Тонущие в ржавости заката

В последний раз, когда вокруг Боры играла весёлая рождественская музыка, а атмосфера была подозрительно схожей со сказкой, во всех лучших её канонах, навевая трепетное ощущение праздника – было в лет одиннадцать, когда она, мелкой проказницей, вновь пробиралась в дом дедушки. Только там вдоволь могла хлебнуть прославленного антуража, вместе с отдающим корицей напитком. Бора чуть растерялась, оказавшись в доме Мунбёль, украшенном искусственными елями, веточками омелы и наклейками несуразных оленей. По пути, ведомая Сынёном к нужному месту, Бора пересеклась с Ёнсан, по виду которой ясно – ей, мунбёлев фанатизм насчёт Рождества, не по душе; и то, что их дом пестрит глупой атрибутикой. Мунбёль ходила радостная, как переевшая конфет семилетка. Всем проходящим надевала на головы соответствующие шляпы: Бора получила пластиковые рога, а Сынён нечто похожее на снеговика. Дом казался проявлением волшебства и почти детским воплощением праздника, не будь заставлены столы большим количеством алкоголя. Сынён утащил Бору на второй этаж, попутно подцепив Хвиин, что с собой прихватила на вечеринку Хеджин. Встретив Дохёна, одного из приглашённых Мунбёль художников, он потащил и его, намереваясь окружить себя людьми и хорошенько напиться. Бора, хихикая и переговариваясь с Хвиин насчёт окружающих их происшествий, спокойно шла следом и отчего-то подумала, что Сынён так старается забить пространство болтовнёй и шутками, только чтобы у неё не оставалось времени грустить. Стоит отметить, у него это получилось. Никто из знакомых не проявил неосторожность спросить, почему Бора пришла сама, а Сынён не представил хвалёного Хангёля друзьям (не хотел он, чтобы Бора чувствовала дискомфорт; вот он с парнем, в которого влюблён, а Бора переживает болезненный разрыв). Поэтому этим вечером Бора не нервничала. В гостиной, на первом этаже, посреди не особо большой толпы, как думалось Боре, разместилась высокая, пышная и увешанная украшениями ёлка. Приглушённый свет в доме озаряли огни гирлянд, что усеяли едва не все стены. Под самой ёлкой, по инициативе Мунбёль, точнее с её принуждения, разместились разнообразного размера коробки с подарками, открыть которые позволено лишь после двенадцати. Сама Бора подложила под три подарка: Сынёну, Мунбёль и Хвиин. Но даже так, гора скопилась грандиозная, и многих, в частности у Сынёна, глаза блестели, так он хотел узнать, кто и что ему выбрал. Под доносящиеся тихо мелодии из размещенных по дому колонок, Бора, усевшись удобно в одно из кресел, позволила себе мысль, что у неё все налаживается. В руке удерживала стакан с вином, иногда отпивая маленькими глотками, напуская на себя приятную истому опьянения, благодаря которой восприятие окружения становилось более пестрящим. Хвиин рассказывала, как много у неё картин, которые Мунбёль отказывается выставлять в Нью-Йоркской галерее, ведь они идеально подойдут для Римской. – Ох, да, – поддержал Сынён, сидящий неподалёку, – у неё несколько принципов на этот счёт. Хвиин негодующе буркнула, завалившись головой на хеджиново плечо. – Притащила меня в этот город, а теперь убеждает, что лучше обратно в Италию. – Тебе понравился Нью-Йорк? – поинтересовалась Бора. – Я быстро к нему привыкла. Тут не так плохо. – И теперь мучает меня, ведь не может определиться, где лучше остаться жить, – встряла в разговор Хеджин, тяжко выдохнув. – Ну, – протянул Сынён, – можешь, как я – туда-сюда ездить и быть везде одновременно. – Ты же собирался насовсем в Рим переехать? – Хвиин нахмурилась, бросив на Сынёна непонимающий взгляд. – Всё ещё собираюсь. Просто говорю, какие ещё есть перспективы. Хвиин промычала и, замолчав на секунду, перевела взгляд на Бору. Та, заранее поняв, что хотят спросить, произнесла: – Да, я тоже всё ещё собираюсь. – В Рим? – тут же проговорил Дохён, встряхнув отросшими светлыми волосами. Дохён в их компании самый младший