Тонущие в ржавости заката

кто приведёт меня в сознание? вытащит живой? спасёт от самой себя, не даст мне утонуть.

Место встречи вновь выбирала Бора, но Шиён, по правде, было всё равно где, главное – с ней. Она наспех оделась, проснувшись утром, по новообретённой привычке проверяя входящее и, обнаружив всплывшее окошко с самым желанным сообщением, подорвалась с загрязнённого дивана, направляясь в незнакомое кафе. Вид её был не самым лучшим. Шиён толком не протрезвела, и оглядывала улицы, залитые пронзительным дневным светом, болезненным прищуром. Руками, которые потряхивало: то ли от недостатка алкоголя, то ли от переизбытка, она выудила из кармана потрёпанных чёрных джинс пачку виноградных сигарет, прикуривая. На углу кафе не многолюдно, но, всё равно, шумно. Шиёново пальто лёгкое, никак не греющее, полы которого промозглый ветер нещадно расшатывал. Но казалось, что ничего не имеет для неё смысла, одна только мысль, что увидит через минуту Бору, придавала сил идти дальше, а не свалиться на ломких, от усталости, ногах. Шиён пусть и спала, ничего не делала, но чувствует себя, точно отработала смену в музыкальном магазине, где подрабатывала несколько лет назад, таская коробки с разобранными синтезаторами. С Борой договорились встретиться в четыре, на часах телефона половина (на обоях которого уже как месяц красуется фотография Боры, сделанная исподтишка на кухне за готовкой). Потому Шиён, судорожно делая затяжки и оперевшись об кирпичную и холодную стену, цепко смотрела на проходящих людей, выискивая Ким. В животе бурлило трепетом ожидания встречи; точно так же, как бурлило страхом, дурным предчувствием. Небо над головой воодушевления не преподносило. Дымчатое, серое, будто на стекло надышали горячим дыханием. Шиён выдыхала своё в вышину, нервно улыбаясь подрагивающими уголками губ. Прикончив сигарету, заодно свои лёгкие и откашливаясь в кулак, Шиён дёрнула за ворот тёмного пальто, чуть зацепив волнистые волосы, и последовала в кафе, дожидаясь Бору. Дожидаться не пришлось. Шиён в дверях обомлела, не двигаясь. Колокольчик неприятно звякнул, но обернулась на неё лишь работница, никак не поприветствовав. Они не виделись десять дней, а у Шиён будто год мучительно тянулся, в котором она лишь с божьей (тешась воспоминаниями о Боре) помощью выжила, не сбросившись из окна своей заледенелой комнаты. Бора сидела в самом центре, непринуждённо перекинув ногу на ногу и удерживая в руках меню. Точно пришла задолго до, и собралась просидеть как минимум двадцать минут. Самая прекрасная. На её светлые волосы падал тёплый лампочный с потолка свет, а уставленные вокруг растения добавляли видению пред Шиён искаемого комфорта, которого никак не было рядом с ней без Боры. Ким уложила локоть на угловой диван, прижимаясь к мягкой тёмно-бордовой обивке. Спокойная – внешне; у Боры под столом левая рука дрожит в волнении, под хмурыми бровями залегла тень, не показывающая ничего обнадёживающего. Она ради приличия взяла в ладони меню, пробегаясь невидящим взглядом по строкам. Пить и есть не хотелось. Бору подташнивало, как подумает о еде – становится хуже. Закончить всё одним решительным движением. Не сомневаться – главное; не обернуться – главное. Глупое сердце всё продолжает противиться. Глупое сердце всё продолжает к Шиён стремиться, будучи разбитым, надеясь, что его починят и дадут безопасность, в том числе эмоциональную. Бора, почувствовав в воздухе изменение, кратко приподняла голову, на мгновение встречаясь с ошарашенным шиёновым взглядом. Поджала тонкие и искусанные губы, опуская голову. Поёрзала на диване, готовясь – к чему? Из её груди вырвался непроизвольный смешок. Какой толк от правильных-неправильных слов, какой толк, в каком состоянии Бора сообщит своё решение, если