Тонущие в ржавости заката

я хочу тебя. и так будет всегда. мне больно, что я не была лучше. знаешь, я лучше утону, чем буду плыть без тебя. но ты затягиваешь меня. тянешь к себе.

Темнота от закрытых век понемногу разбавлялась белизной незнакомого потолка. Шиён, как могла, щурилась, но вовсе с первого раза не осилилась рассмотреть окружавший её интерьер. Она несколько раз поморгала, избавляясь от сероватой дымки на зрачках, и хрипло вздохнула, тут же ощущая жжение по всему телу и сильный удар в плечо. Это вовсе выбило Шиён из просыпающейся осознанности. Картинка будто затряслась, и захотелось скорее прикрыть повторно глаза, погружаясь в долгую бесчувственную негу. До неё приглушёнными отрывками доносился звонкий голос, а хлопки по плечу не прекращались, становясь зато слабее. – Минджи, хватит! – раздался ещё один, смутно знакомый, голос, на который Шиён нерасторопно повернула голову. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы сфокусировать плывущий взгляд, и увидеть разъярённую Минджи, в крепких объятиях Юхён со спины. Юхён старалась оттащить девушку от покалеченной Шиён, заодно успокоить. Минджи не желала поддаваться тёплым юхёновым рукам. Прытко вырывалась и с нескрываемым презрением вперилась в Шиён покрасневшими глазами. – Отпусти, – прошипела Минджи, дернув рукой, – дай мне её хорошенько избить. Шиён потерянно озиралась на непривычную картину в непривычной обстановке. К ней неспешно приходило понимание где она, завидь Шиён белое на себе одеяло, а за спинами дерущихся девушек стены, напоминающее больницу – Шиён часто в них бывала, оттого неприятная дрожь прошлась по телу, от страха, что её в которой раз засунули в лечебницу, оставляя на мучительные недели с врачами и собственной болезнью. – Минджи, она только очнулась, не стоит её трогать, особенно бить, – Юхён слова проговаривает спокойно, но твёрдо, старательно не смотря на Шиён. – Всё с ней нормально! – противиться Минджи. – Живёхонькая, ран нет, травм нет. Только с головой её, бестолковой, проблемы. Юхён закатывает глаза, качает головой. Поглаживает Минджи по талии и вкрадчиво шепчет: – Ей нужно отдохнуть. Потом изобьёшь. На этом моменте, Шиён разомкнула пересохшие губы, собираясь поинтересоваться, а что, собственно, происходит, ведь она сама плохо припоминает предшествующие события, в развитии которых она оказалась в больнице, под гнётом угрожающего взгляда Минджи – которая, ко всему прочему, стояла рядом с Юхён. Но, вместо хотя бы едва слышимых слов, вырвался хрип. Состояние её скверное; Шиён никогда так паршиво себя не ощущала. Она прошлась языком по губам, стараясь хоть немного восстановить способность говорить, но следующая попытка тоже оказалась провальной. Минджи смерила её недовольным взглядом, обмякая в руках Юхён. Её глаза сменились с холодного гнева на беспокойство, которое Шиён очень редко видела, и с такими эмоциями она прошла по шиёнову лицу, замирая от саднящего в груди сердца. – Дура, – бросила Минджи, поджав губы, будто вот-вот расплачется. Её кулаки разжались и она, стерпев желание повернуться, утыкаясь носом в шею Юхён, сделала несколько робких шажков, усаживаясь на край кровати. Юхён осталась стоять позади, с волнением наблюдая. В больничной палате наступила тревожная тишина. Шиён немо открывала и закрывала рот, думая, из-за чего вся паника, и почему все собрались вокруг неё, будто умирает. Она вновь повернула голову, укладываясь на тонкую подушку, чтобы посмотреть на Минджи снизу вверх. Засмотревшись на блестящие влагой минджины глаза, Шиён пробрало виной, после которой – вспышкой света воспоминаний, самые последние, что у неё были. Становится предельно понятно, отчего она в больнице, и почему Минджи выглядит так, будто секунда, и она набросится на Шиён, сбивая костяшки, только бы выпустить накопившиеся чувства, от переживания за эту эгоистичную девушку. Шиён нервно сглотнула, потревожив правую руку, по ощущениям в которой находится иголка капельницы. Видимо, её состояние и впрямь было удручающим. Или до сих пор таковое. Когда Минджи, скривив губы в негодовании, протянула свою руку – Юхён, вместе с Шиён напряглись, думая, что Минджи не сдержится, и всё же хлопнет подругу по лицу. Но Минджи аккуратно уложила ладонь на шиёновы волосы и провела большим пальцем по щеке. От её действий, Шиён стало стыдно. Она постоянно отплачивала за заботу близких людей ошибками, влияющими болезненно. Проходила секунда за секундой, и Шиён легче становилось думать и видеть без дымки, закрывающей обзор; привыкала к слабости во всём теле, не стараясь пошевелить ватными конечностями. Прочнее осознавала происходящее, а ещё доводы, к которым она пришла, отключаясь в горячей ванне, утверждались в ней, не уходя – как её обычные порывы. Как всегда, всё в последний момент. Как всегда, Шиён понимает с опозданием, влекущим за собой трагедии. Минджи потратила пару касаний, точно успокаивая саму себя, напоминая – Шиён жива, Шиён не отправилась за братом, совершив непоправимый поступок. Отобрав от девушки руку, она начала говорить, поясняя Шиён невысказанные вопросы, чтобы избавиться от её недоумения, хорошо читающегося на лице. – Ты в больнице. Тебя привезли несколько часов назад, я едва уговорила принять тебя вне очереди, из-за рождественской суматохи, – Минджи помалкивает, что состояние Шиён было критическим, ко всему доктор возмущался, что её организм был истощён. Шиён кратко кивает, как может, ожидая продолжение. Только Минджи, вместо того, чтобы досказать, резко вспоминает важное – и тянется к бутылке воды справа от себя на столике. Шиён и так выглядит, будто снова уснёт, или потеряет сознание, нужно хотя бы дать ей попить. Шиён с радостью начала глотать воду, с прытью такой, что закашлялась. Минджи придерживала девушку под головой и терпеливо держала бутылку в руках, осторожно наклоняя к шиёновым губам. Закончив, Шиён сипло проговорила: – Спасибо. Пока Минджи закручивала крышку, убирая бутылку, Шиён добавила: – Как я здесь оказалась? Минджи усмехнулась, чуть приходя в привычную себя. – Она тебя привезла, – и кивает в сторону, вводя Шиён в ещё больший ступор. – Кт… – осекается в вопросе, по указанию Минджи повернувшись. Шиён никак не ожидала, что Бора будет молчаливо сидеть рядом, внимательно на неё смотря. Шиён засуетилась, едва подпрыгнув на кровати, и вжавшись в подушку сильнее. Если Минджи казалась встревоженной, грозной, то Бора выражала собой штиль перед бурей. И глаза у неё, прямо как у Минджи, красные – до Шиён немного доходит, что от слёз. Бора на стуле очень близко находится, выпрямив неестественно спину, будто вставили ей