и, как успела понять Бора, – самый талантливый. – Не зря Мунбёль возгорелась идеей перевезти меня в римскую галерею, – посмеивается Бора, скрыв своё появившееся волнение. Пусть она согласилась, пусть уже начала планировать перевоз вещей и продажу квартиры, и так же поспрашивала Сынёна, в целости ли доедут её картины – до сих пор не поверила окончательно, что вновь вознамерилась начать жизнь с нуля. – Чёрт, – простонала Хвиин, подпрыгнув, – раз вы все собираетесь основаться в Италии, может и мне?.. – Ага, создадим круг анонимных художников, – Сынён, прыснув и подняв бокал, добавил: – Звучит как тост, повод выпить! Через пару минут к ним присоединилась Мунбёль, громко и величаво подпевая песням. Девушка, как узнав, что Бора согласилась выставляться в другой галерее, радовалась долго-долго. В её голове собственный список, где каждый под присмотром художник или художница были распределены в лучшую среду развития умений. А Бора, со своей любовью к контрастным пейзажам и экспрессии, в окружении изящных архитектурных строений и под теплым, показывающим прекрасную палитру цветов небу – смотрелась бы идеально. Бора не пыталась поправить, что, по факту, она до сих пор не выбрала свой стиль. Сейчас проявляется хорошая возможность избавиться от наполненного воспоминанием города, который, вопреки миллионному населению, иногда казался одиноким. Уходя, Мунбёль утащила всех на первый этаж, аргументируя: «Надо потанцевать». Схватила Хвиин за запястье и, едва не свалившись с лестницы, поспешила к ёлке. Ёнсан чуть ранее отказалась танцевать с этой раздражающей девушкой, чем Мунбёль немного обидела. Боре было забавно следить за их ссорами, очень скоро сменяющимися на нежность. В какие-то моменты в голове проскальзывала мысль, так и должны работать отношения. А не как с одной небезызвестной девушкой, после ссор с которой оставались одни замалчивания и нераскрытые проблемы, либо же – фееричность недомолвок доходила до крайности. Направление её грустных мыслей прервал Сынён, закруживший Бору в нечётком, со стороны неловком, танце. С головы парня соскальзывала шляпа, но ему не мешало; он перехватил Бору под талию и, растолкав столпотворение в центре, никого не стесняясь, начал вытворять странные движения. Бора смеялась, но поддавалась, потеряв рога ещё по пути спуска со второго этажа. Безмятежный вечер, как и полагается, разрушился. Они уставшие решили отсидеться на диване, смачивая сухое горло алкоголем и стараясь отдышаться. Бора оказалась рядом с незнакомыми лично людьми. Юнги – которого Сынён дразнил «котёнком», похвалил борины работы, а она, в ответ, смутно припоминания полотна парня, попросила позднее показать их. Ему Мунбёль надела на серую макушку колпак Санта-Клауса, не забыв потрепать короткие волосы, после чего хозяйка вечера умчалась в другой угол, доставать гостей. Хвиин так же оставалась рядом, и Бора утвердилась в предположении – что эта девушка действительно её подруга, ведь как легко с ней было общаться. На соседнем диване Чеён распиналась, как снег, идущий несколько дней подряд, подпортил планы с выездом в загородный дом, а Сынён удачно умудрился напроситься вместе с ней на отдых. Бора именно через Сынёна знакомилась со всеми, он вперёд бежал, представляя её, получая несильный хлопок по макушке – Боре-то тоже хочется с людьми поговорить. Но даже так, в середине вечера в её списке контактов прибавилось парочка номеров. Среди них были и те, кто временами посещает Италию – потому были полезны. В Корею ведь Бора не вернётся. И именно в тот момент, как девушка держала телефон в руках, он неожиданно зазвонил. Будь в кармане техника – точно бы не услышала; шум вокруг помешал, либо борино опьянение: что алкоголем, что весельем и насыщенностью вечера. Вероятно, повезло. Или, может, – наоборот. Бора так и застыла с телефоном в руках, нечитаемо пялясь на экран. Подумалось, сознание обманывает, показывая желаемые