месяц спустя.
Подготовку к Рождеству начала Мунбёль, она же взяла на себя всю суету, занимаясь нудными, как думала Бора, делами. В списке приглашённых у неё числилось свыше пятидесяти имён – и это Бора взглянула лишь краем глаза. Мунбёль, закончив вбивать на телефоне бесчисленный список, заявила, кто не придёт – окажется у неё в вечном игноре. Угроза стоящая, вынуждающая против воли планировать на двадцать пятое декабря встречу в мунбёлевом доме и массовое празднование. Бора старалась объяснить Сынёну, что Рождество она не любит и отмечать никак не горит желанием. Но у парня имелся веский аргумент, заставляющий Бору смириться: «Мунбёль сказала – мы делаем. Я сам все эти тусы-шмусы ненавижу, пустая трата времени, но что поделать». Согласилась, что пойдут лишь чтобы на бесплатно напиться и завести новых, полезных знакомых. У Боры и так имелось предостаточно. Она, не иначе, как с подачи Хвиин или Ынсана, начала едва не каждый день выходить на прогулки с почти-друзьями, хорошо проводя время. Хвиин, отводя на неизвестные ранее выставки, в обшарпанных районах Нью-Йорка, представляла Бору свободолюбивого нрава людям, настолько Хвиин она понравилась. Не ошибкой будет назвать Хвиин – подругой. Но Бора не рвалась, в теперешний для неё период, длившийся с прошлого месяца, знакомиться со всеми и налаживать тёплые отношения. Боре бы справиться с имеющимися чувствами. Девушка пыталась не впадать в апатию, так и просящуюся, так и желающую заполонить собою всё. Бора прошла через множество ранящих ситуаций, потому знает, как справляться с мучительным, поглощающим любые проблески светлого. Но это не значит, что она не дала себе пару часов на побыть в истерике, срываясь на плачь. У неё была мотивация не лежать сутками в кровати, утешая своё разбитое сердце. Бора нырнула с самоотдачей в искусство. Даже шагнула в коммерческую часть, узнавая, как происходит продажа её картин; узнавая, что популярно и как правильнее вести себя на публике. Правила поведения пригодились очень скоро. Мунбёль, как оказалось, личность медийная, и за ней повсюду снуют камеры, щёлкая дорогими затворами. Фотографии облетали тематические сайты, служили пиаром для её студий, а ещё, несомненно, доставили Боре неловкость, когда заметила себя на парочке снимках, совсем вскользь. Не только себя, как в последствии узнала, листая странички с фотографиями. Такое желание было, кидать фото всем-всем, но радость стремительно заменилась режущей тоской, как только Бора заметила на заднем фоне себя, волнующуюся заметно, и рядом непоколебимую девушку в красивом костюме. Вкладка, после увиденного, судорожно закрылась, а телефон был откинут в дальний угол комнаты. Бора зареклась на поиски подобного материала, и так – весь мир ею пропитался. Потому Бора старалась как можно реже появляться в своей опустевшей квартире. Даже во время переезда, когда она жила одна, по утрам спешила на работу в «Sun&Coffee», и в сумерках возвращалась в квартиру, изредка готовя нормальный ужин – не ощущалось тоски, вязко заполняющую пространство дома. Не познав тепла, не станешь изнывать, находясь в холоде, колком и издевательском; что не щадит, и обдаёт декабрьским ветром измученное тело. Бора, по привычке, не прикрывает окно, ненамеренно оставляя щёлочку; не задумывается. Чертыхается после, хлопая форточкой, рискуя сломать. У неё осталось множество вещей, принадлежащих ей, и что с ними делать – Бора растеряна. Требования вернуть не приходило, а самой проявлять инициативу боязно. Она, очень трусливо, заблокировала некогда самый первый контакт в важных, забеспокоившись, что будут донимать слезливыми сообщениями, частыми звонками. Бора, слабая и потерянная, могла послать появившуюся решительность, и отозваться на умоляющие слова. Её гордость, совсем не