Тонущие в ржавости заката

– Твой план действий? – минджин голос ровный, ничуть не срывающийся на злость, несмотря на раздражающую рядом Шиён. – Сдохнуть от интоксикации, – отвечает ей девушка, не обращая на Минджи внимания. Шиён сосредоточенно крутит в руках бутылку с любимым ею виски. Марка, не сменяющаяся на другие. Временами, Шиён всё равно, какой алкоголь, главное – чтобы был. Но в последние дни ей отвратительно всё, особенно тяжёлое. Потому давится вкусным виски, заполняет в себе ненависть горьким ощущением на языке, во всей полости рта. – Твои сигареты, конечно, гадость, – с усмешкой отзывается она, – но не настолько ядовиты. Ты, скорее, от рака лёгких свалишься. Совсем забила на карьеру в музыке? Способы Минджи образумить подругу не меняются год от года, как и шиёновы вкусы в алкоголе. Срабатывают нечасто, срабатывают выборочно. На Шиён мало что способно действовать со стопроцентной отдачей. Минджи одно точно знает: Шиён, самое главное, нужно дать время прийти в себя; напиваться и творить опасные вещи, чтобы подобными способами облегчить боль. Но вот прошёл месяц, а Шиён не доводит себя до безобразия, при этом не приходя в норму. Шиёнова норма – заниматься чем-то кроме опустошения запасов в минджином доме, и опустошением пачек с разномастными таблетками, никак не помогающими. – Минджи, – выдыхает Шиён. Она могла бы ответить, как ей поебать на музыку прямо сейчас и насколько осточертело существование. Поворачивается лениво, осматривая сидящую на другом конце дивана подругу. И, открывая рот, с хмыканьем передумывает. Объясняться не хочет, тем более стараться облачить в слова происходящее внутри. – Забей. У тебя своих проблем мало, не думай про меня. От её слов Минджи закатывает глаза. С опустошённой Шиён дело иметь не приходилось. У Минджи на такие случаи правильных вариантов что делать – нет. Шиён лишь отсиживается днями у неё, потому что возвращаться к себе, особенно в таком состоянии, она не вынесет. А, когда клубы, да бары открываются, выскальзывает из её дома, встречается со знакомыми, пьёт по привычке, не наслаждаясь, только корчась от жжения, и под рассвет заваливается обратно. К Шиён по истечению недель пришло осознание почему и из-за чего. Почему она не смогла себя остановить и из-за чего Бора приняла решение расстаться. Всё из-за шиёновой безнадёжности. Так чуждо звучит «Бора и я расстались». Шиён, за все дни их вместе, ни разу о вероятности такой не задумывалась. Ей постоянно казалось, что с Борой – будет всегда; с того самого момента, как со старшей – взаимно – познакомились. Но Шиён вновь испортила самое лучшее в своей жизни. И слабость не позволяет устранить проблему, она подталкивает сдаться и грустить по потерянному. Отчаялась окончательно, не осталось никаких причин, которые Шиён ожидает с трепетом, с восторженностью ожившей личности. Ждать нечего. Кроме как, полного изничтожения – к которому она, по словам всех вокруг, сама себя подталкивает. Дорогие люди от Шиён уходят, не желая возвращаться – кто, в здравом уме и имея самоуважение, захочет оказываться рядом с ней, что портит жизни, портит себя, эгоистично отказывая меняться. – Кстати, – после долгого молчания Минджи вновь заговаривает. – Сегодня Рождество. – И? – рефлекторно спрашивает, без особого интереса. – Твой любимый праздник, – с недовольством проговаривает и, взглянув ещё раз на Шиён, развалившуюся, как тряпичная кукла, на диване, добавляет: – Но, наверное, уже нет. – Мне нравилось Рождество, потому что платили за выступления много и часто устраивали вечеринки. – Не порть мне рождественское настроение, – Минджи пинает Шиён в бедро коленкой. – Будешь отмечать? – она запрокинула голову на спинку, впериваясь в Минджи замутнённым взглядом. – Буду, – осторожно сказала Минджи, заранее зная следующий от Шиён вопрос. Шиён помедлила. Она потрясла бутылку, заворожённо глядя на булькающую коричневую жидкость, думая о своём; о чём-то, что крутиться в её голове с момента первого снега в Нью-Йорке. – С Юхён? – кинув быстрый взгляд произнесла девушка. Минджи кивнула, внимательно наблюдая за шиёновой реакцией. Последний раз про Юхён они разговаривали незадолго до расставания Шиён с Борой. Минджи долго не решалась