галлюцинации. В груди неистово застучало сердце, перекрывая звуки из колонок и голоса людей. Бора будто попала в недосягаемое пространство, в заволакивающий вакуум, но тело потяжелело, вместо того – чтобы вознестись к звёздам. Она судорожно осмотрелась по сторонам, ища подтверждение, что звонок всего лишь сон и, наверное, вечеринка в голове вызванная сильным ожиданием. Но происходящее выглядело чересчур реальным, без размывающихся краёв жестокого сна. Боре в последнее время постоянно сниться что-то безжалостное, как отрывки прошедшего, никогда не наступившего. Не удивилась бы, что сознание возжелало измываться и показывает, что: звонит Шиён. Её имя. На дисплее телефона, всё такими же чёрными буквами, ранее от которых переворачивалось в восторженности нутро. Теперь сковывает страх, беспокойство, а в животе бурлило томлением. Появился соблазн сбросить звонок, но не столь сильный, как ответить. Бора сильнее сжала в ладони технику и, глубоко вдохнув, стараясь угомонить разгорячившиеся нервы, аккуратно встала с дивана, отходя поодаль от скопившейся небольшой толпы. Сынён, мельком взглянув, не решил интересоваться, куда пошла Бора, но её путь проследил взглядом. Ей нужно ответить, как бы больно это не оказалось. Шиён впервые позвонила с их разрыва и, может, – ей понадобилось забрать вещи, или ещё сказать что-то важное. Проигнорировать обычный звонок будет низостью, а в Боре осталось приличие. Пока Бора дошла до более-менее тихо угла, она успела несколько раз себя убедить, что логично нажать на зелёную кнопку и выслушать сказанное; убедить, что ответить хочет не потому что Шиён вознамерилась решить бытовые вопросы, а потому – что Бора не отрицает вконец возможность появления этой девушки в своей жизни, она же всегда возвращалась. Мелодия, исходящая от телефона, терпеливая и продолжительная. Если бы она прекратилась, Бора бы явно не перезвонила. Но Шиён, находящаяся неясно где, со своей характерной упертостью, не спешила сбрасывать. Вечно она так – выборочно проявляет характер; выборочно настойчива, выборочно напоминает о себе, когда казалось: их взаимное друг к другу молчание не закончится никогда. Руки привычно дрожат, вызывая раздражение такое же сильное, как возникшая из ниоткуда надежда; к этому, ловко примкнуло скверное предчувствие. Она осторожно ведёт по экрану, отвечая на столь нужный, в то же время неуместный – опять сменяет взбудораженное весельем настроение на заходящееся в тревоге лёгкие – звонок, и прикладывает телефон к уху, напрягая слух. Из динамика не раздаётся ни звука. Либо слишком тихо на шиёновой стороне, или девушка вовсе нечаянно ткнула на номер Боры, потому не сбросила, пока Бора нерасторопно сомневалась в правильности. Ноги предательски подгибаются, чувствуются ватными. Бора на месте приросла, впериваясь взглядом куда-то вперёд, наблюдая, как расплываются в глазах огни гирлянд и неспешные люди проходят мимо. На мгновение послышался приглушённый всхлип на той стороне провода, тихий-тихий, отчего появляется подозрение, что показалось; но теперь, приноровившись различать в громыхание вечеринки другие звуки, она готова поклясться – заслышала до мучительного узнаваемое дыхание, не единожды падающее на её собственную кожу, касающееся трепетными выдохами её светлых волос. Бора вся сжалась до неловкого взволнованно. Она отобрала телефон от уха, чтобы проверить, не стоит ли она, ожидая слов от приведения, вызванного вином. На экране не сходящим текстом: Шиён. С её языка слетает тоже самое. Тоном слегка напуганным и неверящим. Тут же прикусывает губу, чересчур привычное желание звать её по имени, не сумела удержаться. И вновь, очень расплывчато, на уровне помех из телевизора, меж кадрами сериала – Бора слышит что-то, исходящее от Шиён. Всплески и, вроде, повторный всхлип. От девушки же не раздаётся ни одного слога, лишь на секунду хриплый выдох, а потом молчание. Бора, сжимая в ладони