Когда скелет выходит из шкафа

Когда Арсений открывает дверь, Антон все еще жмет на звонок, уставившись в пол. Арсений видит только уши, небритые скулы и хохолок на макушке; отступает, молча, он заспанный, и слов ни в сердце, ни в разуме у него нет, — у него их в принципе нет, даже когда он думает об этом ежечасно. — Антон… Антон шагает, так же, не глядя, впечатывается в него всем телом, обвивая длинными руками, дышит тяжело, будто бежал по лестнице, а не стоял наверняка полчаса под дверью, не решаясь позвонить. Арсений впускает — в дом, в объятия, в сердце, хотя, кажется, и не выпускал из него никогда. — Я не могу без тебя спать, — бормочет Антон, касаясь губами его выбритого виска, как кот тычется в вискас. — Без твоего дыхания, в смысле. — А я дышать не могу, — признается Арсений, стискивая легкую ветровку у него на спине, — и в этом совершенно нет смысла. Антон отстраняется, смотрит на него, — и Арсений тонет в болоте. Его возьмут в кисломолочный проект? Ради такого он даже съездит на площадь, под мост любви, и пусть его хоть Репин вытаскивает, бабка за дедку. — Поговорим? — тихо и боязно спрашивает Антон. Его влажные ладони держат лицо Арсения, большими пальцами поглаживая под глазами, а у самого пожитки в мешках под глазами, и пережитки тоже, но они это пережили, и Антон здесь. — Не сейчас, — он качает головой, аккуратно, чтоб Антон его не выпустил. Не то чтобы он цитировал Матроскина (но что делать утопающим), с ума поодиночке сходят, у Арсения как раз было достаточно времени, чтобы успеть. Вот он, вечно опаздывающий на фотосъемки, как Белый кролик, мчится в разные концы Москвы, и на тусовки, где обжимается с разными — разными поводами уйти. И ждет, как дурак, в свой день рождения Антона, смотрит на свечи зачарованным взглядом, а загадывает как обычно «чтобы хорошо все было». — Сейчас спать пойдем? Антон кивает, глядя на него так же неотрывно, у Арсения в грудине что-то отрывается — не как он в пятнадцать, — а по-взрослому, горячо плывет, так, что он ресницами хлопает и улыбается безнадежно. У него нет особо места, кровать одна широкая, никаких раскладушек, да если бы и были, о них и речи не шло бы — сейчас у всех «эппл», Арсению предстоит смириться со своим грехом. Будучи в первый раз у него дома, Антон не осматривается, бредет, бычок, качается, вздыхает на ходу, но идет — Арсений не поворачивается к нему спиной, и Антон смотрит ему в глаза. Арсений думает — самые важные вещи происходят без слов. Завтра они поговорят, и он скажет набившее оскомину «неправильно», Антон, наверное, скажет «прости» — Арс без понятия, что у того в голове, — но сейчас Антон идет за ним, в разворошенную постель. Сейчас они делают что-то важное. Арс дает ему футболку и шорты, смотрит большими глазами, как глубоко вдыхает Антон, натягивая его вещи. Брат улыбается — счастливо, — а сам измученный, такой, что у Арсения внутри все сводит. Ему от вина не так плохо, как от вины сейчас, интересовался же у папы, как Антон. Получал «хорошо», и поверил; уехал, хотя мог подождать еще, видел же краем глаза открытый диалог Димы, но засомневался, что нужен. Антон ему ни разу не написал, в инстаграме ничего не постил, Арс даже в ТикТоке зарегистрировался, но видео новых не было. Арс отодвигается на край кровати, освобождая как можно больше места для Антона, но тот лезет за ним, умащиваясь головой на плече и вздыхая спокойно и удовлетворенно, мычит от удовольствия, забрасывая на Арса ногу. Арсений улыбается куда-то ему в волосы — теперь он тоже может спать спокойно. *** Утром Арсений долго смотрит на спящего Антона — в персиковой футболке и челкой ежиком, совсем не кляксу-гота, не будит и не будет, — пусть спит. Арс вспоминает, как точно так же смотрел на брата у Эда на даче, только тогда с испугом и напряжением, и сбежал на первую электричку, и сейчас сбежит, но. Он протягивает руку, кончиками пальцев дотрагиваясь до темных кругов под глазами, — но сейчас он вернется. Арс оставляет бутерброды под колпаком, заливая в себя быстрорастворимый кофе — настолько быстро, что, кажется, растворяется, не доходя до желудка, иного объяснения тому, почему он дремлет на парах, у него нет. Иногда он задумывается над смс папе, что Антон у него, но что, если тот спросит: «Надолго?». Что ему отвечать? Арсений и сам не знает — надолго, на день, на неделю, так долго, как только возможно, или к приходу Арса на кухне останутся только крошки на блюдце. Он и надеется болящим сердцем, что Антона не будет, что страшно возвращаться не будет; Арс не понимает, почему брат пришел и что ему нужно — простил ли он за тот случай? Наверное, простил: Арс улыбается, вспоминая свой полярный эспрессо в уродской коробке. Знает ли Антон, что Арсению хочется? Он хмурится, пытаясь вспомнить, что сказал Антон — что спать не может; кривится, он-то, дурак, ляпнул что-то сопливое и пафосное. Арсений заходит в магазин, покупая любимые Антоном чипсы, на всякий случай — вдруг он не ушел, и долго мнется около подъезда, кусая губы, с разъедающим стыдом в желудке. Арс не ел ничего с утра, но сыт по горло. Ссыт по горло, трусливый дурак. Арс тихо открывает дверь, прислушиваясь, но в студии с ванной посередине трудно спрятаться где-то. Пахнет вкусно, Антон оборачивается, забрасывая полотенце на плечо. — Картошку тебе пожарил. Арсений умиленно улыбается, протягивая пачку чипсов, и на лице Антона расплывается такая же блаженная улыбка. Брат жареную картошку не любит особо, с ней мороки столько, Арсению по праздникам делают, а сейчас убил наверняка кучу времени. Антошка, Антошка, откуда взял картошку? — Прости меня, — повторяет он беспомощно. — За что ты постоянно извиняешься? — бурчит Антон. — Это ж я… — Ты маленький, — перебивает Арсений, заламывая пальцы. — Я не должен был… — Арсений, — закатывает глаза Антон, ставит перед ним тарелку и открытую банку соленых помидоров и продолжает серьезно: — Ты не виноват в том, что произошло. Это я сделал. И мне не жаль. Арсений поднимает на него ошалелые глаза, встревожено осматривая хмурое лицо. Если и можно со смертельной серьезностью хрустеть чипсами, словно чьими-то костями, то Антон справляется с этим превосходно. Может, и натренировался на кладбище, кто ж их, готов, знает. Опускает глаза в тарелку, не решаясь продолжить — боится услышать что-то, чего не сможет переварить — ему еще с картошкой справляться. Антон сопит, и Арсений напряженно прислушивается, как тот набирает воздуха в грудь, а у самого в груди камень Аленушки, что братец Иванушка собственноручно привязал, затянув морским узлом. От завывшей панночки из телефона подскакивают оба. Антон облизывает пальцы и вытирает о штаны — Арсовы, и тот морщится. — Поднимите мне трубку, — нервно смеется Арсений. Он на Антона взглянуть без помощи вилки не сможет — ресницы до самой земли; взглянет и ослепнет. — Да, Паш? — натянуто здоровается Антон таким голосом, будто пригоршню щебня проглотил, горчит. — У Арса, да. Останусь. Не знаю. Надолго. Масляные бруски — слитки соленого золота — расплываются перед глазами. Останется. Надолго. Арсений пихает в рот, забывая пережевывать в томящемся углями — да, я плохо себя вел — ожидании. Помидор брызжет соком под зубцами вилки, поэтому Арс присасывается к нему, старательно не обращая внимания на угукающего Антона. Так, наверное, чувствуют себя малолетки, когда их друзьям разрешают остаться у них на ночевку. Арсению никогда не разрешали, и так кукушкин дом с кучей детей. — Может, фильм посмотрим? — мягко предлагает Антон, засовывая телефон в карман. Арсений себя чувствует девчонкой, которую клеят, и ему, разбитому, это нравится. Он кивает куда-то на диван с ноутбуком: — Выбери что-нибудь, я посуду вымою. Антон останавливается на «Сумерках», и не то чтобы Арс был против — ему нравится Эдвард, но Антон всегда считал это полным фуфлом. Устраиваясь под пледом, он думает, что Антон бы покорно включил им «Три метра над уровнем неба», если бы он захотел. Антон не отрывает смурного взгляда от физиономии Беллы, Арсений смотрит на его профиль, умудряясь отвернуться ровно в тот момент, когда брат поворачивает голову. Надо будет им «Брата» посмотреть, Арсений согласен напялить даже уродливый свитер, а Антон как раз шляется по кладбищам и бухает в склепах вместе с мастером Гофманом, и сказки его нравятся Антону больше, чем выдумывал для него Арсений. Арс прижимается к плечу Антона щекой, готовый отстраниться в любую секунду, при малейшем напряжении мускул, но Антон склоняет голову, трется о его макушку. Глаза закрываются сами собой — тяжелый день, не менее тяжелый Антон, да еще и с отцом рано или поздно придется поговорить, — реплики Беллы и Эдварда пролетают летучими мышами мимо ушей. — Ты спишь? — тихо спрашивает Антон. Арс едва пересиливает себя, чтобы не встрепенуться, лежит спокойно, приоткрывая рот. Наверное, так же и выглядят спящие? С открытым ртом и текущими слюнями, как слабоумные? У него сердце колотится громче динамиков, но он надеется, что притворяется вполне сносно. Он знает Антона восемнадцать лет — и понятия не имеет, что он сделает в следующую секунду, и от этого в предвкушении сводит внизу живота. Неправильно, повторяет разум, вы же родные люди. Щеки горячие, наверняка Антон чувствует, и до боли стыдно, что хочется заплакать, но сделать он ничего не может. Арсений как-то описался в детстве — посреди гостиной, потому что ванная была занята, а ему хотелось. Он стоял в луже, и все на него смотрели, и он плакал от стыда и облегчения. Сейчас облегчение ему вряд ли светит и терпеть тяжелее, но — он вспоминает забавное антоновское «терпим». Его тошнит от попыток самоанализа, потому что все, что скрывается в глубине, это капризное «хочу» и жалобное «пожалуйста»; Антон не заслуживает такого — переполняемого испепеляющими деструктивными мыслями Арсения. Он с удовольствием бы обвинил во всем себя — потому что старше, Арсений привык брать всю вину на себя (его передергивает от «ты за всех отвечаешь, Сеня!»), но за большой палец Антона под своей футболкой он не ответственен ни разу. Арсений слегка склоняет голову, чтобы Антону было удобнее, и за это он осудит себя завтра. Антон кряхтит, поворачиваясь, но Арс решил играть спящую красавицу до последнего, и несите гроб, яблок из райского сада он уже нажрался. Антон слегка толкает его, умащивая на подушках, и Арсений прячет лицо в складках дивана, чтобы не было видно дрожащих ресниц и вспыхнувшего румянца. Даже когда он вставлял в себя пальцы впервые, ему не было так стыдно и жарко в груди, как сейчас, когда Антон молча нависает над ним. Антон его трогает. Влажные пальцы скользят по щеке, выше, к вискам, массируют кожу с короткими волосками. Его губы размыкаются сами собой от пульсирующего удовольствия, Антон почесывает ногтями затылок, и Арс едва не стонет. Перед глазами темнеет — Антон наклоняется, заслоняя слабый свет экрана; звуки тоже отрезает — и тиканье часов, и неуверенное блеянье Беллы, Арсений замирает натянутой струной, боясь пошевелиться. Не выдерживает — смотрит из-под ресниц на Антона, но лицо съедено мраком. В нос ударяет запах чипсов Антона — сметана и зелень — Арс высовывает кончик языка невольно, готовясь совершить три шажка, и жаждет, и боится того, что сейчас произойдет. Пальцы брата замирают, и он замирает, склонившись к его лицу так близко, и Арсений поднимает голову навстречу, облизывая губы, готовый и желающий. Но ничего не происходит. — Блядь, — шепчет Антон, резко отстраняясь. Арс открывает глаза, чтобы увидеть, как тот вцепляется в свои волосы далеко не так нежно, как секундой назад массировал его. Сердце разочарованно ударяется о ребра, а ты, дурак, переживал. Арсений откидывает голову на подушки, поджимая губы от обиды и несправедливости — он же перестрадал эту ситуацию уже! Ему надоедает и фильм, и поза кажется жутко неудобной, что он неискренне отсчитывает полминуты, чтобы со скучающим вздохом перевернуться и спросить, когда там все кончится. Антон пожимает плечами, не глядя на него. Арсений сползает с дивана, роняя, что идет мыться, и спустя мгновение до него доходит, что джакузи стоит посередине комнаты. Антон пялится туда же как баран на новые ворота, и даже в темноте виден покрывающий до самой шеи румянец. Утром брат еще спал, поэтому Арс и не задумался над тем, что им делать с этим вообще, и как приспособить занавеску или хоть что-нибудь, но сейчас у него нет сил и фантазии, поэтому он просто сбрасывает с себя одежду. Джакузи подсвечивается белой лентой внизу, а постамент достаточно широкий для круга свечей и коробки пиццы, и Арсений еще не успел насладиться преимуществами шарко. — Ты будешь мыться прямо тут? — подает голос Антон, едва Арс зацепляется пальцами за резинку трусов. — А ты предлагаешь на кухне в раковине? — раздраженно отзывается он, и сам стыдит себя за ненужную досаду от не случившегося. — Можешь подождать своей очереди в спальне. В два скачка Антон оказывается у двери в спальню, неплотно прикрывая за собой дверь, и Арсений смотрит из-под ресниц на узкую темную щель. *** Арсений замирает на каждом прикосновении, а их так много, что большую часть времени он проводит в анабиозе: Антон мимолетно касается коленом, сидя у ноутбука, проводит пальцами по пояснице, проходя мимо, наклоняется ближе, хотя Арс говорит достаточно громко — и это сводит его с ума. Убеждать себя в чужой невинности становится попросту глупо, потому что Антон смотрит — жадно и пристально — и Арсений тонет в этом тягучем возбужденном напряжении. Они оба знают, за чем — за кем — пришел Антон, но медлят, осторожно вслепую пытаясь нащупать друг друга, двигаясь как по мышеловкам. До школы ехать дольше, поэтому Антону приходится выходить заранее; Арс слышит сквозь сон его будильник, а потом с его тела исчезают обнимающие руки, ждет, слушая, как собирается Антон, как перед тем как уйти, склоняется к нему, чтобы прошептать: «Пока». Пока им хватает, но у него трепещут ресницы, безбожно выдавая его. «Пока» перерастает в легкие касания губ к щекам, и Арсений больше не может уснуть, глядя бессмысленными глазами в потолок под хлопок двери. На столе жуткие майонезные бутерброды с колбасой (откуда у них майонез?), которые он не ест даже ради Антона, и съемки для бутика в Бирюлево. Надо будет как-нибудь взять Антона, когда его в очередной раз отправят в Чертаново. Он покупает еду на двоих — овощи и йогурты, раз теперь они живут у него, то и правильно питаются; сигареты для Антона, и вспоминает, что надо скоро еще платить за квартиру и коммуналку, и, наверное, нужно начать экономить. Больше работать, чем он сейчас, он не сможет, даже с болтом, уже положенным на учебу. — А помнишь, мы как-то купались в детстве вместе? — нерешительно спрашивает Арсений, ковыряясь в салате. Ничего такого же, все так делали. Они с Антоном строили из пены баррикады, их хлебом не корми — дай только поиграть в Жана Вальжана и Жавера; плескались водой, оставляя лужи, за которые их ругали. Арс поднимает пытливые глаза — станет отверженным или нет? Антон слегка краснеет и кивает. Арс хрустит огурцами, думая, как подступиться к «эй, братан, давай вымоемся вместе», и пропускает момент, когда Антон достает бутылку вина.  — Подумал, что раз мне уже почти восемнадцать, можно, — бормочет Антон, неловко теребя пробку. Арс, смотря на это загипнотизировано, сглатывает, даже не упоминает новогодний виски. — Там в первом ящике штопор. Антон разливает вино по облупленным чашкам, и Арс думает, что это жуткий романтичный штамп. Брат предлагает выпить за новоселье, Арсений — за новое веселье, и вино кислое и ведет. Антон пьет большими глотками — какой потенциал — пока Арсений катает вино во рту до тех пор, пока не давится. Он включает музыку — что-то нейтральное, но вряд ли Антону нравится «Операция пластилин», — и дрыгается, закрывая глаза. Ему не хочется вспоминать тренировки и танцевать красиво, как на Балу, поэтому Арс кривляется в ожидании громкого смеха Антона, и тот его не разочаровывает. Арсений тащит его на середину комнаты, и тот едва успевает допить стакан, вытирая рукавом бежевой толстовки мокрый рот. Антон скованно движется рядом, переступая с ноги на ногу, поэтому Арсений весело фыркает, закидывая руки ему за шею. У Антона лицо смешно вытягивается, и появляется то самое волнующее выражение задумчивой растерянности, что волнует Арса детским «а я знаю секретик». Он улыбается, прижимаясь к его груди, поднимает лицо на «заткнись и целуй меня» и смеется: — В прошлый раз ты был смелее. Антон открывает рот, глядя на него осоловело, хмурится. — Ты понял, что это был я? — Я нашел твои линзы, — сообщает Арсений громким шепотом, и ему хочется хихикать, хотя ничего смешного нет. — Прости. Я не должен был тебя целовать. — Какие линзы? — спрашивает Антон, покачивая его в своих руках. — Я уверен, что это я тебя поцеловал первым. И не буду извиняться. Арс улыбается, глядя на упрямо поджатые губы, качает головой. — Это я тебя поцеловал, — ласково возражает он, гладя Антона по загривку, но того это не смягчает. — Хорошо, что ты не ответил. — Арсений, — серьезно говорит Антон таким тоном, будто Арс где-то серьезно проебался. — Мы целовались все свидание вслепую, о чем ты говоришь? Арсений замирает, ошарашено глядя на него. Он целовался с Антоном? И не понял этого? Вот почему он сбежал, узнал по голосу. В ебучей Москве все зациклено на них, как на золотом кольце, что ли? Антон смотрит на него внимательно, будто готовый к любому исходу, но Арс не смог бы ударить его, даже если бы захотел, да и сейчас-то зачем? Он смеется, запрокидывая голову, ладони на его талии сжимаются. — Искал родственную душу, а нашел родственника, — выдавливает он сквозь смешки, и Антон смеется следом, дергая на себя. Они обнимаются, все еще нервно и высоко хохоча, и горячие губы Антона на его шее; Арсений тыкает Антона в ребра, вспоминая об испачканной толстовке, и Антон тащит ее наверх, отбрасывая в сторону, и Арсу больше не смешно. — Ты ходишь в моих вещах, — возмущенно бормочет он, кивая на голубую неоновую надпись «мачо мэн». — Конечно, — Антон закатывает глаза, — я еще не успел привезти свои. — А ты… — он запинается, и ему нужно еще выпить. — Ты иногда такой тупой, — замечает Антон, пока Арсений зажевывает кислое вино маслиной из антоновской тарелки, все равно он их не ест. Даже теория оливок, в которой один в паре ест оливки, а второй нет, с ними работает! — Почему нам не противно? — Не знаю, — пожимает плечами Антон, — наверное, мы неправильные. — Поколение «пиздец», вечно молоды, вечно не в тех влюблены, — лаконично вставляет пластилиновый человечек из телефона. Арсений смеется, салютуя ему чашкой. — А ты представлял меня… — Да, — перебивает Антон, краснея крымским маком. Они однажды были на Черном море, и Арсений бегал на маковом поле как Элли, а Антон Тотошкой следовал за ним. Арсений плел венок, но Антон согласился надеть его только после того, как Арс заявил, что это похоронный. — Коронный, — поправился он тогда, глядя на встревоженного отца. Антону было пох — коронный, значит. — А ты? — спрашивает Антон, подходя к нему. У него губы сжаты тревожно, взгляд острый и больной, и Арсений не может ему врать. — Да, — выдыхает он, — я о тебе думал. Антон зажигается — будто внутри черепа вспыхивает лампочка, как в сказочных иллюстрациях Билибина. — А о других? — с опаской спрашивает Арс. — О Сереже? Диме?.. папе? Его самого передергивает при мысли о том, что папа дрочит. — Фу, блядь, Арсений, — кривится Антон, отвращение на его лице настолько искреннее, что Арс выливает ему остатки вина и молча протягивает чашку. Антон запрокидывает голову, запивая отвращение залпом, морщится. А у них почему не так? Почему не «фу, блядь»? — Я наберу ванну, — бормочет Арсений, проходя мимо. Он наливает малиновую пену, слишком много, но он пьян, и включает белую ленту подсветки. Антон наблюдает за этим, ничего не говоря, поэтому Арс надеется, что и ему говорить не придется. Он тихо стягивает одежду, надеясь соскользнуть в воду незаметно, но тяжелой ношей на лопатках лежит чужой взгляд. — Пойдешь? — Оборачивается Арсений на него. — Я не буду смотреть. Антон отворачивается, давая время, чтобы стянуть трусы и забраться в джакузи — оно такое огромное, что они могут почти не дотрагиваться друг до друга. Если постараются. Но Арсений никогда не был старательным мальчиком. Он икает, прикрывая рот ладонью, и смотрит, как Антон быстро сбрасывает с себя футболку и домашние штаны, тут же прикрывая пах ладонью. Арс откидывает голову на бортик, закрывая глаза. Вся студия пропитывается малиновым запахом, летом в Подмосковье, когда они еще мелкие совсем были. Арсений в детстве подбивал их копать бассейн на грядках, чтобы потом водой залить и купаться, а бабушка не протестовала, выдав им по лопатке и уведя в сторону от цветущей клубники и шипов малины. Извозились в грязи они до самых ушей, даже Дима, который тогда еще не был таким умным и тоже велся — Антон ведется до сих пор. Арс слышит тихий всплеск погружаемого в воду тела и блаженный выдох. Осознание, что Антон совсем голый под этой пеной, заставляет его распахнуть глаза и выпрямиться, бросив невольный взгляд на пушистую белую мыльную шапку в районе его бедер. Брат притащил с собой еще одну бутылку — они вырастили алкоголика, вздыхает что-то внутри Арсения (кажется, печень), — и присасывается прямо к горлышку. Арсений нетерпеливо тянет руки к бутылке тоже, качается, и пенная волна обмывает грудь Антона с торчащими коричневыми сосками. Арс не хочет на них смотреть. Если снимут ремейк «Лжец, лжец», его обязаны взять вместо любимого Антоном Джима Керри. От вина и жара его совсем развозит, не в унылый холодец — горячо же, а Антон красивый, и смотрит на него, приоткрыв рот, как несчастный олененок. Арсений высовывает ногу из воды перед самым его носом — подивись, Флаундер, и тянет капризно: — Массаж! Глаза Антона округляются, но он покорно берет в ладони его стопу, проводя большими пальцами от мыска. Арс тихо стонет, опускаясь по стенке ниже. Брат прерывисто выдыхает, глядя на появившийся над водой островок острой коленки, отпускает одну руку, чтобы огладить чашечку и провести пальцами под ней щекотно. Антон уверенно и сильно разминает стопу, переходя на голень, и чуть тянет его к себе за щиколотку, чтобы добраться до бедра, и еще немного и Арсений потечет, благо, воды и так много. Антон наблюдает за ним, как раскрывается его рот в немом стоне и пальцы слепо ищут опору, и ухмыляется, видимо, вознамерившись довести его до беспамятства. Арсений плывет, и даже мягкие щипки его не возвращают в состояние, пригодное для составления завещания. Но — вспоминает он вовремя самое дурацкое клише — в эту игру можно играть вдвоем. Он сгибает свободную от цепких пальцев брата ногу, ведет ей по тощему бедру, вырывая удивленный вздох, чтобы поставить на промежность. У Антона уже стоит — Арс улыбается довольно, но вряд ли это его заслуга, и совсем не чувствует смущения. Он же ничего такого не делает, верно? Они купались в детстве вместе, и, возможно, кто-то дотрагивался до другого, но глупым оправданиям сейчас нет места. Антон нажимает пальцами в середину стопы, Арсений — на его член. — Ты что делаешь? — хрипит Антон, перехватывая наглую ногу за щиколотку. Арсений слегка шевелит стопой, потираясь о горячую головку. Розовые губы искривляются в измученном разломе; его язык мог бы скользнуть между ними, но Арс только облизывается, склоняясь ближе, жадно глядя на искаженное в муке лицо. — А что я делаю? — невинно спрашивает он, поднимая брови. Антон смотрит на него беспомощно и смущенно, весь в пятнах румянца, и Арсений представляет себя пока не взятым Кольбергом. Ладонь на щиколотке обмякает, Антон откидывает голову, позволяя Арсу ласкать и гладить его, и вскидывает бедра ему навстречу. — Черт, Арсений, — тощие колени разъезжаются в стороны, заставляя вспомнить все упражнения на голеностоп, чтобы сделать приятнее. — Бля-адь. У Арсения тоже стоит, он опускает руку под воду, сжимая себя, не глядя; потому что все его внимание увлекает открытое беззащитное лицо брата с отвисшей блаженно челюстью и текущей до самой ключицы слюной, его тяжелое дыхание и частые вздохи. Арс поднимает вторую ногу выше, чтобы потереть пальцами сосок, но Антон отрывает его ногу от груди и тянет в рот, сразу кусая за пальцы и зализывая подушечки, пропускает язык между пальцев, ласково поглаживая круглую косточку. Арсений ахает от прошивающего удовольствия, выгибается, забывая, что нужно двигаться; Антон целует, лижет и покусывает его пальцы, переходит ниже, проходясь языком по всей длине и чмокает в пятку, поднимая лодыжку выше. Арс нажимает ногой сильнее, он сам уже вот-вот, пропихивает под бедра, аккуратно касаясь большим пальцем между ягодиц, и чуть нажимает — Антон подпрыгивает и громко стонет, заглушая панковские песни, которые Арс давно не слышит. У него в голове вакуум, тот самый, где тонны притяжения прямо по курсу, и объяснений, почему так тянет сильно, у него нет — что скажешь, Маттиас Линдблум? Он сгорает огненной феей в Антоновых руках, пока мокрый большой рот жадно сосет его пальцы. Арсений мягко касается яичек, глядя расплывающимся взглядом на лицо Антона на пике напряжения, и нажимает пальцами на головку, и в следующую секунду в лодыжку выплескиваются горячие капли. Его лицо расслабляется, он весь стекает под воду, и выныривает, отфыркиваясь, пока Арс нежно наблюдает за ним, поглаживая свой все еще твердый член. Антон ловит его взгляд, опускает ниже, на ладони под водой, и встревожено округляет глаза: — А ты? Давай я… Он просяще тянет руку к нему, но Арс сдвигает испуганно колени, отшатывается. Все вино отливом оставляет на берегу ссохшийся похмельно трезвый разум с ехидным «ну привет, дебил»; Арсений так любит себя песочить. — Не надо, — бормочет он, вскакивая на разъезжающиеся ноги и отряхиваясь от пены. Перед Антоновым лицом маячит член Арсения, и надо бы смыть пену, но ему слишком неловко, несмотря — а лучше бы он не смотрел, как в прошлый раз, — на все произошедшее. Он выбирается неловко, задевает бутылку, и та выплескивает кровавую лужу на кафель, и Арсу хочется рыдать от несправедливости. — Я все уберу, — быстро говорит Антон, глядя на него испуганными глазами. Арс кивает благодарно, не в силах выдавить и слова, и бредет в спальню, чтобы вытереться. *** — Отдай, дурак! — вопит Арсений, пытаясь отобрать у Антона свой телефон. — Мне насчет съемок написали! — Ты отвлекаешься! — орет в ответ Антон, сворачиваясь в большую улитку. — А мы смотрим фильм! Вместе! — Антон, отдай! — ноет Арсений, наваливаясь на брата. — Это важно! — Что может быть важнее «Реальных упырей»? — фыркает Антон. — Твои упыри из телефона? После того эпизода с джакузи прошла пара неловких дней, в которые Арс шарахался от Антона до тех пор, пока тот не прижался всем телом, оплетая руками и ногами, пробормотав сонно: «Ничего уже не исправить». Переварить у него эту ситуацию вышло не лучше, чем несвежую шаурму, только тогда из него хлестало со всех сторон, а теперь он не может разомкнуть рта для разговора, предпочитая забивать себе голову учебой, TFP-фотосессиями и тупыми фильмами обнаглевшего Антона. Антон изворачивается, смеется ему в лицо, слюна попадает Арсению куда-то в глаз, и он возмущенно вопит, выдираясь из цепких рук.  — Иди сюда, — зовет Антон, дергая на себя. Арсений смеется ему в шею под фантасмагоричные реплики вампиров («Я этого чувака знаю. Граф Пидаракула»); от брата пахнет ягодным гелем для душа — свой-то он еще не взял, и Антон к нему тянется, глядя блестящими просящими глазами, что отодвинуться он не может, все еще посмеиваясь в красное горячее ухо. Губы Антона теплые и изогнутые в улыбке, и касаются его уверенно; Арсений думает, что Антон знает больше, поэтому и перенимает у него ответственность, за которую Арс не сильно-то и держится — он держится за Антона обеими руками, а тот обнимает его в ответ. Он жмурится, потому что зеленые родные глаза слишком близко, и оправдывать себя родственными ласками у него не получается. Джоффри вроде бы классный был, только голубей не любил, — поэтому Арс открывает рот, впуская теплый мокрый язык, тихо вздыхает. Какая статья положена за соблазнение младшего брата? — Перестань, — бормочет Антон ему в рот, оставляя маленькие поцелуи на губах и вокруг рта. — Что перестать? — заторможено отвечает Арсений, почесывая жесткие вихры. — Быть Арсением, — легкомысленно бросает Антон, и Арс тревожно замирает. Он сам не понимает, что его задело — то ли просьба перестать быть собой, то ли осознание, что Антон влюблен в мальчика из темноты, загадку в маске, а не в него, и это действительно имеет смысл. Они ведь были нормальными — что случилось потом? Арсений искал любовь во всех — а Антон нашел в нем, и сердце откликнулось на чужую нежность, и Арсений потянулся навстречу, ослепленный теплотой? Они же все время рядом были, Антону наверняка тоже хотелось и встречаться с кем-то, и любить, а Арсений рядом был, открытый и стремящийся навстречу? Это же так и происходит? Арс привстает на локтях, отодвигаясь, но Антон удерживает его, гладит лопатки, вопросительно глядя в глаза. — Ты что? Арсений не успевает ответить, как Антон снова к нему лезет, ластится, мокро целуя в нос, глаза, и щеки, глупый и смешной. — Перестань отвлекаться в самый важный момент, — бормочет Антон, обнимая ладонями его лицо. Антон обхватывает его ногами за поясницу, прижимает к себе, с лица переключается на шею, сопит с досадой, оттягивая ворот его футболки, чтобы всосать кожу на ключице, лижет широкими мазками. Оставляет череду поцелуев, от которых Арс трепещет как ресницы Антона на его коже. — А у нас важный момент? — Арсений откидывает голову; встать уже не пытается под теплыми ласковыми прикосновениями, представляет, как этот жар под кожей подпаливает его личный котел в аду. Он ведь сам к нему полез, знает же, что Антон с детства вспыльчивый и подхватывающий все его дурные идеи. — Самый важный, — бурчит Антон, упираясь лбом в его плечо. Пальцы под Арсовой футболкой оглаживают ребра, цепляются за соски и тут же застенчиво пропадают. — В котором я признаюсь, что люблю тебя. Под ладонью Антона замирает сердце, чтобы через паузу гулко удариться о ребра. У него глаза жарко щиплет горьким воспоминанием «тебе когда-нибудь признавались в любви?»; он прерывисто выдыхает молчаливое «я тебя тоже», дышит глубже, пытаясь совладать с собой. — По-братски? — Арс склоняет голову, утыкаясь носом в русую макушку. — Или по-московски? Антон смеется, чешет нос в ямке между ключиц и довольно вздыхает. — Абсолютно по-пидорски. *** Папа вваливается с Оксаной под мышкой без предупреждения. Они еще валяются на кровати — суббота, десять утра, где совесть — и Антон еще жарко дышит Арсу в шею, прижимаясь сзади, когда Оксанка в куртке прыгает к ним. — Солнце? — сонно спрашивает Арсений, тянется ее обнять, не открывая глаз. — Солнце уже высоко, — заявляет папа, проходя мимо двери с кучей пакетов. — Привез шмотки Антона и еды, а то вы как два скелета. Антон мычит ему в загривок, крепче обхватывая за талию, демонстрируя, что подъем у него — у них — только часа через два, а пока кроме члена, упирающегося между ягодиц, вставать ничего не собирается. Оксана по ним скачет, но Антона это, видимо, совсем не волнует. — А че вы прип… приехали вообще? — мычит Антон и целует его в шею. К счастью, Окси этого не замечает, принимаясь стаскивать куртку. — Папа сказал, мы его достали! — радостно сообщает она, бросая одежду куда-то на пол под тихий вздох Арсения (не то чтобы он складывал шмотки куда положено, но это все-таки его квартира). — Я у вас в гостях на все выхо-одны-ые! На этих словах она валится сверху, втискиваясь между ними, и Арсений радуется, что они спят в пижамах — но он бы не позволил ничего другого. — Но у нас планы! — кричит Арсений. — Сегодня должны прийти готские друзья Антона и менты. Папа гремит чем-то в шкафчиках и орет: — Предусмотрительно! Но мне плевать — если б не садик, я бы оставил ее на всю неделю! — Что случилось, Оксана? — серьезно спрашивает Арс, потерев глаза. — Папа узнал секретик и решил вас наказать, — признается она громким шепотом; у Арса холодеет все до самых пяток. — Какой секретик? — Антон выпихивает сестру с нагретого места, чтобы обнять Арса снова. У него закрыты глаза и еще чуть-чуть и снова соскользнет в сон, — хорошо быть таким беспечным, вздыхает Арс. — Что кто-то из вас, дебилоидов, мою машину поцарапал! — орет папа. Арсений ничего не может поделать с затопившим его облегчением, поэтому смеется, утыкаясь лицом в щеку брата. Тот ухмыляется, все еще не открывая глаз, но нащупывает под одеялом его ладонь и переплетает пальцы. — А откуда он узнал? — шепотом спрашивает Арсений. — Ваш брат с кичкой — трепло, — поясняет папа, появляясь в дверях. — Вставайте и шагом марш завтракать. Пока Антон, так и продолжая созерцать мир сквозь щелочки, — они легли около трех, устроив марафон «Как я встретил вашу маму», — запихивает сразу весь оладушек в рот, оставляя фиолетовые потеки варенья на лице, папа тихо ругается, моя посуду. — Так кто придет? — уточняет он и хмурится. — Арс, ешь нормально, а не мороженое, тебе шесть? Под ласковым взглядом Антона Арсений уныло опускает ложку обратно в ведерко, позволяя Окси утащить его на диван, потому что ей как раз полшестого. — Эдик и Егорка, — откликается Арс, проверяя чат. — Может быть, еще и Дана, — добавляет Антон. — Тоже готка? — Она у них на птичьих правах, — хмыкает Арс, огорчая язык сладким кофе. — Ну, пап! Но раз никто из них больше не гот, чего ж она увязалась? — Машина! Антон закатывает глаза, вставая и наливая ему новый под папино хмыканье. — Пошел я, ребятня, у меня выходной все-таки, — сообщает папа, вставая. Обнимает их по очереди, целуя в макушки: — И возвращайтесь домой. Оксана скачет по дому весь день, и Арсений, развлекая ее, скучает по Антону, сидящему на диване с телефоном. За эти дни он настолько привык к постоянным касаниям и легким поцелуям, что эти несколько часов кажутся невыносимыми — Арс не может перестать бросать на мрачного брата косые взгляды и тот отвечает ему таким же тоскливым взором. Это глупо, думает Арс, заплетая косички ребенку, всего пара часов прошла, что за тупость, но, а что если папа решит оставить ее еще на пару дней? Оксана послушно сидит под проворными пальцами, рассказывая, что дура-Даринка оторвала наклеечку с русалочкой с ее шкафчика, а Оксана за это дернула ее за косичку. — Так нельзя, — журит Арсений, — надо было поговорить. — Еще б и в какао ей плюнула, — мстительно возражает Антон с дивана. — Антон! Тот встает, собираясь встречать ребят, и наклоняется к ним. Арс поднимает лицо вопросительно, и Антон довольно чмокает его