беспричинная, вынудила не проверять судьбу, заранее оборвав все связи. В скором времени станет легче; дышать будет проще, а жизнь наладится без прекрасной тёмноволосой девушки, с широкой и солнечной улыбкой. Но, по истечению ноября, и с наступлением конца декабря, когда в магазинных витринах шумели искусственные веточки ели, а рождественская музыка заполнила улицы, борино настроение, выращенное на ощущениях снежной сказки, пошло ввысь. И она, набрав смелости, убрала тот самый номер из чёрного списка, ожидая в эту же секунд поток сообщений. Но ничего не пришло. Не приходило, не приходило. Из-за чего Бора, вопреки здравому смыслу, запереживала: как там она, что она делает, как справляется. В сердце резко закололо и Бора, схватившись за угол столика, у которого стояла с телефоном, терпела чёрные пред глазами от боли точки. Нужно меньше про неё думать, – приказала себе Бора, – ничего не исправить, я только себе делаю хуже. Старается смириться. И у Боры, вроде как, получается. Нелюбимые рождественские праздники наступают, и двадцатого Хвиин, вытащив насильно из квартиры и остановив написание новой картины, ведёт Бору по магазинам, чтобы купить Хеджин подарок. И Бора, идя по заснеженным и многолюдным улицам, очень надеется на рождественское чудо. Как в рассказах Диккенса, только что-то менее пугающее; пугающего Боре –предостаточно. На что направлено её желанное чудо – не ясно, но от самого появления надежды, Бора на себя нешуточно разозлилась. – Украшение дарить слишком банально, – вслух рассуждала Хвиин. Они, наобум выбрав магазин, забежали тут же грея руки и по сторонам осматриваясь. Хвиин подскочила к стеллажам с галстуками, внимательно рассматривая каждый. На ней невероятно огромный пуховик, в котором девушка, сладостно улыбаясь от не проступающего холода, на удивление, активно двигается. У Боры одежда не столь защищена от зимнего ветра, но намотанный по нос шарф компенсирует. Зимы в Нью-Йорке намного холоднее, чем в Корее. – Мне кажется, ей будет всё равно, что подаришь. Главное от тебя, – приглушённо отвечает Бора, тесня девушку, чтобы тоже рассмотреть галстуки. Сынёну она подарок выбрала, купила, для Хвиин с Мунбёль тоже, а Чимин укатил на остров вместе с Чонгуком, потому парню она отошлёт лишь сообщения, да хвастливые фотографии с вечеринки. Ынсан вовсе уехал в Италию. Больше дарить некому. – Ох, нет, – громко хмыкает Хвиин, – она обожает оригинальные подарки, и на каждый случай, требующий что-то подарить, задалбливаюсь что-то найти, придумать. Картины она больше не принимает. – Я бы тоже картины не принимала, – пожимает плечами Бора, получая тут же от Хвиин беззлобный удар. – Ну правда! Это слишком просто. – Как с вами тяжко, – выдыхает она, отходя к следующему стеллажу. – Подарю Хеджин себя, пусть наслаждается, – бубнит под нос Хвиин, думая, что никто её не услышал – но у Боры слух хороший. Она усмехается, предпочитая не комментировать. Но ей в солнечном сплетении нечто давит, что Бора, с усилием прогоняя наваждение, следует за Хвиин и осматривает магазин. «У меня возникла прекрасная идея, как отпраздновать твой день рождения, у меня в квартире. Но, ты против подарков… придётся выбросить то, что я купила». Ненужные мысли, всплывающие неконтролируемо в голове. Картинки из прошлого, чёткие, и в это же время будто замазанные толстым слоем пыли. Бора его стирать, чтобы сделать картинку яснее – не желает. Она наоборот побольше накидывает пыли, солнечных бликов, прорезей в фотоплёнке, только бы отказаться от видений преследующих. Сложнее выбросить из головы ночью, лёжа в одиночестве на кровати – Бора не раз задумывалась, не завести ли ей кошку – и утыкаясь носом в подложенное под себя одеяло, создавая видимость кого-то другого. А в черепной коробке взрывы цветастыми мошками, и