правой, свободной от телефона, руки края блузки, потеряно моргает, и не знает, куда себя деть. Сказать ещё предложение – не находит решимости, язык будто онемел и на отрез отказался работать. Внизу живота не перестаёт свербеть, неприятное ощущение дотягивается до ног, не забыв захлестнуть по уши – что неосознанно начали гореть; Бора не признает, что всё из-за шиёнового звонка, который уж очень долгожданный, вместе с тем подозрительный. Шиён держит – точно держит, Бора знает – телефон у уха, но намеренно молчит, вслушиваясь в чужое на другой линии дыхание, которое перекрывают громкие голоса. Бора эти самые шумы, воспроизводимые уже напившимися гостями, слышит глухо, едва заметно. Оттого фокус чувств смещает в неправильную сторону, а Бора вновь – переживает, что с Шиён, зачем она позвонила именно в этот день, именно тогда, когда она смогла чуть подзабыть страдания по ней, когда впереди виднелось новое многообещающее будущее. Чем дольше Шиён помалкивает, тем сильнее крепнет борино предчувствие. Но пока она не может понять, к чему оно относится, и отчего так скверно стало внутри. Она с усилием напрягает слух и вздрагивает, от внезапности произнесённых слов. – С Рождеством. Шиёнов голос режет, Бора едва его узнала. Очень близок к тому ночному шёпоту потерянной Шиён, проснувшийся из кошмара и зовущей к себе Бору; когда у Шиён случались срывы, и каким чуждым казался её, этот до одури родной, голос. Бора утвердилась в своих догадках, которые прогоняла с трудом. В которых убеждала себя, что теперешнее состояние Шиён, вызванное её действиями, – «не моя забота». И, с осознанием, насколько Шиён на той стороне линии сломанная, не хватает сил чтобы отрицать – Бора рада, с прошествием длительного месяца, услышать её. Но от сказанного смеётся почти истерично. Вот для этого – объявилась? Только чтобы поздравить? Несмотря на своё негодование, телефон Бора убрать не смеет. Выжидает дальнейших слов, предложение, да хоть что-нибудь. А то Бора завыть скоро будет готова, как нестерпимо стучит в груди, какое томление доставляет стоять вот так – в толпе веселящихся людей, крепко-крепко удерживая пальцами технику, и уповать на возможность чёртового чуда. Бора, наверное, никогда Шиён отпустить не сможет. Либо мысли о ней – не исчезнут, точно так же как исчезала девушка. В динамике раздаётся неразборчивое хрипение совсем на секунду, в котором Бора с натяжкой угадывает буквы собственного имени – а после будто надвигающийся тайфун, с звучным бульканьем. Бора с подобным звуком проваливается в океан, плутает почти на дне, а ноги засасывает в зыбкую почву. Она, с немым выдохом, справляется с оцепенением, и теперь двумя руками перехватывает телефон – обыкновенную технику, ставшую в мгновение невероятно важной. Дыхание учащается, и паника начинает мелкими мурашками забираться по телу. Бора ещё раз: – Шиён? Шиён? – и мольба её такая жалкая, не допускаемая в условиях, которые Бора выставила себе. Не должен был планируемый мирный вечер, перерасти в беспокойство за неё, тем более – Бора сама для себя решила же, что с девушкой покончено. С Шиён никогда нельзя быть в чём-то уверенной наверняка. Ей не отзываются. Не слышно более тяжелого хрипения, всхлипов – одни невнятные потрескивания. И до Боры приходит понимание: Шиён звонила попрощаться. Она сильнее кусает губы и почти кидает телефон об пол. Эти надоедливые вибрации, от которых будто липкая жидкость наполнила вены, чувствуются ярче. Хочет громко, с придыханием ругаться, кричать. Особенно кричать на Шиён. Устроила себе шоу, вновь не думая, как отзовётся подобное на Боре. Бора бросает попытки услышать в звучании поломанного телефона шиёнов голос, и разрывается на несколько действий. Первым из которых: спешно запихнуть технику в карман, судорожно продумывая, как добраться до Шиён. Себя Бора привыкла слушать. Пусть временами она намеренно отгораживалась от подсказок разума, поплатившись