***
Офис геройского агентства имени Тошинори Яги был совсем не похож на тот, в котором теперь работал Бакуго. На фоне стеклянного высотного здания, в котором располагалось агентство Старателя, любое другое выглядело бы как курятник. Не владея средствами семьи Тодороки, довольно сложно позволить себе роскошный офис. Однако дело было даже не совсем во внешнем виде, скорее в атмосфере. В офисе Изуку было куда меньше работников, поэтому обстановка в нем казалась более уютной и домашней. В конце концов, оно существовало лишь три года, и его деятельность только набирала обороты. Изуку и Очако знали всех людей, работающих с ними, в лицо и всегда готовы были помочь в случае малейшей необходимости. Стоит ли говорить, что коллеги просто обожали их? Заходя в офис, герой Деку приветливо поздоровался с пожилой женщиной на ресепшене. Тепло улыбнувшись в ответ, Такасу-сан передала, что в его кабинете уже дожидается крайне нетерпеливый юноша. Изуку сходу догадался о личности этого юноши и поспешил в кабинет. — Начальство не опаздывает, а Деку? — Бакуго сидел в кресле спиной ко входу и, не оборачиваясь, махнул рукой в качестве приветствия. — Доброе утро, Каччан, чем обязан? — Изуку суетливо приземлился за свой стол. — Блять, убавь громкость, — Кацуки, сощурившись, схватился за все ещё болевшую голову. — Тяжелый вечер? — Тяжелое утро. Я заплатил таксисту в два раза больше, лишь бы он заткнулся. — Может кофе? — заботливо спросил Мидория. — Не стоит, я не чаи гонять приехал. Нужна твоя консультация как бывшего беспричудного. — Помогу чем смогу. Постой, это касается нашего расследования? Я чего-то не знаю? Бакуго коротко рассказал об исчезновении секретарши Ватанабэ и своих подозрениях на этот счёт. — Так, — Изуку судорожно пытался переварить полученную только что информацию, — ты сомневаешься в факте её беспричудности? — Пытаясь распутать весь этот клубок, состоящий из дерьма и ниток, учишься сомневаться вообще во всем. — Согласен с тобой. Люди без причуд — довольно редкое явление, однако в этом деле их фигурирует донельзя много. — Много? Это два? — Кацуки недоверчиво усмехнулся. — Акихиро Ватанабэ, у него тоже не было причуды. — Это новая информация. — Так что ты хотел узнать? — Как распознать факт отсутствия причуды наверняка? — Только атавизм с мизинцем на ноге, — Изуку обреченно покачал головой, — больше никак. — Ну не потащу же я эту блядь на рентген! — неожиданно взорвался Кацуки, тут же схватившись за голову, которая крайне неприятно отозвалась на звук его собственного голоса, — ну же, Деку, выдай что-нибудь ещё! — Могу выдать тебе адрес ближайшей больницы с врачом рентгенологом, — Мидория тепло засмеялся. — От тебя толку как от ежа на заводе презервативов. — Ладно, если серьёзно, зная её имя и примерный возраст, можно покопаться в информационных базах больниц по стране и найти историю болезней. Там обычно указывается такая информация. — Уже лучше, вот только если бы существовал человек, который способен перелопатить такой объём информации за короткий срок…- Кацуки изобразил глубокие раздумья, — имечко то у неё не самое редкое. — Намекаешь на Мнемоника? — Бинго, блять! Думал, что все тебе придётся разжевывать. — Его причуда может подойти, — Изуку почесал кудрявый затылок, размышляя, — ты ведь знаешь, как она работает? На самом деле чем-то похожа на причуду вашего Файрвола. Если он съест условный лист бумаги, на котором записана некая информация, то его желудок в прямом смысле её переварит и передаст напрямую в мозг. — Если он сожрет флешку с базой данных, то через 5 минут у меня будет вся нужная информация? — Бакуго состроил