раз, раз, раз сменяющие друг друга видения: клуб в август, салон такси и её собственная квартира в последствии с мятым постельным бельём; вкусное заваренное кофе и потом скорые поцелуи, только бы не размазать помаду; усталый взгляд карих напротив глаз, смущённая улыбка и: «У тебя родинок, как звёзд, – не сосчитать. Я хочу прочертить от каждой линии и создать своё созвездие, самое яркое в этой вселенной». И многое, многое, в последнюю очередь – её ошарашенный взгляд, бывших ласковых, глаз, а после ссутуленная спина в тёмном пальто, когда Бора сбегает из кафе. И как начнётся от незначительного, лишь от: как смешно она морщилась от падающих на лицо прядей, стоило Боре нависать сверху, так не закончится до рассвета. И каждый оранжевый рассвет встречает одна; не решается усаживаться на подоконник, до сих пор сохранивший нечёткий силуэт высокой девушки и сигареты в её руках, и смотрит на ярчающее над домами солнце, что отблёскивает от недавно выпавшего снега. Очередной снегопад незамедлительно приносит о ней воспоминания. Ещё боль, терзающую сердце; но глухую, Бора с ней справляется. Она же самостоятельно с девушкой рассталась и не должна жалеть о сделанном. Хвиин в магазине крутится свыше получаса. Ей, ожидаемо, ничего не приглянулось. Бора поддерживает с ней беседу, тайком, чтобы не заметили грусть на её лице, раздумывает какого было бы ей – выбирать подарок для своей девушки. «Ты будешь моей девушкой?» Бора нечаянно ударяет по вешалкам с рубашками. Хвиин, от резкого звука, косится на Бору, а та – неловко улыбнувшись – спешит занять паузу вопросами, кто ещё из знакомых придёт на рождественскую вечеринку Мунбёль. И, слушая ответ про старых друзей Сынёна – Донпё заглянет и, вроде как, должен Ёхан, а Хангёля он просто так притащит – Бора задумывается, как странно её мироощущение, как странно ощущение времени. Она сравнивает прошлую себя, критикуя собственные поступки и решения; выискивая проблему, когда поступила неправильно, могла ли исправить случившееся, исправить, как развились их отношения. По ощущению, вот: мгновение назад, они с этой девушкой гуляли под осенним листопадом, преисполняясь трепетными друг к другу чувствами. А теперь, как мгновение прошло, Бора за стеклом магазинной витрины, что отсвечивает огни гирлянды, видит неспешно падающий снег. Сама она – с подругой, которую во время осеннего листопада не знала; а пахнущая цитрусами и виноградным табаком девушка – во множествах километров, в любом месте и в никаком одновременно. Из магазина они выходят с пустыми руками. Хвиин ворчит, опустив подбородок в ворот пуховика, а Бора, расправив плечи, идёт рядом и смеётся хрипло, позволяя снежным хлопьям растворятся в своих волосах. После седьмого, по счёту, магазина и, пройдя доселе неловкий разговор с консультанткой в отделе нижнего белья, в разгаре которого Хвиин старается подобрать самый впечатляющий комплект (а сделать такое, по меркам Хеджин – тяжело), Бора ловит приступы очередных воспоминаний. Они заходят в последний, как заключила Хвиин, магазин. Детский, на витрине которого игрушечный поезд по кругу разъезжает по рельсам. К этому времени на улице потемнело, как бывает в декабре – вот вышли из магазина нижнего белья, как пред глазами вместо комфортной полутьмы вечера, сумрак подступающей ночи, пусть на часах только полвосьмого. Снег приутих, ломкими слоями хрустя под ногами, а людей наоборот – с каждой минутой прибавляется. Бора довольна, что, хотя бы, испытывает подходящее настроение, а то вовсе бы мешала общему настрою. Она благодарна, что половина в её окружении ловко избегает темы бориного расставание и её нового статуса «свободна». Как все узнали – загадка. Сынён точно бы не заговорил, делясь как сплетней. У самой Боры сил не хватило пояснять друзьям, куда