рассказать, совершенно не зная, как Шиён воспримет новость. Странно совсем чуточку, что Минджи – с бывшей своей подруги. Но она Юхён любила до неё; и вообще – любит Юхён, в отличии от Шиён. Ответом Шиён, на минджино: «Мы вместе», было: «Это хорошо. С тобой ей будет гораздо лучше». С Борой Шиён стала покладистей и добродушней. И даже сейчас, когда она сокрушенна последствиями своих действий, выборов, своего мнения – не испытывает разрушительной агрессии, а тихо страдает, ничего не меняя. Потому на подтверждение Минджи, она хмуро улыбается, и сочится – приглушенной радостью, тем, что осталось от обезоруживающего холода, исходящего изнутри. – Тебе нужно прекращать со мной возиться. Шиён стыдливо уводит взгляд, будто только сейчас осознала, как носится с ней Минджи. Как много времени – которое потратить можно на создание светлых воспоминаний, особенно с Юхён – она вложила в шиёново «перевоспитание». Как много надежд на ней испробовала, что скоро – Шиён поумнеет и возьмётся за работу над своим счастьем (чтобы никогда не иссякало около неё рассветное осеннее солнце, цвета фиолетовой краски и запаха вишни). Когда-то у Шиён были стремления, но то пропадало, то появлялось бессистемно, в зависимости от её состояния. Теперь у Шиён ноутбук со всеми наработками в бориной квартире, все мечты – оставлены на её коже, а смех – отпечатан на её тонких губах. Обещание показать песни, написанные только для неё, пропало, а Шиён не спешит исправлять случившееся. Так же, как вернуть созданную Минджи группу, чтобы в её бессмысленной жизни было хоть что-то. – Нужно, – Минджи усмехается, – ещё несколько лет назад нужно было прекратить. Ты обленилась и не чувствуешь серьёзность своих поступков. Шиён не желает этого отрицать. За неё постоянно трудятся другие. Минджи вовсе сглаживала проблемы с законом, засовывала в клиники, после которых, кое-как, но шиёнова болезнь не ощущалась такой катастрофичной; и могла иногда вдолбить в упёртую голову Шиён, что она – делает неверные поступки, и направить на верные. – Но я, наверное, – продолжает Минджи, засмотревшись на снег за окном, – не смогу прекратить. Пока ты тут – я вечно стану вытаскивать тебя из передряг и стараться помочь. Шиён становится ещё совестливей. Минджи не должна подобным заниматься. Она не заслужила головную боль, в лице Ли Шиён, запутанную в себе, в окружающих, и в сетях опускающаяся глубже, глубже, пока Ким Минджи, срывая кожу на ладонях в кровь, тянет за верёвки, которыми Шиён самолично себя обвязала, чтобы спасти утопающего. С Борой Шиён тянулась к небу самостоятельно. Ей подсказок, насильных, не требовалось. Одна Бора требовалась. Понимающая, заботливая и родная Бора, что смогла Шиён принять. Шиён ей в замен – ничего не приняла, слова Боры, её нужды, закрыла глаза на очевидное. У такой неё – нет права на существование. – И я думала, – Минджи молчание со стороны Шиён не тревожит. Знает, что девушка слушает, – что после Боры, – на её имени Шиён вздрагивает, сильнее сжимая бутылку, – всё действительно поменяется. У меня даже времени больше стало, когда ты крутилась возле неё и была только с ней. Поражаюсь этой девушкой. Никто бы не подумал, что она тебя бросит, а не наоборот. От Шиён исходит возмущённое кряхтение. – Она меня не бросила. Я не какая-то вещь, чтобы меня бросать, – Шиён подскакивает на диване. Брови к переносице сведены, а глаза красные-красные, и дрожащие в невышедшей истерике губы. Она раненая глубоко, как изведённый в пыль волк, ставший волчонком, а после – ничем. Но читается на дне тёмных радужек опасность, которую Минджи не воспринимает. Минджи понимающе поджимает губы. Ей больно от одного на Шиён взгляда, и от осознания – в разы мучительней. Но Минджи никогда никого не жалеет. Шиён могла помешать уходу Боры, Шиён могла сохранить даже с Юбин дружбу, Шиён могла – всё. Но всё – не захотела. Шиён договаривает, чуть приутихнув: – Мы расстались. И я приняла её решение. Издевательский снег напоминает об этом. Когда Шиён просыпается измученная долгим кошмаром, она же сонным мозгом думает – повернётся на бок и уткнётся нос в тёплое, ворчащее и временами до едкости пахнущее растворителем. Но частый снег, виден что прекрасно из минджиной квартиры, – не