Тонущие в ржавости заката

Дым в лёгких задерживается надолго. Шиён его насильно не выдыхает, доводя и так сильную боль в груди до критической. Она задыхается, и не ясно в чём: от прокуренной квартиры, в которой разбросаны абсолютно все предметы, и разбиты в клочья; или от того, как сдавливает горло спазмами и отчаянием, что любой вдох кажется лишним. У Шиён ноги в кровь, отчего поверхность дивана пачкается в вязкой алой жидкости и портит джинсы. В пятках осколки, вроде, от разбитого столика или вазы, по которой потом Шиён пару раз пронеслась в хаотичной истерики, сметая всё на своём пути. От осколков – неприятно. Обычная физическая боль, какую власть она имеет по сравнению с – душевной, той, которую Шиён испытывает ежесекундно. В руке зажат клочок записки. Последнее, что получила Шиён от Боры; последнее направление лично к ней слова. И она держится за бумагу, чересчур самозабвенно, будто только написанные буквы, что расплылись, способны ей помочь. Но, правда в том, что Шиён – ничего уже не поможет. Лишь потому, что она сама оттолкнула ту, кто действительно порывалась спасти. В её собственной квартире привычной холод подступающей зимы, но даже ветер не рассеивает табачный дым, он будто намертво въелся в почти мёртвое тело. И шиёнов любимый алкоголь – который она ненавидит, на самом деле, но продолжает вливать в себя – находит в том же почти мёртвому теле, создавая большую тошноту и омерзение к себе. Сейчас, пусть она и пьяна, но не такая, какой заявилась в борин дом, накинувшись на неё, с неправильными словами. Шиён пришла в себя, ту себя, которой стать смогла рядом с Борой, которую создала Бора – нового, без шуток, человека, просто освещая собою шиёнову жизнь. Но тот человек стирается под гнётом разрушительного разума, когда другой человек, которым Шиён стала сгнивая в самобичевании, разместился на холодном диване, с пустыми тяжёлыми бутылками из стекла, половина из которых разбита. Как же ужасно всё помнить и понимать. Когда доходит смысл сказанного Борой и всплывают в голове её напуганные глаза, с неверием, что перед именно её Шиён. Шиён ушла из дома Боры. В котором нет ей места, она не позволяет считать ту квартиру своим домом, тем более после всего, что натворила. Ушла, прибывая в затаившейся агрессии, не тронула ничего из вещей того пространства, чтобы выплеснуть на вещах у себя: на тумбочке, рамках, посуде, шкафах, столах. Сбила до синяков и порезов своё тело. Разрушила всё вокруг себя. И считывает расплывшиеся буквы на записке, оставленной Борой; написанное кривое, лихорадочное, с толстыми линиями, от сильного нажима на синюю ручку. Корейские буквы, перечеркнутые, поверх написано английским. От одного видения, Шиён хмурит в нестерпимом жжении брови, и хочет, чтобы всё произошедшее – оказалось дурным сном, а не реальностью, что настигла бескомпромиссно. «Как проснёшься, уходи и оставь ключи. Не связывайся со мной. Я напишу, когда посчитаю нужным». Шиён эту бумагу грубо комкала, в желании разорвать на куски. Но её что-то останавливало, не позволяя. Почему её ничего раньше не остановило? Стоило лишь сказать себе «нет», всё бы не обернулось – так. Бора бы не исчезла, Бора бы не смотрела с тоской и горестью, на её лице не прослеживалось бы разочарование. Тогда ей казались эмоции обоснованными. Ничего не кололо предостережением внутри, подсказывая, что Шиён в очередной раз теряет самое важное. Это повторяется снова и снова. Цикличная петля. Выход из неё всегда один и тот же. Но Шиён казалось, в этот раз она поверила, что всё будет по-другому. Таково и было. Таковым и стало бы, не сорвись Шиён, не кричи Боре это обречённое: «Я не смогу измениться». Она может. Это сложно, трудно, очень тяжело. Не хочет. Просто – не хочет. Остаётся на задворках мольба, которую Шиён высказала Боре, мольба, чтобы ей, такой, разрешили шанс на обычное счастье. Ощущение, будто Шиён обманули. Бора множественное количество раз обещала, что не оставит Шиён; что она останется, будет заботиться, и оберегать. Рождается обида, смешанная с отчаянием непоправимости. Шиён хочет старшую во всём обвинить. Её предали – так чувствуется; и потребовали стать кем-то другим, чтобы Шиён перевоплощалась в нужное, чтобы не возникало с ней проблем. Цирковая