делась её девушка. Видимо, Бора грустной мордашкой показала, как обстоит личная жизнь. И тем, что выбирается на мероприятия одна, либо в сопровождении с Сынёном, а на вопросы от редких людей: «Где та девушка, что была с тобой в прошлый раз?» отвечает многозначительным молчанием и вынужденной улыбкой. Так же она благодарна, что с ней никто не осторожничает. Хвиин спокойно обсуждает их запланированный с Хеджин отдых, советов спрашивает и вытаскивает Бору искать для своей девушки подарок. Влиться в круг размеренной, рутинной жизни – лучшая реабилитация. Бора не чувствует, что все красочные моменты молодости проходят мимо. Она находится прямо в них, сама двигает происходящее, являясь незаменимой частью созданного, не только самостоятельно, круга друзей. В какой-то мере – не будь той в баре с Юбин встречи, не было бы всего этого. Обратить вспять четыре месяца, вернувшись в самое начало не желается. И, возможно, когда-нибудь Бора будет про неё вспоминать с ласковой, ностальгической улыбкой. Хвиин стоит к Боре спиной, на полках перебирая игрушки. Несколько минут молчит и, с громким вскриком, поднимает небольшого львёнка, с заводным механизмом. – Запишу в него песню своим голосом, – придумывает Хвиин, хихикает и протягивает Боре, мол скажи, как тебе. В магазине, кроме них, несколько молодых парочек, скорее родителей, ищущих для ребёнка подарок, и один несносный ребёнок, что слышится из дальнего отдела с конструктором. Бора и в таких условиях умудряется найти в своей памяти похожие ситуация, происходимые с ней и той идиотиной, точно бы захотевшей в магазине купить Боре самого огромного плюшевого слона. – Хеджин любит мягкие игрушки? – спрашивает, рассматривая в руках мягкого льва. – Она любит львов, – поясняет между делом Хвиин, на всякие осматривая на наличие иных понравившихся игрушек, – а ещё любит мой голос. Думаю, подойдёт. – Мне тоже так кажется, – посмеивается Бора. И, когда они с Хвиин, наконец-то найдя подходящий подарок, направляются в кофейню, чтобы отдохнуть от долгой ходьбы, к Боре внезапно приходит мысль, что те написанные для неё песни, она никогда услышит.\\
Заходить к Сынёну на пару часов, продлевая моменты не нахождения дома, вошло у Боры в привычку. Парень какой раз шутит, что пора Боре отдать комплект ключей, чтобы она в любой момент смогла зайти в его квартиру. Но Бора отмахивается – зачем мне приходить, если тебя нет. Второй комплект ключей от её собственной квартиры неприглядно валяется в вазочке у входа, более не сохраняя тепло чужих рук. – Вино, шампанское, ликёр? – с порога спрашивает Сынён, копошась на кухне. – Или водку может? Могу тебе намешать взрывной коктейль, хер встанешь после него. – Нет, – тянет Бора, снимая обувь и плюхаясь в гостиное кресло. Запрокидывает голову, смотря на Сынёна. – Пить я не хочу. – О, всё значит, период алкоголизма закончился? Сынён, выудив банку пива исключительно для себя, а также, вопреки протестам, недопитую ими позавчера бутылку красного полусладкого, захлопывает дверцу холодильника и мини-бара, направляясь к Боре. Пихает в руки девушки вино, а та, негромко буркнув, принимает. На секунду встаёт, чтобы взять бокал – Бора выучила расположение вещей в сынёновом доме – и возвращается обратно. Сынён, к тому времени, устроился на диване напротив, вдумчиво любуясь видом из большого окна, где он отказался вешать шторы – виду помешает. Бора одним резким глотком приканчивает наполненный бокал и, налив красной жидкости вновь, обращает взор то на Сынёна, то на картину снежного Нью-Йорка за окном, ёжась от фантомного холода, не задувающего сквозь чистое стекло. Бора проговаривает, неуверенно, и чуть сипло: – У меня чувство иногда, что я, поспешив, совершила ошибку. Сынён лениво кивает головой. Его лисьи глаза озаряются на