исход одинаков; если Шиён так и так останется разбитой, останется страдать по бориной (по своей) вине. Ли подбиралась к Боре неуверенно. Бора желание поборола за ней наблюдать. Так хотелось последние минуты её видеть, все-все детали её внешности и эмоций запомнить. Но у Боры, без этого, самая точная карта шиёнового тела вычерчена в голове не стираемыми чернилами. Бора по ней сверяется, когда пишет Шиён; Бора её дополняла, переписывала, вновь и вновь изучая тело Шиён губами и руками. Получится намеренно смыть запомненные линии талии, точки родинок, бледные веснушки и родимые пятна? Получится принудительно выкинуть из головы чужие предпочтения в еде, чужие привычки и чужое присутствие, которого не хватает сильнее, чем захломлённого Нью-Йоркского воздуха? – Привет, – проговаривает младшая, осторожно присаживаясь на самый краешек. Она с большим, чем Бора (желаемым), усилием смотрит на девушку напротив. Изводится на бесшумный скулёж. Шиён для счастья, как оказалось, ничего не нужно, кроме живой в досягаемости Боры. – Привет, – у Боры голос хрипит нещадно. Она прокашливается – кажется, всё-таки заболела, второй раз за эту осень – и, глубоко выдохнув, откладывает меню, близко пересекаясь с Шиён взглядами. Они всматриваются друг в друга со взаимным влечением. У Боры, правда, на кромке карамельных радужек тоска читаемая, но Шиён пропускает мимо, не хотя замечать. Бора стерпливает желание возмутиться, почему Шиён выглядит как ходячий труп, и почему её золотая кожа вновь померкла, превращаясь в испорченный грязью снег. Говорить такое не допускают ограниченные Борой отношения, в которых единственное, что дозволительно: ласково проговорить «прощай». Сообщить это Шиён требуется быстрее, ведь она собой выражает эту тихую радость, едва виляя каштановым несуществующим хвостиком, наклонив волчьи ушки в знак раскаяния. Шиён складывает пропахшие никотином руки на стол, перекрестив длинные и заходящиеся в треморе пальцы, чуть вперёд наклоняясь. Бора молчит, и Шиён предпочитает думать, что та ждёт от неё инициативы. Для начала, Шиён любуется старшей, к своему огорчению подмечая, какой уставший у неё вид и как потухли горящие озорством глаза. Но Бора даже так – прекрасна, лучше всего-всего, видимого Шиён. Сидит выпрямившись, испытывая явное напряжение от шиёнового приближения, пусть через стол. Даже пальто не сняла – тоже осеннее; наверное, ей холодно. Шиён, беспокоясь по этому поводу, спрашивает: – Ты замёрзла? – тон взволнованный, причиняющий Боре новых ударов где-то глубоко внутри. Старшая сглатывает, качает головой из стороны в сторону. Для пущей убедительности отвечает: – Не замёрзла, тут тепло, – «Холодно под кожей, меня будто морозит обстоятельствами, знанием, что буду без твоих дурашливых выходок существовать». – Отлично, – Шиён фальшиво – до очередной острой боли у Ким – улыбается, изгибая побледневшие губы. Между ними наступает тишина, когда вокруг шум повседневного города; нечёткие голоса посетителей, произносимые заказы, посторонние диалоги, очередной звон колокольчика над дверью. У Шиён гулко бьётся сердце, отдаваясь ударами в висках. Головная боль усиливается, а скрещённые ладони потеют. Она вдруг начинает волноваться, что от неё разит спиртным душком, вынуждающее кривиться. Но Бора безмолвно смотрит, отводит взгляд, хаотично заглядывая на всё подряд, неизбежно к Шиён возвращаясь и на ней зависая. Бора неизбежно к Шиён хочет возвращаться. Всегда, везде, отовсюду. Не только взглядом, не только последний раз в четверг, на фоне общественного места, посредственного и не запоминающегося. И все эти мысли не уходят; они вонзаются глубоко, так крепко держаться, что Бора преднамеренно их вышвыривает, стараясь помнить, что их отношения – не могут продолжаться; не