в позвоночник стальной стержень. Без верхней одежды – Шиён лишь сейчас замечает, что все они без верхней одежды. Значит, ждут долго; значит, в напряжённой тишине пребывали порядочное время. Из-за Шиён, снова, чёрт возьми, из-за неё. У неё в голове чересчур много перекрывающих друг друга мыслей, которые структурировать не получается. На Шиён навалилось разом: Бора, чудом приехавшая к ней; она сама, чудом успевшая в последний миг принять собственные ошибки, намереваясь их исправить; ночь, чудом обернувшаяся не несчастьем, не расточительным горем. Бора всё время минджиной быстро истерики сидела тихо, не показывая своего присутствия, отчего у Шиён голова кружилась от множества событий, а на лице застряло искажённое выражение шока, с немного приоткрытым ртом. С жадностью осматривала Бору, и вот-вот из горла вырывается много извинений, сожалений честных, но себя девушка останавливает. Бора ненавидит, когда Шиён извиняется, до сих пор засело её отвращение, произноси Шиён в тот четверг: «Мне жаль». Бора с гордостью держится, пытливо встречает шиёнов взгляд, и никак не хочет ничего говорить. Ей кажется, что одним словом она не ограничится, слишком много всего желаемого этой идиотине сказать. А её дрожащая рука, в нужде притронуться к Шиён, стоически игнорируется. Шиён требуется узнать, почему Бора – почему она привезла, как она узнала. Одного звонка, в котором Шиён фактически ничего не произнесла, было бы мало, чтобы девушка, от которой у Шиён рвётся трепетная радость изнутри, примчалась в её квартиру и спасла. Не может сформулировать предложение. Бора перед ней. Бора, Бора, Бора – и в голове имя бежит строкой, отодвигая на задний план любое. Минджи отгоняет наваждение, заставляя девушек оторваться друг от друга. – Потом мне позвонили из больницы, я же у тебя единственная в экстренных контактах. А ещё Минджи давным-давно позаботилась, чтобы в какую не привези Шиён больницу Нью-Йорка, ей сообщали первой. Минджи не впервой скоро реагировать, бросая все дела, и мчаться к своей непутёвой подруге. Сегодня с ней была Юхён, они собирались вдвоём праздновать Рождество, а Шиён – как иначе – своими неосторожными действиями планы всех круто развернула. – Спасибо, – вновь Шиён повторяет. Не за сегодня, не за вчера (слова, сподвигнувшие Шиён думать), а за – всё. Минджи, кажется, понимает. Но ворчать не прекращает. – Наглотаться таблетками? – с осуждением проговаривает она, развернув шиёнову голову к себе за подбородок. – Ничего лучше не придумалось? Шиён стыдливо отводит взгляд; жмурится. Лежа на койке, она невразумительно беззащитна, потому остаётся выслушивать справедливые претензии, и сносить три взгляда, смотрящих исключительно на неё. – Минджи, – предупреждающе произносит Юхён. – Хорошо, – фыркает Минджи, замолкая в последующих ругательствах на Шиён – да и не получается жёстко её отчитывать, та ведь с такой жалостью поднимает прикрытые глаза, с почти невинностью. Болезненно хрупкая, в помятой одежде, с капельницей в руке – от взгляда на которую у Минджи очередной приток ярости начинается. Шиён боязно перевести взгляд на подозрительно тихую Бору. Та редко такой бывает. Бора наоборот горазда вставить поперёк слово, вступить в разговор или подшутить – Бора такая, Бора всегда блистала силой в светло-карих радужках, что Шиён рядом с ней ощущала себя в безопасности. Но сейчас, из-за шиёновых решений, вместо живого блеска задорных глаз, осталась безмолвная пустота, от сдерживаемого вихря – желающего обрушится на тёмно-каштановую макушку; а из глаз, тех самых тёплых карамельных, польются слёзы, не смогшие задержаться комком в горле. Да, на такую Бору смотреть очень боязно, ещё от понимания – Шиён разорвётся на мучительный скулёж, осознай во всей мере, какая она дура. Но Шиён нужно понимать, Шиён нужно в полной мере осознать, каждую деталь, крупицу совершённых ошибок, чтобы впредь не видеть на лице дорогих людей отчаяния и облегчения, что она не умерла, от очередной попытки суицида – в этот раз оказавшейся самой удачной. Шиён не дают возможность разойтись на откровения. Голос её вовсе начнёт заикаться, начни вымаливать прощение, настоящее – прощение, после которого, как положено, она исправиться, она со своей инициативы начнёт лечиться, затухать болезнь и вызванную импульсивность, начнёт учиться жить нормально, счастливо, испытывая время от времени гниющее дыхание кошмаров, прошлого, пагубных привычек. Ради Боры, как узналось, она способна на многое, просто раньше не желала признавать. Выход – избавиться от своего жалкого существования замечательный, но от него Шиён не сможет лицезреть солнечную улыбку, изгиб мягких губ, не почувствует касание ласковых ладоней и не испытает искреннюю заботу. Ради Минджи – ведь она заслужила жить, не переживая каждую секунду за Шиён, давным-давно должна была сосредоточиться на себе, делая лучше жизнь – себе; Шиён не по праву тратила её драгоценное время. Да даже для Юхён, пред которой должна извиниться с честностью, как и пред Юбин. И для себя. Шиён способна сделать не многое, а – всё. Только не хватало последнего пинка, который преподнесла Минджи. Который прочнее укрепляется в сознании от едва уловимого дыхания Боры сбоку, от её ощутимого взгляда, плутающего по израненному шиёнову телу, и зацепляющийся за неподвижно лежащую руку, где множество бледных тонких шрамов, но бьётся на запястье ровный пульс. Сердце бьётся, – думает Бора, сужая глаз от скребущей боли, и заедает эта мысль, произносится с радостью, потом со злостью, что хочется-хочется вломить этой девушке, чтобы потом долго целовать, целовать её синяки и порезы. Боре нельзя, она из-за вопиющего случая не станет делать исключение в своих решениях. Ей достаточно знать, что Шиён была спасена, доставлена вовремя в больницу, что ей оказали помощь, и она остаётся под надзором Минджи, становящимся пристальней. Ещё минутку ей, совсем кроху времени, побольше посмотреть на Шиён, удостовериться, что всё хорошо, и можно после уходить вон, спеша к Сынёну и просить побыстрее, давай быстрее уедем из Нью-Йорка. Но вот девушка очнулась, а у Боры решимости встать, переставая её видеть, – нет. В последний раз столь уязвлённой Шиён она замечала в те несколько дней, когда младшая, страдая от болезни, сжималась в руках, и тёрлась холодным носом об шею. В данный миг, когда Шиён лежит на больничных простынях, немного дрожа от холода и тошноты, навалившейся хрупкости, с потерянным выражением лица и со слипшимися губами – Бора не хочет её оставлять. Боре нужно, Бора обязана. Отчего-то даже в ночь волшебства и веселья её сердце раздирает невыносимая тоска. Юхён