Бору, выглядящую в кресле невероятно маленькой. Она будто на глазах уменьшается, под тяжестью сказанного; под остатками стыда, что не в силах отбросить свои переживания. – Ты до сих пор её любишь? – Сынён предполагает вполголоса, прекрасно зная ответ; так же зная, что Бора раскрошится под бурей внутренней борьбы, не позволь ей выговориться. Впервые про своё расставание заговаривает, и Сынён обращается в учтивость. – Конечно, я… – горестно усмехается девушка, отпивая вина. На её губах красные капли, а помада слабыми отпечатками остаётся на стекле бокала. Бора не отбирает бокал ото рта, желая, видимо, прикрыться прозрачной посудиной. – Месяц слишком короткий срок, чтобы я забыла её. – Кому-то и года не хватает, – Сынён пить продолжает за компанию и смотрит, вместе с Борой, на улицу, на умиротворяюще идущий снег. Бора в такую погоду всегда хотела обниматься, пить горячий какао и греть ноги в толстых носках. Но в её жизни – тёплое кресло в квартире друга, прохладное сладкое вино, ласкающее горло, и никакой лёгкости в голове, одно отчаянное смирение. – В любом случае, ты хорошо справляешься, – добавляет парень, – вся такая на пафосе, производишь фурор на выставках. Да и писать не забрасываешь. Бора бесцветно посмеивается. – Не достижение. Все переживают разрывы. Просто… – выдыхает она; кисловатый запах алкоголя ударяет в нос, заполоняя скорой дымкой опьянения. Бора не хочет напиваться. Вкус алкоголя на языке напоминает о неприятном, а сны, на пьяную голову, приходят самые несдержанные. Ей и так – тяжело привыкнуть просыпаться в одиночестве. – Просто иногда нужно поплакаться, – заканчивает за неё Сынён. – Ты правильно поступила. Для себя – правильно. Ты найд… – Не говори «найдёшь кого-то получше», я тебя вином оболью, – Бора его прерывает, тон серьёзный. А Сынён, захлопнув рот, хрипло засмеялся. – Но ведь правда! После расставания всегда думаешь: «Всё, никто мне не нужен, никого на этом свете я любить больше не смогу». Чепуха, в самом деле. Я сам таким в семнадцать страдал. Как вспомню, ударить себя хочу. – Может, и правда. Только сейчас я не настроена думать про ещё одни отношения. Боре сама мысль претит, что придётся вновь – испытывать всё то самое трепетное и новое, что она смогла почувствовать за скоротечную осень, но уже с другой. – Знаешь, – Сынён раскидывает руки, вполоборота посматривая на Бору. Он в ладони играется с банкой пива, и его беззаботный настрой помогает Боре не провалиться в яму рассуждений, как она могла поступить, сделать иначе, чтобы исход оказался иной. – Я не рассказывал тебе про мою первую любовь? – Не рассказывал. Ты, в основном, про Хангёля треплешь и хвалишься, какой он невероятный. – Он невероятный, – тут же подтверждает. – Такой романтичный, понимающий, свет… – он осекается, прокашливается; Бора закатывает глаза. – Ты становишься такой ванилькой, напомни о нём. – Любовь творит страшные дела с человеком, Бо, – вкрадчиво произносит. – Да, – шепчет девушка, опустив взгляд на почти опустошённый бокал, – творит страшные дела. – Так вот, – Сынён встрепенулся. – Её звали Хебин. Выпускной класс средней школы, а я бегал за ней с первого. Она в школе была той самой девушкой, от которой все прибывали в восторге, на неё ровнялись и везде она первая, во всём преуспела. Ну, настоящий читер, короче. – Ага, и в кого же иного ты мог влюбиться, – подтрунивает Бора, вынуждая Сынёна фыркнуть. – А сама-то. Шиён – классический пример проблемной и плохой девчонки, которая своим загадочным шармом притягивает. Кто кого переплюнул в банальщине? – Определённо я, – Бора сглатывает подступивший ком и вливает в себя остатки вина, надеясь сладостью прогнать начавшуюся острую боль, до этого притупившуюся. – Оу, у нас запрет на её имя? – запоздало догадывается Сынён, виновато