даёт и секунды раствориться в утешающих фантазиях. Весной – Шиён её впервые встретила. Летом – Шиён её впервые поцеловала. Осенью – было всё; впервые, повторённое множество раз. Зимой – Шиён её потеряла. Дышать невозможно без мыслей о ней. – Приняла? – фыркает Минджи. – Приняла, ну, это здорово. Девушка встаёт с дивана, чтобы отдалиться от Шиён, мало ли, не выдержит, и ударит эту непутёвую. Шиён непонимающе озаряется, собираясь спросить, почему такая реакция. Минджи, своим словами, её опережает. – Ты как сбегала от неё, так сбегать продолжаешь. Прячешься, прячешься. Так удобней, верно? Сказать: «Ничего не поделать», сложить ручки и лить слёзы, какая несправедливая жизнь? Минджи всегда выражается прямо, честно, грубо ещё, зато с её высказываний – Шиён, когда захочет, может увидеть себя со стороны. Сейчас этого она не хочет. Ей предостаточно тех мрачных замечаний, которыми Шиён сама себя терзает. От Минджи, как обычно, такое слышать неприятно, до пронзительной острой боли. Отвращение подкатывает к горлу, но сколько Шиён не пыталась выплюнуть из себя этот ком – в пустую. – Не начинай, Минджи, – цедит Шиён, прикладываясь к бутылке. Едва не захлёбывается от резко сделанного глотка. На это жалкое зрелище Минджи смотрит с недовольством. Она скрещивает на груди руки, опираясь о стену позади. – Когда ты уже повзрослеешь? – упрекает она, на что Шиён отворачивается. – Какой прок? – вторивает Шиён; голос её грозный, но поникший, и охрип ещё от холода. – Мы уже расстались. Ничего ценного у меня не осталось, ничего ценнее у меня не появится. Это… – она набирает побольше воздуха, но вместо слов, её голова тяжелеет и, с чёрными точками в глазах, закрывших весь обзор, она падает на свои коленки, сгибаясь в спине. Недостаток сна и еды даёт о себе знать. Шиён не может спать без Боры; не ест, надеясь на скорую смерть. Минджи не заставляет спать, есть – ей надоело, очень надоело, как Шиён себя ведёт. И всё её возмущение разом собирается выйти. Может – Шиён поймёт. Случится чудо, и в её растерзанном, но не безнадёжном разуме устаканиться одна-единственная аксиома. Минджи её намерена донести. Девушка отрывается от стены, направляясь на Шиён с видимой угрозой. Минджи в гневе ужасающе страшна. Она сама по себе сдержанная, но яростная, и временами совершает ошибки. Но не злится по чём зря. Шиён всегда избегала её разгневанности, вовремя включая своё очарование. Какое очарование – когда она, едва живая, не в состоянии подняться с коленок, и, кряхтя, выдыхает спиртованный воздух, а лёгкие отказываются работать, пропитанные крепкими сигаретами (не виноградными, их Шиён не курит). Минджи подлетает к вялой Шиён и, стремительным рывком, хватает её за ворот худи, выпрямила. На её шее пульсирует венка, и Шиён почти видит, как на лбу проступает похожая. Ого, она её и впрямь разозлила. Шиён угрозы не ощущает, с ней что угодно делай, ей всё равно. Взгляд её расфокусированный, уплывающий в сторону, и она скользит по дивану, но минджины руки не позволяют улечься. – Ты – дура, – громко заявляет Минджи, встряхивая Шиён. У той голова забавно качается, но Минджи такое бесит сильнее. – Ты же понимаешь, что Бора тебя любит? – она сверлит Шиён взглядом горящих красным радужек, в которых пылает огонь, и немножко мольбы даже видно. Шиён зашевелилась, вернула к лицу Минджи глаза. Она точно зашуганный котёнок. Бора её любит, правда любит. Признала, сказала, прежде чем скрыться, поставив точку, чтобы не мучатся с невысказанным. В её голове, шиёновой, самое часто воспроизводимое воспоминание те слова, сказанные, будто трусливая финальная речь, пред поражением. Минджи об этом, конечно, не в курсе. Шиён не делилась подробностями, она вовсе не рассказала, что с Борой расстались. Минджи поняла, взглянув на Шиён, что резко менялась, растеряв воодушевление, сысканное от времяпровождения с Борой. Шиён вернулась к ней в квартиру, после долгого отсутствия, уткнулась в минджино плечо и беззвучно тряслась, иногда-иногда всхлипывая. – Тебе-то откуда знать? – сцепив зубы, отвечает ей Шиён. Не сбрасывает руки, не встаёт, простым движением отталкивая девушку. Или потому, что упадёт лицом в пол, оторвись от дивана. – Я, в отличие от тебя, не