куда-то между лбом и кончиком носа, а потом склоняется еще сильнее, чтобы клюнуть и Окси. — Фу! — делится впечатлениями Оксана. — Противный. Арсений с сожалением смотрит на нее, а потом переводит взгляд на орущего в глубину подъезда брата. Вваливаются все одной чернющей тучей с коробками пиццы и выпивкой, Оксана прячется за Арсом, выглядывая из-за спины. — Привет. — Егор обнимает его, похлопывая по плечу, а потом присаживается на корточки: — И тебе привет, принцесса. — Детские беруши купили? — деловито уточняет Арсений у него. — Принцесса пойдет спать по расписанию. — Купили, шо кипишуешь, — ворчит Эд, вытаскивая из палатки, которую он по недоразумению зовет курткой, желтую упаковку с утятами. — Беруши, презики, леденцы от кашля, мы ж как бойскауты. — Бой с Каутом? — хмыкает Арсений и поясняет вытянувшимся лицам: — Папа хотел устроить в период маминого обожания хоккейных нападающих. — Ну ты и дурак, — закатывает глаза Дана. — Кто обзывается, тот сам так называется! — тут же вступается за брата вечно стеснительная Оксана. Эд ржет и даже тащится к ней через всю комнату, не сняв обувь, чтобы хлопнуть по детской ладошке. Оксана не дает. — Я ж тебе беруши покупал, — бормочет тот обиженно. — А ты вот так… — Разулись все быстро! — командует Антон. — Эд, вытри лужи! Я не собираюсь мыть полы за тобой. — Если учесть, что я их мою, конечно, не собираешься, — шепчет Арсений, но показывает, где взять тряпку. Дана фоткает ползающего на коленях Эдоса, и тот сквозь грилзы обещает утопить ее телефон и ее заодно. Но внимание Арса привлекает Егор, склонивший голову набок и смотрящий излишне оценивающе на пыхтящего Эда. Он порывается даже спросить что-то тупое и острое, уже наклоняясь к Егору, но решает промолчать, натыкаясь на пристальный взгляд Антона. — Антох, а ты др где отмечать будешь? — спрашивает Эд, шлепая Антону на ступню грязную тряпку. Антон пожимает плечами, открывая коробку с пиццей прямо на весу, вытаскивая кусок, запихивая сразу в рот. Тащит еще один для Арсения, но он отдает его Оксане. — Ты своих друзей позвал? — Эд шумит водой в ванной (хоть кто-то моет руки, умиляется Арсений). — Твоя ж хата. Арс пожимает плечами, маскируя печальное «кого?». Дана впихивает ему в руки стакан с виски, Егор тут же его забирает, чтобы разбавить колой. — А откуда у нас стаканы? — удивленно интересуется он, подходя ближе. Эд фыркает, подбородком указывая на Егора, и тот в ответ слегка краснеет. — На новоселье принято с подарками приходить, — тихо объясняет он, вытаскивая из коробки стаканы и споласкивая; Эдик обласкивает его взглядом, и Арсений едва сдерживает «ого». В итоге Оксане с ними не сильно скучно, но и не весело, она находит в глубинах темной души Даны подружку и вьется вокруг нее весь вечер. Егор уламывает его написать Герману — Арс периодически пересекается с придурковатой парочкой на фотосессиях — но те отказываются под предлогом очередного показа, и Арс завистливо вздыхает: у него никаких показов нет. У них кончается кола, поэтому все не особо справедливо решают спихнуть поход в магазин на Арсения, и даже Оксана отказывается составить ему компанию — у Даны в телефоне есть «angry birds», — Арсений ржет с этого и в подъезде. Он успевает спуститься на пролет, как сверху хлопает дверь. Арс останавливается, гадая, наши или нет, но топот отсекает все сомнения. — Покурить пошел, — сообщает Антон, завидев Арса, и замедляет шаг. Арсений ему улыбается, пока Антон не толкает к стене, врезаясь в губы с размаху, не разменивается, оттягивая его голову за волосы. Арс гладит его по боку успокаивающе, просунув ладони под футболку, но брат не отстает, исследуя губами линию челюсти как отважный Челюскин. — Мы бросили Окси с твоими друзьями-готами? — бормочет Арс, не успевая отвечать на жгучие поцелуи. — Они нормальные, — бубнит Антон, опускаясь перед ним на колени и задирая футболку. Его губы терзают соски — Арсений стонет, ударяясь затылком о стену, — если их кто-то увидит, им пиздец, но Антон втягивает кожу около пупка, оставляя красное пятно, целует выступающие кости прямо над ремнем. — Да что ты творишь? — Арс толкает Антона в лоб, отстраняя. — Я не буду, — обещает брат, глядя снизу вверх темными жаждущими глазами, — только еще чуть-чуть, пожалуйста. — Антон… Антон перехватывает его руки, прижимая к стене, и снова припадает губами к коже, подпихивая футболку носом, забирается с головой, — она такая широкая, что бесстыжая голова свободно движется под тканью. — Антош, пол холодный, — пробует Арс еще раз, но губы так идеально ощущаются на коже, что он не может сопротивляться. Какой-то и не Воля совсем. Антон в ответ игриво кусает его за сосок и неожиданно трогает его внизу через ткань, может, удостовериться, что у него стоит — у него давно, — но не хватало ему еще кончить прямо здесь. Поцелуи легчают, хотя Арс уже и представляет свой живот как после горчичных банок, Антон забирается кончиком языка ему в пупок — у Арсения темнеет в глазах. — Сука, вылезай оттуда, — шипит он, отстраняясь. У Антона глаза удивленные и шалые, а ладони успокаивающе поглаживают его по бедрам. — Пойдем за твоей колой, чего остановился? *** Арсений забывается. Позволяет задирать на себе футболку все выше, прижиматься сильнее, губам скользить все ниже, целует сам — с опаской, но Антон трепещет, улыбается облегченно сразу от его инициативы, приглушая тянущую вину, перчащую в горле. Они не заходят дальше того, что случилось в джакузи, закрывая на это глаза, как делают настоящие взрослые. Арс по-страусиному думает — он же не видел члена Антона, дотронулся случайно, и подрочил случайно, у подростков бывает; бесконечно оправдывает себя словами без единой правды, Антон позволяет, не напоминая, и Арсу кажется, что тот просто ждет, пока он будет готов. Антон смелее его — и по кладбищам ходить, плюя на могилы, и поцеловать, и признаться в чувствах, ничего не ожидая взамен. Они едва дожидаются, пока папа смерит их подозрительным взглядом и заберет Оксану, прежде чем потянуться друг к другу. Антон предъявляет ему прорешенный вариант по математике с пройденным порогом, глядит выжидающе — Арсений кивает, откидываясь на диване и принимая брата тут же в свои объятия. Антон ласковый и игривый, как дорвавшийся щенок: целует куда попало, — Арс успевает только жмуриться, чтоб не попал в яблочко, — уклоняется от губ, хихикая, задирает его голову, украшая его шею отпечатками зубов; Арс паникует, что Харламов узнает, чьи они, и натягивает свитера с высоким воротом, хотя и дело к маю, и со стоматологом они не пересекаются. — Я не хочу тебя отпускать, — бормочет Антон, когда Арс говорит, что ему нужно ехать на очередную съемку. Антоновы руки безымянным — но Арсению кажется, золотым, — кольцом обнимают его, не расцепить; для верности брат закидывает на него ноги, перебираясь полностью, чтоб уткнуться губами за ухом. — Антон… — он не хочет говорить, что им нужны деньги, не хочет, чтобы Антон сомневался, что Арсений не может их обеспечить. И сердце бьется в горле, потому что он решается на важную малость: — Поедешь со мной? Антон удивленно охает, приподнимаясь, чтобы с любопытством взглянуть в лицо. Арс не понимает, устраивает его то, что он видит или нет, но брат бодает его в подбородок, кусает за него, ползет выше, чтобы засунуть ему в рот язык. Его энтузиазм больше обычного — хотя казалось бы, куда, — Антон сосет его язык, лижет губы, трется носом о нос сладко — как эскимо — хотя вроде это называется «кунику»; но с кунику ассоциации куда хуже. Арсений гладит по волосам, скребет затылок мягко, Антон вздрагивает. — Ты никогда раньше не звал меня с собой, — бормочет брат благодарно, оставляя на нем поцелуи. Арс замирает — он никогда не думал, что Антону это интересно и важно, — и подростком предпочитал идти в кино не с семьей, а с первым попавшимся; но Антон никогда и не просился с ним, и сам не предлагал, и правильнее было бы так и продолжать не общаться. — Тебе интересна моя работа? — почему-то шепотом спрашивает Арс. — Нет, — честно отвечает Антон и целует его в нос, скатываясь. — Мне ты интересен. *** Это не ТФП-съемка, Арсу обещают публикацию — бубликацию, тут же говорит он, глядя на предложенный кренделек с кофе, — в журнале и «вот это надень». Антон мнется у входа, мешаясь под ногами, пока на него кто-то не рявкает, и он тушуется еще больше, но капуста все равно важнее, поэтому Арс только вздыхает. Пока ему замазывают синяки под глазами, Арс краем глаза наблюдает за съежившимся вороненком, который даже не в телефоне залипает — смотрит на него в ответ. Арсений слегка улыбается ему, получая в ответ вымученную улыбку: стесняется, дурак. Он уходит переодеваться, ловя обеспокоенный не-бросай-меня-здесь-одного взгляд, и улыбается, касаясь кончиками пальцев запястья брата. Арсений надевает выданную одежду как можно быстрее, стараясь не стереть грим, — он попросил, чтобы над его лицом потрудились вначале, и вот все же вынужден оставить Антона одного ненадолго. Через рукава бежевой рубашки видны его родинки. Он возвращается в гримерку сказать, что Антон может взять его кофе, если захочет, или, наверное, у него есть время, чтобы сбегать брату за чаем. — Ты в этом будешь? — подает голос Антон впервые с того момента, как они вообще сюда вошли. Может, оттого, что он долго молчал, но его голос звучит грубовато и резко; Арс оглядывает полупрозрачную рубашку, игриво пожимая плечами. Антон подходит к нему, пользуясь отсутствием людей, опускает пристальный взгляд ниже, а потом протягивает к нему руку и трет твердеющий под его пальцами сосок. Арсений так и стоит, раскрыв рот как дурак, смотрит на него — на взрослого, сосредоточенного, на ухмылку, едва дышит. У него до съемок минут десять, и Арсений уже не знает, что он там хотел сделать, потому что Антон стоит слишком близко, и гладит его соски, и шагнуть к нему навстречу кажется самым правильным решением на свете. Антон ловит его губы на полпути, вжимает в себя, скользит пальцами между лопаток ниже; Арсений закидывает ему руки на плечи, массирует затылок, закрывая глаза, принимая в себе, — они вдвоем почти на виду, вдвоем, с Антоном, вдвоем, вдвоем, вместе, Антон его брат, и Арсений его любит, он даже ему об этом сказал в свой день рождения в том сообщении, но испугался и удалил, а сейчас он, будто сквозь поцелуй этот, со слюной перенимает эту храбрость по капле. Ладони спускаются ниже, на ягодицы; Арс чувствует их жар сквозь тонкую ткань штанов, прижимается ближе, в твердый пах, и Антон тихо выдыхает ему в рот. — Арсений! — зовут из-за двери. — Ты готов? Антон отстраняется с чпоком разлепляемых губ и сожалением, приглаживает его волосы неумело, стирает большим пальцем слюну с его нижней губы. — Ты красивый, — делится он, оглядываясь в поисках сигарет: Арс знает этот ищущий взгляд, и идет к своей куртке, чтобы достать пачку. Он на всякий случай взял, мало ли — оказалось, мало. Антон смотрит на него невыразимо — и лицо его строит такую же умиленно-благодарную гримасу, такую, будто кот, который вечно срал ему в ботинки, вдруг принес газету. Арсений смеется, выходя. Строит из себя модель, покорно сидя в алой ванной под ругань гримера — «что с волосами?» — но фотограф машет рукой, мол, так хорошо. Арсений сползает ниже под безжалостным взглядом объектива, слыша только быстрые щелчки затвора. Закидывает руку за голову, поднимая ноги выше. — Ты здесь с кем-то? — между делом спрашивает фотограф. Арс кивает, не раскрывая рта. Пересаживается в другую сторону, берет протянутый коктейль, делая вид, что пьет через трубочку. Он поднимает взгляд, чтобы заметить стоящего в стороне Антона, улыбается невольно. Фотограф оборачивается через плечо, фыркая, а потом снова принимается снимать. — Как думаешь, он согласится на пару кадров? — негромко интересуется он. — Кто? Антон? — удивленно спрашивает Арс, булькая водой. — Да, — кивает фотограф. — Я думаю, вы хорошо будете смотреться вместе. Арсений открывает рот, не зная, что сказать; и фотограф останавливается, ожидая, когда он перестанет изображать из себя Сашу Грей, нетерпеливо стучит по камере. — Снимки никуда не пойдут, если вы не захотите, — говорит он. — От вас ничего не требуется запредельного. — Антон не готов… — пробует Арс, не сводя с брата взгляда, и тот, почувствовав, что говорят о нем, подходит ближе. — Если он сам захочет. Антон соглашается — и все выглядит совершенно кошмарно: он зажимается в непривычной облегающей одежде перед камерой и не сводит глаз с Арсения, а тот чувствует, что заставил брата делать, что ему не хочется. В итоге фотограф выгоняет его из ванной через четверть часа, и Антон не выглядит огорченным. Арсений совершенно бессовестно пялится на острые лопатки под белым шифоном и облизывает губы. — Перерыв! Все расходятся — курить и за кофе — только Антон бодро шлепает назад, так и не переодевшись, забирается обратно к нему в ванну, смотря хитрющими глазами. — Хочу как у Барских, — заявляет решительно, — чтобы мы в твоей красной ванной целовались с языками, на всех закрыв глаза. Арсений смеется, оглядываясь по сторонам и подползая к нему. Антон облокачивается на бортик, раздвигает ноги, чтобы Арс смог уместиться между них. Он ничего не может с собой поделать, слегка потираясь бедрами — он не зайдет дальше, но поддразнивание Антона вошло в ранг святости. Антон широко открывает рот, трогает языком его губы, — Арсений в жизни столько не сосался, даже с его кучей парней, и вряд ли причина в том, что все они не очень любили целоваться, они не очень любили самого Арсения, — целует и целует, поглаживая пальцами его щеки; Арсений млеет под шквалом нежности, стонет, совсем забывшись. Ему до сухих рыданий обидно, что человек, который хочет целовать, касаться и любить его — это его брат; что Арсений любит в ответ, что он так долго искал, прежде чем найти, и нашел вовсе не в том, в ком хотел и ждал, и, признает он, любовь к Антону — это лучшее и самое ужасное, что с ним случалось. *** Антон чувствует себя странно — ему бы доктора, чтобы научил его разговаривать через рот, а то его «Дормамму, я пришел договориться» сейчас больше похоже на «Дорбрату, я пришел, чтобы есть твою еду, жить за твой счет, постоянно раздевать тебя глазами, целовать и кусать тебя, а ещё кончить от твоей ноги, но только не говорить о важном». Хотя вообще-то о важном он пытался сказать — несколько дней готовил себя, искал и подгадывал момент, а в итоге выпалил всё скомкано и глупо, и Арсений решил, что это шутка. У Антона лёгкие тогда бились бабочкой где-то в груди, и время на секунду замерло, но он быстро догнал Арса в его забеге по городам и засунул этот момент в жестяную коробочку — они в детстве в таких закапывали секретики; Арсений чаще всего находил и клал туда белые пёрышки, а Антон красивые, по его мнению, камушки. Сейчас Арсовы губы перышком касаются его шеи, и он улыбается сквозь дрему — Арсений специально проснулся пораньше, еще даже будильник не звенел, и можно лежать в кровати и ласкаться, пока его черный камушек-сердце не взорвется от нежности. Ему кажется, что столько любви он не чувствовал никогда в жизни — его разрывает от желания поделиться ею с Арсением — поцеловать его, укусить за смешной нос, прижаться к нему всем телом, погладить пальцами веки, ему хочется столько всего, что он иногда теряется. Антону даже стыдно за себя — последние несколько лет держать все это в себе, выдавая ласку порционно несколько раз за год, подменяя заботу сарказмом, а сейчас вывалить это всё на Арсения одним махом, мол сам разбирайся. А Арс позволяет ему, уже почти не ругается на засосы по всей шее и груди, не отталкивает его, когда Антон обнимает его сзади, пока тот готовит, не выпутывается из рук даже во сне. Сейчас он легонько дует ему на ключицы, и Антону хочется взвыть от того, как ему хорошо. — Вставай, Тотошка, хорошие щенки не опаздывают в школу, — шепчет Арсений ему в местечко под ухом. Пиздец, как у него стоит! С Арсением невозможно по-другому, Антон возбуждается каждые пять минут, и, кажется, что болезненный стояк стал частью их совместного существования, и ему так сильно хочется, но он боится, и каждый раз сжимает себя до боли, лишь бы Арсений не смотрел испуганно-напряженно. — Ты так изощренно обозвал меня собакой, — фыркает он, рассматривая Арса сквозь полуприкрытые ресницы. — Я сказал это прямым текстом, а тебе бы и правда сутулиться поменьше, — улыбаясь, заявляет Арсений, в доказательство надавливает рукой ему на спину, и Антону хотелось бы, чтобы он сделал это под пижамной футболкой, чтобы чувствовать его кожу и тепло ладони. Он прижимается сильнее, сплетая их ноги в косички, они лежат какими-то сырками и тают под ладонями друг друга. — Теперь мы малыш-котопес, — отвечает он Арсу, ластясь головой о его плечо. — И нас все шпыняют и ночью, и днём? — тихо переспрашивает Арсений, и это вообще не то, чего Антон добивался. — Не стоит огорчаться, не стоит робеть! — Антон весело поет в голос, переворачивая их, устраиваясь сверху на Арсении. — А стоит целоваться и песенки петь! Он слюняво целует Арса в шею, и тот смеется, фукая и не всерьез пытаясь отодвинуть его голову, пока Антон не спускается ниже, задирает Арсову футболку и с громким звуком дует ему в живот. Арс хохочет — он боится щекотки, а Антон пробегается пальцами ему по ребрам, отрывается и делает «прпр» левее пупка, а потом ещё несколько раз по