за такие решения. И, как показала практика, с Шиён всегда нужно быть до щепетильного осторожной – потому Бора не сомневается, что этой безрассудной идиотине нужно помочь. Бора прекрасно осведомлена – как звучат люди, решивший сказать заветное: «Прощай». Она была одной из таких. Зная Шиён, через ту самую связь, которую, как бы Бора не желала, не смогла разорваться полностью, появляются пугающие догадки, какую херню решила девушка сотворить. Невыносимо, что даже после всего, через что заставила Шиён её пройти, она не позволяет самой себе окончательно отринуться от девушки. Не позволяет забыть про звонок, про настораживающее поведение, продолжая наслаждаться рождественской атмосферой. Она ничего не потеряет, похлопай она по карману, пожав ещё плечами в знак: «Ну, ничего толком не сказала, и ладно. У меня совсем другие планы, и из-за неё сбиваться с курса не намерена». И, сделав, пройдёт к Сынёну и другим людям, расслабленно улыбаясь, не потеряет – переезд в Италию, карьеру, друзей и знакомых, тягу к искусству, картинам. Блять. Она потеряет Шиён. До скрипа сцепив зубы, Бора направляясь к другу. Своенравная, безрассудная Шиён, не дающая спокойно жить. Сумасбродная девушка, из-за которой у Боры лицо искажается в множестве эмоций, а руки чешутся покалечить хоть что-то. Нелепая, безумная и бестолковая. Которую Бора даже сейчас не сможет оставить. Даже после расставания, ринется проверять – правдиво ли предчувствие, или Бора просто-напросто настолько сильно хочет её увидеть. Бора подбегает к Сынёну, вынуждая парня недоумевающе поднять голову. Он только рот приоткрывает, удивляясь виду девушки: вся серьёзная, на взводе, с горящими множеством эмоций глазами. – Ты с кем разговаривала? – хмурясь, спрашивает Сынён, отрываясь от разговора с Юнги. Хвиин тоже заинтересованно поглядывает, но не встревает с вопросами. – Потом скажу, – отмахивается Бора. – Одолжишь свою машину? – К-конечно, – отвечает ей растерянно. Сынён неуклюже вытаскивает ключи из кармана, аккуратно передавая Боре в подрагивающую ладонь. Бора не ждёт ни секунды, чтобы сорваться к выходу, никому не объясняя причину своего странного поведения. Не вежливо, да; но перед Мунбёль она извинится чуть позднее. И, хватая пальто из гардеробной, Бора в который раз осознаёт – с обострённым прозрением – с её любовью к Шиён немудрено утратить себя.

\\

У Боры высокое мастерство управлять машиной находясь под завалом чувств – отнюдь не хороших. Она несколько раз проклинает рождественские пробки и столпотворение на дорогах. Стучит пальцами по рулю, нервная мелодия получается, а руки та и норовят выкрутить руль, нажать на педаль до упора, чтобы сквозь другие машины – только бы успеть. Бора такими мыслями загоняет себя в клетку беспорядка, и в темноте тех углов сидит, сидит, вместе с машиной не двигаясь. Время идёт никак не назад, оно наоборот стремительно доходит до двенадцати, отчего вероятность, что произойдёт нечто плохое увеличивается. Бора не знает, что именно случилось, что случится через пять минут. В отчаяние даже пару раз перезванивает Шиён, растеряв всю-всю свою гордость. К черту её, к черту всех. Бора не простит себя, если с Шиён произойдёт несчастье по её вине, причём то несчастье, которому она могла помешать. Шиён не отвечала, абонент не доступен – говорят. Никогда Бора не была столь раздражена на механический голос оператора. Не задумывалась, выбирая направление. Отчего-то знает очень чётко, что девушка в своём «доме» находится. Та бы не стала прощаться, находясь на квартире у Минджи, ведь Шиён такая – что делает всё в последний момент, за секунду до. И одиночество сносить по душе в пространстве, в котором становится лишь хуже, а кошмары преследуют неотступней. Как вообще возможно так выучить человека. Чтобы знать её мысли, но не знать – к чему мысли приведут; волноваться, волноваться, и сжимать от злости кулаки. Ещё от беспомощности, чтоб