слепая, – она ещё раз тормошит Шиён, надеясь выбить из неё эти самоуничтожительные мысли, что заведомо шепчут – ничего не поменять. – Но ты нихера не знаешь, что я натворила! – вскипает Шиён. – Зато имею представление, – невозмутимо говорит. – Даже если так, невозможно просто, из-за одной оплошности, разлюбить человека. В шиёновых глазах мелькает робкая надежда, от которой в желудке зашевелилось неприятное. Минджи подмечает, как изменилось её лицо, и из вот-вот взорвавшейся злостью, собирающейся вывалить всю ненависть к себе на другого, девушки, Шиён вновь превращается в потерянного ребёнка. С этой наивной мечтой, что всё будет хорошо. Но Шиён сделала не «одну оплошность». И глаза снова становятся с отчаянием в зрачках, а минджины нотации осточертели – от них испытывается нужда припоминать прошлое. Шиён сдалась и хочет тихо, мирно закончить свою жизнь, так чего Минджи – напирает, думая, что остался шанс? – Из-за одной оплошности, правда, можно не желать остаться с этим человеком, – приглушённо выговаривает она. Минджи ударяет Шиён по щеке, сильно хлопнув ладонями. Откидывает девушку обратно на диван. – Она тебя любит! – повторяет Минджи и, не выдержав, стучит кулаком по шиёновой голове, до тупого звука. Шиён от боли морщиться, а зрение расплывается с новой частотой. – Какой бы дурой ты не была, любит и, я точно, блять, знаю, хочет быть с тобой. Шиён слышать этих слов не хочет; её пальцы сгибаются, будто она в ответ ударить Минджи вознамерилась. Но она лишь, приподнимается на руке, обращает уставший взгляд, скалясь заодно в предупреждении. Минджи, выдохнув, говорит ещё: – Всё что от тебя требуется, хоть раз в жизни не быть тряпкой. Они несколько секунд молчаливо смотрят друг на друга. Минджи – с убеждением, вот правда, пойми, осознай, ничего не потеряно. Шиён – с отрицанием; она сама себя убедила, что потеряно, что Боре она такая не нужна. Сказать в ответ ничего не выходит. Шиён рот открывает, а слова застревают в горле, не формируясь. И Шиён делает то, что у неё получается лучше всего. Она стыдится посмотреть, каким разочарованным взглядом наградила её Минджи. Подхватывает почти допитую бутылку виски и сбегает, проносясь мимо. Минджи, услышав хлопок двери, слабо рухнула на диван. Нашаривает в кармане телефон, чтобы позвонить единственной, способной её утешить, успокоить – Минджи переживает за Шиён невыносимо. И она уже не справляется.

\\

В барах карту постоянного клиента не выдают, зато работники улыбаются, как знакомой, и делают небольшую скидку на шоты. Никто не лезет с разговорами, личными вопросами и теми самыми «барманскими советами», потому что знают – вот эта молчаливая, с пустым взглядом девушка, пьющая за стойкой, компанию не жалует. У Шиён в городе несколько любимых баров, которым она, как и любимому виски, не изменяет. Но сегодня, честно сказать, она пошла не из-за нужды в уединении, а только потому, что этот бар оказался ближе всех. Шиён склонила голову, едва соприкасаясь локонами волнистых волос деревянной поверхности стойки, и всматривалась под собой. Будто – цепи на её шею вернулись; те цепи, сбросанные после открытия сокровенного Боре. Теперь она, с шипением проклятий к себе, водружает толстые звенья, заключая в неразрывную чреду. Делает то, из-за чего поддерживающее нормальную, желаемую жизнь столбы порушились, засыпав голову песком. Шиён в мыслях говорит: «Я ни на что не гожусь», говорит: «Моя судьба стать всеми покинутой, справедливая судьба – рядом никому нельзя находиться», говорит много-много подобных вещей. Стыдливых, глупых, таких, от которых Минджи изобьёт до гематом по всему лицу. И, точно зная, что она делает, точно зная, к чему приведёт делаемое, она – продолжает. Для Шиён такое самый правильный выход. Вокруг проносятся люди, а гул живого, ночного бара смешивается в одну непонятную кашу. Силуэты за спиной мелькают, будто неоновые призраки, и сама Шиён – призрак, только почти мертвый. Её отражение мелькает на поверхности напитка в шоте, скоро оказавшимся внутри. Горечь не унимает колкочущее, свирепо кричащее сердце. Кажется даже, на всего мгновение, что уголком глаза взгляд зацепился за знакомую невысокую фигуру. Но Шиён не поворачивает голову, чтобы не