Младшая сцепливает зубы, и вовсе встаёт с кровати. – Значит, я тут не нужна, – говорит, стремительно двигаясь на кухню. Шиён же, просто-напросто, старается помочь, как может. А Бора гневается. Бора на каждое хорошее слово вставляет три своих, переполненных тревогой и растерянностью. Также несправедливыми криками. Шиён её понимает, но это не значит, что её не задевает такое. Неприятно многое: они проводят мало времени вместе, и Бора, явно, с Сынёном и другими знакомыми не позволяет так агрессивно себя вести. Когда у них выдаётся хоть куда-то сходить, старшая закрывается в студии, либо сидит в гостиной, читает, читает, смотрит любую информацию, раз за разом переживая, как там доехали её картины, и не передумает ли Мунбёль. Шиён за девушку искренне рада. Без притворства, без самовнушения. Правда рада. Естественно, что Бора станет безудержно волноваться, проверять и перепроверять любую деталь. Но Шиён всё равно обидно. Всё равно чувство, что её старания – обесценивают; хоть Бора их и ценит, просто не говорит, просто некогда. Бора вдыхает, выдыхает. Несколько минут сидят в тишине. Она слышит, как Шиён открывает окно, как чиркает по зажигалке, раздражённо выпуская дым. Вина накатывает неспешно. Бора кусает губы, поднимает буклетик у ног, расправляя бумагу, и кладёт на тумбочку. Такими темпами их с Шиён отношения испортятся до того, как пройдёт выставка. Не первая ссора. И, после каждой, Бору захлёстывает паника, что по квартире раздастся хлопок закрытой входной двери, и Шиён она больше не увидит. Чем роднее человек, тем больше у нас свободы с ним; тем сильнее раскрепощаемся в своих переживаниях, позволяя покричать, обвинять, не задумываясь о последствиях. Действительно – несправедливость. Бора робко оказывается на кухне и мнётся у стены. – Извини. Шиён неспешно качает головой, якобы говоря, что ничего страшного, и продолжает смотреть в окно. Стряхивает пепел в кружку. – Я на взводе, всё это… Непросто, – она смотрит на Шиён, что уселась в свою любимую позу, подогнув ноги. Несильное чувство сожаления плывёт по телу, и Бора, не слыша от младшей ответа, поникает. – Я не хотела на тебя срываться. – Снова, – спокойным, но холодным тоном отвечает. – Ненавижу с тобой ссориться, – на выдохе. Тушит окурок об стенки кружки, кидает, оставляя в посудине. Укладывает подбородок на коленки, скрытые тканью домашних штанов, и пересекается с Борой взглядом. – Я тоже, – произносит старшая. Шиён, хмыкнув, спускается с подоконника. Быстрыми шагами подходит к замеревшей старшей. Бора редко такая нерешительная, и Шиён каждый раз выпадает, когда на неё смотрят несколько напугано. Наклоняется к Боре, целует в щеку, задерживаясь губами. Тотчас обдаёт океанической свежестью шиёнового шампуня. Бора его жадно вдыхает и ощущает, как горит прикосновение. Шиён тычется носом в висок, проводит пальцами от лопаток до поясницы, говоря на борино ухо: – Я уверена, ты справишься. Бору разбирает на мурашки и опьяняющую нежность. – Справлюсь, – подтверждает вполголоса. Скашивает к Шиён взгляд. Та стоит хмурая, но давит из себя ободряющую улыбку. – Я пойду схожу в студию, поработаю над песнями, – чётко в её голосе прослеживается, насколько Бора её, словами своими, задела. Боре дополнительных объяснений не требуется – Шиён хочет дать Боре время побыть наедине с собой и подготовиться, если та считает это нужным. Бора не желает младшую от себя отпускать. – Обязательно? – Да. Займу себя чем-нибудь, – «чтобы тебе не мешать». – Не могу же я постоянно в твоей квартире сидеть, – «но хочу». Бора несколько раз про себя чертыхнулась, жалея о своих сказанных младшей словах; о своей резкости, испортящей моментально настроение. Наверное, останься Шиён, повторной ссоры не избегут. – Ладно, – смиренно произносит. Шиён дарит старшей ещё один поцелуй в щеку – скорый и сухой – и уходит в гостиную-спальню переодеваться. Она, пару дней назад, сняла студию недалеко от Таймс-сквер, в которой понемногу записывает песни. Вместе с Гахён, которой скучно, и нечего делать. Вот и таскается с Шиён, помогает, как взгляд со стороны. Шиён, занимаясь музыкой, чувствовала себя лучше, и не чувствовала себя – будто всё проходит мимо неё, и жизнь в самореализации пуста. Вдохновляется стремлениями Боры. Не хочет для старшей выглядеть – скучной; прожигающей молодость в алкоголе, а возможности выдыхая, вместе с табачным дымом. Но сейчас: в студию она спешит – спрятаться. Внутри закипает накопившееся и колкий, никак неоправданный, гнев. Бушует, застилает разум. Обида разрастается, но Шиён – пообещала себе не поддаваться эмоциям. Она едва сдерживается, чтобы самой не наброситься с обвинениями. Одевается торопливо, скидывая домашнее, и напяливая первое попавшееся. Бора за ней наблюдает, сказать что хочет, но в словах не находится. Шиён, заметно, сама скоро сорвётся. – Тебе не обязательно уходить, чтобы избежать ссоры, – наконец-то произносит Бора. Нельзя Шиён такой отпускать, мало