такими, какими нужны Боре. Пусть сейчас Шиён самая добродушная и внимательная, смотрит загнанным взглядом, дёргая свои пальцы, и не устраиваясь нормально на диване. Она вот-вот готова зацеловать Бору, подарить ласки много, так много, что в ней немудрено задохнуться. Но Бора задыхается и так. Задыхалась до, глотая свои слёзы; задыхается сейчас, от нетерпимой давки в груди; задыхаться будет после, от накрывающих болезненных воспоминаний, которые желает оставить в себе с нежной ностальгией, но вместо неё одна жгучая боль, изредка притухающая. Бора знает – никак не заслуживает, пережив года издевательств над собственной свободой, стать заключённой из-за своих чувств. Она не может жить не – свободной. Шиён эту свободу отбирает ненамеренно. Поступает, как поступает, себя не помня, не контролируя. И Бора, даже взамен пусть идёт временами самая любвеобильная девушка, не согласна стерпливать шиёнов отказ справляться с болезнью, оставаясь с ней. «Неужели я заслуживаю постоянно бояться, что ты пропадёшь, ничего не сказав? Что ты резко изменишь своё мнения насчёт меня, и я не буду знать, что случилось?» Бора говорила Шиён, понятливым текстом излагалась. Но по шиёновому взгляду, который с ожиданием вперился, видно, что она – ничерта не поняла. Потихоньку пододвигает свои, обогретые солнцем ранней зимы, руки, опустив голову, заглядывая в борины глаза. Ей одного короткого «нет» хватит, чтобы подскочить, виновато пряча руки и себя под прядями волос. Бору это изводит. Вся ситуация. Каким всё простым было в августовскую ночь. Когда Бора думала, что между ними одно сексуальное напряжение, взаимная тяга к телам друг друга и обыкновенное желание переспать. У Шиён даже в тот день всё было ужасно запутанным и она уже была влюблена в Бору до пугающего сильно. Уже тогда вокруг неё одни трагедии, сломанная во многом жизнь, сломанная, почти во всём, она, а Бора – её осеннее солнце. Встречающая шиёнов взгляд с недоверием, хотящая отвернуться. Младшая ещё раз прокашливается от гадкого осадка на языке после сигарет. Она хочет пить, смочить пересохшее горло, но спрашивает, вжав голову в плечи: – Можно мне тебя поцеловать? Бора морщится, прикрывает глаза, будто увидела что-то неприятное. Она выпускает из горла протяжный выдох, с довеском отвечая Шиён. Бора хочет, чтобы Шиён её поцеловала; ведь неужели их последний – у стены ночью, под туманом опьянения и с отвращением внутри. Но разрешить будет так глупо, совсем неподобающе. Бора не настолько жестока. – Мы… – сдавленно выговаривает старшая, – не для этого здесь. Бора на Шиён не смотреть старается, точнее – не в глаза. В них так много паники, наступающего ужаса. Сверлит оставленное на столике меню, отвлекается на посторонние диалоги, издаваемые иными людьми звуки. – А для чего? – недоумевающе спрашивает. Неосознанно грызёт нижнюю губу, а Бора нарочито не обращает внимание; как не обращает внимания – на стучащее, с каждой секундой всё громче, сердце, вместо неё вопящее. Сама Ким помалкивает, красноречиво изъясняясь искажёнными в тягости эмоциями, проявляющими на лице: вот она брови хмурит, потом губы поджимает, жмурится, прищуривается, а глазные яблоки мечутся, изображая мыслительный процесс. – Бора, – спустя приличное молчание подаёт голос младшая, – я очень по тебе соскучилась. Бора нервно, почти истерично, фыркает. У Шиён методы какие-то одинаковые, ничуть не разнообразные. Ведёт себя, как неумелый подросток; потом, как ревнивая стерва, собственница и душная эгоистка. Ещё потом, как неистовый ураган, рушащий дома, деревья, магазины и дорогие людям вещи, бездумно проносясь вперёд. И, заключая круг, как виноватый волчонок, с круглыми влажными глазами, знающая, что накосячила, но не прекращающая провинности. Бора испытывает всё-всё на