наткнуться на очередное огорчение. Справляться с миражами свыклась. Только с этим – научилась выживать; оставшиеся пороки, которые Шиён взращивает отказами, она кличет «неисправными», и всем-всем говорит, что это – она, потому стоит уходить далеко и не сближаться. Шиёнов эгоизм довёл до того, что она, вопреки собственным знакам «осторожно, убьёт», подпустила к себе Бору, и сама стала для девушки – важной. И тот же эгоизм не заставил, вопреки страхам, привычками к бегству, требовательно просить о новых с Борой встречах, не сдаваясь в попытках её вернуть. В баре тошнота усиливается. Или вовсе, из-за подобных мыслей Шиён, сильнее закапывая себя на глубину океанской толщи, замечает истину, и замечает – себя. Невыносимо. Шиён громко стучит дном шота, выпрямляясь. Ножки высокого стула откланиваются назад, рискуя упасть. Но Шиён вскакивает быстрее, тут же теряясь в пространстве. Люди теперь вовсе проносятся, как ускоренные на две единицы. Шиён посреди них вяло моргает и ощущает тёплое, скатившиеся по щеке. Ей достаточно. Всего. Не желает тянуть и дальше; тянуть цепью вглубь, в темноту неизведанных вод – себя, близких. Девушка суетно достает из кармана купюры, кидает на стойку и, не осматриваясь по сторонам, шагает к выходу, цепляя плечами людей своей шаткостью. Холодный зимний ветер чуть отрезвляет и, к тому моменту, как Шиён добирается до «дома», она во всех красках чувствует пожирающую боль. Хлопает входной дверью, почти прищемив обмороженные пальцы, и не беспокоится за открытый замок. В шкафчиках, покрытых слоем пыли, завалялось старое виски, к которому Шиён и тянет дрожащие – то ли от слёз, то ли от ощущений – руки, хватая за горлышко. Она вся, будто обглоданная монстрами. Заполняет дыру внутри горечью, бесполезно впитывая в себя. Алкоголь не виновник её бед, первая понята-принятая истина. Или оправдание, глотать жадно, давиться, откашливая. Квартира покинутая, как и в последний визит. Неубранные осколки разбитой вазы, столика завалялись по углам, а фото не вернулось в рамку. Шиён упирается об кухонный стол рукой, и нервно посмеивается – она была вдохновением для Бора? Она, плачущая от собственной ничтожности, с помятой одеждой, распахнутой, промёрзлой. Штанины у низов мокрые, от растаявшего снега, щёки – красные, мокрые от слёз и жгут ощутимо колким морозом. Бутылка будто вросла в ладонь. Какая тут – красота, прекрасное видение, которое в ней отыскала Бора? Кожа не золотая, а синеватая, серая; глаза не сияют нежностью, а зияют чернотой; тело – не то искусное, вынуждающее Бору восхищаться, оно дряблое, еле двигающееся, осунувшееся. И всё лицо, которого касались борины пальцы, ласково оглаживая каждую деталь, исказилось в ужасающей гримасе. Её разум, её личность, в которую Бора влюбилась, которую полюбила – даже на песчинку, горящую голубым в небе, не достойна такового мнения. Шиён эти умозаключения рвут на лоскуты. Кидает бутылку, та разбивается об кафель, добавляя осколков, об которые Шиён, проходя, порежет вновь ноги. Коричневая жидкость растекается по полу, а Шиён, не обращая ни на что внимания, спешит в ванную. Живот сдавило спазмами, поднимающимися к горлу – перепила, организм не снёс. Девушка скрючивается над унитазом, стукаясь коленками об твёрдую поверхность. И в душе копотью, слоем чёрным забито. Её вырывает сплошь выпитым виски. Пальцами карябает белый фаянс, мерзкий привкус во рту заполняет собою всё, и знание, во что она превратилась – скручивает новой рвотой. Из-за головокружения Шиён ударяется головой об дужку. Матерится скомкано и намеревается встать, заранее вытирая рот рукавом пальто – его бы, правда, выкинуть пора, оно потрёпанное, порванное в местах и грязное у подола, и ничерта не греет. Только, Шиён не почувствует тепло, даже если уляжется в кипяток. Но она всё равно выкручивает кран горячей воды, склонившись над раковиной. Отражение в зеркале будто хохочет, измываясь. Шиён хочет содрать своё лицо, чтобы его не видеть. Кожа зудит, и под будто рой жуков, перебегают; она корябает сломанными, некрасиво сколотыми ногтями тыльную сторону ладони, но кожа остается на месте, лишь красные полосы проявляются. Она трёт глаза, трёт щеки, под бровями и зарывается ладонями в волосы. Слёз