крайне недоверчивую гримасу, — напомни, почему мы не используем его постоянно? Это решило бы много проблем. — Нет и нет. Для начала: его желудок способен переваривать исключительно продукты органического происхождения и переваривает он их довольно долго. Плюс, если сильно перегрузить его мозг, он впадёт в длительную спячку. Если говорить откровенно, то его причуда предназначена скорее для запоминания большого объема информации, а не для ее обработки… — Изуку явно начинало заносить не в ту степь. — Меньше текста, фанат чужих причуд. Он справится? — Не знаю, — честно ответил Мидория, — хотя, если дать ему обработать уже отфильтрованную информацию, проблем возникнуть не должно. Как, говоришь, зовут девушку? — Сакураи Юи. Возраст скорее всего меньше 30. — Хорошо. Переложи с больной головы на здоровую, теперь это моя забота. — Я знал, что на тебя можно положиться, — Кацуки встал со своего места, дружески похлопал Изуку по плечу и направился на выход, — держи в курсе. — Каччан, постой. — Мидория тут же замялся, казалось, решаясь что-то спросить, — Что у вас происходит с Тодороки? — Блять, Деку. Я ведь все уже рассказал. — Да ладно? Мы с ним вчера пересеклись в агентстве, на его шее был довольно свежий засос, извини, если ошибаюсь, но твоя работа? — Моя. — Между вами снова что-то есть? — Хотел бы я знать, — произнёс Кацуки сквозь зубы, — закончу с делами и поеду выяснять. — Сарказм? — Изуку недоверчиво взглянул на друга детства. — Какой уж тут нахрен сарказм? — Каччан, имей в виду, если вы снова поссоритесь, это мало того, что осложнит ход нашего расследования, так ещё и Очако вас прикончит. И я не стану ей препятствовать. — С каких пор ты вообще начал что-то понимать в отношениях?! — Мне Очако объяснила, — Изуку смущенно потупил взгляд. — Как-нибудь расскажешь, каким образом ты вообще умудрился жениться, — буркнул Кацуки, покидая кабинет.***
Далее по плану была встреча с художником — криминалистом, где Бакуго изложил все, что помнил о Сакураи. Портрет вырисовывался довольно симпатичный. Удивительно, зачем столь приятной девушке впутываться в такое дерьмо? Всегда оставался вариант, что впутали её не по своей воле, хотя после всего случившегося в это слабо верилось. Она должна была, как минимум, обладать какой-то информацией о личных встречах, разговорах, а может и переписках своего начальника. И, наконец, ей могла угрожать серьезная опасность, поэтому с ее поисками медлить было нельзя. Пока что о связи между смертью Ватанабэ и их расследованием было известно лишь строго ограниченной группе людей, и хорошо бы если бы так и оставалось. Если об этом узнают СМИ — жди беды. После, зайдя в уборную, умывшись и, насколько это возможно, собравшись с мыслями, он направился прямиком на 18 этаж, где находился кабинет Тодороки, по пути необычайно мило поболтав с его секретаршей.***
Они оба заметили это ещё вчера вечером. Одного случайного секса на почве взаимной неприязни было мало для обоих. Голова Кацуки горела огнём, и причиной этому были вовсе не вчерашние возлияния или выпитый по дороге в офис кофе с кайенским перцем из переоцененной модной кофейни. Блядский Тодороки был красной тряпкой для быка, в секунду срывающей предохранители, заставляющей по щелчку изящных тонких пальцев перейти в режим неконтролируемого «хочу». Хочу голыми руками превратить твоё бестолковое лицо в кровавое месиво из костей и кусочков кожи и сожрать на завтрак, чинно, палочками, чтобы мучался, твой тупой, не до конца сформировавшийся, мозг? Или просто хочу тебя? Грязно, сладко, долго, прямо на твоём столе в кабинете, на полу, на заднем сидении такси по дороге