себе, и ей настолько осточертело, что сейчас – Шиён будто забыла, какой вред нанесла, и как Боре противно на неё смотреть. Пусть смотреть желается до режущих по коже полос, коих на шиёновой коже много-много (они затянувшиеся, шероховатые и бледные, почти незаметные, но Бора, как и всё остальное её тело, выучила дотошно). Она расправляет плечи, откидываясь на спинку. С такого положения осматривает Шиён из-под прикрытых глаз, зачернящиеся смирением. Боре не надобно переживать, как младшая справиться с разрывом; она же не переживала, как Бора справится с вероятностью, что любимая девушка способна её изнасиловать. – Я никогда в этом не сомневалась, – хмыкает Бора и ловит, в ответ на свою реплику, растерянный шиёнов взгляд. – Ты пила не прекращая, как только ушла от меня? – спрашивает повседневно, голосом ровным, не поднимающимся на октаву выше. Шиён считает, правильнее будет не юлить, признаваясь; борины слова чуть похожи на те, которые она проговаривала в последнюю их в кафе встречу, в подобных условиях. Только тогда – старшая ждала; только тогда – в бориных глазах плескалась нежность, а не хорошо натянутое безразличие. Шиён кивает, жмурясь от страха, что получит нагоняй. Но Ким с места не сдвинулась. Прошлась по младшей очередным тяжёлым взглядом, подмечая её залитые румянцем щёки – и непонятно: от холода, или от волнения. Бора захотела спросить, что она ещё делала эти девять дней. К каким выводам пришла, обдумывая – а Шиён бы точно обдумывала – случившееся на выставке. Бора продолжала надеяться, что Шиён вскочит, набросится на испуганную резким движением старшую, обнимая до хруста в конечностях и шепча: «Останься со мной, я буду бороться с болезнью. Я хочу, чтобы ты меня спасла». Но Шиён даже наполовину не собирается сделать подобное. Она начинает дрожать, съёживаясь в ткани тёмного, никак не греющего, пальто. Их связь друг с другом растёт, она ширится, дойдя до – конечной стадии. Шиён, в первые дни знакомства, была решительная, напористая, а теперь, в последние минуты, не осмеливается приблизиться без разрешения, останавливаемая одним огорчённым видом Боры. Чтобы в другие дни набрасываться с агрессией, не останавливаясь мольбами Ким. Но Бора чересчур хорошо чувствует девушку, как и Шиён – Бору; но младшей проще отказываться видеть истину, уповая на шанс, что всё произойдёт, как прежде. От такой связи не избавиться просто переставая друг друга видеть, касаться, друг с другом общаться, делиться тайнами, искать друг у друга поддержку. Бора допустила Шиён очень близко. Поплатилась. Пожалела – но, в какой-то мере, рада, что девушку повстречала. Вместе с ней в борину жизнь пришло многое и без младшей – Ким бы не справилась. Бора, понимая, что ещё дальше тянуть бессмысленно, глухо произносит: – Понятно. Иначе ты не умеешь, верно? В её усмешке Шиён прочла горечь. На которую не знает, как реагировать. Не умеет. Снова качает головой. Её по-другому не учили, а к алкоголю путь она нашла сама. Иногда забавно осознавать, что она – неисправная алкоголичка; пока не продающая имущества ради лишней бутылки. Было бы прекрасно осознай она, что Боре это мешает не потому, что Шиён неугодная, испорченная девчонка, утопающая в затерянном мире прошлого, от которого бежит, бежит. Бора в скором времени – станет прошлым; а Шиён ноги в кровь отбивать будет, гоняя по кругу от Боры, к Боре, напрасно протягивая к ней руки. Вроде взрослая девушка, но до сих пор не видит истинные мотивы дорогих людей по отношению к себе. – Шиён, – привлекает её внимание Ким. – Тебе есть, что мне сказать? – как крик о помощи; последняя молитва утопающего. Бора хлебает океаническую воду, от которой пронзительно пахнет шиёновыми волосами, и её идущий из глаз океан просачивается в смертельные волны, так