ли, вообще не вернётся. – Я не избегаю. – Шиён, – говорит максимально ласково, – не уходи вот так. – Вот так?! – вскрикивает. Осекается. – Я просто хочу заняться песнями. Ты с картинами возишься сутками на пролёт, а мне нельзя? – Всё тебе можно. И уходить, когда у нас случилась небольшая ссора – тоже, – упрекает она. Шиён замирает. Усмехается, поправляя на себе толстовку, и разворачивается к Боре. – Хочешь, чтобы я осталась? – Да. – И была твоей грушей для битья? Бора возмущённо фыркает. Шиён прожигает её взглядом и ждёт ответа; ждёт, заранее зная, что лучше – уйти. Чтобы, в очередной раз, не сделать чего-то глупого. Не слушается отголосков разума. Руководствуется горечью, скопившейся в желудке. – Я не хочу, чтобы ты снова пропала на неопределённый срок. Одна проблема – и все их взаимоотношения колеблются, трещат, доставляют тягучую боль. Неустойчивые. Нестабильные. Несмотря на то, что они говорят, говорят, говорят часто о своих страхах, чувствах, несмотря на то, что находят друг в друге спасение, от одной неудачи, от одной небольшой ссоры, недомолвки – Шиён взрывается. Шиён не желает стерпливать, и идти на компромисс (потом она, конечно, спустя некоторое время, отходит, и просит долго прощения). Бора же – сильнее прежнего озабочена, что шиёновы прошлые приступы случатся вновь; живёт в постоянном переживании (так ещё и с выставкой, то умножается). Они не решают проблему, не разбираются в ней, а – замалчивают. Будто и не было. Будто и не будет. – Я не пропаду, Бора, – младшая в тоне девушки замечает едва прикрытый страх. Потому утихает, заталкивая злость глубоко-глубоко. – Всего лишь пойду в студию. Нам обеим нужна передышка, не так ли? Бора угукает, и падает на диван, подгребая к себе со столика телефон, чтобы уткнуться в него, показывая своим видом, что Шиён может уходить куда ей вздумается. Шиён уходит. Не хлопает дверью. Не бежит по лестнице. А спокойно спускается, на улице доставая сигарету, и пешком идёт до студии, приканчивая несколько сигарет подряд; скоро вовсе всю пачку. В студии песня никак не продвинулась; ни на йоту. Шиён думать не могла про музыку, прокручивая в голове то свои, то борины слова. Когда к обеим приходит понимание, что они вновь – глупо поссорились, Шиён несётся обратно, проклиная себя, и стараясь угомонить громко бьющееся сердце. Как она могла быть такой чёрствой, вновь не понимая кимово состояние, и думала сплошь про себя, про своё, в ревности и обиде саднящее, сердце. Шиён ненавидит себя после подобных поступков с новой силой, и не избавляет мир от своего существования, только потому, что эгоизм заставляет бежать к Боре. Хотеть увидеть её. Видеть её. Старшая встречает девушку на пороге. У Шиён собственные ключи, запасные, которые у Боры хранились в ящике, никем не использованные. Она отдала их младшей в тот день, когда задержалась в квартире Сынёна (заговорились), а Шиён, что вышла по своим делам, осталась за пределами квартиры, и бесцельно бродила несколько часов, не хотя отвлекать Бору. Сейчас Шиён своими ключами дверь поспешно открывает, почти роняя из трясущихся рук. Надо увидеть Бору и знать, что она есть, что никуда не исчезнет. И Бора есть. Сжимает в полоску губы, стоя пред Шиён во всё той же футболке с ананасами. Ли безмолвно на неё пялится. Собранные в пучок волосы, одежда, смотрящаяся огромной на борином хрупком теле, помятая, уютная; её оголённые ноги и такие же ступни. Чуть припухшее лицо, сонное, взволнованное. Шиён никак не отрывает от неё взгляда, засматривается, и считывает всё-всё по её радужкам: та тоже мучается с чувством вины; тоже знает, что они вновь глупо поссорились. Раз. Два. Три. Шиён срывается, не удосуживаясь снять обувь. Оставляет дверь открытой. И, спотыкаясь, наваливается на старшую с объятьями. Отчаянно сжимает её в руках. Точно она растворится, ослабь Шиён хватку; точно это последний раз, когда она к Боре прикасается. Бора опешила от резкости, но не стала вырываться. Уткнулась в шею младшей, и обняла ту в ответ. Успела соскучиться. Невыносимое ощущение. Как можно любить – настолько сильно и отверженно; так импульсивно, несдержанно, и искренне. Бора идёт против своих же убеждений. Она тянет Шиён к себе, сжимается вокруг талии руки, просто оставляя рядом. Не углубляясь в долгосрочность; не вынуждая младшую сыпать гарантиями. Проваливается в тепло высокого тела. Жмурит глаза, и трётся, трётся головой, будто проникнуть желает дальше, туда, откуда никогда и никто не вытащит; не заставит от Шиён оторваться. – Я же без тебя совсем изничтожусь, – шепчет хрипло и запыхавшись Шиён. – И сутки порознь не выдержала. Бора её состояние разделяет. Но ничего не отвечает, только и льнёт ближе, вдыхая холод после улицы с одежды и нежно-горячее с бронзовой кожи. – И, – продолжает младшая, в спине неудобно сгибаясь, – я вернулась. Не хочу пропадать от тебя. – Не пропадай, – приглушённо в ворот пальто. – Пожалуйста, никогда не пропадай.