всему животу. Ему нравится, как живот Арса то напрягается, от чего проступают мышцы — и откуда только у того очертания кубиков? — то расслабляется, становясь мягким и податливым. Это и губами ощущать приятно, и просто красиво и забавно. — Откуда ты ласковый такой вылез, из какой могилы? — смешливо сквозь вздохи интересуется Арсений. — Из-за тебя, дурака, такой, — совершенно правдиво отвечает он и поднимает голову на резкий выдох брата — тот смотрит на него с затапливающей нежностью, и Антон смущается. Он лезет с поцелуями ниже, ведет языком по дорожке волос, руками аккуратно, сантиметр за сантиметром стягивая с Арса пижамные шорты, а тот тихо дышит и разрешает, и Антон почти уже… Предательски омерзительно песенкой из мультфильма про енота звенит будильник, Арсений сгибает ноги в коленях, отталкивая Антона и с ухмылкой заявляет: — Иди в школу, собака-улыбака, слышишь же — станет день светлей. За окном в этот момент гремит гром. Антон стонет и бредет в туалет — если Арсений не позволяет, он подождет. Передергивание на толчке становится его утренней традицией, с которой он справляется уже за три минуты, а после запихивает в себя хлеб с колбасой и огурцами, запивая молоком прям из упаковки, не обращая внимания на крики Арсения «Не смей только опять лакать общее молоко из горлышка!», подбегает, чтобы чмокнуть брата — сегодня в левую бровь — и упиздовывает в дурацкую школу. У него творится пиздец по всем фронтам, на самом деле — без Димы он не справляется с уроками катастрофически, что уж говорить о подготовке к экзаменам, но ему настолько похуй, и, если бы Арс не заставлял их вечерами сидеть над ГДЗ, вместе разбирая тупые задачки и придумывая ассоциации к правилам по русскому, он бы вообще забил на эту школу. Но Арсений занудно бурчит, что не может взять на себя еще и ответственность за его экзамены, и ставит условия, что они не будут ничего смотреть, не будут жрать чипсы с колой и, что самое страшное, не будут сосаться, обнявшись на диване, если Антон не станет выполнять домашку и вдобавок прорешивать варианты ЕГЭ на сайте фипи. Еще и Дима Палыч туда же — кидает Арсению какие-то уебищные сайты с материалами, и эти двое сговорились, походу. Но зато Дима не спрашивает — делает вид, что не замечает — ни хорошее Антоново настроение, ни искусанную шею, заваливая вопросами только по программе. Арс говорит, что Дима реально не замечает — у него экзамены на носу, Антон, а не родинка, как у тебя, он сейчас и света белого не видит за учебниками, зачем ему на твою шею смотреть. После уроков он остается с Димкой на час — прорешивают тесты по обществу, а после он проводит пару часов в обществе Эда — у Арсения все равно пары до вечера, а он его встречает из универа. — Как дела у Пагсли и Уэнзди? — ухмыляясь, спрашивает Эд, пока они жрут в Маке, обсудив ебучие надвигающиеся экзамены и Эдова продюсера-придурка, а ещё тупое прозвище Егора — Крид, но Скруджи предпочитает «Кридовский», «шоб не так пиздато, он же, бля, мент, а не гангста». Антон закатывает глаза. — Эд, они не ебались! — А вы шо, ебетесь? — удивленно спрашивает Эд, и у Антона кола идет носом. — Нет, — сквозь кашель отвечает он. — Ну хорошо. А мы с Кридовским типа того уже. Ну ты понял, — у Эда скулы заливает румянец, и Антон вообще не помнит такого раньше — Скруджи обычно ухмылялся и заявлял, что да, вчера трахался, и на этом разговор заканчивался. — И как? — Антон спрашивает не из любопытства, ему это важно, и Эд, наверное, понимает, так что пожимает плечами, отворачиваясь, но все-таки отвечая. — Ну сначала классно, потом отстой, конечно, там всё падает, и ощущения, будто ты на толчке, но потом снова заебись. Если бы Эд писал фанфики, которыми лет в пятнадцать так увлекался Арсений, вряд ли бы у него была большая аудитория, но Антон всеми силами пытается не заржать. — А ты это, типа. Снизу был? Эдик вспыхивает алым сигналом светофора и запихивает в рот остатки чизбургера, чтобы непонятно проворчать что-то похожее на «завали ебло». — Арсений так и говорил, что Булаткин тебя объегорит! — радостно заявляет Антон, и ему тут же прилетает пинок под столом. — Если вы, извращенцы, еще будете обсуждать нашу с Кридовским еблю, я, блядь, вас на куриное дерьмо спущу, — серьезно говорит ему Эд, и вся эта ситуация напоминает тот мем, где «но ведь ты сам позвонил». Антон думает об этом, подходя к Арсову вузу — у Эда с Егором это заняло не так уж много времени, хотя знакомы они не так давно. А они с Арсом уже несколько раз почти доходили, одни только совместные купания чего стоят, но Арсений каждый раз потухал, и становилось горько. А они знают друг друга почти уже восемнадцать лет. Антон искренне не понимает, почему у них не доходит до этого — ему хочется, и Арсу тоже, он же не слепой, но они это ни разу не обсуждали — как почти не обсуждали вообще ничего, что касалось бы физической близости, просто с каждым разом молчаливо измеряя границы друг друга, смещая их на пару сантиметров. Антон думает, это потому что он неумеха в постели, Арсений не хочет конкретно его, потому что знает, что он опозорится, и у него ничего не получится. Это ранит, но он понимает брата — когда у тебя в жизни было столько наверняка охуенного секса, вряд ли ты захочешь трахаться с девственником-скорострелом. Он пытается не ревновать к Арсовым бывшим, но сейчас ему кажется, что все они были лучше него. Антон закусывает губу от этой мысли и больно щипает себя за руку. Арсений из универа выходит, болтая с каким-то парнем и мило ему улыбаясь, и Антон думает, что он идиот ревнивый, но ему не хочется этого видеть. Эти двое подходят к нему, и он хмуро кивает на Арсово «Антон, познакомься, это Тимур, мой одногруппник. Тимур, это Антон, он мой брат». Ему слышна небольшая заминка Арсения перед последним словом, и от этого тянет где-то внутри, будто бы в эту заминку он прыгает с веревкой в пропасть и до последнего не знает — выдержит ли. Ему почему-то кажется, что эта веревка была рваной с самого начала. Он не улыбается этому Тимуру, смотрит только на Арсения внимательно, как тот прощается, обнимая непонятного уебка и махая ему напоследок, и ему по-детски обидно, но еще больше — плохо от того, что его неуверенность в себе выражает себя в тупой ревности, но он вообще ничего не может с собой сделать. Всю дорогу до дома на Арсовы вопросы он отвечает односложно, а на брата почти не смотрит. За ужином Арс наконец теряет терпение, спрашивает твердо: — Почему ты злишься? — Я не злюсь, — пыхтит Антон и стереотипно агрессивно перекладывает вилкой гречку с одного края тарелки на другой. — Злишься. Что-то случилось? — Арсений спрашивает аккуратно, ласково, и зачем он вообще такой? — Кто это был? — Антон не выдерживает и мельком смотрит на брата, чтобы поймать недоумение у того на лице. — Кто? — Этот Тимур. Арсений облегченно смеется, но, увидев, расстроенное лицо Антона быстро затыкается. — Мой партнер по новогоднему номеру, — легко отвечает он. — Абсолютнейший гетеро, если вдруг тебя это интересует, он встречается с Олей с факультета менеджмента. Антон расслабляется, виновато поджимает губы, а Арс спокойно улыбается ему, и он продолжает ковырять гречку. Но тут вдруг он понимает, что кое-что его смущает. — Ты выступал на вечеринке в честь Нового года? У вас в вузе? Арсений смотрит на него так, будто бы ждет чего-то, и Антон совсем не догоняет, хотя что-то ему подсказывает, что это важно. Он проматывает ту карнавальную вечеринку еще и еще, и, бля, Арсений говорил, что нашел его линзы. — Это был ты? Первый парень, на которого у меня встал, это был ты? Арс выглядит смущенным и немного испуганным, будто готовым уже сейчас начать брать всю вину на себя, как он это любит, но Антон только смеется. — Ебать, вот это фокус, конечно. Но почему ты меня не узнал? — А ты меня почему? — резонно, хоть и вопросом на вопрос отвечает Арс. Сейчас Антон реально недоумевает — очевидно же, рост, комплекция, абсолютное бесстыдство и такая соблазнительная близость. — Я был пьян. Я вообще сначала принял тебя за девушку! — Значит не такой уж я и плохой актер, — лукаво отвечает Арсений, улыбаясь. Затем серьезнеет и добавляет. — Я думал над этим. Просто мы настолько не ожидали встретить там друг друга, что, даже, если бы мы были трезвы, мозг всё равно придумал бы оправдания. — Зачем оправдания? — выпаливает Антон. — Мне тогда всё понравилось! Арсений мрачнеет, и Антон не понимает, что сказал не так. — Тебе бы не понравилось, знай ты с самого начала, что там я, — тихо говорит Арс, и Антон только собирается возражать, как вспоминает — они с Арсением тогда только начинали узнавать друг друга заново, только учились общаться как раньше, без подъебок и сарказма. Наверное, Арс прав. — Но мне нравится, что это был ты, сейчас, — уверенно отвечает Антон, и тут же переводит тему, а то лицо у брата такое, какое бывает, когда он думает, что никто не видит, и падает в глубины ответственности за весь мир. — А ты что, до сих пор умеешь так же на шпагат садиться и ноги высоко закидывать? Его слова попадают в цель, Арсений приосанивается и заявляет обиженно: — Что значит до сих пор? И вообще, удивление в твоем тоне мне оскорбительно! — а в уголках глаз едва заметные еще лучики улыбки. — Да я просто не очень-то верю, что ты можешь ногу за голову закинуть, например, — самодовольно продолжает ломать комедию Антон. Арсений, эта королева драмы, резко встает, заявляет: — Ты сейчас доешь гречку и салат, помоешь посуду, а потом придешь и охуеешь от того, что я могу. И ускакивает в спальню — разогреваться, скорее всего. Антон доедает доставшую уже кашу, посмеиваясь. Арсений, конечно, намного умнее, чем хочет казаться, но на слабо его взять так же легко, как и в детстве. Он быстро моет посуду и шлепает босыми ногами к Арсу, чтобы застать того в позе мостика. Антон садится на кровать с ногами и предвкушает шоу, и Арсений не подводит — под собственные глупые комментарии он то встает на голову, то делает нечто вроде сальто, реально садится на шпагат и даже ходит на руках. Антон хлопает ему и улюлюкает, но, когда Арс заканчивает и раскрасневшийся усаживается на кровать, он мерзко и торжественно ему заявляет: — А ногу за голову так и не закинул, между прочим! Арсений сверкает на него своими глазищами и с легкостью, только помогая чуть рукой, действительно заводит пятку к затылку, умещая голень у себя на плече. Антон сглатывает — все эти трюки Арс выполняет в домашних шортах, которые сейчас плотно прилегают к его паху. Арсений ловит его взгляд и шумно выдыхает. Антону видно в небольшое зеркало их со стороны — лохматый, всё еще тяжело дышащий Арсений и он сам с потемневшими глазами и приоткрытым ртом. Он не выдерживает, опрокидывает Арсения на спину, не слушая его возражений — дай хоть ногу достану, дурак! — принимается целовать Арсову коленку на заведенной назад ноге. От коленки поднимается ртом по внутренней стороне бедра к краю шортов, пока Арсений причитает, что это самая тупая поза на свете. Он слегка кусается и оставляет засосы, а после зализывает и дует, наблюдая, как на бледной коже расцветают яркие пятна. — Твой массаж номер четыре, — объявляет он, отрываясь и смотря в синие глаза, поддернутые поволокой наслаждения. Это он доводит Арса до такого! — Но я не заказывал банки, — бормочет тот едва слышно, и Антону уже плевать, он двигается языком ниже — широко лижет под коленкой, помогает наконец Арсению вытащить ногу, чтобы закинуть ее себе на плечо, целует накачанную голень — здесь оставлять засосы сложнее, но он справляется, мысленно благодаря Арса за то, что он такой чистюля и ходит в душ каждый раз по возвращении домой, иначе сейчас бы уже заныл, что ему надо помыться. Ему хочется, так сильно хочется, сделать Арсению приятно, что аж руки дрожат — Антон кусает выступающую косточку на щиколотке, получая в благодарность прерывистый выдох, пытается поставить засос и на ней, но это слишком времязатратно, а Арс в любой момент может сказать прекратить. Во рту уже сухо, но он обещал массаж, так что переходит ко второй слегка подрагивающей ноге, осыпает поцелуями бедро, лезет языком под шорты, Арсений хнычет тихонько, втягивает воздух резко, когда Антон кусается и вбирает кожу губами. На голень просто плюет, размазывая слюну языком — как хорошо, что Арс бреется — прикусывает свод стопы, кончиком языка проводя от пятки к большому пальцу, беря его в рот. Смотрит на Арсения, так доверчиво раскрытого прямо перед ним с закатанными глазами и открытым ртом — это благодаря ему, благодаря Антону он сейчас такой, так может быть? Он отпускает блестящую от слюны с пятнами засосов ногу и тянется к шортам, аккуратно стаскивая их уже почти до середины бедер, как Арсений кладет ладони на его руки и шепчет жалобно: — Не надо… Давай не будем? Он не добавляет «пока», и у Антона что-то дрожит внутри, когда он мучительно просяще шепчет в ответ: — Пожалуйста. Разреши мне. Арсений стонет беспомощно, одной рукой закрывает лицо, у Антона плывёт перед глазами — Арс не хочет его видеть, но он не может по-другому, ему надо выразить ту любовь, которая давит на него изнутри, а словами он не может, потому что дурак, и как иначе? Сейчас бы послушать Арсения, закончить всё, раз ему так не хочется принимать то, что Антон готов ему отдать, но это уже невозможно, и он стягивает шорты с бельем, обнажая красивый аккуратный член — и когда это он про члены стал говорить «красивый»? Он абсолютно не знает, что делать дальше, как Арсению нравится, как сделать так, чтобы было приятно и не опозориться, а Арс лежит с закрытыми ладонью глазами и совершенно не помогает, только рвано и загнанно дышит. Антон проводит языком от основания до головки, и Арса подбрасывает на кровати — второй рукой он вцепляется в простыню и закусывает губу. Антону кажется, что это хороший знак, он губами сдвигает крайнюю плоть и посасывает головку, руками оглаживая Арсу бока. Он старается уследить за зубами, делая так, чтобы член упирался в щеку, а сам пытается обласкать его языком, но получается плохо, и ему неудобно, так что он размыкает губы, выпуская его изо рта с едва слышным чпоком. Арсений высоко всхлипывает и подается бедрами обратно, но Антон не может, не умеет — ему бы потренироваться, так что сейчас он перемещает влажную руку на ствол и быстро водит ею вверх-вниз. Арс стонет в голос, и, может не так уж и плохо, что он не видит, с какой мукой Антон сжимает себя, как сосредоточено его лицо — наверняка все его любовники были красивее и опытнее и могли взять до горла. Антон думает, что можно попробовать хоть что-то — лижет яички, втягивая одно в рот, большим пальцем проводя по головке, Арс вскидывается и кончает с тихим стоном «Антон». Антон сжимает себя сильнее, но одного его имени достаточно, чтобы он тоже спустил в трусы, будто бы ему опять тринадцать. Арс лежит молча и мелко дышит, Антон вздыхает, идёт за салфетками и переодеться. На кухне, оглядываясь, слизывает капли спермы с ладони — не противно, и он научится, если Арсений позволит. Раздевается прям там, вытаскивая из шкафа какие-то привезенные Пашей шмотки, кидая трусы и штаны в корзину для белья, и так уже заполненную результатами его несдержанности, и надо бы разобраться, как пользоваться стиралкой, хотя ему почти даже не стыдно. Он плетется обратно в спальню, ожидая, как это уже было, отстраненного Арсения, но тот сидит на кровати и ждет его. — Антон, я… Антон уверен, что-то, что Арсений сейчас скажет, наверняка ему не понравится, и он придерживается своей прежней тактики, хотя когда-то планировал совершенно другое, поэтому кладет руку Арсу на губы, затыкая его, и заявляет непринужденно: — Тебе бы там завтра стирку замутить, а то скоро я перейду на твои трусы. Кстати, я же не говорил, что Егор всё-таки трахнул Эда? Типа сразу, как они от нас свалили. Прикинь, какую сексуальную лихорадку мы вызываем? Может и Данке там что-то обломалось, хотя я не уверен, что она вообще трахается. Арсений смеется — подхватывает его, тоже трусит: как-то хуево Паша их воспитал, тянет на себя за руку, Антон садится к нему на коленки, и кажется, у него горит лицо. Арс чмокает его в нос, а потом глубоко целует в губы, запуская свой язык к нему в рот. Антон быстро отстраняется: — Арс, я… Я зубы не почистил. Арсений усмехается, дышит ему в рот «похуй» и прижимает плотнее. *** Остаток недели проходит в таком же непонятно-счастливом трансе — они вместе спят, едят, смотрят фильмы и слушают музыку. Кажется, что эта маленькая квартирка с джакузи посреди комнаты — их идеальный мыльный пузырь, внутри которого тепло, нежно и хорошо, несмотря на логичные бытовые перебранки и споры из-за учебы. Тот факт, что теперь они могут запихнуть язык друг другу в рот, не отменяет их характеров и привычек, так что Арсений по-прежнему моет посуду, только когда не из чего есть, собирая кружки и тарелки по всем углам, а Антон всё так же увиливает от любых домашних дел и громко слушает музыку. Меняется только то, что можно не сдерживать себя, если хочется погладить Арса по спине, если хочется подойти и понюхать его волосы, поцеловать в оголившееся в разрезе футболки плечо или провести носом по шее. Арсений будто бы смиряется с этим — не подпрыгивает от неожиданности, не отклоняется, принимая ласку и даря ответную. В один из вечеров они измазывают друг друга остатками мороженого из привезенного Пашей с Окси ведра, и