у стены топчется, пару раз кашляет в кулак, якобы привлекая внимание, но остаётся проигнорированная всеми, кроме Боры. Она раздосадованно выдыхает, проходит по девушкам взглядами, задерживаясь на Минджи, и проговаривает: – Нам, может, позвать доктора? Чтобы проверил, всё ли в норме, – обращается она явно к Минджи, что замерла, рассматривая Шиён – заробевшую под наблюдением. Шиён вовсе до сих пор не сориентировалась в пространстве. До неё лишь сейчас дошли воспоминания, как она, потеряв в воде телефон, потрудилась выбраться из ванны, чтобы найти помощь. Правда, так и осталась на мокром кафеле, изредка разлепляя уставшие глаза. И где-то на задворках приходит смутное воспоминание дрожащего голоса Боры, просящего не умирать, и звуки спешного города. – Да, хорошая мысль, – спустя несколько минут молчания отзывается, медленно вставая. Минджи, как Юхён, используют такое правдивое оправдание, лишь бы оставить Шиён наедине с Борой. Если бы не Юхён, Минджи не стала заниматься таким, а сразу бы позвала доктора и вынудила выписать Шиён, забирая домой. Но, всем во благо, с ней Юхён, которая, придерживая Минджи за талию, выводит девушку из палаты, кинув через плечо быстрый взгляд на Бору. Прозвучал хлопок закрытой двери – в палате наступает тягостная тишина, до краёв наполненная напряжением. Шиён потихоньку поворачивается, вяло корябая левой рукой простынь. Бора неотрывно смотрит, не отводя в смущении, что её застали, взгляд. Её собственные руки сложенны на коленях, недавно сжимаемые этими самыми ладонями, пока она ждала Минджи в приёмной. Неподалеку произошла авария, с большим количеством жертв – операционные заняты, доктора тоже, медсёстры тоже. Заслышав это, Бора вконец убедилась, чем старше ты, чем чаще праздники навевают отнюдь не приятную атмосферу. Временами она очень желала вернуться в беззаботное детство – которое у неё заняло, максимум, три года осознанности, после которых наступило ощущение загнанного в ловушку кролика. На маленьких бориных ладонях застыло осязаемое чувство чужой кожи – шиёновой кожи – не собиравшееся уходить. Бора ведь, не отдавая себе отчёта в действиях, сжимала с отчаянием её руку, и до больницы, до приезда Минджи не отпускала. Видимо, сама Бора никогда не сможет Шиён отпустить; как, наверное, и Шиён. Дурацкое безвыходное положение. Боре ведь думалось: спустя месяц станет легче, проще и, возможно, когда-нибудь в её возможностях будет заваривать с помощью турки утренний кофе, не терзаясь мнимыми призрачными касаниями изогнутых в шаловливой улыбке губ. Шиён хрипло выдыхает, намереваясь что-то сказать, и тут же закашливается. Звук тугой, задыхающийся, что Бора порывисто подпрыгивает с места, скорым шагом обходя кровать и забирает с тумбочки недопитую бутылку, купленную Юхён по приезду. – Выпей, – вполголоса говорит, протягивая Шиён воду. У Шиён на щеках краснота, глаз чуть прищурены – но на борин голос отзывается мгновенно, вслепую старясь найти бутылку. Нечаянно задевает костяшки чужой руки, но не вздрагивает, чтобы не выдать себя. Бора лишь сцепливает зубы, передавая в её ослабшие ладони бутылку. Пока Бора усаживается на стул, Шиён аккуратно делает глотки, иногда прерываясь на менее сильный кашель. Её губы более не столь сухие, и способность говорить длинные реплики восстанавливается. Шиён, очень нерасторопно, под неуходящее наблюдение Боры, ставит бутылку на тумбочку и опрокидывается на кровать, заполняясь неловкостью. Шиён бы привстать, чтобы их с Борой разговор – который она начать хочет – выдался комфортным. Но не шевелится, будто пригвождённая бориным взглядом, точно тяжёлый камень уложили на грудь, мешая дышать. У них в запасе примерно десять минут, за которые Юхён, как может, постарается отвлечь Минджи. Но никто из них не спешит заговаривать. Поглощают видение друг друга, восполняя пропущенный месяц. Шиён, впервые за многое время, трезва абсолютно, и мысли её – кристально чистые; опять же впервые за многое время – наконец-то нужные, наконец-то здравые, из которых выход находится простецким образом. Бора никак не читает это в шиёновых зрачках, потому крошится понемногу внутри, с каждой секундой нахождения с Шиён рядом. Время – субстанция странная, необъяснимая. Ощущается она непонятливо, так неразгаданно и нелогично. Будто с их расставания прошли века, в то же время, считанные минуты. Будто вот-вот, недавно, пред Борой была сломанная Шиён, которую она старалась излечить пониманием, принятием. Будто прошло смехотворное количество времени от момента шиёновых усилий создать для Боры лучший мир, где они останутся одни. Между ними не сокращается дистанция, и связавшие узы всё так же оборваны, с отголосками в самом конце на их душах. Эти самые отголоски не позволяют Боре отвернуться, разворачиваясь лицом к двери; от этих самых отголосков Шиён испытывает эмоциональную лихорадку, где смешались чудотворно противоположные чувства. Шиён не выдерживает безмолвной пытки. И, не думая, тянет свою правую руку к ладони Боры, чтобы избавиться от её видимого беспокойства. Сама привстаёт, прилагая появившиеся силы. Капельница движется вслед за рукой; трепещет прозрачная трубка, вместе с шиёновым сердцем. Бора не отпрянула. Не повернулась, не убрала с коленей руки, чтобы они оказались в недосягаемости. Как только кончики длинных пальцев дотянулись опасно близко к неестественно побледневшим рукам – Шиён угомонили, напоминая, что дозволено, а что нет. – Не делай этого, – тон у Боры спокойный, какой-то обесцвеченный. Она Шиён оттолкнуть не сможет, как и ответить на прикосновение. Но, всё-таки, Бора точно расплачется, коснись младшая. Шиён пристыженно отстраняется, вновь уводя от Боры свои глаза. Ей удобней посматривать вниз, на чистый, режущий белизной пол, замечая невысокие туфли Боры, в которые точно забрался снег. Руки ощущаются ледяными, но пальцы, не добравшиеся до желанной цели, жжёт раздражающими покалываниями. Тело звучно хлопает на койку, из-за чего Шиён щурится, сбив своё ровное дыхание. – Почему ты приехала? – осмеливается спросить Ли. Бора криво усмехается, готовая яростно возмутиться, какие глупые вопросы, никак не должны обсуждаться, Шиён поднимает. Разве Бора могла – не приехать? Разве Бора могла оставить всё течь своим чередом, обманывая себя, якобы ничего существенного не случилось? – Почему ты позвонила? – бросает в ответ. Её неотступный взгляд вперивается в Шиён, когда младшая – не рискует сделать лишний вдох, что уж говорить про встречу с Борой взглядами. – Потому что хотела услышать твой голос, – шепчет ей Шиён. В опустевшей палате, где кроме них никого не осталось, даже