домой. Едва ли это имело значение. Кацуки, следуя привычке, толкнув дверь ногой, вальяжно ввалился в кабинет, где сидел буквально кипящий от злости Шото. В мире было мало вещей, способных довести Тодороки до белого каления, но у Кацуки Бакуго из раза в раз получалось все лучше. С первых дней его пребывания в Японии хваленая рассудительность Шото летела к чертям. Если в самом начале он списывал это на естественную нервозность рядом с бывшим парнем, то сейчас ему бы не хватило всего его лексикона, чтобы описать те чувства, что вызывал в нем Бакуго. Пустить ему в голову ледяную пулю или отдаться в ближайшей грязной подсобке по соседству со швабрами? Какая разница? Но именно он был тем элементом, без которого жизнь Тодороки теряла краски. — Как, скажи на милость, ка-ак я должен это понимать? — Шото потряс бумажкой, которую Кацуки с утра оставил ему в качестве записки, — «Я уехал по делам, будь любезен, двумордый, не нюхай мои футболки пока меня нет», — ты, блять, серьезно? — Серьезнее некуда, — Кацуки удовлетворенно развалился в кресле напротив Шото, слегка наклонив голову, демонстрируя соблазнительный изгиб шеи, которую украшала не слишком аккуратно повязанная голубая ленточка, — неужели я нарушил твои маленькие планы на мои футболки? — он дерзко ухмыльнулся. — Что за херню ты нацепил на шею? — как можно более ровным тоном произнёс Тодороки, — вот тебе новость: ты далеко не подарок. — Спиздил ленточку у твоей секретарши, она была так мила со мной. Похоже, даже не представляет, что я гей, — Бакуго одарил его нахальной улыбкой. — В таком случае её ждёт крайне жестокое разочарование. Возможно, прямо сейчас, — Шото, бесстыже улыбаясь, ослабил галстук. — Все зависит от того, какая в твоём кабинете звукоизоляция, — Кацуки плавно, будто искусственно сдерживая свои движения, обошёл стол и навис над все ещё сидящим в своём кресле Тодороки. — Чего ты ждёшь? Возьми меня, — одними губами прошептал Шото. — Не указывай мне что делать, детка, — от этого голоса с хрипотцой по всему телу пробежали мурашки. Бакуго медлил нарочно, пытаясь вывести из равновесия, и Тодороки, плохо отдавая себе отчёт, на эту провокацию вёлся. Больно ухватив парня за светлые непослушные волосы и притянув к себе, Шото жадно поцеловал его. Секунда, и Тодороки уже на столе, обхватывает ногами чужие бёдра, томно стонет в поцелуй и запрокидывает голову, открывая беззащитную шею для настойчивых ласк. Кацуки, не слушающимися пальцами, исступлённо расстегивает пуговицы на его рубашке, без устали покрывая отметинами белую кожу. Шото откидывается на столе, позволяя избавить себя от брюк. Бакуго справляется с ними на удивление быстро, и небрежно отбросив куда-то в сторону, вновь принимается терзать, красные, распухшие от поцелуев губы любовника. Тодороки ерзает на столе, возможно рвёт ежеквартальный отчёт, который принесли ему утром, и остервенело водит пальцами по его спине, оставляя красные дорожки от ногтей. Его член, зажатый между двумя разгоряченными телами, болезненно ноет, прося о большем, а пальцы на ногах подгибаются от нетерпения и наслаждения. Бакуго спускается ниже, задевая чувствительные соски парня мокрым горячим языком и оставляя след от зубов внизу живота. Шото замирает в ожидании и на несколько секунд перестаёт дышать, пока Кацуки одним широким рваным движением не заглатывает его разгоряченную плоть, выбивая из него несдержанный стон. Бакуго двигает головой хаотично, беспорядочно, лишь иногда выпуская член Шото изо рта чтобы отдышаться. Его несдержанность сводит Тодороки с ума и через несколько минут, вновь вцепившись пальцами в соломенные волосы, Шото