то, что началось как потасовка с пятнами холодного сладкого пломбира на лице, заканчивается примерно так же, как то их свидание вслепую. Антон, сверкая красными щеками и ушами, очень пытается удержать себя от фрикций бедрами, пока Арсений слизывает белые подтеки с его лица, сидя у него на коленях. Еще одни испорченные шорты с трусами. Позже, обнимая Арсения, зарывшись носом ему в волосы, Антон думает, не жалеет ли, что весь его недосексуальный опыт был завязан на брате — он наконец учится задавать себе вопросы и отвечать на них, и это очень помогает, хотя, конечно, вслух озвучивать ответы и те проблемы, которые его беспокоят, он так и не решается. Антон приходит к выводу, что от этого обидно, но в том самом смысле, что опыта, по сути-то, и нет. Естественно, ему бы хотелось, чтобы то были другие парни, но только ради того, чтобы к Арсению он был подготовленным, чтобы не выглядел в его глазах неудачником с недотрахом. С другой стороны, глубоко в душе, если откинуть все его комплексы, он считает, что это лучшее, что могло случиться с ними, ведь это доказательство того, что это судьба. Он же помнит, как выбирал параметры на том тупом сайте. Понятно, что они с Арсом обратились туда в одно и то же время, понятно, что может у них не так много клиентов, но их поставили в пару, и это что-то да значит. Он шепчет Арсению в шею: — Ты знаешь, что мы с тобой — судьба? Арс не отвечает, он не отвечает каждый раз, когда Антон говорит глупости по типу таких, делая вид, что спит или не слышит. Антон запихивает и это в ту самую жестяночку, где лежит его признание, закапывает где-то в себе и наслаждается тем, что имеет. В субботу перед его днем рождения они идут в кино, и Антон думает, что лучше бы они остались дома, потому что дома можно было бы прижиматься друг к другу и сосаться на каждой тупой реплике героев — сосательное бинго — а в кинотеатре Арсений не хочет даже брать его за руку, хотя вокруг темно и никому ничего не видно. Потом они гуляют по парку на районе, и ему опять хочется домой — он не очень любит ходить, нагулялся уже по дворам и кладбищам, но Арсению хочется, и он покорно плетется за ним. Задавая себе вопрос, он понимает, что это тупо, что ему не нравится, ему хочется вернуться в их мыльный пузырь квартиры и валяться весь день на диване и играть в тупые игры на телефоне. Но Арсений, наверное, прав — нельзя вечно торчать дома, надо выбираться в реальность, даже если в ней они идут на расстоянии в полметра. Когда они были просто братьями, Арсений вился рядом с ним, постоянно дергая и показывая, то на дурацкие разводы бензина в лужах, то на смешных голубей, то на собаку, которая именно в этот момент начинала срать. Тогда он не отдергивал руку, стоило ему коснуться Антона. Он думает: со своими парнями Арс гуляет так же? Гулял. На улице наконец начинается дождь, и Антон радуется ему, как кот мяте. И, хоть бежать до дома недолго, они всё равно промокают до нитки. Антон, наверное, хотел бы остановить их у подъезда, чтобы осуществить «Тот Самый» романтический момент с поцелуями под дождем, потому что, очевидно, он в душе не гот, а двенадцатилетняя девочка, но им пиздец, как холодно, и Арс тащит его за руку, переплетя с ним пальцы и крича сквозь ливень что-то о «давай скорее, чтобы не заболеть», и этого вполне достаточно. Дома они с трудом стягивают прилипшие шмотки — Арсений в попытке снять узкие мокрые джинсы шлепается на пол, и Антон ржет так, что валится сверху. Позже они сидят под одеялом с ноутбуком и смотрят тупые шоу на ютубе, кормя друг друга заказанным воком. Арсений даже не ругается, когда лапша падает на постельное — всё равно они чуть ли не каждый день его меняют, и Антону за это тоже уже почти не стыдно — он научился ставить стирку. У Арса вибрирует телефон. — Это от папы, — информирует он, запихивая в рот креветку. — Спрашивает, приедем ли мы завтра к ним или они приедут к нам. — А третьего варианта, где мы одни сидим весь день дома нет? — со стоном тянет Антон. Он и так уже сказал друзьям, что отпразднует на следующих выходных — знает, что тупо, но сам день рождения ему бы хотелось провести только с Арсением. — А ты как думаешь? — со смешком спрашивает Арс. — Пиши, что мы приедем — пускай они готовят еду, — чавкает он, и Арсений демонстративно вытирает себе щеку. Антон не уверен, это Арс, кретин, специально, или он реально плюнул на него? *** Утром Антон просыпается от легких поцелуев в шею и блаженно стонет. Арс, посмеиваясь, водит пальцами ему по руке и шепчет: — Вставай, совершеннолетняя соня. — Ты мог бы не утруждать себя лишними буквами и сказать, что я просто совершенная соня, — улыбаясь, отвечает Антон. Его уже давно перестало пугать, что он старается думать и шутить как Арсений, и это клиника — мужская любовь — но сейчас он просто радуется, что у него получается, и Арс прыскает. — С сегодняшнего дня меня официально не посадят за совращение малолетнего — повод отметить, — Арс выцеловывает ему линию челюсти, а после забирается языком в рот — от него, в отличие от Антона, пахнет мятной зубной пастой — Арсений чистит зубы дважды, уже даже не ругается, если Антон не чистит вообще. Антон обхватывает его за талию, тянет на себя, кладет сверху, обхватывая в кольцо рук — ему так нравится, когда Арсений проявляет инициативу, не только потому что это бывает нечасто, — ему самому сложно, каждый раз, притворяясь, что он знает, что делать и стараясь выглядеть как можно увереннее, внутри он переживает как отличник-пятиклассник на экзамене. И всё равно каждый раз он упорно лезет, плюя на слабые Арсовы попытки его образумить. — Это кто кого еще совращает? — бормочет он Арсу в губы и, собирая всю смелость в кулак, перекладывает ладони Арсению на задницу, сразу же сжимая ее. У Арса расширяются глаза и он издает удивленный выдох, но не отстраняется, трется только об Антона напряженным членом, вырывая куда более удивленный вдох. У Антона перед глазами всё немного плывет — они что, делают это? — он вжимает Арса в себя, вскидывает бедра, сгибая одну ногу в колене, и хочется запустить руку между ними, потому что это всё на грани, это горячо и сладко, но так неудобно, но вдруг Арс снова сбежит? Антон зажмуривается, чувствует теплую ладонь под футболкой — боится открывать глаза, чтобы не оказалось, что это сон, но тонкие пальцы пробегаются по левому боку, а после перемещаются на сосок, и Антон даже не думал, что это может быть так приятно — Арс трет его между пальцами, и он не выдерживает, стонет в голос, пока Арсений кусает его за ухо. Антону так невыносимо хочется кончить, и он скулит, трется об Арса сильнее, даже через ткань белья чувствует, как член Арсения прикасается к его, и вдруг рука с соска пропадает, Арс залазит ему в трусы, и, черт, хоть бы всё не закончилось в ту же секунду. Он сам ведет пальцами с ягодиц, надавливая на расселину сквозь ткань, спускается ладонью ниже, сжимает яйца, слизывает языком потекшую слюнку из уголка приоткрытого Арсова рта — Арсений стонет призывно, водит рукой резче. Антон кончает, но не обмякает, как обычно — вылазит из-под Арса, с усмешкой замечая разочарованный просящий скулеж, он рискует и трусит, но прижимает Арса одной рукой за талию, второй быстро стягивает с него трусы, оголяя бледные упругие ягодицы, давит на бедра, призывая встать на колени, придавливающую Арсения к постели руку так и не убирает, но тот слушается, выпячивает зад, и Антон дрочит ему быстро и сильно, как любит сам, едва не закатывая глаза от вида. Когда Арс кончает со стоном, он падает на кровать, и Антон не может сдержаться — кусает его за левую ягодицу, ожидая, что сейчас тот натянет трусы и выбежит в туалет, на кухню, в шкаф — куда угодно, главное от него, но Арсений тихо посмеивается, и он кусает сильнее, лижет, целует — не заходит дальше, но вскоре вся задница у Арса блестит от слюны. За завтраком они обсуждают погоду, новинки кино, проходят тест на Поттерморе, совместно переводя вопросы, но о произошедшем утром, как обычно, не говорят. Арсений дарит Антону кроссовки и смотрит сияющими глазами на то, как Антон распаковывает коробку и потом ещё с час ходит в них по дому. На фразу «Арс, ну это же пиздец дорого» он закатывает глаза. Они вместе едут в магазин, чтобы не ехать домой с пустыми руками. Арсений бродит между отделами и всё порывается набрать экзотических фруктов или сыров с плесенью, но Антон тащит его в кондитерский отдел, и они зависают у стенда с тортами. — Только этот не берем, — Антон указывает Арсу на торт с розовым кремом и узорами из фруктов, который Арсений притащил на свой день рождения месяц назад. — Почему? — удивляется брат. — Он разве не вкусный? — Так у нас у всех же ебучая аллергия была на него, хорошо, что ты не ел, — отмахивается Антон, смотря на дату изготовления другого, с маком. — Но я ел, — озадаченно отвечает Арсений, и Антон оборачивается на него. — Серьезно? Ты ел торт? — со смешком спрашивает он, но у Арса растерянное выражение на лице, и он серьезнеет. — Тебе что, Паша не говорил, что мы потом ходили пятнистые и чесались и дня три жрали Супрастин? — Нет, — тянет он. — Он спросил вроде, как я себя чувствую на следующий день, но у меня всё было в порядке. — Значит ты просто мало сожрал, — легко бросает Антон. — Сережа там вообще, кажется, схомячил куска три, так его и хуевило. Давай вот этот возьмем, с кремом! Арсений улыбается, смеется ласково «они все с кремом, Антон», но они берут его, а потом Арс лезет под руку, когда Антон выбирает шампанское, в котором никто из них нихуя не разбирается. Дома Окси прыгает к Арсу на руки с разбега и тут же тянет ручки к Антону, сталкивая их лбами в семейном объятии. У нее на голове гнездо, и она жалуется, что это «папочка пытался меня заплести, но у него ничего не вышло, Арсе-ений, сделай косички!». Дима выходит к ним с книгой, здоровается за руку, не отрываясь от нее, Антону кажется, что его немного потряхивает, но когда он кивает на младшего брата Паше, тот разводит руками и говорит, что до экзаменов осталось ВСЕГО шесть недель, и что вы хотели, Дима Палыч знает число пи только до сто двадцатой цифры после запятой. Зато Сережа радостно стукает их кулаками в плечи и жалуется, что без них скучно, и батя не разрешает им с Димой переехать в их комнату, потому что Окси боится спать в одиночку, а разрешать кому-то одному — нечестно. Он бурчит под нос, что слышал, как Паша с Харламовым обсуждал возможность оборудовать кабинет в их комнате. Антон думает, что скучал по этим шуму и гвалту, и полной неразберихе, но ему всё равно хочется обратно в их с Арсом цветной красивый пузырь. Арсений проходит в гостиную и заплетает Оксане косички, напевая детскую песенку про синеглазую девочку, ослепляющую небесной красотой, пока все дарят Антону подарки. Но он думает, что самый его главный подарок — сказка, в которую он попал благодаря этой вот синеглазке. Он даже не хочет думать, насколько это всё не похоже на Арсов день рождения месяц назад, когда тот сидел и мучительно остро ждал его появления, а Антон у Эда смотрел на часы каждые три минуты и чуть не царапал себя до крови, так сжимая кулаки и врезаясь ногтями в кожу. Сейчас они вместе сидят, едят убого нарезанные салаты и обсуждают, что будут делать на майские праздники. Сережа предлагает веревочный парк, но Дима смотрит на него как на дебила и напоминает, что у него вообще-то боязнь высоты, на что в ответ получает разрешение посидеть внизу и почитать энциклопедию. Паша вбрасывает им идею о туре по близким к Москве городам, и Антон с Арсением переглядываются — это означает дней пять без таких, какие им нужны, касаний и поцелуев, и Антон боится, что не справится. — Давайте, может, просто на шашлыки выберемся? Ну или в Питер сгоняем на пару деньков? — предлагает он. — В Питер надо летом ехать, когда вероятность хорошей погоды чуть выше пятнадцати процентов, — нудит Дима. — А на шашлыках можно клещей подцепить. — Так чо теперь, вообще не развлекаться? — язвит Сережа, и они начинают переругиваться как обычно, пока Окс рассказывает Арсению, что у них в садике есть мальчик Леша, за которого она выйдет замуж, как только им обоим исполнится семь. Она болтает ногами, и у Антона уже все ноги наверняка в синяках, но он умиляется тому, как внимательно Арсений выслушивает проникновенную речь сестры и дает советы. В этот момент он чувствует на себе взгляд Паши, и ему неловко — родитель смотрит внимательно и тяжело, улыбка сползает с лица Антона, и он достает телефон, чтобы пялиться в экран, а не на Арсения. Он опять задает себе вопрос и понимает, что ему не стыдно — неловко и стремно, что Паша может узнать, чем они с Арсом занимаются, и что он чувствует к брату, но он не ощущает вины. И это должно, наверное, пугать? Настолько он повернулся на Арсении, что осуждение родного отца его вообще не волнует? — У меня для вас сюрприз, — внезапно заявляет Паша. Все настораживаются, а Окси даже хлопает в ладошки, пока Паша выдерживает серьезную паузу и не продолжает: — Сегодня день тестов! По кухне проносится коллективный стон разочарования — обычно они проводят тесты раз в триместр, а тут родитель с чего-то решил ускориться, но Паша не терпит возражений и зовет всех в гостиную. У Антона пузырьки от шампанского летают в голове, его немножко ведет, ровно настолько, чтобы усесться и самостоятельно закинуть на себя Арсовы ноги, вопреки предостерегающему взгляду брата. Но тут начинается куча мала, и их всё равно сдвигают ближе друг к другу — Арсений слишком загоняется, это нормально. — А вы что? Водите баб к себе? — вдруг с наездом спрашивает Сережа. — У вас обоих шеи, будто вас пылесосили без насадок, — поясняет он на удивленные взгляды. Арс бледнеет, у него белеют даже губы, и он лихорадочно поправляет сбившуюся водолазку, пока Антон раздраженно не отрезает: — Не завидуй, болван. — Хотя каких баб может водить Арс? — Сережа не оставляет тему, и Антону это всё не нравится — Арс смотрит на него испуганными глазами, но тут Паша всех прерывает, наконец раздавая бумажки и включая планшет. — Хватит лезть к братьям, давайте, начинаем, мелочь. Антон бросает обеспокоенные взгляды на молчащего Арсения, который обычно бы ответил что-то в духе «мы не мелочь, мы купюры!», но послушно берет у отца бумажки и отвечает на тупые стандартные вопросы, мечтая уже поскорее уйти к ним — к Арсу — на квартиру. Сваливают они уже к вечеру, и Арсений замыкается в себе, молчит всю дорогу, у Антона сжимается внутри все от такого брата. Дома по приезде они оба быстро принимают душ, и, если, пока Арс моется, Антон сидит рядом у бортика — он уже не прячется в комнате, подглядывая сквозь дверную щелку, когда он сам начинает раздеваться, Арсений сваливает в комнату. Видимо, их ждет разговор. Антон оттягивает этот момент, как только возможно, он примерно представляет, что может сказать Арс, и ему не кажется это убедительным. Но, когда он заходит в спальню, Арсений буквально тут же молча целует его, сразу глубоко и жарко, тянет вверх его футболку, снимая, водит руками по плечам и лопаткам, лижет ключицы и толкает к кровати. У Антона ноги подкашиваются, он падает, пытается сказать что-то, но язык Арсения затыкает ему рот, он втягивает сначала верхнюю губу, потом нижнюю, оглаживает зубы, и он сидит у Антона прямо на животе, и, кажется, они оба спятили. Арс стягивает футболку и с себя, они прижимаются голой кожей, Антон уверен, что сейчас сгорит. Арсений сползает ниже, тянет белье, у Антона кружится голова, пока он облизывает ему член. — С днем рождения, — бормочет Арс, соскальзывая, снимая и свои трусы и разворачиваясь задом, становясь в коленно-локтевую. Антон в ахуе поднимается на руках, у него рот наполняется слюной, и сердце танцует джигу-дрыгу. — Ты уверен? — испуганно переспрашивает он. — Презерватив и смазка под подушкой, я уже подготовился, — глухо говорит Арс, игнорируя вопрос. Антон думает, что ему хотелось — хотелось до подрагивающих рук, но это решение, которое они должны были принять вместе, они ведь даже не обсудили, кто должен быть снизу и как это вообще должно происходить, но Арс принял его один за них, как и то — о своем переезде, и сейчас лежит перед ним, уже подготовившись, и Антон не может противостоять. Трясущимися руками он достает резинку, еле открывает ее и раскатывает по члену, сдерживая рвущийся стон, пережимая себя на несколько секунд, рассматривая смазку. Он боится, выдавливает ее на пальцы, проводит Арсению между ягодицами, но смущается, отдергивает руку, размазывая вместо этого гель по члену. Арс нетерпеливо двигается, Антон зажимает себе рот левой рукой, чтобы не захныкать от желания, правой аккуратно направляя себя, и ему страшно, но Арс подается назад, стонет, насаживаясь полностью и облегченно выдыхает. Антон держится и не начинает двигаться, чтобы не кончить в ту же секунду, но Арс скулит «давай», и он осторожно вытаскивает член почти до середины, чтобы тут же двинуть бедрами вперед, вырвав из обоих стон. Он наконец приноравливается, кладет обе ладони Арсу на бедра — в полумраке комнаты, с падающим в окно искусственным уличным освещением Арсений кажется нереально красивым, хоть видно только усыпанную родинками спину и задницу. Антон видел его полностью голым, когда тот принимал ванну, но Арс казался худым, немного зажатым и вызывал больше умиления, чем желания, а сейчас напряженные мышцы спины, выпирающие