шелестение одеяла звучит громко. – Для чего же? – чересчур резко раздаётся от старшей. – Чтобы спокойненько умереть? Шиён, не поднимая головы – что Бору начинает безумно бесить, – кивает. Со стороны это выглядит ужасно, Шиён знает, но утаивать правду никогда не стремилась, никогда такового не делала. Ожидает, что Бора начнёт злиться, но не обнадёживает себя заслышать родные слуху причитания, показывающее, как сильно за неё переживают. Шиён и получаса не дали, обдумать новые, совсем нехарактерные мысли, переворачивающие всё-всё шиёново существование; она может же называть такое – взрослением? И вот, когда подобное крутится-вертится истошно в голове, очень трудоёмкая задача выбрать правильные предложения, с которыми не смешно обратиться к Боре, и чтобы всё, что Шиён хочет донести – донеслось. Причём, Шиён неимоверно скучала. От Боры едва уловимо чуется вишнёвый аромат, а ещё эти духи, жуть, как напоминающие ушедшую осень, сбивают с толку. Но как же легко, как же замечательно сбросить со своих плеч цепи, державшие в вечном уничтожительном кругу. Будто дышать свободнее стало. Пусть тело тяжёлое и неповоротливое, приготовившееся умереть, внутри царит – нечто светлое, под которым разбегаются подкроватные монстры. Шиён желает верить, что ей, такой сбившейся с верного пути, дадут шанс. Бора ранее её приняла, Бора ведь сможет – попытаться в последний раз? Думая про это, голова у Ли болит горячим железом, и ощущается, будто вновь захлестнул жар. Бора меня спасла, – нежно-нежно проносится в мыслях, вынуждая непроизвольной улыбке появится на лице, – приехала, нашла, пусть я вела себя, как мразь. Подметив лёгкую шиёнову улыбку, Бора недоумевающе приподняла брови. – Тебе нужно отдыхать, – выдохнула Ким, теряя желание накидываться на девушку с возмущениями, граничащие с обвинениями. Шиён продолжает выглядеть, будто была избита в дождь и за несколько минут до этого её крошечный мир рассыпался в пыль. Правда, замечается в её тёмных глазах новое, которое Бора не может опознать. Разбираться она не собирается; ей вообще не надобно было находиться в палате так долго. Встреча с бывшей – от подобного словосочетания глаза вновь щиплет – никогда не закончится хорошо. Бора по себе судит. Ким добавляет, прежде, чем Шиён начнёт протестовать: – Мне пора. Джию о тебе позаботится. Делает, как в ноябре, поступая точь-в-точь одинаково. Вскакивает, не обращая на Шиён прощального взгляда, порывистым движением сдёргивает со спинки стула пальто, высушенное после воды в ванной, после мокрой Шиён и растаявшего снега, конца декабря. Она его не трудится надеть, только хватает крепко, вжимая пальцы в ткань, будто это поможет сдержать дрожь во всём теле. Бора терпит желание закрыть глаза, вслепую добираясь до двери. Успеет сбежать, прежде, чем нерасторопная Шиён поднимется с постели, выигрывая у своего слабого тела, не прекращающего дрожать от обилия испытываемых чувств. У Шиён останутся те, кто сможет контролировать, кто сможет оказать помощь. Бора не единственная. Бора всё для самой себя решила, ругая своё стучащее, с каждой секундой громче, сердце, умоляющее обернуться. Бора не оборачивается, в твёрдом намерении ступить много-много шагов, пробираясь по свежим сугробам к оставленной сынёновой машине. Бора не оборачивается, и вынуждает себя не слышать позади раздающееся: «Не уходи» – всхлипывающие, умоляющие сильнее сердца. Бора не оборачивается лишь потому – что уверенная рука оборачивает, дернув к себе. Шиён не позволит Боре уйти. Никогда больше не позволит. Так просто, так беспрепятственно, не сражаясь против своего характера. Пред её глазами никогда не покажутся спины дорогих людей, стремительно отдаляющиеся. Шиён приложит все, все усилия, чтобы подобного, травмирующего – обе стороны – опыта не повторилась. Ей стоило это понять чуть раньше, тогда бы Бора не смотрела с отчаянием, от которого разрывается сердце. Тогда бы Шиён не оказалась в критическом состоянии, повторно разлёживаясь в больнице. Как же Шиён надеется, что Бора её простит. С этой надеждой младшая поддаётся вперёд, не выпуская борино запястье из своей ладони. В глазах, от резких движений, потемнело, и головокружение накинулось с новой силой. Бора в нескольких шагах, а Шиён, со своим телом обмякшим, соскальзывает с койки. Игла из вены с острой болью выдёргивается, разбрызгав чуть заметные капли. Нехотя – Шиён тянет Бору вниз, вместе с собой. Белое одеяло съезжает на пол. Запутанные в ткани шиёновы ноги едва уцелели от вывиха, с хлопком стукнувшись об твёрдую поверхность. По помещению разносится приглушённый вскрик, вырвавшийся от Боры. Старшая зажмурилась, испугавшись. И глаза открыть не успевает, как приземляется на мягкое плечо, пахнущее застылой водой. Шиён среагировала мгновенно, несмотря на дезориентацию, и сгребла старшую в свои руки – дрожащие и слабые – прижимая с затерявшейся напористостью. Коленки от столкновения тотчас покраснели, но у Боры всю ленту мыслей в голове заполнил жар, исходящий от тела младшей. Кажется, никакая иная боль на одно-единственное мгновенье перестала иметь значимость. Не жгучее в груди, не раздирающее кости отчаяние – не существует. Бора застыла, заключённая в объятиях, многие дни приносящих успокоение. Слышно хриплое шиёново дыхание; задыхающееся, перебивчивое. Растерявшись, Бора не находит в себе желания выбраться. Её руки неподвижно висят, касаясь костяшками прохладного кафеля – контрастируют с вспыхнувшим пожаром внутри. Шиён утыкается носом в ключицы, неловко, но упорно, теряясь в нахлынувшем разом. Они опять со старшей делят похожие чувства друг с другом, доказывая созданную привязанность в пространстве бориной квартиры; когда кожу обдавал осенний ветер, а кофе было на редкость вкусным. В зрачках Шиён тёмные блики, она их сморгнуть пытается, чтобы всецело взглянуть на лицо старшей, и убедиться – не сон, не кошмар, не галлюцинации; и в сегодняшнем дне, на исходе года, Шиён обязана не сдаваться. Пройдя сквозь часы томления, ощущает Бору. Нуждаемое в ней тепло, вне сомнений ставшего опорой. Очень страшно, что Бора отвергнёт – и будет, в каком-то смысле, права. Но усевшись побитыми коленками, со сломанной личностью в белизне больничной палаты, Шиён устаёт бояться. – Бора, – чеканит младшая, договаривая реплику, не сказанную в микрофон утонувшего телефона. Не поднимает голову с груди, только жмётся поближе, притрагиваясь с невообразимым трепетом. У старшей от её незаменимого голоса, слышимого часто в беспокойных снах, наворачиваются слёзы. Пробегают мурашки по позвоночнику, что до трясучки потребовалось подорваться с места и избавиться