удачно ставшие самой младшей. – Много, – честно отвечает, – у меня к тебе очень много невысказанного. – Например? – в смятении уточняет. – Мне жаль, – начинает она, но Бора внезапно хлопает ладонью по столу. Шиён ойкает, хлопая глазами, с вопросом озираясь на старшую. – Ты чего?.. – Это всё, на что ты способна? «Жаль»? Только извинения? – Ким вскипает. Но, как замечает, что Шиён намеревается защитить свою позицию, раздражённо машет той же ладонью, прерывая: – Не отвечай. Это, в любом случае, больше не имеет смысла. Бора не намеревалась устроить скандал, разборки, выясняя все обиды. Она хочет тихо и мирно закончить, вернуться в квартиру, в которую впервые сегодня пойдёт, после встречи с Шиён, начиная приходить в себя. И отказывая себе в удовольствии схватить сидящую Шиён, реалистичную Шиён, готовую куда угодно с Борой сбежать, но не готовая сразиться с жуткими чудовищами, чтобы не проходилось со старшей, как постыдное, сбегать. Чтобы Шиён уверенно шагала к ней по улице, усыпанной четырьмя сезонами, и быть с ней каждый день, каждого месяца, каждого года, на протяжении всей их жизни. Бора вновь забывается в мечтах. Когда-то Шиён была их воплощением. Всё изменчиво, даже – чувства. Бора знает, потому не спешит бросаться грозными словами: «Без Шиён – жизнь окончена». Она терпит разрастающуюся в груди дыру, что глубже, глубже, убеждая, в первую очередь – себя. – Не имеет смысла? – повторяет осторожно. – Почему? – Ты не видишь меня, Шиён, – вкрадчиво начинает Бора. Теряется, не зная: смотреть в глаза, смотреть на свои сжимающие собственные пальцы ладони. От Шиён исходит поражённый вдох, и Бора спешит её заткнуть. Дискуссию не выдержит. Её хватит лишь на объяснение своих чувств, может, до Шиён допрёт наконец-то, и она отпустит Бору без криков. – Не то, что делаешь со мной, как я от тебя зависима. Не видишь, какую боль причиняешь своим поведением. – Бо… – порывается, громко и судорожно сказав. Бора кидает на младшую сердитый взгляд – и Шиён бы ему порадовалась, каким родным он выглядел, не смешивайся к нему отчаяние. – Прости, – бормочет Шиён. Бора вновь собирается с самообладанием. Так и сидят напротив друг друга, обе в верхней одежде, в окружении безмятежно проводящих время незнакомцев. Если подумать, Шиён вот-вот станет для Боры незнакомкой, чей смех всегда будет угадывать, ненароком заслышав на улице. Бора, подрываясь от каждого шороха, готова сорваться и выйти вон из кафе. Потому она не сняла с себя пальто, лишь расстегнула, ослабила шарф, а шапку вовсе оставила дома, ещё когда сбегала от пьяной и спящей Шиён. – Я обдумывала эти дни наши отношения, – с трудом, пересиливая свой немеющий язык. Бора не удивится, потеряй сознание от испытываемого. Она же не может расстаться с Шиён через сообщение, не объяснив причины; потому вынуждает себя говорить. – И, я поняла одно, – притихает, поднимая к Шиён голову – та смотрит беспомощно, немо открывая рот, – они никуда не приведут. От Шиён раздаётся звук протеста: нечто среднее между кряхтением и скулежом. Её, поселившиеся ранее, предчувствие визжит, требуя, очень детски, заткнуть уши пальцами, чтобы не слышать осознанный борин голос. Но Бора себя остановить не даёт. – Я вижу в тебе так много хорошего, часто пропуская, какая ты на самом деле. Боже, я как та самая мать, думающая, что её ребёнок – святой, – она хохочет, вынуждая Шиён испытывать нечто душераздирающее. С таким хохотом ломаются сильные люди, с таким хохотом они ставят защиту, превращая ситуацию в нормальную, ничем непримечательную, чтобы после – сорваться на безумство, едва не приканчивая себя. И Шиён враждебно настроена, как именно Бора закончит свою мысль. Она старшую слышит, но кажется, будто девушка говорит из-под толщи ледяной воды. – Скажи, твоё «мне жаль» распространяется на слова, сказанные мне в последнюю нашу встречу? – чеканит Ким; почему она – продолжает выискивать лазейки, подвести Шиён к нужному пути, только бы не прощаться с ней. Бора неисправна; даже хлеще, чем Ли. Шиён засомневалась. Ей потребовалась минута, чтобы вспомнить ту ночь, вспомнить свои слова. От пальто становилось жарко, или вовсе тело нагрелось от суматохи в голове: и по позвоночнику ползла корка льда, контрастирующая с общей температурой. Как только вспомнила, её ощутимо ударило в затылок острой болью, вызванной вновь пришедшей виной. Но насчёт слов она не сомневалась. У Шиён позиция не изменчивая и Бора, вроде как, приняла её – такую, так в чём проблема? – Я была слишком груба. Мне стоило спокойнее с тобой разговаривать, – придумывает, что сказать Шиён, – но, я правда… так считаю. Бора на глазах тускнеет; она вся поникает, давя из себя усмешку. – Так я думала, – приглушённо сказала старшая. – Мы – не те люди, что должны были оказаться вместе. – Неправда, – и голос её сдавленный, будто горло в тисках когтистых лап. У Шиён ощущение, что она стоит на неустойчивом куске льда в Северно-Ледовитом; он шатается, рискует провалиться, а Шиён всё скользит из стороны в сторону, пытаясь удержаться на ломкой поверхности. И, прямо руку протяни, очень близко – Бора. Она над океаном, возможно всплывшая Атлантида, но она отдаляется; а Шиён со своими жалкими попытками усугубляет уже отвратное положение. – Я благодарна, что познакомилась с тобой, – продолжает Бора, словно младшая не изводится напротив, словно её надежда, что у них всё образуется, не испаряется стремительно. – Ты многое привнесла в мою жизнь. Можно сказать, помогла вылезти из рутины, показывая другой мир, в котором я осталась. Шиён с каждым произносимым словом отрицательно качает головой. Она в голос смеяться готова – какая хорошая шутка разворачивается; какой прекрасный монолог в конце фильма. Но смех не выходит; лишь сиплое «нет, прекрати», которое Бора проигнорировала. Бора узнала всё, что требовалось. Ей тошно, как долго тянется эта встреча, все мышцы неясно отчего то затекли, и ноги желают быстро-быстро рвануть по улице, по городу, да куда угодно, главное – не видеть Шиён, бывшую когда её. Не видеть Шиён, которую Бора шутливо и ласково обзывала «волчонком», а потом целовала. Это кажется таким близким. Кажется – совсем недавним; и вспоминается с теплотой, с терзающей тоской по былому. Но, в то же время, чувствуется, будто прошли десятилетия, а они с Шиён поменялись несколько раз, но единственная их проблема, из которой вытекают остальные – преследует, не отстаёт. И Ким невыносимо испытывать подобное, обостряющееся рядом с Шиён. Она срывается на спешную, едва не отрывочную речь, желая проститься с очередным трудным этапом своей жизни. Сколько ещё Бора – будет прощаться? Сколько ещё от Шиён – будут уходить? Стали друг для друга во многом первыми и, наверное, могут стать – последними. Либо: навсегда оставаясь вместе; либо: становясь последним «плохим» периодом в фотоленте жизни. – Я это к тому, что не испытываю к тебе ненависти, – суетливо дополняет старшая. – Бора, остановись, – упрашивает девушка; почти хнычет. Умно поступила, назначая встречу в людном месте, тут – Шиён не дозволит себе хвататься, как за свет над колодцем, за Бору, а останется сидеть на диване, с мольбой в блестящих глазах вглядываясь в старшую. А Бора не дозволит себе сдаться, поддаваясь желанию глупого сердца. Слова, которые Бора вкладывает в необузданный шиёнов разум – заученые, потому она их произносит не задумываясь; почти как состояние аффекта. – Мне с тобой было действительно хорошо и… – Бора, – повторяет Ли, в надежде старшую вернуть в своё обычное состояние. Шиён ведь – подобные слова слышала