крылья лопаток, тонкая, влажная от пота талия и округлые ягодицы будят в Антоне что-то не поддающееся контролю, и он совсем едет крышей, впивается пальцами сильнее, держит Арсения крепко, до синяков, наверное. От этого ощущения, от стонущего под ним Арса, от пошлых шлепков и самой позы его ведет. Они двигаются в одном ритме, и, Антон краем сознания думает, что это лучшие ощущения в его жизни — от удовольствия сжимаются пальцы на ногах и спирает дыхание, но чего-то не хватает, и он вымученно просит: — Арс… Перевернись… Я сейчас, совсем скоро — хочу видеть тебя… Арсений замирает, но слушается, переворачивается на спину, и Антону дико хочется поцеловать его, он тянется, лижет чужие губы, кусает за шею и аккуратно вставляет снова, самостоятельно разводя Арсу ноги. Он смотрит в любимые голубые глаза и делает первый толчок — у Арсения дрожат ресницы и губы, и в темноте Антон с ужасом понимает, что тот смотрит на него с такой явной болью, что внутри все леденеет. Он останавливается, чтобы спросить, что сделал не так, и вдруг видит, как Арсений зажмуривается и всхлипывает — по щекам текут слезы, и Антону так плохо, что он, кажется, сейчас умрет. — Арс? Что?.. Арсений зажимается, закрывает лицо руками, шепчет: — Прости, я не могу. Антон вытаскивает член, гладит Арса по груди, целует лицо, лихорадочно собирая губами влагу со щёк, у него дрожат руки и болит в груди так, будто бы в ней черная дыра, и он не понимает, что не так, в чем он виноват, и самое ужасное, что у него до сих пор стоит. От переизбытка чувств он едва не плачет сам, но Арс пытается подняться: — Стой, я сейчас, сейчас. Прости меня! Он толкает его на спину, снимает презерватив, захватывает член губами, сразу же принимая до горла, и это охуенно, но черная дыра в груди никуда не девается, он зовет тонко: — Арс? Арсений поднимает на него взгляд, давится, отодвигается, закрывая рот руками, у него по подбородку стекает слюна, а из глаз опять катятся слезы. Он скатывается на пол, шепчет «прости меня, прости, прости, я виноват, так виноват перед тобой», выбегает из комнаты, и Антон не знает, что ему надо. Садится на кровати, водит рукой по члену, ненавидя себя за это, кончает. Ему хочется ударить себя, но что он сделал не так? Почему? Он не знает, что от него нужно, надо ли идти за Арсением? Он не хочет его видеть сейчас? А он сам хочет видеть Арса? Антон собирается с силами, встает, пошатываясь — мышцы ватные, а дышать сложно. Арсений сидит в туалете у унитаза, и неужели он блевал? Антон молча садится рядом, гладит его по волосам, смотрит в красные заплаканные глаза, у самого горло сжимается. Он тянет брата на себя, обнимает, Арс не отшатывается, безвольной куклой обмякая в его руках. Они молча бредут в спальню, Антон открывает окно, сдирает простынь с кровати, стелет новую, неглаженую, подбирает презерватив и голый, поеживаясь от холода, идёт на кухню за водой. Возвращается в футболке и трусах, заодно захватил вещи для Арсения, который, сгорбившись, сидит на кровати, протягивает ему воду и отворачивается, пока тот одевается. Антон не закрывает окно, накрывает их обоих одеялом, прижимается к Арсу грудью, целует в шею. Слышит тихое «прости меня». Утром им надо будет поговорить. *** Штормы называют женскими именами, но тот, что унес их с Тотошкой в загадочный город вдали от дома, зовется Антоном; им бы к мудрому Гудвину — за мозгами и за храбростью, но разве ходят к нему из-за любви, разве дровосеки эти не наломали достаточно дров? Арсений честно пытался — он попробует еще, нестрашно (страшно), Антон поймет. Арс выбирается из-под тяжелой руки, оглядывается — к горлу подкатывает прогорклый ком, — и выходит из спальни, прикрывая дверь за собой. Мама не позвонила сегодня — вчера, точнее, — в день рождения сына, но он все равно звонит ей, привычно забираясь в джакузи. Кожа на лице стянута из-за засохших щиплющих слез, ему бы умыться, но так проще думать о том, что он хоть как-то страдает за полученное удовольствие. Он звонит не ради индульгенции, просто услышать, что у кого-то все хорошо, просто и нормально, вдали от дома и семьи, и чем больше он думает, тем больше ему снова хочется рыдать, съеживаясь на дне огромной посудины. Дышит с присвистом, вслушиваясь в долгие гудки так же внимательно, как минутами ранее слушал тихое дыхание Антона. Антон этого всего не заслужил. Завтра Арсений извинится, за то, что вообще все это начал, и брата к этому подтолкнул, и что отвечал на поцелуи. Щеку приятно холодит акрил, он протягивает руку, чтобы начать переставлять шампуни, разворачивая этикеткой к нему, пододвигает чашку ближе, заглядывая неаккуратно, и оставшиеся капли чая выплескиваются ему в лицо. Арсений смаргивает чайные капли, чай вдвоем пьют же, а он все никак — давится кофе, не соглашается даже вечером, когда Антон предлагает. На каждый сделанный шаг он отступает трусливо — нет, уговаривает он сам себя, он целовал Антона почти прилюдно, но зачем? Кому он доказывал? Что это не страшно и не больно — целовать не по-родственному мальчика, с которым они росли всю жизнь? — Мам, — пожалуйста? — Мам… У него перед глазами старая фотография — он на руках у папы в красном комбинезончике, мама улыбается так счастливо, и Антон в огромном свертке у нее на руках. Арсений зажимает рот ладонью — а теперь этот мальчик тебя трахает; разница в возрасте небольшая совсем, но чувствует он себя не иначе как Аллой — алло, где же ты? — Пугачевой, и галчонок их маленький совсем, спрашивает все, кто там, в прокисшем молоке живет? Арсений расслаивается на белые хлопья, летящие наверх, кислые и дрянные, но Антон никогда не замечает прошедший срок годности, пока совсем невмоготу будет, и сыворотку правды внизу, глубоко, мутную и желтоватую, но, о, крошка, пойдет, — главное, что она есть вообще. — Арсений? — откликается она, наконец. — Что-то случилось? Арсений молчит, размазывая одинокую текущую каплю по стенке. — Антон случился, — хмыкает он. — Вчера пополудни. Забыла? Арс и спрашивать не хочет, но надежда все равно окрашивает его утверждение наивным вопросом. — Нет, конечно, — говорит мама тоскливо, — я ему звонила, но абонент недоступен. — Мам, так он номер давно поменял, — Арсений смеется тихо от облегчения: не забыла! Может, она и врет ему сейчас, но Арсу так хочется верить, поэтому он тянет углы губ в гримасе, глядя на натяжной потолок, и улыбка его такая же натянутая. — Волчонок стал совсем взрослым, — улыбается мама, и Арсений вспоминает в восторге: да же, она ведь называла их своими зверятами; Антон, наверное, поэтому так любит мемы с волками. — Кстати, об одиноких волках, Антоша нашел себе подружку? Ага, думает Арсений, закрывая глаза, ты с ней разговариваешь. Еще одно, что тянет его вниз, — Арс никогда не сможет признаться родителям. Антону-то явно похуй, влюбленный волк уже не хищник, а Арсений не может так, только спрятаться в глубокую нору, к таким же рыжим отщепенцам, и ждать, пока все само собой не разрешится. Он кусает себя за губу, потому что рефлексирует он дурацкими сравнениями и фразами из гоблинских озвучек. — Лисенок? — Нет, — выдыхает он, тянется к чашке, высовывая язык для нескольких холодных капель для пересохшего горла. — Жаль, — она совсем вдруг не рассказывает о себе, молчит, и Арсению нечем клеить розовые стекла очков. — Ты бы помог ему, брат все-таки. — Ага, — хрипит он, зачем, зачем он ей позвонил? Чтобы услышать все то, что не хотел бы слышать ни до, ни после того, как эта ситуация кончится. Арсений уже не сомневается — они должны разойтись как можно быстрее. Он пытался, зажмурив глаза шел, и Антон его подхватывал каждый раз, но ведь мышеловки и под Антоном тоже, и порог болевой у него ниже, он споткнется, как нехуй делать, и лучше кончать эту миниатюру побыстрее, пока у Арсения есть силы. Он ведь старший брат, был ответственным за всех, неужели он позволит совершить Антону самую страшную ошибку в его жизни? — Арсений, родной? — Мне плохо, мам, — признается он, впервые вслух. — Я не справляюсь, я не справлюсь. Мама молчит, Арс кусает себя за кончик языка — разве мог он сказать вслух? Зачем? Как это отменить? Бросить трубку в наивной надежде, что она забудет? Мама не звонит первой — и они просто оставят эту ситуацию навсегда, Арсений звонить ей тоже не будет. Мама всегда рассчитывала на него, доверяла, оставляя за старшего, как же он не может справиться? Ему казалось, он справится, почти смог, но когда взглянул Антону в глаза и увидел, того ребенка, с кем делил конфету напополам, — не смог. Смог в голове рассеялся, оставив пустоту и осознание. Антон будто перешагнул все стадии принятия, распахивая руки в объятия как крылья — Арсений струсил и не смог полететь, и сейчас только остается решить: упадет он один или оба? — Что произошло? — Прости, я устал немного, — бормочет он, — созвонимся попозже, хорошо? — Арсений! — строго обрывает мама не звонок: — Ты плачешь? — Нет, — вздыхает он, лежа Аленушкой на дне, — связь плохая. Он отключается, слыша встревоженное эхо «Арсений!», и понимает, что действительно устал. Глаза закрываются сами собой, но даже принцесса на горошине не спала на такой жести, поэтому он бредет в полуоткрытую дверь спальни туда, где спокойно спит самый искренний человек на свете, несмотря на то, что Арсений мягко стелет да спать жестко ему самому. *** — Нам надо поговорить, — Антон не поднимает глаз от тарелки. Они оба встали, не глядя друг на друга, по очереди сходили в ванную, — а не как обычно: толкаясь у зеркала, — Антон провел мокрой пятерней по шевелюре, имитируя расческу, Арсений приготовил омлет. И все это в тишине, кроме тихого «я после тебя». — Да, — тихо соглашается Арсений. — Надо. — Я на тебя не хочу давить, я пришел не за этим, — всё так же, не отрываясь от омлета, больше похожего на чьи-то мозги на асфальте, мямлит Антон. Арсений вздыхает. Ему бы спросить «а зачем?», но это бессмысленно, они это уже проходили. Антон под его взглядом расстроенный и тихий, как старое пианино, и Арсений боится не найти нужные струны. — Антон, ты понимаешь ведь, — Арс комкает салфетку, голос комкает, расправить его, плечи, не может, горбится. — Мы зря все это. — Что зря? — Антон наконец поднимает глаза, смотрит с вызовом. — Зря чувствуем? Или что ты имеешь в виду? — Ты никогда не думал, почему мы это чувствуем? И чувствуем ли? Может, это обман? Тебе только кажется, что ты влюбился, но ведь ты не любил никогда, — Арсений поднимает на него глаза на мгновение, дольше не может, авада кедавра убивает мгновенно; он не рискует: — И мне… я влюблялся слишком часто, чтобы отличить влюбленность от любви. И мы братья, Антон! Это… это пиздец! Арсений замолкает, выискивая подходящее слово — подходящий им диагноз. — Это болезнь, — говорит он тихо, собирая остатки уверенности. — Мы больные. Антон смотрит шокировано, будто бы его по голове мешком с картошкой ударили, он отбрасывает наконец вилку, заламывая длинные пальцы. — Ты… Ты не можешь указывать мне, что я чувствую, Арсений! И я не больной! Я чувствую себя сейчас лучше, чем когда-либо. Чувствовал, пока ты не начал эту хуету, — у него дрожат губы, и он подскакивает, ходит лихорадочно из стороны в сторону, будто это поможет, останавливается, чтобы посмотреть на Арсения. — Ты даже представить себе не можешь, как плохо мне было, а потом я всё понял, и пришел к тебе, и ты принял меня! А сейчас, после всего, ты несёшь эту чушь про болезнь и влюблённость. Если дело в том, что ты сам можешь всё это отличить и просто не ощущаешь ничего ко мне, так и скажи! Арсений сжимается под криком брата, вилка под рукой выглядит как отличный способ самоубийства, молчит, пытаясь подобрать слова, но все идут по кругу как заезженная пластинка. «Мы братья», «неправильно», «о чем я только думал». — Антон, почему? — наконец спрашивает он, игнорируя все сказанное. — Когда это случилось? Мы жили нормально, я никогда и подумать не мог. Кто виноват? Кто разрушил нашу жизнь? Антон смотрит на него шокированно. — Не говори, что никто не виноват, — отмахивается Арсений, видя, как Антон открывает рот. — Ты вообще на девочек смотрел. Это все тот идиотский маскарад, и свидание вслепую, и все так наложилось, что ты решил, что я твоя идеальная пара. И я… у меня нет для себя оправданий. Я любил тебя всю жизнь, но, что влюбился, понял только сейчас. Антон вдруг меняется в лице, подбегает к нему, садится на корточки рядом, в глаза заглядывает, пытается руки взять и пальцы переплести.  — Что ты сейчас сказал? — надежда и радость в его голосе совсем не соответствуют ситуации. — Про то, что любишь меня! Повтори! Арсений недоуменно смотрит на него, выдергивает испуганно ладони из влажной хватки, но не может удержаться, гладит бледную щеку. — Антош, конечно? — полувопросительно выдает он, убирая челку с его высокого лба. — Я всегда любил и буду любить тебя. Ты мой брат. Мои реакции на тебя неправильны, ты представить себе не можешь, каким извращенцем я себя чувствовал. — Брат, — Антон повторяет тихо, — реакции неправильны… Он встаёт, подбегает к вешалке, рыщет по карманам, а найдя наконец сигареты, молча открывает окно и закуривает только со второго раза. — Почему ты опять переносишь всё на себя? Меня как будто не существует в твоей системе координат. Ты испортил, ты извращенец, оправдания только тебе, — он закашливается, будто бы курит впервые, маленький мальчик, которого угостили сигаретой за гаражами. — Почему ты меня не слышишь? Я с самого начала сказал, что ни о чем не жалею! Не тяни на себя это одеяло, мы под ним вдвоём, и тебе надо считаться и с моим мнением, и моими чувствами тоже! Арсений подходит, останавливаясь за его спиной, колеблется, попросить сигарету тоже или не портить себя еще больше. — А ты думал, что будет дальше? Когда папа заикнется о внуках? Меня эта участь миновала, знаешь же, в семье не без урода, — он протягивает руку к острому плечу, но так и не касается. Пальцы дрожат на весу, поэтому Арсений сжимает их в кулак. — Только это я урод, понимаешь? Всегда им был. Ты смелее и сильнее меня, раз можешь перенести то, что между нами, сможешь перенести и то, к чему приведёт наша связь. Но лучше разорвать ее раньше, чем случится что-то непоправимое. Антон молча курит, не глядя на него, Арсений благодарен за это — говорить так легче. — Что скажут люди? Наши братья? Мама? — Тебе не насрать? — Антон наконец разворачивается, смотрит в лицо, выпускает дым, как в насмешку. — Тебе всегда было насрать, Арс! Что изменилось сейчас? Сейчас это я, а не рандомный парень, за которого не стыдно? Ты говоришь «можешь перенести», а если это лучшее, что случалось со мной? Почему ты смотришь на это так? — злость пропадает из его интонации, сменяясь на давящую печаль. — Почему ты не хочешь принять то, что я люблю тебя? Не как брата, как тебя, как Арсения? Меня никто не заставлял, я уже не ребёнок, но ты относишься ко мне и моим чувствам как к чему-то несущественному, я и так не требую от тебя взаимности, но ты делаешь только хуже! — Не насрать, — качает головой Арсений заторможенно, умоляюще глядя на брата, но не находя понимания в тоскливых глазах, — потому что в этот раз это затронет тебя. Я не могу желать для тебя судьбы изгоя, а мы ими и будем, если уже не. Руки его плетьми висят вдоль тела, только пальцы подергиваются в боязливом желании прикосновения. — Я совершил ошибку, — признается он тихо. — Когда позволил себе поверить, что реального мира нет за этими стенами, где никому не насрать, что происходит под чужими одеялами. Не думай, что я отказываюсь от тебя только поэтому. Я не могу, — он запинается, ком в горле уже мешает дышать. — Не могу преодолеть себя. Думал, что справлюсь, если все постепенно, ведь у тебя хорошо получалось не зацикливаться, но мы зашли дальше, и глубже тебя я впустить не смог. Арсений хмыкает на последних словах. — Хотя куда уж глубже, — губы растягиваются в истеричной улыбке. — Я думал, если не видеть тебя, все будет хорошо, если не знать, что ты это ты, потому что то, что мне хочется смотреть на тебя, целовать и любить тебя, меня ужасает. Антон, взгляни на меня, ты не понимаешь. Я боюсь того, как сильно я тебя хочу. Арсений сжимает переносицу. — Я ненормальный. Больной, — повторяет он снова, ему и смотреть не нужно, он знает, что Антон хмурится, — Опиздошенный. Влюбился в брата, и застрял где-то на середине — ни туда, ни сюда. Не могу. — Я могу! — Антон, кажется, не слышит того, что Арс хочет сказать, вычленяет только то, что ему до боли хочется услышать. — Арсений, я могу! Что плохого в любви? — теперь его очередь отнимать Арсовы руки от лица, он хватает Арса за плечи, встряхивает слегка. — Я хуй положу и на общество, и на все! Надо будет стать изгоем, стану, мне плевать! Я просто не понимаю, почему кто-то должен указывать нам, кого и как любить. Мы же не брат с сестрой, у нас не будет детей, почему мы не можем быть счастливы? Если ты меня тоже любишь, почему ты не можешь забить? Он смотрит на Арса отчаянно, будто бы от его ответа зависит целая жизнь, хотя так оно, наверное, и есть, и Арсений не может этому противостоять, он все же не мститель. Окончательно дает ебу, целуя Антона в рот, говорящий слишком хорошие вещи, чтобы быть правдой. Обещает себе, что это последний поцелуй, но последние поцелуи — самые сладкие, и оторваться Арсений не может ни через пару секунд, ни тогда, когда ладони Антона крепко обхватывают