от чувств внутри. Бора же – не хотела, не хочет и не будет хотеть расстаться с Шиён. Бора хотела начать новую, достойную и желаемую жизнь, а не прощаться с этой девушкой. Хотела, чтобы сбивающая с толку Шиён – была частью её новой, достойной и желаемой жизни. От одного низкого тембра, Бора отдаётся в необходимые объятия, неосознанно всхлипывая в шиёново плечо. В последний раз Шиён прижималась грубо, с жадностью, с горящей в глазах похотью. Теперь, наверное, из-за бориной к ней зависимости и доверия, оставшегося с младшей, её объятия ощущаются – с забытой нежностью. Шиёновы руки мягкие незаконно, живые, настоящие, сжимаются вокруг шеи с детской трогательностью, но со взрослой решимостью, из-за которой старшая теряет дыхание. Бора слишком вымоталась, слишком напугалась вероятностью Шиён потерять, что сейчас лишь может вжаться в ткань жёсткой толстовки, задыхаясь в до боли любимом запахе. От нежданной покорности Шиён опешила – в самых смелых мечтах, она не могла представить, что Бора, вместо брыкания и проклятий, расслабиться, отвечая на непозволительное касание. Шиён набирается слов, должных вот-вот появиться в воздухе, подрагивает – Бора её своей кожей, своим близко прижатым телом чувствует. Неверие распространяется, стучит набатом по вискам – Бора дозволила себе притрагиваться к младшей, притрагиваться открыто и без сомнений, как раньше, как если бы между ними не произошло так много трагичных случаев. Именно поэтому Бора обходила любые возможности повстречать Шиён – отдать вещи; увидеть её сообщение. Она ведь сорвалась бы в тот миг, прояви Шиён хоть чуть инициативы, начни рьяно пробираться сквозь выстроенные стены. Предельно понятно, отчего Бора растеряла всю невозмутимость. Сдержанность утекала сквозь пальцы, и Бора не старалась восстановить надуманную хладнокровность. Вместо этого она, теми самыми пальцами, остервенело хватается за руки Шиён, чуть ниже плеч, выпуская из ладони пальто. Светлая одежда неслышимо плюхается на кафель, едва укрывая их согнутые на полу коленки. Бора тянет на себя тёмную ткань толстовки, вонзая ногти в бронзовую кожу. Такие действия вынуждают Шиён захлопнуть чуть приоткрытый рот – она была готова сказать нечто важное. Сердце её ноет, от ощущения ранимой Боры в руках; от забытого ощущения такой старшей, доверившей – снова – свои слабости. Бора в полной мере осознаёт, как бы долго она не самовнушалась, что они с Шиён не те люди, должные быть вместе, в переломный момент всё её существо продолжит тянуться к ней, доказывая: созданная ими связь не испарится просто так. Боре казалось, её разорвали, даруя свободу. Но, в самом-то деле, Бора не перестаёт незнамо куда бежать, незнамо к кому и от чего. Такая себе – свобода; если вдохнуть без резьбы по лёгким не выходит, зато, учуяв цитрусовый аромат, рассеивается давняя пыль, позволяя, пусть с искажённым в горечи лицом, дышать без помех. Бора сдавленно хмыкает, как если бы смехом пыталась удержать слёзы, и заносит правую руку вверх, слабо опуская на шиёново плечо. Сжав ладонь в кулак, ударяет сильнее, не целясь в определённое место. От Шиён раздаётся поражённый выдох, граничащий с кашлем. Она не шелохнулась, только приподняла голову чуть, тыкаясь очень-очень осторожно носом в открытую блузкой шею старшей. Непроизвольно заполняет лёгкие вишнёвым запахом, и поселяется мысль, что сердце остановится, не выдержав. Для Боры это – последняя капля; вместе с кровью, прекратившую капать из шиёновой руки. – Безмозглая, безрассудная болванка, – отрывисто шипит Ким. Звучание её голоса приглушённое, из-за рьяного желания прижиматься к Шиён, но для младшей – будто выкрученные на максимум колонки, направленные точно к её ушам. – Эгоистичная скотина, поняла? – кричит, обсыпая шиёново тело градом ударов. Шиён хватает на сдавленное: «Поняла», оставшееся неуслышанным. Застывают мышцы в нестерпимой взволнованности, и ей совсем не неприятно от бориных обзывательств – от них неожиданно тепло; в последствии гадкий осадок вины проявляется, а Шиён со смирением принимает произнесённое. – Как ты могла так поступить? – предложение сопровождается смачным звучанием кулака по спине. – Позвонить мне – умирая? Выпить этих чёртовых таблеток, думая, что так правильно? Какого хрена, Шиён?! Шиён кивает, елозя ухом по ткани на плече Боры. С каждым ударом, она прижимает старшую к себе сильнее, будто ослабь хватку хоть на миг, она вскочит, как ошалелая, удирая в неизвестные края. И, чем крепче сжимаются руки на шее, тем больнее ощущаются взмахи Боры. Шиён не разрешено возмутиться, что её бьют, что и без этого ноющее тело саднит – она часто падала, напиваясь, и оставили подобные дни-ночи видимые синяки на посеревшей коже. Она совсем, верно, головой поехала, что на искусанные губы рвётся ласковая улыбка. Боре объятий хочется больше. На неё накатывает привычная волна, с которой она справлялась одинокими ночами неудачно, а сейчас – выплёскивает на виновницу, из-за которой тревога обострилась, все эти негативные чувства разом взыграли, но не посмели перекрыть издевательскую любовь. Избивает Шиён, как хотела давно, слыша в свою шею обжигающее кряхтение и ощущая под ладонями изученное в подробностях тело. И из горла слова не затухают, они набирают обороты, смешиваясь в сумбурный поток, вызванные несоизмеримым счастьем, что Шиён – рядом. – А что бы было, если бы я не успела?! Мне бы пришлось всю оставшуюся жизнь знать, что ты умирала, пока я с тобой говорила? Зачем ты поступила так жестоко?! Дура, совершенная, полноценная дура! – Но ты успела, – спешно проговаривает, жмуря от стыда глаза. Шиён раскаивается, знает, что ей не следовало предпринимать таких решений. Сделанное не изменишь, можно только в будущем не повторять. Борины крохотные ладошки несколько раз хлопнули по спине. И, секунду погодя, она навалилась на Шиён, за саднящую спину обнимая. Бора прерывалась то на ругань, то на удары – проявляла своё за Шиён беспокойство. От очередного удара младшая болезненно закряхтела, тут же сцепив зубы – а Бора, казалось, впадает в едва не истерику, не усмиряя свой пыл. – Могла не успеть! Я могла вообще не поехать, чёртова ты кретинка, – её голос срывается на крик. Шиён торопиться её немножко успокоить и, в противовес усилившимся ударам, поглаживает Бору по макушке, начиная безмолвно хныкать. Она так по старшей скучала, невероятно скучала. Шиён, прижимая губы к виску, бормочет: – Спасибо, Бора. Правда, спасибо. Я очень рада, что выжила и могу видеть тебя. – Да заткнись ты! Что у тебя за приоритеты, твоя жизнь на мне строиться не должна. Живи ради себя, – шепчет последние слова