её. Впереди, за машинными стёклами, нескончаемая пробка и красные огни фар светят в глаза. Бора судорожно смотрит во все окна, неосознанно двигается, будто бездействуя она вовсе сгорит изнутри. Намеренно пальцем зацепляет брелок под зеркальцем, наматывая золотую нитку на ладонь. Выдыхает, вынуждает дыхание стать умеренным – голова кружится от переизбытка кислорода. Машины не двигаются даже спустя двадцать минут стояния на месте, и Бора всё чаще бросает взгляд на часы, следя за сменяющимися цифрами. В голову, против её воли, лезут докучающие картинки, как может выглядеть шиёнова квартира точно в эту секунду, когда она застряла в пробке. В той квартире определённо преобладает пагубная энергетика; и сейчас, воспоминания о пребывании в том месте, накидываются, делая Бору никак не лучше. Так она не доедет. К ней приходит идея бежать по тротуарам, избегая льда, но только бы оказаться в нужном месте. Впереди не сменяющиеся огни, звучат автомобильные сигналы и раздражённые выкрики спешащих людей. Может, где-то произошла авария, может в этот волшебный праздник кто-то умер. Не хочет думать, что недалеко – относительно – от неё умирает Шиён. Шиён, которая поддерживала с написанием картин; заботилась мягкими касаниями и поднимала настроение долгими поцелуями; просила всегда-всегда быть рядом, и хваталась длинными пальцами за ткань бориной футболки, терзаясь пугающими снами. Невероятно, как Шиён способна – быть идеальной для Боры, в то же время самой неподходящей. Бора, забывая про правило не паниковать в чрезвычайных ситуациях, выбирается из салона, не с первого раза найдя ручку. И делает себе хуже, не останавливая поток предположений. Лихорадочно оббегает застрявшие машины, не заботясь, как вернётся за сынёновой, оставляя ту в потоке, никак не на парковочном месте. Её шаги торопливые, она путается в ногах, одёргивая пальто и позабыв застегнуться. Какой смысл был для Боры продолжительное время работать над собой, учась заново жить без дорогой девушки, ставшей чем-то большим, если – бежит к ней даже не по просьбе; бежит по вечерним улицам, увешанным красной палитрой. Обувь проваливает в свежий снег, небо безоблачное, однотонно серое, сулит очередным снегопадом, с холодными забирающимися под ворот снежинками, а пока с высоты спускаются одинокие снежинки, развеянные ветром. Бора только справилась с подступающей болезнью, ей заново простужаться не позволено. По счастливому стечению обстоятельств, добираться пешком до Шиён пришлось не несколько часов. Счёт времени был потерян. Бора обзывала себя за заразное безрассудство. Но по выкрикам с разных сторон улиц было понятно, Рождество не наступило, а значит, Бора очень надеется что, не опоздала. Она со стороны выглядит, как очередная напившаяся по неосторожности девушка, рискующая угодить под машину, или вовсе врезаться в столб. Чуть ранее Бору бы это остановило от её (возможно) напрасного забега. Но не сейчас, когда с каждым шагом ближе к Шиён, нервы натягиваются стремительней, создавая сильнейшее напряжение во всём теле. Бора не успокоится, если не сможет увидеть Шиён, узнав, что с ней. С таким переполохом в голове Бора добирается до высокого дома, в котором была лишь однажды. Останавливается, чтобы отдышаться – щёки горят, а в горле жжёт будто осколками острого льда. Бора скашливает в кулак, осматривая хмурое здание, возвышающееся над, будто насмехаясь. Ещё подниматься на шиёнов этаж, и там петлять по коридорам, находя квартиру, за которой раз за разом происходит нечто трагическое. Называя себе нелепой, а ещё стыдясь собственного поступка, она двигалась ногами по лестнице, переступая по несколько ступенек разом, не давая и секунды перевести дух. Вот будет номер – окажись борино предчувствие туфтой ненужной. Она в безмолвную начнёт стучать в дверь, ожидая ответа; не дождётся, ведь Шиён, наверное, пьёт в одном из своих баров, клубов, или зависает у кого-то на