его талию, прижимая к себе. И закрывает глаза. *** Эта ситуация тонет — пока не вместе с ними — опускается на дно Титаником, придавленная возобновившимся молчанием и осторожными острыми взглядами. Антон не настаивает ни на чем — даже не лезет с поцелуями, Арсений, не сдерживаясь, целует его ночами в вихрастый затылок, и Антон сжимает его ладони у себя на груди, тихо вздыхая. Что ты делаешь, стучит в висках каждый раз, когда он дотрагивается до Антона, но он подводит свою фамилию раз за разом, касается кончиком носа между лопаток, мягко потираясь. Арсению снова кажется — что ничего такого, а он просто тактильный, а у Антона экзамены скоро, ему поддержка нужна. Арсений сам предлагает записать Антону пару ТикТоков, выйдя из спальни в огромной футболке с черепом. Антон молча смотрит на него, на его сморщенной физиономии сплошная работа мысли, это так забавно, что Арс начинает улыбаться, переминаясь с ноги на ногу. — Я не помню у себя такой футболки, — наконец, говорит он. Арсений улыбается, кидая на себя взгляд в зеркало на всякий случай, смахивает несуществующую пылинку с плеча. — Я сделал тебе ее на день рождения, боялся, что кроссовки вовремя не придут, — поясняет он и тыкает себя в грудь: — Смотри, это твой череп. Лицо Антона такое изумленное, что все волнение Арсения — а вдруг не понравится? — исчезает по щелчку зажегшегося восторга в чужих глазах. Антон подлетает к нему, гладит пальцами по ткани — по плечам, груди и талии, — выдавая между междометиями краткие «охуеть». — Для меня? — переспрашивает он, улыбаясь. — С моим черепом! Бля, жаль, что я больше не гот, Данка сдохнет от зависти! — Для тебя, — едва успевает отвечать Арсений, вслушиваясь в поток слюнявых восторгов, и даже не тянется стереть слюну с щеки, так ему хорошо от чужого счастья. — Ты и кроссовки, и футболку, ты пиздец, знаешь? Арсений кивает, посмеиваясь. — Хочешь примерить? Глаза Антона темнеют, оценивающе скользя вниз по его телу, и Арс замирает, понимая, что сейчас все снова сменит вектор, и не на Викторию, никакой клубнички и победы тем более, скорее, Арс сбежит к той, что в Бирюлево. Антон понимает это тоже, поэтому только качает головой, сглатывая, бормочет: «Позже». Они снимают несколько тупых видео, в одном из которых Арсений не ленится набрать джакузи, чтобы Антон его туда столкнул. Новую футболку он меняет на полупрозрачную рубашку со съемок, и вся пена стекает по груди, и Антон пристально смотрит, и Арсений не понимает, зачем и чего он добивается. Антон поджимает губы, отворачиваясь, Арсений называет себя ебланом, заворачиваясь в полотенце. *** — Антон, — зовет Арсений, стоя с кошельком у рюкзака. Спустя три секунды, в которые аккурат умещаются грохот и последующий мат, в двери появляется вопросительная моська Антона. — Откуда у меня деньги? Антон переводит взгляд на его руки, фыркает, пожимая плечами. — Тебе лучше знать, ты же работаешь. Арсений кивает растерянно, думает, может, сбрендил на своих брендах? Но потом, очнувшись, качает головой: — Не было тут пяти тысяч. Антон закатывает глаза, но Арсений выжидающе молчит. — Просто внес свою часть за коммуналку. — Но ты не работаешь! — восклицает Арсений, доставая купюру, но Антон совершенно по-взрослому прячет руки за спину. — Возьми назад! — Нет! — упрямится Антон, вскидывая подбородок. — Я здесь живу, и постараюсь вкладываться тоже! — Я и сам справлюсь, — возражает Арсений, игнорируя тепло в груди. На лице Антона мелькает сомнение, а потом он кривит губы в насмешке. — Не сомневаюсь. Я справлюсь тоже. Арсений открывает рот для очередного бесполезного аргумента, но ничего нового на ум не приходит; брат терпеливо дожидается, пока он бессильно покачает головой, бросая кошелек обратно в рюкзак, ухмыляется: — Закончил? А теперь пойдем ужинать. На ужин доширак при черных свечах; Арсений говорит, что никто еще не готовил романтический ужин для него, щеки Антона горят краше всех свечей. *** — Ваш брат — идиот! — орет папа в трубку. — Поставь на громкую. — Пап, Антон и так тебя слышит, — смеется Арсений, кидая телефон между их головами на кровати. Антон переводит на него блестящий взгляд и улыбается, нажимает на иконку громкой связи. — Что случилось, Паш? — лениво спрашивает он. — А тебя не хватало, — едко замечает папа. — Возвращаюсь домой, ну писаная картина! Сережа стоит, ссыт с балкона в ведро на асфальте. Потеплело, блядь, побежали ручейки. Арсений хохочет в голос, прижимая колени к груди. Папа орет что-то еще, но они ржут, похрюкивая, и взрываясь смехом по новой от одного взгляда друг на друга. — А че? Снова проспорил? — хрипит Антон. В прошлом году они решили играть в «дурака» пара на пару, и как-то так вышло, что Арс оказался в команде с Димой; тот отвечал за выигрыш, Арсений за тупое желание пописать в ведерко с балкона. Третий этаж, как посчитал гуманитарно, но отнюдь не гуманно Арсений, вполне приемлемая высота, чтобы попасть. — Нет! — рявкает папа. — В тот раз у вас, дебилов, не получилось, так он счел это вызовом! Как потеплело, так письку высунул и помчался! И это я его застукал только! — Тепленькая пошла, — вставляет Арсений, заливаясь смехом. — Как я воспитал таких детей, — посмеивается папа, успокоившись. — Чем занимаетесь, ребятня? — Антон сидит на фипи, перед матаном он жутко пи-пи, — Антон его пинает в бедро, закрывая красное лицо руками. — В смысле, забывает, что там дальше в этом пи после второй пятерки! — Тройбан, — заключает папа. — Арсений, как твоя учеба? — В порядке, — бодро рапортует Арсений, трет бровь, добавляя шепотом Антону: — Наверное. Я там неделю уже не был. — Дурачина, — так же шепотом отвечает Антон. Они слушают папу, рассказывающего, как у кого дела; рука Антона машинально поглаживает колено Арсения, и никого из них это не смущает, Арс замечает ее только тогда, когда пальцы слегка шкрябают подколенную ямочку, и брат тут же убирает ладонь. — Ладно, ложитесь спать, малышня, — обрывает папа сам себя на середине эмоционального повествования, как Оксана укусила Харламова. — Я люблю тебя! — говорит Арсений, глядя на Антона. Антон улыбается так широко и радостно, что глаз не видно, торопливо отвечает: — Я тебя тоже. Арсений наслаждается умиротворенной тишиной, пока папа неловко не прокашливается. — Ага, и я вас. Чего развели сентиментальщину? *** Мама звонит, когда Арсений уже засыпает под тяжелой рукой Антона. Он почти решает проигнорировать вибрирующий телефон, все же разлепляет глаза, чтобы взглянуть на дисплей — и сон снимает как рукой, которую Арс аккуратно снимает с себя. Мама никогда не звонит первой. Он торопливо выскальзывает из спальни, прижимая трубку к уху. — Мама? — встревоженно спрашивает, не забираясь в ванну даже. — Что-то случилось? — Я долго думала над нашим разговором, лисенок, — отвечает она печально и твердо. — Тебе нужно развеяться. — По ветру? — Скоро лето, — продолжает мама, не обращая на него внимания, — каникулы. Может… ты хотел бы приехать? — Приехать? — переспрашивает Арсений пораженно. — К тебе? — А что такого? — смеется мама натянуто и продолжает поспешно: — Посмотришь Ванкувер. У нас, правда, тут гастроли начинаются, но это же интересно, правда? Ты ведь хотел выступать, я же помню. Побываешь у нас за кулисами. — С крутыми лисами, — хмыкает Арсений; дурацкими вбросами он выигрывает время на размышления и попытки сформировать прокисающие сливки в голове в приличную панна-котту. — Ты только меня зовешь? Мама молчит, Арсений безразлично ковыряет черное пятнышко на кафеле. — Вряд ли это будет им интересно, — наконец, находится она. — Арсений, подумай. Я смотрела, здесь куча вузов актерского мастерства. — Вузов? — потерянно переспрашивает он. — Мам, а насколько ты меня зовешь? — Насколько ты сам захочешь, — радостно отвечает мама, — Арсений, зачем тебе эта экономика, куда загнал Паша? Если ты всегда мечтал стать актером? Здесь есть возможности, отличные возможности, другая страна, менталитет, может, найдешь нормального мальчика! — Мам… — На Рождество тут так красиво! А если не захочешь, я отвезу тебя в Париж, или Портимао, или куда ты сам захочешь, — у мамы тон умоляющий, и у Арсения сжимается сердце. — Я безумно по тебе скучаю. А по остальным? — Я люблю всех детей, — тут же говорит мама, будто слышит его мысли, — но ты был самым желанным, моим первым сокровищем, понимаешь? Я знаю, остальные зверята справятся, даже если Паше придет в голову сдать их в цирк. — Волк в цирке не выступает, — откликается Арсений. Перед ним все расплывается; все внимание концентрируется на ласковом голосе мамы, рисующим лазурные просторы и Эйфелеву башню, облепленную светлячками-фонариками. Мама смогла все бросить и уехать, и Арсений ее никогда не осуждал, и он бы тоже смог. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, — тихо говорит мама. — Прошу, подумай. Если хочешь, не навсегда, на лето. Просто знай, что у тебя есть такая возможность. Арсений мычит, закрывая глаза. Сгибается, чтобы дотронуться разгоряченным лбом до ледяного пола, и тихо стонет. Как же это все… блядь! — Спасибо, — шепчет он. — Я подумаю. *** Арсений думает. Что — если да? Он мог бы? Все бросить так, как сделала их мама? Но ведь она счастлива! А у него нет детей, чтобы их бросить, да и папа наверняка поймет, у него один Антон, с которым у него пиздец неправильные отношения. Всем будет лучше ведь, если он уедет — Антон одумается, заведет нормальную семью, у него будет отличная жизнь с женой и детьми и редкими звонками своему извращенцу-брату по ФейсТайму. А Арсений… наверняка тоже с кем-то будет счастлив, хотя он и сомневается, что сможет любить кого-то сильнее. Арсений замыкается в рефлексии — так всем будет лучше, пытаясь уговорить себя, но в глубине души, там, где сознание не затронуто совестливыми муками о любви к брату, что-то удивленное и незамутненное печалью кричит: «Канада!». Это ведь такие возможности — язык, страна, кленовый сироп и лакрица. Антон его не трогает — курит больше, кашляет как-то надрывно, Арсений на автомате кипятит ему молоко и снимает пенку, брат кивает молча. Он смог бы полюбить его сильнее, понимает Арс, глядя, как Антон дует на обожженный кончик языка и выглядит как еблан, — кого-то сильнее — только Антона. Его переполняет умиление и нежность к брату, но то, каким иногда выглядит Антон — когда сквозь его бесноватые глаза смотрит взрослый Антон Павлович, о, Арсения бы к врачу, иначе возбуждение ненароком подожжет чей-то вишневый сад. Арс зарывается пальцами в волосы, стучась лбом о столешницу. Антон и замятая неправильность — как долго они продержатся? Как долго выдержит так Антон, не имея возможности сказать кому-то? А сам Арсений? Что скажет папа? — и фантастический мир на другом конце земли, они ведь могут быть правильно счастливы. Может ли счастье быть правильным и неправильным? Антон скажет, что Арсений не знает, что есть правильно (и что пить неправильно), но Арсений всегда был за старшего и научился делать выбор. Он затихает, переваривая решение, тянущее весы — и его душу — вниз, закрывает глаза, отрешаясь от тихих звуков в доме. Арсений просыпается, услышав, как скрипит стул и кто-то усаживается напротив. Он разлепляет глаза, скользя по стеклу столешницы отрешенным взглядом, на чашку, открытую пачку сигарет и блюдце под пепел — он прям здесь курить собрался? — на сосредоточенное хмурое лицо. — Подумал? — бросает Антон. Арсений поджимает губы, он и не думал, как об этом сказать Антону, но, видимо, ему и не придется. Шанса, что Антон поймет, нет, и ему не представляется, как убедить брата в правильности такого выхода, Антон выглядит так, будто готов взорваться. Арсений не хочет быть канатоходцем по самоубийственной петле, он хочет быть канадо. — Ты все слышал? — вздыхает он. — Я хочу лучшего для нас обоих. — Слышал, — просто признаётся Антон. — Ты, видимо, не считаешь нужным делиться со мной чем-то настолько важным, вот и получается, что единственный выход — невольное подслушивание. Ты вообще собирался мне сказать? Несколько дней прошло, — едко спрашивает он, и за злостью не слышно страха, но глаза у него напуганные. Арс смотрит на него виновато — он не думал, как сказать об этом Антону, потому что не хотел говорить. Чтобы эта ссора его не застала, не догнала, когда он будет уже в Канаде, он не думал, как жить все эти дни с Антоном и молчать, и делать вид, что все нормально, но ведь все давно не нормально, и если Антон решил, что они закрыли тему, то кто из них дурак. — Я знаю, что ты не поймешь меня, — говорит он, наконец. — Но так будет правильно. — Я не могу поверить, — Антон говорит так, будто бы в него выстрелили, а он смотрит только на застрявшую между рёбер пулю и глазами хлопает — я, что, умру сейчас? — Ты действительно не планировал мне ничего сказать? Я настолько не вписываюсь в твою жизнь? — Бля, Антон, — Арсений вскакивает. — Как бы я тебе сказал? «Прости, я тут подумал, что хочу уехать навсегда в Канаду»? И не говори мне, что хотя бы так! Он скрещивает руки на груди, сжимает себя за плечи, отворачивая голову к окну с сияющим синевой небом, и там нет такой тучи, которая висит и грохочет над их головами. — Может, так легче было бы, — тихо говорит он. — Если бы ты меня возненавидел. Если бы ты не имел шанса меня переубедить. Я не хочу думать, насколько ты влияешь на меня, я боюсь — я не хочу — любить тебя, но я люблю и меня это пугает. Антон смотрит на него, не отрываясь, но Арс качает головой. — У каждого из нас есть выбор, а не у нас — один на двоих, понимаешь? И ты не можешь осуждать меня за мой, — Арс бросает взгляд на бескровное лицо, — ты можешь справиться, я — нет. — Ты сказал, «навсегда»? — Антон опять не слышит — совершенно не хочет слышать того, что Арс пытается ему сказать. — Это типа легче? Это типа нормально? Это твой выбор? Ты!.. Я всегда искренне втайне восхищался тобой, потому что ты с детства никогда не бежал от своих чувств. Тебе хотелось, ты плакал, хотелось, ты лез обниматься, ты тупо плевал на всякие установки ебаного общества, и я завидовал, потому что сам так не мог, сидел в своей жестяной коробке и копил в себе всё это, а теперь, когда благодаря тебе я научился, ты — ТЫ — сбегаешь, прячась? Антон размахивает руками, под конец тирады неверяще смотрит на Арсения, будто бы ему опять сказали, что не существует ни Зубной феи, ни настоящего Деда Мороза — в детстве он заявил, что плевать, а потом целую ночь плакал в подушку, делая вид, что у него просто насморк, и отвянь, Арс, всё нормально. Сейчас ничего не нормально, и он не скрывает. У Арсения режет глаза, он смаргивает злящегося Антона, но картинка не меняется. Было так глупо надеяться, что его поймут, и его никогда не понимали, особенно Антон, и это неудивительно, но так хочется хотя бы однажды. Но однажды, как известно, только в сказке. — Я не знаю, навсегда или нет! — говорит он. — Это же мама, что если я надоем ей через пару дней? Все равно я хочу увидеть ее, я скучаю, и она позвала сама. Разве ты не согласился бы? Арсений кусает губы, быстро вытирая глаза, надеясь, что Антон не заметит, но брат смотрит прямо на него. Он понимает, что уходит от темы, и сглатывает, возвращаясь к словам Антона. — Мне никогда не было плевать на установки общества, но я не видел смысла, чтобы пытаться изменить себя. Раньше это не выходило за рамки гомофобии, теперь же на нас выльется море ненависти и осуждения. Происходящее между нами я могу хотя бы попытаться изменить! — Ты не видишь смысла, потому что теперь тут я, на твоих весах, да? — Антон будто бы уменьшается в размерах, скукоживается весь, прозрачнеет. — Вот, что поменялось. Ты не хочешь бороться, потому что сейчас я, да? — он говорит тихо, одними губами, они у него сухие и обветренные. — Ты хочешь всё изменить, потому что просто не хочешь меня. Ты как она — уезжаешь за лучшим вариантом, за лучшей жизнью, где не надо будет терпеть ни гомофобию, ни осуждение, где не будет твоего тупого влюблённого брата и где можно будет ходить с кем-то за руку и целоваться в кино. Ты не хочешь бороться, потому что это я. Антон повторяет последнюю фразу на автомате, он белый весь, маленький какой-то, глупое солнце светит ему в затылок, уши большие от этого светятся, но сам Антон потухший, разом отключивший всё, что в нём горело. У Арсения мокрые щеки и морская соль на пересохших губах; Антон говорит правду и абсолютную глупость, и Арсений уже не знает, как сказать ему, что он уезжает из-за Антона, из-за того, что любит его, но боится жить с этой любовью, что у него нет сил на борьбу. Не потому, что Антон это Антон, а потому что это его брат, и он стоит всех сил, которые только есть у Арсения, поэтому он собирает эти жалкие остатки для выбора. Он сутулится, опускаясь на диван, упирается взглядом в пол. — Значит — все? — говорит он. Антон бессильно падает рядом на колени, Арс беспомощно смотрит на него, — и ведь, наверное, больно, но он даже не морщится. — Как? Что ты? — он закрывает и открывает рот, совсем как рыбка, которую выкинуло на берег волной, а ей так надо домой. — Когда я начинал разговор, я думал, что мы посремся как обычно, я покричу, ты будешь собой и скажешь, что всё в порядке, и я опять буду чувствовать себя дураком. А сейчас я чувствую себя дураком, которому самый любимый человек на свете говорит, что не может, не хочет его видеть. — Антон отворачивается, говорит механически, и, может, он правда поломанный? — Но