хрипло, вновь шмыгнув носом. Руки безвольно скатываются по спине, оставаясь на кафеле. Касание Шиён, горящее на виске, напоминает о чём-то дальнем. От него Боре становится всё хуже, а причину не найдёт. Точнее, признавать не хочет, что: как долго они бы, вот так комфортно, не сидели, продолжаться вечно не будет; высказывания прекратятся, всё вернётся на круги своя. А Бора начнёт с новой силой страдать, что её броня дала очередную трещину, и она дозволила подпустить Шиён к себе. Но Шиён заканчивать не намерена. Она на каждую реплику Боры ставит свою обнадёживающую, доставляющую неприятную ломоту. И не отпускает, поглаживает нежно, как делала всегда, и неясно чего добивается. – Буду ради себя, – самоотверженно отвечает, – обязательно буду. – Не будешь ты, – бормочет. – Буду. – Шиён, прекрати, – Бора начинает всхлипывать – от чего Шиён вздрагивает – и сползает головой ниже, поддерживаемая одними руками младшей. – Не говори такие вещи, это… – «заставляет меня снова надеется на чудо». Бора не находит силы договорить предложение, будто вся её стойкость истратилась, и последние крупицы ушли на то, чтобы дождаться приезда скорой, дождаться, когда Шиён придёт в сознание. Но как же, вопреки здравому смыслу, прекрасно утыкаться в шиёнову грудь, чувствовать её ладони в волосах и опираться на её высокое тело. Встань младшая – Бора бы упала, бессильно разваливаясь на полу; раньше была уверена, что Шиён ни за что не допустит падения, но вот сейчас – не может. Сваливается на Бору осознание, как бы развились события, не позвони Шиён вовсе. Не задумывалась, врываясь в ванну, стоя пред отключившейся младшей на коленях, что вечер мог закончиться – обычно, весело и пьяно. Бора, ничего не узнав, отправилась бы домой, смеясь и отгоняя от себя мысли про тёмноволосую девушку. Потом вовсе отправилась бы из Нью-Йорка в другую страну, уезжая с багажом тягостных мыслей, скопившихся узлом в желудке. Заметила бы Бора изменения, исчезни Шиён молчаливо из этого мира? И предполагать противно. Забывается в пришедшем осознании, потому поднимает лежащие на полу руки, цепнув левой уроненное пальто, скрепляя на шиёновой талии. Перекрещивает руки, сжимает с отчаянием, которого в её теле скопилось огромное количество, и подтягивается к девушке, будто близости ей недостаточно. У Ли сердце в тисках; она глубоко и часто дышит, под ладонями старшей урчать готова и так же рассыпаться на кристальный песок. Бора шепчет под нос, больше для себя: – Ты жива. А Шиён, распознав слова в сквозившем облегчением и злостью голосе, неуклюже кивает, затронув волосы на бориной макушке своим подбородком. Шиён сожалеет – Ким это ярко ощущает; тоже ощущает, как против Шиён отпустить из кольца сомкнутых рук. Шиён постоянно была жадной, если дело касалось Боры. Шиён постоянно была стесняющейся, находясь рядом с Борой; от одного столкновения их пальцев покрывалась краснотой, прятала лицо в цветастый шарф. Шиён постоянно согревала одной улыбкой, растягивая красные губы в нелепом сердечке, заставляя Бору чувствовать себя непривычно. Шиён старалась быть открытой, всегда была честной, но слишком часто не справлялась, оставляя за собой недосказанность. Бора не отдаёт себе отчёта, но начинает вспоминать все созданные вместе моменты, и как же давно ей не было больно – так. Даже в зимние ночи не обдавало столь гнусным холодом, что шёл изнутри, когда снаружи комфортная теплота квартиры, затухшей в одиночестве. Их с Шиён вынужденная встреча краткосрочная, втиснутая в чуть больше десяти минут, а Бора, заразившись, тоже стала жадной; особенно безрассудной. Чем дольше притрагивается к ставшей родной Шиён, тем сложнее будет уйти, как давно решила. Так отчего же чувствуется, будто на этот раз все поменялось; либо Бора выдаёт желаемой за действительное, либо эта решительность в шиёновых касаниях что-то да значит. Но у Боры переполох полнейший, спуталось всё рациональное, и её собственные всхлипы звучать точно из-под толщи. От старшей вырывается бесконтрольно, срывающимся на истерику тоном: – Почему мне так невыносимо от мысли, что ты могла умереть? Если я всеми силами мучилась тебя забыть, чтобы ты, наконец, исчезла из моей жизни? Но даже после всего случившегося я продолжаю тебя любить. Это раздражает. – Всё обошлось, ты меня спасла, – Шиён выпаливает это так поспешно, рефлекторно, намного быстрее, чем сказанное Борой укрепиться в голове. Мнимое стремление появляется переспросить: «Ты меня правда до сих пор любишь?». Удостовериться, что минджино заявление правдиво; что сама Шиён не заблуждается, якобы остался шанс возвратить Бору к себе. Но в голосе Боры так много всего, что вопрос застревает в горле. Шиён хочет, по правде единственное хочет – чтобы Бора не страдала из-за неё. Не видя её лица – в чём-то выигрышное положение – Шиён уверена, от звучания охрипшего после криков голоса: что Бора бы не мчалась по заснеженному Нью-Йорку к ней, только из-за одного подозрительного звонка, не люби она до сих пор. – Всё позади, хорошо? – добавляет Шиён. – И никогда не повторится. Я обещаю. – Кретинка, прекрати такое говорить, – у старшей подрагивают губы, её эмоции вот-вот не вынесут клетки, вспыхивая наружу. Второй раз обстоятельства заводят Бору говорить про «я люблю тебя» в неудачных, совсем не типичных ситуациях, в которых у них обеих на сердце тяжело, дыхание спирает, а голова кругом (у Шиён действие лекарств не спало, и она вовсе не восстановилась после истощения). При расставании, теперь вот – в больничной палате, с задёрнутыми плотными шторами и неправильной тишиной за закрытой дверью. – Не прекращу. – Прекрати, – сдавлено бормочет и не удерживает скопившейся на глазах влаги. Бора не думает, как выглядит со стороны, как глупо они с Шиён расположились на полу, притрагиваясь друг к другу, и какой жалкой она покажется, упуская слёзы на тёмную толстовку. Она рушится в шиёновых объятиях. В который раз повторяется прошлое, но в новой композиции. Бора бы обязательно оценила прихотливость насмехающейся судьбы, не ощущай всё её естество необъёмное количество ярких-ярких чувств. Тут: осознание своей причастности к шиёнову ухудшенному состоянию, на пике которого она вознамерилась умереть; осознание, что Бора не способна, видимо, без этой девушки существовать, раз почувствовала себя на своём месте лишь с ней; добило – счастье, что Шиён открыла глаза, и что говорит все эти обнадёживающие словечки, которых Бора ждала слишком долго. Разного много, а Бора захлёбывается – в который раз. Её положение удручающе-безвыходное, когда она уже вот-вот нашла избавление ото всего гложущего. Шиён