не осталось, и девушка хнычет жалобно, об исчезновении молит и чтобы всё закончилось. Обжигающая вода – может испарить с тела отпечатки грязи? Попробовать решает, заодно в этой воде захлебнуться надеется. Отворачивает кран, наливая воду в ванну, и, наклонившись, чтобы заткнуть слив, она опять падает, ударяясь головой. Кисти рук наливаются красными пятнами, распространяющиеся от высокой температуры воды. Шиён сбрасывает лихорадочно пальто, откидывая к противоположной стене. Оно валяется, точно как Шиён, как тряпка, засаленное в побывавших местах и никому не сдавшееся. Шум воды становиться ей единственной мелодией. Перед глазами единственное – размытое по контурам, но Шиён без проблем нашаривает в шкафчике за зеркалом пачки оставленных таблеток; тех самых, которые выкидывала Минджи, вынуждая Шиён избавиться от наркотической зависимости, и немного ещё тех, с выписанным на пластиковом, гремящем пузырьке её именем, назначение в применении. Она, вроде, сказала Минджи – что сдохнет от интоксикации. Правда была недалеко. Шиён без разбора открывает пластинки, шурша маленькими таблетками, откупоривает пузырьки пахучих лекарств, не считывая названия. Во рту и так горько, хуже не стать. Зря не захватила ещё виски, было бы чем запить. Раньше ей всегда было трусливо закончить жизнь. Что-то в последний момент останавливало, или Шиён не хватало сил, стремления. Иногда просто появлялось желание причинить себе физическую боль, как говорил её психиатр, чтобы заглушить моральную, это частый признак больных пограничным расстройством личности, а Шиён ненавидела знать все признаки, все побочки и суть болезни. С Борой болезнь теряла смысл, и даже временами казалось – отступала. Так и будет, опять говорил её психиатр, раздражающий тип, привыкший к старым, добрым методам лечения, ей будет становиться то лучше, то хуже, она всегда будет на грани, её состояние всегда будет находиться в неспокойном положении. Потому Минджи убеждала: пройди курс лечения, с твоим недугом справиться реально. А Шиён нет, нет, я ни за что не стану выслушивать мозгоправов, считающих, что сраными разговорами всё исправят. Шиён ловит слишком скорый приход. Она валится на края ванной и соскальзывает в кипяток. Не дёргается, пусть кожа будто загорелась, окунувшись в костёр. Её одежда снизу намокла, воды набралось мало. Шиён удобней размещается, подтаскивая к себе таблетки. Запихивает в глотку, давится и режет кончиками твёрдых таблеток горло, а пластиковыми кончиками пачек ладони, нанося тонкие ранки. В планы входило, в дополнение к отравлению со смертельным исходом, окрасить поверхность воды кровью, выпустив все литры из синих вен. Но поблизости не нашлось ножа, а шиёновы руки не смогут зацепиться и сделать несколько глубоких порезов, да и ждать, пока вся кровь покинет тело – муторно, пусть Шиён, скорее всего, отключится раньше. Она подставляет левую ступню, одетую в белый носок, под струю горячей воды, замутнённым взглядом смотря, как намокает ткань. Вроде тепло, вроде холодно, до зябких мурашек. Или же у Шиён жар, но это мало кого волнует в данный миг. Вода уже укрывает до живота. По не перерезанным венам разносится нечто утоляющее, нечто сонливое. Кости ломать не перестаёт, и рой букашек добирается до коленей, отчего Шиён очень-очень желает разломать в щепки коленные чашечки, как сделала с бутылкой виски. Голову размозжить об стенку справа – тоже. Не дотягивается, лишь опрокидывает на бортик позади, наблюдая за однотонным потолком. В этой квартире теперь умрёт два человека. Шиён показалось это смешным. Она почти как Дэхён. Тот, правда, с запястьями успел справиться, а Шиён опять сил не хватило. Очередное подтверждение, что она слабая, слабая. И прерывает в ванной, в одинокой и пустой квартире, жалкую жизнь жалкого человека. Вселенская справедливость восстановлена и, может, все те люди, которым она причина вред – обретут своё счастье. На задворках издыхающего разума всплывает резко желание, бьющего ярким жёлтым светом. Шиён ему не противится, чересчур хочет – услышать в последний раз её голос. Попытаться услышать, попытаться достучаться до ушедшей в молчание Боры. Она расплёскивает воду, начав суматошно двигаться, чтобы достать до