собачка, или, как признала Бора, – волчонок. Шиён от этих мыслей кричит вслух. Знает же, что всё в корне не так. У неё не получается понять истину и найти правильное решение. Она запуталась в том, что считает жизнью и верными поступками. Голос садится, хрипит, от сигарет лучше не становится. Ей и дела нет, что петь, после ещё подобных дней-ночей, она никогда не сможет. Никаких будущих стремлений не остаётся, одна навязчивая мысль: дожидаться, когда Бора, злясь и справедливо разочаровавшись, дозволит к себе вернуться. Как долго Шиён будет, вот так, закрываться в квартире, выходить лишь за новой порцией алкоголя и сигарет? Появляются желания, снова подсесть на наркотики, от которых долгое время отгораживала Минджи. Хочет избавиться от ощущений гложущих, от которых выть и бить кулаками об стену остаётся. Кое-как, с таким помогало спиртное. Вырубиться до следующего дня, чтобы заново, заново, заново накачивать своё тело убивающим. Шиён знает, что, отчасти, из-за алкоголя разрушились их с Борой отношения (пусть виновата лишь Шиён и её отказ стремиться к борьбе с пагубными привычками и своей болезнью; со своими порывами, свойственные характеру), но не отказывается от него. Развалилась на диване, теша свою грусть и бессилие, и ждёт, когда Бора напишет. Надеется, что напишет до того, как Шиён сведёт себя в могилу. Бора бы отругала за такое поведение. Определённо бы ворчала и гневалась, узнай, что Шиён снова не ест, а спит, только когда кончаются силы в ослабевшем организме. И у Шиён вера, что продолжи она, Бора позабудет про их невозвратное отдаление друг от друга (ведь Шиён ощущает, как с каждым часом рвётся всё созданное между ними доверие, и от этого срывается на слёзы) и кинется, как уже делала, Шиён приводит в порядок. Это глупо и несбыточно. Но Шиён не может не. У неё только надежда и осталась. Совсем не понимает, как будет заслуживать прощение, если Бора позволит. Шиён не допускает, что Бора вовсе захочет навсегда с ней распрощаться. Нет, точно нет – говорит она себе. У них были переломные моменты и они справлялись. (Справлялись потому, что Бора раз за разом прощала и уповала на шанс, что Шиён исправится). В Шиён царит успокоившееся бешенство. Она, более-менее, последовательно обдумывает события прошедшего, прикрыв глаза, и выкуривая девятую по счёту пачку виноградный сигарет, доставляя себе ещё больше боли, связывая запах с Борой. От знакомого дыма, который всегда выдыхался рядом со старшей, внушается, что вот-вот Шиён откроет глаза, и увидит Бору на кухне, которая, посмеявшись, поцелует в нос, и поманит на кровать. Самовнушение чуть помогает не свихнуться окончательно. Очень часто проверяет полуразбитый телефон на наличие сообщения, готовая подорваться, когда (не если; когда) Бора захочет встретиться. На этот раз Шиён будет трезва. И они нормально поговорят, и Шиён нормально донесёт свои мысли и они обязательно найдут решение. Шиён не отпустит Бору. Без неё невозможно ей существовать. Каждая деталь окружающего Шиён – имеет привкус Боры. Куда не глянь, она. Ходила по полу этой квартиры, трогала рамки и тумбочки, разбито валяющееся на паркете. Шиён фотографию с братом тоже скинула. Осколки рассыпались, закрывая шиёново лицо, но оставляя Дэхёна в одиночку улыбаться на снимке. Но больше всего Бора оставила свой отпечаток на самой Шиён. Будто её личность не в праве называться «живой», если рядом не дышит старшая. Это схоже с одержимостью; но Шиён чересчур сильно её любит, а так же уверена, что Бора любит её в ответ. От этой любви Шиён нестабильна пуще прежнего. От этой любви в ней страхов накопилось так-так много, и в совокупности со страхами, преследующими всю шиёнову жизнь, такое – выносить нереально. Переживания, порывы, импульсы нездорового мозга, несомненно ещё множество раз выйдут на свободу; а у Шиён ни единой мысли, учиться их сдерживать. Шиён, всего-то, нужно чувствовать себя не сломленной, чувствовать спокойствие, безопасность. Проводить дни самыми прекрасными способами, находясь рядом с любимой и дорогой всем сердцем девушкой. И ей невдомёк, что с бориными чувствами, рядом с Шиён, всё в корне наоборот. Ведь Шиён – не хочет меняться; сделать так, чтобы Боре не приходилось испытывать безнадежность и отчаяние.