зависла, вслушиваясь, убеждаясь – не показалось. Бора плачет очень тихо, едва дрожа, и сильнее зарывается лицом. Прячет влагу на щеках, стирая об ткань чужой одежды. Шиён в панику впадает, не думающая, что старшая расплачется, когда она, вроде как, сегодня желала донести совсем не грустные мысли. Слёзы Боры – продирают до мяса; Шиён физическую ломоту испытывает, только слыша её всхлипы. Младшая размыкает руки, выпутывая ладони из светлых волос, в стремлении заглянуть Боре в глаза. Отстраниться ей не позволяют; Бора только головой отрицательно мотает, бесполезно пытаясь прекратить слёзы. – Бора, всё хорошо, – Шиён спускает по талии старшей руки, оглаживая пальцами по телу – будто касается самого опасного. Ей не разрешили, и она до сих пор ничего Боре нормального не сказала, лишь ничего не показывающие отрывки. Надеется, что незамысловатыми прикосновениями чуть девушку успокоит и они поговорят. Но оторвать старшую от себя не получается. Шиён тычется носом куда-то в линию челюсти, неловко выбираясь из созданного собственноручно положения. Со старшей обниматься не просто хорошо – это безмерно прекрасно. Шиён пожертвует всем, только дайте ей заползти в уют бориных рук, ощутит теплоту её тела, эти родные чувства, эмоции, передающиеся от неё. Но Шиён знает, Бора от неё сбежит, как только вернётся Минджи, приведя с собой доктора; только разруш на сантиметр их уединение, Бора встрепенётся, приходя в себя. Потому прилагает усилия, чтобы борины слёзы иссохли, а сама она вознамерится преобразить появившийся расклад в не – временное; а постоянное, и чтобы обнимать Бору могла когда заблагорассудится. – Прекрати, – в который раз повторяет Бора. – Мне нельзя тебе говорить, что всё хорошо? – она делает попытку улыбнуться, и Бора очень хорошо это услышала. Именно поэтому, Бора посчитала, что хватит. Она смещает ладони, упираясь в шиёнову грудь. Вся сжимается комочком, часто моргает, будто это поможет, и отталкивает девушку. – Прекрати это говорить, потому что я могу тебе поверить! И замирает, выкрикнув – предложение эхом прошлось по комнате, а на шиёновом лице застыло ошеломление. У Боры застыло сердце в груди, от повторного понимания, как они с младшей близко. Она намеревается вскочить со своего чувствительного положения, выпутаться из шиёновых рук, оставшихся на талии, но только и делает, что таращиться на младшую, и на глазах тает её появившийся гневный настрой, перетекая в редкие слёзы. Шиён, забеспокоившись, что Бора сбежит из палаты, хватает её опухшее и красное лицо в ладони, позабыв про то, как злится старшая, касайся так нагло. Но Шиён её последние пять минут безнаказанно обнимала, вот и посчитала – ради последнего шанса можно переступить через границы. Тем более сама Бора не спешит сбросить руки. Из уголков глаз продолжают появляться слёзы, она выглядит напуганной, озираясь на Шиён, на бледных губах у которой проявилась лёгкая и смятенная улыбка. Как много времени Бора чувствовала вот такое, что отражается в её янтарных радужках. Шиён стыдно понимать – причина она сама. Шиёновы ладони остались на лице, удерживая накрепко. И Бора уже хочет возвратиться в ноябрь, возвратиться даже в август, чтобы без зазрения совести продолжать обнимать младшую. Бора силится что-то сказать или заставить Шиён выражаться не так расплывчато – про её «обещаю». Но, вместо этого, звонко всхлипывает, опуская голову. Вытирает ладонями щёки, мягко сталкиваясь с шиёновыми пальцами, удерживающими за щёки, и безмолвно проклинает такую замечательную Шиён, будто пришедшую из прошлого. Ту самую Шиён, в которую Бора влюбилась и которую полюбила; ту самую Шиён, что подбадривала и согревала по ночам, сама же не закрывая форточку. Ту Шиён, по вине которой первая осень в Нью-Йорке – пахнет счастьем и горем. Было бы проще, ох, как бы было проще, будь Шиён прямо сейчас грубой – той, кем была в моменты срывов, влекущих ужасающие последствия. Но она нет. Она смотрит взволнованно, тон её голоса нежный и слова обнадёживающие. Сердце Боры в который раз отзывается. Непереносимо жестоко, каждый чёртов раз испытывать так много из-за этой девушки. Её изнутри скручивает, слёзы берутся из ниоткуда, а руки на лице прожигают. Касание сухих губ на виске – тоже даёт о себе знать. Совсем не табачное. У Шиён дыхание тёплое и безвкусное; от него не кривиться хочется, а льнуть к нему. – Знаю, что совершила много, очень много ошибок, – уверенно проговаривает Шиён, не отводя горящих решимостью глаз. Она проводит большим пальцем по нижнему веку, собирая упущенную слезу, и улыбается обезоруживающе – вынуждая борино тело проняться дрожью. – Очень наивно с моей стороны просить у тебя прощения, думая, что ты не отвернёшься. Но я не могу не попытаться. Мне следовало пытаться раньше, и так часто, так много, чтобы ты никогда не грустила из-за меня. А я не смогла, – она горестно усмехается, смыкая в полоску губы. Бора напротив непроизвольно выдыхает, проникаясь замешательством. Внимательно вперилась в Шиён взглядом, что бледная вся, с чистой от косметики кожей, на которой Бора углядеть может знакомый шрамик на скуле и незначительные несовершенства. Подсказывают детали, что Шиён – реальна; и это совсем не сон спятившей Боры, напившейся на вечеринке. Её спина ровная, выпрямленная и девушка отнюдь не потерявшая надежду, или заблудившаяся во тьме больного разума. Бора, наверное, впервые её такой видит, имея в воспоминаниях всё о Шиён, и даже плохое. Шиён таковой представлялась надевая маски, чем грешила сама Бора. Шиён таковой предстала во встречу в клубе и потом, потом множество дней, до момента – как не рассыпалась на скрытое. И сейчас пред ней изученная Шиён, показавшая самые тёмные стороны, в глубине души взволнованная до остановки пульса, но снаружи – не страшится смотреть прямо в глаза, создавая уязвимое положение обеим. Бора припоминает, что эта невыносимая младшая всегда была невразумительно упрямой и напористой, правда проигрывала монстрам. Но тут… Тут. Бора не охарактеризует так молниеносно, тем более – она следит, слушает внимательно, что же доскажет Шиён, и как много она успеет сказать, до момента прихода Минджи, Юхён и доктора. – И поэтому ты пережила множество неприятных вещей, которые я не должна была допустить. Я знала это с самого начала, догадывалась, как обернётся. Но теперь, я… – Шиён запинается, не выдержав пристального кимова взгляда – неоднозначного, ошемломленного, умоляющего. – Теперь, я хочу всё изменить. Стать той, кого ты заслуживаешь. Несправедливо, насколько быстро Бора захотела наброситься на Шиён, соглашаясь. Мордашка её искренняя. Глаза большие-большие, блестят