выкинутого в угол пальто. Расплывается в зрачках, но Шиён, перегнувшись через края ванной, с появившимся рвением, доползает по кафелю. Шмякается с глухим звуком, на подбородке кровоточит рана, которую Шиён не почувствовала. С её тела капает вода, следами мокрыми прослеживая её путь до телефона. Кое-как она, всё ещё лежа, находит в кармане технику, с трещинами в экране, с покоцанным корпусом. На заставке iphone до сих пор фотография Боры, которую Шиён не решилась сменить. Пусть смотреть, видеть там Бору, ту Бору бывшую её, невозможно, вот и к телефону притрагивалась она редко. Ко всему, Ким запретила ей звонить, и когда Шиён, однажды попыталась, услышала механический голос, сообщающий – она в чёрном списке. Где Шиён ещё быть. С техникой, крепко зажатой в ладонях, она перебирается обратно в ванную. Ей ужасно холодно после проведённых минут в кипятке, наверное вот он – тот самый смрад, та самая суровость подступающей Смерти. Теперь вода достаёт до груди, в конец намочив одежду. Пальцы захватил тремор. Шиён, прищурив глаза, чтобы взгляд сфокусировался, находит номер. Не сомневается, у неё в запасе осталось мало времени. Нажимает на кнопку. Проглатывает нервный и новый рвотный ком, прикладывая телефон к уху. Ровные гудки – слыша их, Шиён накрывает облегчением. Она сможет, возможно сможет, убив себя, остаться с улыбкой на покусанных губах. Она скомкано приподнимается, чтобы вода раньше времени не затопила. Спустя томительные секунды, за которые Шиён успевает несколько раз погрузиться в опьяняющее ничего, гудки заменяются тишиной, на фоне с чем-то, похожим на шум вечеринки. Шиён подрывается на месте. В животе зажигается волнение и она никак не заговорит, изрекая из сухого рта слова. Что сказать – не придумается, не лезет в голову ничего. Велика вероятность, что Шиён перепутала номер, дозвонилась не до той, и вместо последней попытки звонок сбросят, а Шиён не найдёт сил перезвонить. Эгоистичная, эгоистичная Шиён. Какого будет Боре узнать, что в данный миг, когда впервые за месяц она появилась, жизнь из девушки, некогда пылко любимой до умопомрачения и хранящей в своих длинных пальцах чужое доверие, потихоньку уходит? Но Шиён не в состоянии думать больше одной мысли за раз. Весь эфир прямо сейчас занят прошением услышать любимый голос. Что проговаривает, неуверенно и боязливо: – Шиён?.. Ли всхлипывает. Качает головой, улыбается широко. Да, она. Жмёт телефон ближе к себе, перехватывая обеими ладонями, будто саму Бору обнимает. Как прекрасно шиёново имя звучит на бориных устах. Не мечтала снова услышать, узнать, какими эмоциями отзывается сочетание знакомых букв в чужом исполнении. Шиён метафорично поднимается на облаках, и её саму несёт в вышину недосягаемую. Холод Смерти остаётся забытым, разноситься настоящее тепло, обогревающее кончики пальцев, исцарапанные пачками наркотиков. В голосе Боры нет совсем отвращения, злости, что девушка, испоганившую множество недель её жизни, появилась. Шиён, сквозь динамик, слышит ошеломлённый голос и не слышит, что самое важное, холодных гудков на той стороне. Бора её любит. Всё ещё любит. Настолько, что разрешает Шиён позвонить, и самостоятельно зовёт её по имени, впервые проговорив давно врезавшиеся в воспоминания имя. Ей в ответ – Шиён решила покончить жизнь самоубийством, вместо того, чтобы осчастливить Бору, до сих пор принимающую. Вот и лежит, трясётся от отравления, от передозировки наркотиками и прописанными лекарствами, чтобы, как заключение, на пути к смерти запечатлеть в себе родную девушку. Телефон до отпечатков вжимается в ухо, сминая под собой раковину. Шиён слепит до белых кругов, бликов и несмаргивающихся точек. Новых, каких-то совершенно незнакомых, что Шиён умудряется напугаться, не производя ни звука. Даже вода под ней застыла, будто проявляя уважение к хаотичному взмаху чуда, коснувшемуся заплутавшей Шиён. Она дура. Какая же Шиён дура. Минджи, снова, чтоб её, оказалась как никогда права. Шанс остался, никто у Шиён его не забирал. Шиён сама перекрыла доступ к желаемому «всё будет хорошо», заключив разум, тело в клетку, повесив на тонкую шею цепи, застряв в сгнившей яме. Наградила себя неприятным прозвищем, оставив клеймом. Бора неделями