от многих, её вновь навещает раздражающее дежавю. – …твоё поведение, эти «срывы», которые ты отказываешься контроли… – Бора! – вскрикивает громко. На неё оборачивается большая часть кафе, заинтересовано смотря за развивающимся действом. Шиён не удосуживает их и крупицей внимания. Она пытливо всматривается в Ким, которая тоже не разрывает зрительного контакта, отлично понимая, какую бредятину начала произносить. Шиён в кошмарах эти слова от других слышала, от себя слышала, и от брата часто, а Бора в этих кошмарах никогда на стороне чудовищ не была. Она находилась за пределами дубового шкафа, из которого Шиён, запыхавшись, выбиралась, падая в её ласковые руки, пахнущие растворителем и голубым акрилом. На ещё одно требовательное «Бора», старшая не выдерживает. Подрывается с места, до покраснения на ладошках хлопая по столу. Перечница чуть подскакивает, а в зале наступает ошарашенная тишина, где-то в углу новичок-официант думает, выпроводить ли шумных дам из заведения. У Ким глаза красные, с подступающими к карамели слезами. Всё её натянутое хладнокровие смывается, въедаясь острыми ракушками, вынуждая щуриться от вот-вот собирающихся появляться капель, стекающих горячими дорожками на вычищенный столик. Боре даже года не хватит, чтобы принять расставание с Шиён, не испытывая жжение в груди. Младшая с испугом смотрит, с беззащитным блеском в растерянных зрачках. Она следом за Борой встать хочет, перехватить её дрожащие руки, прижать чтобы к своему побледневшему лицу, коснуться сухими губами, вынуждая старшую замолчать. Но Бора решила для себя; Бора не станет более делать вид, что всё хорошо, что их с Шиён отношения – такие, какие должны для бориного комфорта, для бориной жизни. И этот невинный взгляд выводит. Из-за него, Бора вину чувствовать продолжает, когда должно: колкую обиду, несправедливость. Шиён ждёт, когда Ким вновь заговорит, нервно по сторонам оглядываясь, якобы людям показывая, всё нормально, не пяльтесь так. Боре от чужих пристальных взглядов никак. Её волнует шиёнов образ, этот её вид встревоженного воробушка, доставляющий невыносимую боль. Не может здесь находиться и минуты. Бора рассыпается на глянцевые камни, как сияющие на небе звёзды, если не сможет сбежать из кофейни, с улицы и, желательно, из страны. Шиён, робко и напугано, говорит: – Всё в н… Бора её, по вечной привычке, перебивает. Едва не кричит, голос хрипит, как ломкий холст с масляной краской, с написанным изображением сердца, надрывается. Выталкивает из глубин слова, должные прозвучать в другой, совсем другой обстановке: – Я люблю тебя. Замирает у обеих прерывистое дыхание. Посторонние звуки, на краткий миг, заглушаются мощной силой, чтобы через секунду завертеться над их головами, окружая их тела, и Шиён – не готовую к признанию, заставшему врасплох. Шиён и без этого уязвима до критического. Она глаза распахивает в неверии. Её губы подрагивают, будто в улыбке растянутся, и заедает пластинка, выказывая пугающий оскал. Она в замешательстве, и на Бору смотрит подозрительно, в то же время безразмерно счастливо. Не тот контекст; не та ситуация. Шиёнова радость стремительно заменяется ужасом, когда Бора поникает, точно на её плечи свалилось наполненное галактиками небо. Старшая признаётся с мучительной силой; из горла, как токсичная вода, выливается, застревая в воздухе, а до сознания Шиён доходит, отравляя спазмами. Тот самый новичок-официант, переговорившись с менеджером, уже собирается спешить спрашивать, всё ли в порядке. Не всегда заветное «я люблю тебя» может стать долгожданной истомой, разливающейся сладким сиропом и нежными отголосками внутри. Бора, стараясь за секунды закончить болезненную встречу, кривиться, вдыхает, будто удушливый газ, и добавляет к признанию: – Слишком