звёздами, в них отражается чистота намерений, и в тёмных радужках видится много боли – Бора знает, видит подобное и в себе. Шиён поменялась с последней встречи. Не трепещет от страха, не вызывает жалость, не сомневается в словах и не спрашивает глупые: «Могу поцеловать?». Она обнимала и прижимала к себе – потому что видела, что Бора без разорвётся на несобирающиеся частички. И действия её чувствовались правильными. Она вся чувствуется за многое время правильной – и не в том смысле, что «нормальная, здоровая»; нет. Бора до сих пор не отвернётся в отвращении из-за её болезни. И от всего этого – Бора не знает, как реагировать. Ей убежать, срываясь на заглушённый крик? Ей выслушать, боясь нарваться на разочарование, после которого Бора не уверенна, получится ли наладить полноценную жизнь? Ей отсечь слова, отсечь мольбу Шиён, сохраняя своё шаткое состояние? От Шиён саднит в мучениях душа. Бора не понимает, что ей делать. Младшая который раз ломает выстроенный план и не выглядит злодейкой. На неё накинуться с неприятными словами более не выходит, не получится нагрубить даже, посылая далеко Шиён с её смехотворными словами, якобы «она исправит». Бора не желает быть наивной девчонкой, поддаваясь. На замену злости приходит глубокая растерянность, а руки пекут от наносимых ударов, когда же под глазами высохли слёзы. Конечно, Бора грезила о подобном развитии событий, когда младшая образумиться и признает свои оплошности. Но Бора навидалась множество вещей, обдумала тоже, потому разум отказывается принимать обещания за правду. Тут же в голове картины возможного будущего, где Бора позволяет Шиён войти в свою жизнь, а девушка её снова ломает, оставляя вместо построенного будущего обломки, пепел и разруху. И рядом, тоже чёткая, как написанная ярким акрилом картина, движущая и дышащая сладким кофе с корицей – где Бора верит и где Шиён не предаёт. Бора отползает на полметра назад, вырывая своё лицо из захвата – Шиён поддаётся, понимая, что старшей нужно обдумать всё, что тут она неожиданно заявила. Бора быстро-быстро мотает головой, что светлые волосы взмахивают прядями, и укладываются вихрем по плечам. И без этого её прическа некрасиво выглядит, со спутанными волосами, высохшими несколько раз от снега и попавших чуть слёз. Шиён молчаливо ждёт, покусывая в нетерпении губы, и пристально за каждой эмоцией старшей наблюдает, выжидая момент: когда ей нужно что-то сказать, добавить и попросить. Миллионы мыслей, пришибленные тяжёлым чувством вины, и желанием заполучить своё, что от Шиён, по её глупости, пропало. Она кипит безудержным стремлением жить. Видимо, Бора это подметила. Потому – отшатнулась с непривычки, ведь разобрать что-то на дне шиёновых тёмных глаз трудно, когда собственные замылены недавними слезами. У Боры вообще была возможность – её забыть? Старшая так и молчит, отодвинувшись, стараясь прийти в себя. Чтобы язык отлип от нёба, а ноги окрепли для подъёма. Бора взгляд шиёнов встречает без сокрытия, но исподлобья, намеренно опустив голову. От неё веет незначительным гневом, но больше всего Шиён в ней замечает панику, которую способна понять. Шиён не дозволено было вновь врываться, приносит себя и свои проблемы, загоны и характер. Она бы и сама – себе не поверила; личность она ненадёжная и столь непредсказуемая, что ни разу не заверяла людей в чём-то, что выполнить не сможет. Сейчас Шиён обещает. Раз Шиён обещает – она выполнит сквозь страдания, сквозь себя и внутренних монстров, сквозь мёртвого брата и кошмары. Выполнит, отбросив прочие отмазки, неприязнь к докторам. Она просто очень хочет быть с Борой. Она просто очень хочет домой. Шиён предчувствует, что у них осталось смехотворное количество времени, потому договаривает. Но старшая её опережает, даже, сама не осознав, что начала говорить: – Тебе так сложно было понять это раньше? – выдыхает внезапно Бора, с неожиданной для себя злостью. Видимо, в этой комнате всем сегодня положено злиться на Шиён. – Нужно было довести себя до передоза, чтобы это, блять, понять?! – Бора… – Прекращай использовать это «Бора» везде, сколько можно! Что не случись, ты «Бора, Бора, Бора». Это меня не успокоит, не заставит заткнуться, не заставит посмотреть на тебя, слушая, не… – Я помню, ты говорила, что мы не те люди, которые должны были встретиться, – перебивает её младшая. И, как редкостное проявление, Бора захлопывает рот. Ей от собственных, по глупости произнесённых, слов неприятно колит под рёбрами. Она была не в себе, поясняя Шиён их причину для расставания. Слишком уставшая, хотящая покоя, и чтобы каждый сантиметр этого грёбаного города не напоминал о любимой девушке. Шиён, удовлетворённая, что Бора позволит последние мгновение договорить значимое, откашливается в кулак, чтобы голос не сорвался на ужасающий хрип. – Так вот. Позволишь мне доказать, что ты была крайне неправа? – она скромно улыбается, приподняв уголок губ, и снова напоминает нежного волчонка. – Бора, ещё один шанс? Давай начнём всё заново. За стенами слышится чужое копошение, громкостью перекрывающую наступившую в палате тишину и стучание двух взволнованных сердец. Шиён отсчитывает секунды, до того, как к ним вторгнуться и нарушат значительный, самый важный в её жизни момент. Но Бора не торопится, застыла на месте, с ощущением, будто земля ушла из-под ног, и её невесомое тело столкнулось с кометами и астероидами. Дверь открывается в тот момент, как Бора, очнувшись, порывисто шепчет: – Я не хочу начинать заново, Шиён. Когда Бора подорвалась с места, позабыв своё пальто, и резко повернулась, пряча лицо и пробираясь к двери, скрываясь от зашедших людей, не подозревающих, какое моральное напряжение происходило в пространстве четырёх стен на протяжении десяти минут, ей срочно нужен был воздух, разряженный от дыхания Шиён. Просто подумать, просто обдумать долгожданные слова, и подарить Шиён немного отдыха. Бора не слышит голос Юхён, спрашивающий, куда она, и голос доктора, обращающийся к Шиён с вопросами о самочувствии и почему она на полу. Не замечает, какой недоумевающий взгляд у людей, от на мгновение открывшейся картины двух девушек, сидящих на коленях. Одна Минджи молчаливо провожает Бору взглядом, понимая каждую её эмоцию без слов. Шиён, оставшаяся посреди палаты, возле постели с мятыми простынями и висящим безвольно проводом капельницы, пустым взглядом следит за спиной Боры, скрывающейся за дверью. И, только выйдя за пределы палаты, осмотревшись по сторонам, пропадая в шуме чужих людей, занятых своим делом – Боре чуть полегчало. Вместе с этим пришла догадка: Шиён могла неправильно понять её слова.