упорно смывала метку, печатая на шиёновой коже свои. Закрепляла поцелуями, улыбкой и обещаниями. До конца в Шиён верила, чтобы Шиён её ожидания растоптала в ошмётки. Чтобы Шиён, наполненная ядом, кошмарами, травмами и ранами – допустила к себе вдалбливаемое годами. Её голова слишком маленькая, для размера открывшейся истины. Звоном по черепной коробке, отдаёт в ушах – и эхом шиёновы слова: «Я такая. И ничего ты с этим не сделаешь. Я не собираюсь меняться, делать что-то со своей болезнью. Я есть я. Таковой и останусь». То было даже не оправданием. Шиён топала крошечной ножкой, вопя детским голосом «не буду», когда любящие вокруг люди стерегли её покой и собой жертвовали, лишь бы исправить в Шиён то, что ей мешает, отчего страдает и сама не прочь избавиться. Внутри каждая деталь перекручивается, и каждая секунда проносится вечностью, в которой Шиён, в замедленном слоу-мо, пересматривает своё поведение. Она накачена наркотиками, из-за них мыслить невыносимо тяжело. Но Шиён начинает бороться – для начала, хотя бы, с проглоченным в неисчислимом количестве таблетками. От неё и впрямь требовалось одно. Самое простое, в то же время самое сложное, что способен сделать человек не только для себя, но и для – окружающих людей, остающихся рядом. Бора ждала. Не просто так создала лазейку, через которую до неё можно достучаться. Шиён этим воспользовалась, услышав нужный ей голос. Она готова совершить любое, ради шанса – быть с Борой. Исправиться, переучиться, начать сражаться с болезнью, с подкроватными монстрами, что пугали несколько мучительных лет. Всплыть на поверхность, продираясь сквозь давящую атмосферой океаническую воду. Бора же, нырнёт к ней, вытащит на сушу, а всё, что обязана сделать Шиён – сбросить с себя, влекущие ко дну, цепи. Неужели понадобилось столько много времени, на осознание очевидного? Язык прилип к нёбу. Шиён не ожидала, что отравление проявиться так быстро. Она начинает паниковать, исчезает окончательно – решение умереть. Нельзя. От эгоизма не скрыться, и он диктует, всё столь же вкрадчиво, забрать в свои руки свою Бору, оставаясь с ней до скончания веков. На том конце звонок не обрывают, гудки не слышатся; фоновый шум, и Бора не произнесла более ни слова. Ей и не нужно, звонит Шиён – ей пора говорит, объясниться и попросить о встрече. Они в одном городе, они близко друг к другу. Шиён явственно ощутила борино присутствие, пусть девушка продолжала дышать в трубку, находясь в нескольких километрах. Но что такое расстояние, в сравнении – с дуростью Шиён, отказавшуюся от протянутой руки? Теперь Шиён хватается, как утопающая (которой она и является) и пытается разлепить губы, напрягая голосовые связки. Вода затапливает по шею, скоро начиная переливаться через края. Боль в суставах навевает судорогу, а температура тела растёт, делая Шиён пылающим сгустком решимости. Она отгоняет дымку в голове, часто-часто моргает и проклинает свои необдуманные действия. Не сдастся слабости, никогда более не смирится, что потеряла дорого человека. С языка неосознанно соскальзывает: – С Рождеством, – её голос будто переделанный железом; надломанный, низкий. Прокашливается, выше, выше ползёт, намереваясь выбежать из квартиры, направляясь к Боре. Но конечности не слушаются, ватой набиваются. Начинает бороться, едва переступив за линию, после которой не возвращаются. Шиён вечно – такая; и она свою «таковость» в твёрдом стремлении изменит. Из-за шума в динамике, Шиён не заслышала реакции от Боры – но чувствует, отчего-то, девушка замерла в ожидании, и её сердце стучит раздражающе громко. Шиён хочет добавить обнадёживающие предложения, со смешком прося отвезти в больницу. Хочет сообщить, какая она неблагодарная, и вообще доставила хлопот неуёмно много; к этому ещё сказав, что теперь ни за что не допустит повторения. Со мной не просто, я знаю, – сказать вот так Боре, – но я люблю тебя, а ты меня. Пожалуйста, давай вновь попытаемся? Я не смогу без тебя. Уже – не смогла. Переполнившись растерянной по глупости надеждой, Шиён открывает рот, а уголки губ дрожат в взволнованной улыбке. Начинает говорить, принуждая голос не слабеть и звучать убедительным: – Бор… – телефон выпадает из ладоней, проваливаясь в воду.