квартире. А может дождётся, и откроет ей недоумевающая Шиён, пьяная и возможно укуренная. Шиён, что совершенно в порядке. Воспримет появление старшей – как прощение; а Бора слабо начнёт оправдываться, и точно разорвётся на лоскуты. Окажется, что она настолько к Шиён хочет – что даже придумывает из ничего причины. Бору подобными размышлениями накрывает, да так, что она спотыкается на последней ступеньке. Поворачивать назад поздно; для Боры много – поздно. От «дома» Шиён тянет зловещим. Бора с секунду всматривается в дверь, жмурясь от замешательства, граничащего с позором, и протягивает руку, чтобы постучать. Вместо звучания кулака об древесину входная дверь тихо поддаётся ладони, приоткрываясь. Обдало холодом, ледяней, чем растаявший декабрьский снег под воротником одежды. Тугой комок свернулся в груди, не дающий ступить чуть дальше, заходя на сомнительную территорию. Бора смотрит, не моргая, на тоненькую полосу приглушённого света, и, вся настороженная, вслушивается в звуки по ту сторону. Мёртвая тишина. Что в коридоре, что в квартире. Не копошения, не рыданий, не хлопков разбивающихся вещей. Она с усилием выравнивает дыхание, чтобы не слышать лишь его: тяжёлое, хриплое. Успокаивает заодно себя, понимая: всегда нужно слушать появившиеся предположения, особенно когда касаются Шиён. Толкнув дверь, тело напрягается от давящей атмосферы гостиной, вид на которую открывает во всю распахнувшаяся дверь. Бора за гладкую ручку держится, боясь отпускать, и с этого расстояния замечает разбросанные осколки, оставшиеся от бутылки. Чуется кисловатый запах, не ясно откуда исходящий. Пересилив оцепенение, Бора, сделав широкий шаг, входит в квартиру, тут же мысленно торопя себя. Одного посещения ей хватило, чтобы запомнить расположение комнат – и из гостиной, мельком осмотрев её, цепляя взглядом разбитую рамку, отчего-то валяющуюся за порогом шиёнова брата спальни, она целенаправленно идёт туда, где фотография находилась в прошлый раз. Мокрые после снега ботинки наступают на мелкие кусочки стекла, на вырванные листы – с, наверное, нотами и песнями. В сомнениях отворив дверь, Бора облегчённо выдыхает, сжимая дрожащие ладони, наказывая себе успокоиться. Оглушающая тишина пугает, начинает казаться, что теряются даже собственные звуки, и её шаги перестают слышаться. Либо стук сердца в ушах заполонил собою всё. Никогда так не переживала. Боре уже ненавистно это ощущение, скорее желает избавиться, вместе с этим отыскав Шиён. Бора, проворно повернувшись на каблуках, внезапно углядывает прорезь в приоткрытой двери ванной, с первой секунды узнавая искомое. Рефлексы сработали быстрее, чем происходящее дошло до ошеломленной девушки. Срываясь с места, Бора едва не падает, подскользнувшись на тетрадном листе, и врывается в комнату. Осмыслить ничего не успевает, только увидеть, чего было достаточно, чтобы стукнуться коленями об кафельный пол, влажный и в цвете отдающий горечью. У Боры одно желание – приблизиться к Шиён, выглядящую непростительно безжизненной; сильнее, чем наполненный гадким осадком воздух, душный и спёртый. Из горла вырывается яростное, а ещё отчаянное: – Блять, какого хуя, – произнесённые слова рассеиваются в пространстве, не отскакивая от стен, и не находят отклика у Шиён. Борины руки, что не остановились в неконтролируемой дрожи, решительно тянуться к бледному лицу Шиён. Она с силой сдавливает щёки, и приглушенно шипит от того, сколь горячая кожа. У Боры намокают брюки; журчащая вода, переливающаяся через бортики ванной, обжигающая жаром, потоком льётся из крана. Бора не спешит закрыть, уменьшая возможность ожогов или жалоб от соседей снизу, которым затопит квартиру. Всем её вниманием завладела Шиён, развалившаяся у стенки. Шиёново тело упирается об стенку, чуть накренённое вбок, потихоньку сползающее. Бора её положение выравнивает, притягивая за лицо, будто такими действиями приведёт девушку в чувства; будто