кончает с обессиленным стоном. Не дав партнеру перевести дух, он приподнимается на столе и почти что вслепую тянется за очередным поцелуем. Губы Бакуго солоноватые и припухшие, а на языке ощущается слегка вяжущий вкус спермы, Тодороки тонет в поцелуе, теряя любую связь с реальностью. Он тихо всхлипывает, когда прохладными скользкими от смазки пальцами, Кацуки обводит его дырочку, и вскрикивает, когда один из пальцев оказывается в ней. Бакуго целует его тонкую шею и прикусывает мочку уха. Температура в кабинете поднимается на несколько градусов. Кожа вокруг старого шрама на лице Шото начинает загораться. — Тише, детка, — хрипло шепчет Бакуго в самое ухо в непосредственной близости от пламени. — Не останавливайся. Возьми меня, — почти умоляюще повторяет Шото, тщетно пытаясь вернуть контроль над собственной причудой. Сейчас Кацуки не остановился бы, даже если очень этого хотел. Совершив ещё несколько движений пальцами внутри, он вытащил их и приставил головку своего налитого кровью органа к растянутой дырочке. В один широкий толчок он заполнил собой все естество Шото. Алые волосы Тодороки вспыхнули оранжевым пламенем, а из его груди вырвался ликующий стон. Он льнёт ближе к телу партнера, царапая спину и неистово кусая его плечи, получая головокружительную дозу удовольствия от каждого размашистого толчка. Бакуго близок к разрядке, и Шото буквально чувствует пульсацию перевозбужденного органа внутри себя. От таких ощущений, не сдержавшись, он кончает ещё раз. Огонь начинает медленно гаснуть, а тело наливаться приятной тяжестью. Кацуки ещё несколько раз толкается в податливое тело и с гортанным рыком бурно изливается внутрь. — Думаю, теперь твоя секретарша в курсе о моих предпочтениях, — через несколько минут они лежали на полу кабинета и курили одну сигарету на двоих. — Да, это было доходчиво, — усмехнувшись выдохнул Тодороки. — Удивлен, что тебя это не беспокоит. Ты ведь всегда делал из этого какую-то всратую тайну. — Догадаешься почему? — Рискну предположить, это как-то связано с тем, что фанаты Старателя в общей своей массе мужчины средних лет, а среди них полно гребаных гомофобов. Не хотел портить папочкину репутацию? Или все же свою? — Личная жизнь на то и личная, чтобы не кричать на каждом углу о том, с кем я сплю. — Значит я прав. Не удивлюсь, если это повлияло на твоё решение отказать мне три года назад. Хотя знаешь, не вздумай ничего говорить, мне плевать. — Тебе говорили когда-нибудь, что ты сладко пахнешь? — перевёл тему Шото, ведя носом по взмокшей шее Бакуго, — как может настолько злобный говнюк пахнуть так приятно? — Это по той же причине, по которой ты, пустоголовое чучело, так горяч. — Не будешь отвечать, да? — Шото расслабленно улыбнулся. — Блять, двумордый, какого хера ты делал вместо уроков химии в школе? — Трахался с тобой, — Тодороки хитро сощурился, — забыл? — Нитроглицерин, — буркнул Кацуки, — нагреваясь, начинает отдавать сладостью. — А подгорает у тебя частенько, — заключил Шото. — Кто бы говорил, а? Ты бровь мне подпалил, пироман херов. — Ты стал брутальнее, не благодари, — отмахнулся Шото, — до сих пор не могу поверить, что сплю с человеком, чей конёк — потные ладошки. — Тут нечему удивляться, просто я лучше любого, с кем ты мог бы быть, — самодовольно произнёс Кацуки. — Не лучше, даже близко, ты тот ещё кусок дерьма, если подумать. Просто я больной. Что бы между ними не происходило, сейчас, лёжа на прохладном полу, переводя дух и деля последнюю сигарету на двоих, оба думали об одном. Необходимо бросить все остатки здравого смысла на то, чтобы прекратить это. Это заходит слишком далеко.