шипя. – Нет, нет, – качает головой, выглядит правдиво. Сынён отчего-то не верит. – Не имеет смысла… избегать её имя или её существование. – Но слышать его болезненно. Бора тихо, так, что Сынён не услышал, шмыгает носом и доливает себе остатки вина из бутылки. – Очень. Что там про твою Хебин? – С ней мно-ого чего, – довольно протягивает парень. – До выпуска из средней все мои попытки начать общение игнорировали, но ты знаешь какой я упорный. Бора усмехается, отвечая: «Знаю». – Ещё вырос, стал красивее, я и тогда был – шикарен, а к выпуску похорошел. – Ну, вкусовщина, я бы сказала, – равнодушно бросает она, сдерживая улыбку. – Ты явно не ценитель искусства, – обижается фальшиво и, через секунду, продолжает: – Я не сдавался, и смог добиться свидания. Потом уже – она сама была не против общаться почаще. Я сразил её своим очарованием. Везучий я чертяка, верно – начал встречаться со своей первой любовью, – хихикает Сынён, допивая последние капли пива. Аккуратно отставляет банку, намереваясь закончить историю, и только после взять новую порцию алкоголя. – У меня с первой было… Более трагично. – У тебя вся жизнь – трагедия, – Бора не успевает возмутиться, как Сынён перебивает: – Мы с Хебин встречались полгода, из которых для меня радостных было меньше четверти. Бора хмурится, но выслушивает молчаливо, ощущая, как усталое после насыщенного дня тело клонит в сон. – Она, может быть, тоже меня любила, но нравился я ей точно. У нас были все эти милые моменты, которые делают парочки вместе. Наслаждаться, вроде, можно было отношениями. Но… мы просто оказались разными. Подростки вообще, по своей сути, отношения заводят просто, чтобы было. Но когда заходит вопрос о будущем, или когда вы даже не можете выбрать вместе, куда пойти отдыхать – это уже черти что. – Ты воодушевился, начав встречаться со своей любовью, а потом разочаровался в отношениях? – Не то, чтобы разочаровался, – Сынён прищуривается, не стремясь смотреть на Бору, – понял, что всё не будет в шоколаде, от одного факта – быть с тем, кого ты любишь. Существует множество проблем, из-за которых, сквозь боль, ты идёшь дальше, оставив позади того, к кому на протяжении многих лет рвалось твоё сердце. Да и, как говорят, первая любовь никогда не бывает счастливой. – Шиён не была моей первой любовью, – неосознанно шепчет Бора. – А Хебин моей была, – хмыкает парень. – Тогда я не задумывался о будущем, и мне, как казалось, хватало называть её своей девушкой. – Теперь поменялось? – Поменялось. Прошло много лет, пусть я перестал страдать от расставания с ней, перестать анализировать не смогу. Мы с ней хотели разного от жизни. Друг с другом нам бы было плохо. У Боры едва просыпается желание возразить, сказать, мол с Шиён – было иначе. Их мечты, стремления спокойно бы сосуществовали рядом, а помешало совсем другое. Но замолкает. Ведь сам смысл сынёновых слов – правда, касающаяся и Бору. – И ты, естественно, и без меня это знаешь. Просто, полезно иногда помнить, что ты не одна в своих несчастьях, – парень дарит ей ободряющую улыбку, в глазах его – искренность, поддержка. Боре, совсем на миг, но стало свободней дышать. Почувствовала запах ели в углу сынёновой квартиры и, даже может, мороз снегопада. – Благодарностей не надо, – чеканит Сынён, вставая. – Я знаю, что я золото. – Ты придурок, – ласково обзывается Бора. – Золотой придурок, тогда уж. Ещё вина будешь? У меня много тем, которые я бы хотел обсудить. – Например, что подарить Хангёлю на Рождество? И нет, пить я не буду. Мне хватит.\\