сильно люблю. Потому, Шиён, я не могу быть с тобой. Новичок-официант подбегает именно в тот момент, как Бора, рванув на себя сумку, бросается к выходу. Убегает, как убегала ото всех проблем; убегает, бросив Шиён, бросив прощальные слова. У Шиён спрашивают, какие проблемы, может вызвать помощь, но до неё доносится приглушёнными буквами, она на льдине – тонет. Ноги провалились, сломали бледно-голубой лёд; лодыжки обдаёт непереносимым холодом, а она не пытается выбраться наружу, всплыть, дотягиваясь к солнцу. Та самая океаническая вода забирается в рот, заставляя рвано вдыхать, чувствуя соль, горесть и неминуемую трагедию. Спустя мгновения, прошедшие, как целая вечность (без Боры), она грубо отталкивает парнишку в чёрно-белой раскраске костюма, срывается с мягких диванов, едва не врезаясь в посетителей и входную дверь. В голове истошно визжит единственное «нет». Шиён тяжело дышит через нос, чтобы, открыв рот, не вырвался возглас отчаяния. Срочно найти Бору. Она не могла так скоро уйти, испариться. Ни разу старшая Шиён не покидала, никогда не уходила, показывая свою спину; она всегда встречала с недовольной мордашкой, расправляя в приглашении руки. Её просто нужно отыскать в толпе незнакомых и серых людей. Обнять, к себе прижимая, вдохнуть полной грудью родной запах, избавляясь от соли в ноздрях, и понять, что всё-всё – оказалось кошмарным сном. Шиён пару раз падает на прохладный асфальт, раздирая ладони. Картинка кружится, и глаза замыливает влажной линзой. Она все ещё под водой. Она всё ещё тонет, и её спасение нигде и никак не находится. Безучастный Нью-Йорк проносится толпами около неё. Вот: маленькая девочка в ярких ботинках, прыгающая по недавним лужам; в плечо ударил пожилой в шляпе мужчина; а неподалеку проносится рой людей с зонтиками, предчувствующие скорый дождь. Шиён не видит никого. Она на месте теряется, кидаясь то в одну, то в другую сторону – бесполезно. И, кажется, из горла таки вырывается протяжный скулёж, но девушка вовсе не слышит, в ушах бьёт трезвон белого шума, либо сошедшего с ума сердца. Бора скрылась в мрачности поздней осени чересчур скоро. Выбежала на улицу, пропала за тенью высоких многоэтажек и за спиной неизвестных людей. Шиён даже глаз её напоследок не рассмотрела. Не испытала мягкость крошечных ладоней и ласковость тонких губ, отдающих пряностями и горьким кофе. На задворках «я люблю тебя» треснутым голосом, без приятного слуху, любимого слуху нежной интонации, которой Бора обращалась только-только к Шиён. Споткнувшись об бордюр, Шиён ко всему рвёт чёрные джинсы на коленях и пачкает подол пальто. Она нерасторопно встаёт, с безнадёжностью в почерневших глазах, и застывает посреди дороги. Голову к небу – прикрывая веки от серости, несмотря на это ярко светящего белизной. Нос обдаёт снежным холодом. После – щёки; смешиваясь с упущенной солью. На шиёновом лице влажные пятна, тают, стекают, чуть пряча несдерживаемые слёзы. Шиён – слабая и окончательно сломанная. Тёмно-каштановые волосы впитывают снег, делая пряди темнее, а одежду мокрой, в которой Шиён продрогнет в миг, и сляжет с заразой, явно доставляющей неприятностей меньше, чем исчезнувшая Бора. Теперь Шиён смазывает с глаз несколько слёз, словно упавшие на ресницы крупные хлопья. Её боли, благодаря снегу, не видно. Видно лишь застывшую высокую фигуру в распахнутом пальто, с поднятой головой, чтобы ловить судорожно губами снег. Шиён снова возвращается на самое дно, свалившись до конца со льдины, и пойдя всей тяжестью к рыхлому песку, туда, где темнота и всепоглощающий страх. А над глазами: подсвеченная сверху кромка океана, где, Шиён теперь уверенна, живёт озаряющее исцелением солнце – не осилившее нахождения рядом. Нью-Йорк засыпает первый снег, прогоняя остывшую осень.