она откроет глаза прямо сейчас, если посильнее схватить, встряхнуть обмякшую младшую. Шиёнова повышенная температура, напугавшую Бору, в то же время приносящее мизерное успокоение, свидетельствовала – она жива; просто без сознания. От всего видения в целом, глаза стыдливо щипет, из-за чего приходится смаргивать подступающую влагу и терпеть сдавленное от волнения горло. Шиён выглядит ужасающе. Мокрая, в прилипшей к телу одеждой, местами высохшей. Иссушенная вся, будто избитый в подворотне волчонок, с разметавшимися безобразно волосами и искорёженном в страдании лицом. От такой картины Боре не мудрено повалиться назад, вспыхивая справедливым гневом что к себе, что к Шиён. Для пущей убедительности, Бора прикладывает руку на шиёнову шею, пропуская мимо себя, как ликует привыкшее к младшей тело, от возможности вновь её коснуться. Но вместо радости у Боры застывшая паника, а Шиён не открывает глаза, и почти не дышит. Пульс есть, слабый, едва уловимый под кожей. Она осматривается по сторонам, ища причину шиёнову состоянию, может сможет оказать первую помощь, заодно вытаскивает телефон из кармана намоченных брюк. Скорая по рождественским пробкам может не успеть, но Бора надеется, что успеет точно так же, как успела она сама. В экстренных ситуациях Бора постоянно действует рефлекторно, когда её сознание мутнеет, оставляя за собой отголосок мольбы обнять младшую за шею, получая в ответ её прикосновения. Что делать – Бора, примерно, знает, с Шиён вовсе научилась предпринимать решения за считанные секунды. Но эта способность вероломно предаёт, как и колени, ноги, не хотящие приподняться, руки, не способные сильнее сжать шиёново лицо, будто в навязчивой идеи удержать девушку от падения в пустоту. В раковине валяются десятки пачек таблеток, опустошённые наполовину. Боре не известна большая часть названий, но скручивает от понимания, что Шиён задумала отравиться. Уповает на возможность, что времени хватит, что выпила Шиён не слишком много. Долгие, мучительные гудки встречают её. Бора сосредоточенно вспоминает адрес, где она находиться, и хлопает Шиён по щекам, стараясь её пробудить, в сомнительной надежде на что-то. Не приходилось встречаться лицом к лицу – с таким; смотреть дальше на Шиён ей невыносимо, но оторваться не способна. Видимо, её телефон упал, во время разговора, в воду, а Шиён тотчас потеряла сознание. Неясно как оказавшись за пределами ванны, едва избежав утопления. Услышав ответ диспетчера, Бора, сбивающимся тоном, называет адрес, просит приехать быстрее, объясняя – интоксикация, она скоро умрёт, пожалуйста. Себя бы со стороны услышала, ударила. Не слышит. Кричит ошеломляющим визгом: спасти эту дурёху, ничего другого Боре не нужно. Позабыла всё, всё-всё. В голове ураган сметающий, приближённый к Боре опасно близко – точно на столько, на сколько она приблизилась к Шиён, неподвижно, как дряхлая кукла, разместившуюся в небольшом уровне воды, затопляющей светлый кафель. Обещают, что приедут через несколько минут. Бора кивает, выдыхает, сбрасывает и теряется, себя бесполезной ощущая. Мечется по шиёнову лицу взглядом, изумляясь, как её золотая кожа смогла так посереть. И как они дошли до развития своих жизней, где Бора, упрашивая любые всевышние силы, благодаря временами себя, порывисто примчавшуюся, растерянно осматривает девушку, из-за их разрыва совершившую – пока неизвестно – неудачную попытку суицида. У Боры голова кружится, и воет болью изнутри, обгладывающей, как безатмосферный космос, душу. Шиён не изменяется в положении, не двигается, и дышит так редко, что Бора готова вдыхать ей собственный воздух, пока не задохнётся. Наступление Рождества оповещают звуковые сигналы машины скорой помощи. Гулом множества голосов и аппаратов; потом – запахом больницы, похожим на привкус утраты. И ощущение горячей, непозволительно горячей ладони в собственной – подрагивающей, сжимающей до хруста упорно.