В свою квартиру Бора заходит каждый раз осторожно, будто на очередном сантиметре чистого паркета обнаружится бомба, взрывающая вокруг всё. Она разувается, медленно ставит туфли на пол, выравнивает их по линии, оттягивая момент, когда зайдёт в гостиную, а там на кухню за кофе и, заключая, в студию, проводя большую часть времени за холстом. Помещение промёрзло тишиной, пусть отопление прогревает каждый уголок; но кровать, вопреки, остаётся ледяной по утрам. Бора, испытывая перепады настроения, то подгребает к себе маленькую игрушку слонёнка, то откидывает подальше, учуяв на плюшевой голове запах цитруса и океанов. Мистер Слоник кое-как заменяет борину потребность в касаниях, к которым она пристрастилась для комфортного сна, за небольшой промежуток времени. Самое невыносимое – просыпаться со смутным ощущением чужого присутствия, чувствовать чужие и нежные руки на своём теле, чужие требовательные объятия со спины. Окончательно прогнав крупицы сладостного сна, в котором реальность не существовала, Бора ощущала себя более опустошённой, чем обычно. Она чуть прикрывает глаза, со звоном оставляя ключи в вазочке. Чертыхается, поняв, что опять не закрыла форточку, отчего весь подоконник промок от залетевшего буйного снега. Ей нужно смириться, что её квартира – останется такой. Ничего не изменилось. Всё те же подушки, диван и кружки. Всё то же освещение, сменяющие друг друга тюбики зубной пасты, всё та же проточная вода. Она не поменялась, потому что под ней перестала стоять другая девушка; не изменила своего содержания, потому что Бора ходит в душ сама, без помощи ловких длинных пальцев, хитро пробирающихся, вместе с обладательницей этих ладоней, под струи горячей воды. Всё та же квартира, как и четыре месяца назад. Просто в ней содержимое поменялось. Но Бора эти футболки, пропахшие бронзовой кожей, запихнула куда подальше, вместе с ноутбуком, с этим причудливым гелем для душа, или растянутыми красными носками, в которых её ноги не единожды скользили по паркету, а Бора просила, через смех, перестать. Месяца слишком мало, чтобы перестать вспоминать о ней. Бора, задумавшись, неосознанно начинает корябать прожжённую дырку в подоконнике, которую неумело пытались заделать краской. Бора ей говорила, что бесполезно, и отбирала краску, чтобы не переводили продукт. Дыра более не тёмно-серого оттенка, но углубление заметно, если знать, что оно там. Боре действительно не стоило так поспешно звать её жить вместе. Она до сих пор волнуется часто, думая, как отдать чужие вещи, не смогут они вечно лежать и собирать пыль на нижних полках шкафа. Боре их придётся выкинуть, либо каким-то образом вручить владельце. Но самостоятельно связаться не позволяет страх. А телефон продолжает гореть нулём, рядом с нужным именем в контактах. Не сообщений, не звонков. Бора не осознает, что ждёт хоть один. Она, отшатнувшись от подоконника, будто дотронулась до чего-то мерзкого, доходит до хлипкого стола – того самого стола, возле которого ими сказано было множество, было создано множество моментов – и упирается бёдрами. Мысль переехать навещает Бору всё чаще. Вокруг – воспоминаний о неё чересчур много; они чересчур сильные. Не только в квартире, но и в доме, и в душе, на губах едва знакомых людей, по незнанию спрашивающих, вынуждающих своими неосторожными словами Бору учтиво улыбаться, отвечая размыто. И после бежать в скрытое от глаз место, сдерживая рвущиеся слёзы, напоминая: всё будет хорошо, переживёт, как и прежде. Бора и не замечает, как стол под ней особо сильно заскрипел, захрустел. Деревянная поверхность – неожиданно начала падать, а вместе с ней, к самому низу, полетела опешившая Бора. Девушка рухнула на сломанную крышку, а острый конец разломанной ножки не сильно поцарапал спину. Бора не вскрикивает; она таращиться на вид за окном, на всё продолжающий идти снег. Хлопает ресницами, понемногу начиная ощущать физическую боль от столкновения. И, поняв произошедшее, она тихо смеётся. – Выдерживал нас обеих, а подо мной сломался, – бурчит она под нос, и прерывается шёпот истеричным хохотом. Бора зарывается руками в волосы, тормошит, себя – успокоить пытается. Но её эмоции неконтролируемо перекручивает и вместо вопля – она задыхается, смеётся, будто услышала самую юморную шутку. Вставать она не хочет. Бора в эту секунду ничего не хочет. Правда чувствует, как горячая влага растёт на ладонях, прижатых к лицу. Слышит себя – как со стороны. Смех угасает, а ему на место всхлипы. Самая пропащая и одинокая зима в её жизни.\\
У Боры времени предостаточно, чтобы потратить его на картины. Она прерывается лишь на встречи с друзьями и выходы на разного плана выставок, мероприятия – всё ей в удовольствие. Новых идей для серии картин не планируется, зато девушка тренирует свой навык, пробует новые стили. Выплеск накопившегося. Бора, подцепляя с крючка в мастерской фартук, принимает вызов от Сынёна – вытаскивает телефон из кармана штанов и, нажав на зелёную кнопу и поставив звонок на громкую связь, укладывает технику на столик слева от себя. – Мы же недавно говорили, что-то ещё? – спрашивает, надевая на себя фартук. Приученными движениями продевает через голову, завязывает на талии. – Я кое-что внезапно придумал, – делиться парень, пока Бора собирает волосы в пучок, чтобы не мешались, – ты же помнишь, я после Рождества снова уезжаю? – Помню, – Бора, узнав, начала грустить ведь – как она без сынёновой поддержки; но теперь ей, вроде как, стало лучше. Она взрослая женщина и способна справиться со своими же чувствами. – При чём тут это? Решил спросить, какими методами заставить Хангёля ехать с тобой? – Он уже отказался, – горестно проговорил парень. – Эй, не смейся! Бо, я хотел сделать ему предложение в Риме, уже место подобрал, а он… – Ты? Предложение? Замужняя жизнь? – с иронией вопрошает Бора, подготавливая большого размера холст и краски. На сегодня: настоящая экспрессия. Наносить акрил брызгами, взмахами кисти, никак не касаясь самого полотна. Ей это заменяет любой выплеск эмоций и спит вымотанная, с болящей рукой, но крепко и без снов. – Слушай, сейчас не об этом, – уводит тему парень. – Ты не надумала согласиться? – Выйти за тебя? – шутливо изрекает, слыша в ответ фальшивый смешок. – Сплюнь. Я про предложение поехать в Италию. Бора замирает и, отложив взятую кисть, выпрямляется. Ей неприятной дрожью по позвоночнику «уехать в Италию». Не сам факт, что она может переехать, или её зовут; а от того, что следовало в последний раз, когда заговорили про Италию. Из-за этой страны у них была катастрофичная ссора, что привела… Бора выдыхает, трясёт головой. Волосы из непрочного пучка выпадают, растрёпываясь по плечам. – На сколько поехать? – она подходит поближе к телефону, неотрывно пялясь на имя «Сынён» чёрными буквами. – Как сама захочешь. Я вполне могу помочь устроиться на постоянке. Туда-сюда мотаться не выгодно, тебя-то Мунбёль спонсировать не будет. Тем более, в последнее время мне часто дают намёки, что Мунбёль собирается укатить в Сеул, там оставаясь. А галереи в Риме и Нью-Йорке – поручить мне и Хвиин. Работать будем мы, а получать половину будет она. Мне бы так жить. Боре – снова начинать новую жизнь? Сбежала из Кореи, побежит из США. Она сама говорила, что из-за девушки не станет покидать свой дом. Но дом перестал быть домом, как Бора распрощалась с несносным волчонком. Потому ничего, что держало бы в этом месте, у неё не остаётся. Мечта, за которой она приехала, свобода, за которую она выстояла – здесь; руку протяни, схвати, оно рядом. Так определённо будет легче забыть прошлое, начав – вновь – настоящее. Бора просто надеется, что на сей раз, у неё получится без вмешательств. Пусть Шиён стала лучшим вмешательством, своим присутствием принеся Боре – всё. – Я хочу, – спустя долгое молчание, заключает Бора. – Италия – звучит круто.