я же люблю тебя! Хочешь, я стану лучше, чтобы тебе было за что бороться? Я стараюсь, Арсений, правда! Что мне сделать, чтобы ты поверил и остался? Хочешь, я сменю фамилию, и мы уедем? В твой любимый Питер или вообще из России? Я смогу зарабатывать! Он переводит взгляд на Арсения, в нем столько болючей надежды, и ресницы дрожат, и это невыносимо. Арсений трясется, сползает на пол тоже, не вытирая слез, они текут по шее на ворот футболки, но никого это не волнует. — Тебе не нужно меняться ни для кого, кроме себя, — бормочет он, гладя мокрыми ладонями лицо Антона, и тот ловит губами соленые пальцы, умоляюще преданно глядя на него, Арсений чувствует себя предателем. — Я не смогу быть достойным тебя. Дело не в фамилии, мы все еще братья… мне так жаль. Арсений наклоняется, целуя Антона в холодный лоб. — Если бы ты мог это исправить… *** Антон выглядит убитым, Арсений чувствует себя не лучше, сидя на сайте Канадского посольства. Брат молча хвостом тащится за ним делать фотографии, тоскливо смотрит на открытый пока еще пустой чемодан как на затаившуюся змею на полу. Антон пропадает на пару дней и не берет трубку, и Арсений осторожно спрашивает у Димы, не вернулся ли он домой. Дима удивленно отвечает, что нет, Скруджи не отвечает вообще. Он видит Антона во дворе, когда в очередной раз подходит выглянуть в окно воспаленными красными от недосыпа глазами, и чуть не плачет от облегчения. Арсений выбегает вниз в одной футболке и сланцах, не ежится от пронизывающего ветра, обнимает долговязую фигуру, застывшую вязом в его руках. — Пойдем домой, — шепчет он, и брат заторможено кивает. Арсений раздевает Антона, моет ему руки, забираясь мыльными пальцами между его и осторожно сжимая. Лицо Антона выцветшее будто, измученное, что Арс не спрашивает ничего, боясь ненароком сломать этот серый мартовский лед между ними и провалиться в бездонную тьму. Арсений прижимается к дрожащему в постели телу, обвивает руками и ногами, с опаской принюхиваясь, но от Антона ничем, кроме сигарет не пахнет. Он забывается в Арсовых объятиях, вздрагивает всю ночь, бормочет что-то, — Арсений не разбирает, хотя и прислушивается; свое тоскливо бьющееся сердце заглушает все равно, и уснуть он не может. Антон бросает взгляд на валяющийся в чемодане пуховик, а позже Арсений видит яркое пятно шапки и шарфа сверху; брат молчит, моет посуду и полы, готовится к русскому и гаснет. Арсений едет к папе на работу, не выдерживая, отмахивается от Натальи Андреевны за секретарским столом, — он видел, папа онлайн весь день, да и на сайте у него можно записаться сегодня на любое время. — Мама предложила мне переехать к ней, — заявляет он с порога, — и я думаю согласиться. Папа мрачнеет, откидывается на спинку стула. — Расскажешь о причинах своего решения? — Я не хочу учиться на экономе, — тут же говорит Арсений самую поверхностную, — а ты меня заставил поступить. Папа фыркает, сплетая пальцы в замок. — Очень по-взрослому, — качает он головой. — Арсений, ты хотел самостоятельности. Ты живешь отдельно, и я практически не имею влияния на твою жизнь. Я думаю, что если бы ты захотел, то забрал документы и перепоступил в свое Щукинское. — В Канаде есть вузы. Отец молчит. — Ты ведь уже определился, не так ли? — негромко спрашивает он. — Я рад, что ты хотя бы сообщаешь о своем решении. В отличие от мамы. Арсений поднимает голову, чтобы заметить, как папа скрывает горечь за кривой усмешкой. Они молчат некоторое время — в последнее время, ему кажется, что он открывает рот только чтобы причинить кому-то боль. — Что она тебе сказала? — вдруг интересуется папа, и Арсений с удивлением слышит яд в голосе. — Что там тебя ждет лучшая жизнь? Что там нет гомофобии? Что тебя я отпущу легче, чем всех остальных? У отца морщинки неожиданно глубокие, резкие углы рта опущены вниз, костлявые пальцы сжимаются бессильно, он похож на старую птицу, оставшуюся у пустого гнезда. — Ты же знаешь, я поддержу тебя в любом твоем решении, — вздыхает папа. — Может, я был не прав, взвалив на тебя слишком многое. Я много ошибок совершил в твоем воспитании, прости меня. — Много ошибок? — переспрашивает Арсений растерянно. — В том, что… я гей? — Нет, заяц, тут я уверен, что поступил верно, — мягко смеется папа, ласково глядя на него. — Ты вырос великолепным человеком. Не великолепным, измученно думает он, жалким и грязным, слепленным из гнилой вины и уродства. Это он должен просить прощения, что сделал что-то настолько ужасное, что ему бы с этим в церковь, спрятаться в шкаф и не выходить оттуда, пока не достанут его ссохшийся скелет. — Тебе понадобится помощь с документами? — Да, спасибо, — вяло кивает Арсений, вспоминая детство. О каких ошибках говорит папа? Арсений помнит только беззлобные шутки и мамины руки, и улыбку Антона рядом, и смех Сережи, и сарказм Димы, и писк Оксаны, и все это сливается в белом искрящем мареве, что он искренне не видит, о чем говорит папа. Потом когда он подрос, в этом мареве появились и черные пятна горечи и тоски, и одиночества, и досады от непринятия, и обиды, что Антон отстраняется от него, и разочарования, что ни один из мальчиков не похож на Антона. Теперь Арсений понимает — это изначально все было неправильно, но тогда он не задумывался над этим, зарываясь в Тиндер, и надо было искать ему лучше, чтобы не пришлось расхлебывать сейчас. Он встречался с одним похожим мальчиком — высоким и щуплым, назвавшимся Веником, Арсений хихикал за ужином, что теперь у него есть Веник и Швабра, Антону было не смешно; встречался с Тимой из Беларуси, тот промочил ноги, но притащился на первое свидание, Арсению не хотелось нянчиться еще и с ним, он сам как Фиона Галлагер. Он влюблялся в зеленые глаза, почему — хуй знает, но теперь-то он знает, влюблялся в длинные пальцы и обвесы, и хриплый голос, широкую улыбку, раскатистый смех, собирая по частям то, кого хотелось на самом деле, но никто не был похож. Арсений расставался, выходя из чужого подъезда задавался вопросом, что же было не так, но очевидных недостатков никогда не находилось, и Арсений высасывал — не только из пальца — причины, чтобы не возвращаться. — Как Антон отреагировал? — спрашивает папа, глядя испытующе. — Ты сказал ему? Арсений кивает, не говорит о том, что последние ночи он спит как в объятиях «железной девы», и ему так хочется выйти из этого утыканного гвоздями вины и обожания шкафа и сказать папе правду, он ведь не святой мученик выдерживать такое три недели кряду. — Он не простит меня, — бормочет Арсений, ломая пальцы. — Он сказал, я как мама. Бросаю его. Папа встает, обходит стол, чтобы прижать его к себе. Арсений слышит его дыхание, по-детски обхватывая за поясницу и пряча лицо в животе, пока папа поглаживает его по волосам. — Ты никого не бросаешь, — говорит он спокойно, — мы всегда будем рядом. Но теперь я хотя бы понимаю, почему у тебя были такие результаты в последних тестах. Арс поднимает голову, глядя отцу в лицо. — А что там было? — Что у тебя сильные внутренние метания, которые не дают тебе покоя, и ты от этого подавлен и страдаешь. Я впервые видел у тебя такую ярко выраженную острую тоску и не мог понять, с чем это связано. Арсений отводит взгляд, чтобы не видеть любящего и переживающего папу, потому что это невыносимо. Как сказать ему, что он прав во всем, кроме самого главного? Перестанет ли он любить и поддерживать, если узнает, какие дефектные у него сыновья? Арс не может и это решение принимать в одиночку — Антон такого не заслуживает. Антон в принципе его не заслуживает. Арсений в его жизни — ошибка, и это точно не папина вина. — Что ты имел в виду, когда говорил об ошибках в воспитании? — спрашивает Арсений, зарываясь через два слоя ткани в папин пупок носом. Тот притискивает его ближе, вздыхает, вместо того, чтоб засмеяться и оттолкнуть. — Я был недостаточно искренен с тобой, — признается папа. — Насчет некоторых скелетов в шкафу. Арсений фыркает — не ему говорить об искренности. Что будет, если он сейчас откроет рот и скажет, что любит брата не по-родственному? Папа похлопает по плечу и скажет: «Ну, хотя бы не сестру»? Отправит его в Канаду быстрее, чем он произнесет: «Ванкувер»? Отец молчит, зарываясь пальцами в его волосы, скользит ниже на загривок. Арс закрывает глаза, впитывая родительскую ласку, и в груди становится спокойно и хорошо, будто с ним не происходит вся эта — он думает «ебанина», но заменяет честным «любовь». — Тебе было два месяца, когда мы тебя усыновили, — говорит папа, и его ладони дрожат. Арсений застывает, сглатывая. — Что? — хрипит он, резко отстраняясь. Отец так и замирает, с вытянутыми в его сторону руками. — Мы так хотели ребенка. — Папа смотрит на него умоляюще. — Ляся не могла забеременеть, и у нее постоянные тренировки, я думал, может, она не сильно и хотела… а потом она предложила усыновление. Арсений смотрит на него с приоткрытым ртом; это звучит слишком сказочно, чтобы поверить, но сердце бьется оглушительно, и слова папы едва долетают до заискрившегося от счастья мозга. Ему абсолютно наплевать, кто тогда его настоящие родители, потому что самое главное застилает ему глаза, и, кажется, он сейчас разрыдается. — Я знаю, что о таком надо рассказывать как можно раньше, я ж, блядь, психолог, — торопливо говорит папа, Арсений улыбается как сумасшедший, и он матерится при нем! — Я пытался, мы показывали вам мультики, и я говорил, мол, видишь, Понго и Парди не настоящие родители всей оравы щенков, но они любят их как родных, и ты обожал этот мультфильм. Вы его смотрели с Антоном, потом с Сережей, да ты всей малышне по очереди его показывал, мы с Лясей просто не смогли. Арсений закрывает ладонями лицо, плечи его трясутся от истерического беззвучного смеха. Как такое вообще возможно! — Мы не воспринимали тебя как неродного, забыли об этом, Арсений, ты наш сын! — восклицает папа, присаживаясь перед ним, чтобы заглянуть в лицо. — Арс, прости, я должен был сказать раньше. Так и не решился бы, если б ты не уезжал. Арсений качает головой, папа отрывает его руки от лица, встревоженно заглядывая в глаза. — Пап, я не еду в Канаду! — не веря самому себе и подводящему голосу, шепчет он, — Господи, блядь, поверить не могу. — Арс… — строго начинает папа, но осекается: — В смысле, не поедешь? Мама любит и ждет тебя, даже не думай об этом. — Я тоже люблю… слишком, — задыхается он от остатков смеха и волнения. — Спасибо, я люблю тебя, пап! У отца лицо разглаживается мгновенно — почти девятнадцать лет он нес эту тайну с мыслью, что нужно сказать правду, или действительно забыл об этом, приняв Арсения окончательно, он не знает, но внутри что-то тает от сияющей отеческой любви в глазах, наверное, скудные осколки его мужественности, Арсений не знает температуру плавления стекла, но уверен, что на него светят все сто сорок солнц, однако его маяк ждет дома. Арсений вскакивает, судорожно обнимая отца, кричит «спасибо», вываливаясь из его кабинета. Ему хочется расцеловать весь мир, даже Наталью Андреевну, но поцелуи он сбережет только для одного человека. *** Арсений врывается домой, заставая Антона за чисткой картошки на ужин, жарить же собрался! Арсению смешно, но с порога говорить: «Отжарь лучше меня» наитупейшая идея. Он шагает прямо к Антону, когда тот косится на пол и вздыхает: — Я полы помыл вообще-то. Арс спотыкается, неверяще глядя на Антона, но покорно стягивает обувь. Весь запал стихает под тусклым взглядом, Антон отворачивается, агрессивно орудуя ножом. — Я пыль со шкафа стер, — говорит он, — но скорее всего, перед тем, как съезжать будем, надо еще раз. — Съезжать будем? — переспрашивает Арсений, останавливаясь сзади. — Я бы оставил деньги тебе, если б ты захотел остаться. Антоновы плечи опускаются, он сутулится огромной черной тучей над раковиной, мог бы, стек в слив, да косточка застрянет. Арсений прочищает горло, улыбка трогает его губы. Он вспоминает, что актер, и расправляет плечи, сдерживая клокочущее счастливое хихиканье. — Антон, я сирота. Нож падает в раковину. Антон разворачивается, белый, с открытым ртом и вытаращенными глазами, Арсений приглядывается с волнением — он не дышит даже. — Арс, ты шутишь?! — Антон обхватывает его за плечи, трясет как куклу. — Блядь, Арс, скажи, что ты шутишь! У него в голосе плаксивые истерические нотки, и Арсу даже совестно — он бы себе врезал, едва сдерживается. — Я! Не знаю! — клацает он зубами. — Отпусти! — В смысле — не знаю? — охуевше спрашивает Антон. — Хули?! Паша? — С Пашей все в порядке, — отмахивается Арсений, снова начиная улыбаться. Антон смотрит на него с подозрением, но мрачно уточняет: — С мамой? Хуевый он актер, потому что улыбается снова во все лицо, тянется к Антону, но тот отступает как от психически больного. — С моими настоящими родителями, — поясняет он, чуть ли не подпрыгивая на месте. — На самом деле, я не знаю! Папа мне сказал, что я приемный! Антон! Антон пялится на него все так же непонимающе, поэтому Арс повторяет: — Мы неродные! Мы не братья! — Арс, ты прикалываешься, что ли? — выхаркивает из себя он. — Мы в сериале или что? — Я только что от папы, — Арс взмахивает руками, лезет за телефоном, — на, позвони ему сам. Антон смотрит недоверчиво сначала на протянутый телефон, потом на сияющего Арсения, не звонит — доверяет ему, только подбирается весь неуловимо — Арсу кажется, что он сейчас кинется его обнимать, и тот вдруг правда дергается быстро вперед, но вместо объятий бьет кулаком прямо в скулу. — Сука, Арсений! Арсений стонет, сгибаясь и прижимая ладони к лицу — скулу обжигающе печет, но он, наверное, заслужил, но все равно булькает смехом. Под пальцами мокро, кольцом задел, он щурится, размазывая кровь по подушечкам. — Покажи, — требует Антон, поднимая его за подбородок к свету. — Бля, скулу рассек. Пойдем, обработаю. — Прости, — винится Арс, покорно следуя в туалет за аптечкой, — я больше так не буду. Антон фыркает в ответ, капает перекисью на ватный диск и, чуть поморщившись, прикладывает к царапине. Они едва умещаются в тесноте, Антон стоит меж разведенных ног сидящего на унитазе Арсения, сосредоточенно глядя ему в лицо. — А подуть? — ноет он, задирая голову. — А поцеловать где бо-бо? Антон закатывает глаза, но послушно дует, слюни летят Арсению в глаз. — Тебе сколько лет вообще? — Поцеловать! — настойчиво просит он, дергая Антона за шиворот, и тот ойкает, нагибаясь. Арсений целует его, залезая языком в приоткрытый растерянный рот в строчной «о», гладит по плечам и жилистой шее с пробивающейся щетиной, ощущая под пальцами бьющийся пульс. Арсений лижет его язык, вздыхает от тонкого запаха парфюма, и это так хорошо, и он может целовать Антона сколько угодно, и тот ему отвечает, но отстраняется спустя мгновения, так и оставляя тянущегося к нему Арсения. — Тих-тих, — бормочет он, встряхивает снова, добиваясь открытых ясных глаз: — Ты не уедешь? — Конечно, нет, дурак, что ли, — отмахивается Арсений, снова лезет к нему, но Антон снова отшатывается. — Но если бы ты был моим братом, ты бы уехал, — твердо произносит он, глядя на Арсения с болью, и ему хочется умереть прямо в этом метр на метр гробу. Если бы он сначала сказал обо всем папе! Зачем надо было говорить с Антоном?! Все могло бы быть идеально. — Антон! Ну че ты? — Ты бы уехал! — повторяет Антон тоскливо. — Если бы это не выяснилось! Ты бы уехал и бросил меня, ты был к этому готов, и я думал, ты передумаешь за это время, я тебя поддерживал, но надеялся, что ты передумаешь. Останешься здесь ради меня, понимаешь? — Я остаюсь ради тебя… — растерянно отвечает Арс; полейте ему перекисью сердце, в нем слишком много трещин. — Ты остаешься, потому что мы не братья, — Антон машет руками, начиная расхаживать из угла в угол. — Не ради меня. Ты остаешься, потому что я стал вписываться в твой план, или теперь я типа твой очередной хахаль, с которым тебя ничего не связывает, и тебе теперь легко остаться. — Что ты говоришь? — ошеломленно спрашивает Арсений. — Легко остаться? Там другая страна, там возможности, — он не говорит, потому что тогда Антон точно не простит его. Ему так стыдно, что он струсил и не смог бы остаться только из-за брата, и Антон бы точно никуда не уехал, потому что ему не всрались чужие мнения. — С которым меня ничего не связывает? — До сознания доходят остальные слова Антона, и Арс возмущенно на него кричит: — Ты мой брат! И это все еще пиздец! Мы росли вместе… — Но теперь ты считаешь это все нормальным! — перебивает Антон. — Теперь я знаю, что это не отклонение! — орет Арсений. — Что я не больной! — Я любил бы тебя, даже если б ты был моим близнецом, — огорченно признается Антон. — Кем бы ты ни был. А ты готов любить меня, только когда это не противоречит твоим принципам. Арсений потерянно наблюдает, как Антон спешно обувается и выходит, тихо прикрывая дверь. От разбитого сердца не поможет даже перекись. *** Арсений лежит на чужой половине кровати, медленно впадая в дрему, но каждый раз вздрагивая и просыпаясь от звука шагов. Ему слышно, как хлопает соседская дверь наверху — сосед ходит курить, звук смываемого бачка — а это сосед вернулся, скрип и шорканье, и, наверное, у того тоже бессонница. Арсений пытается представлять, как кто-то курит на балконе и не спит перед работой или учебой, но безнадежно раз за разом возвращается к Антону — где он? Тянется к телефону, набирая двадцать третий безответный раз. Сквозь тяжелое зыбкое марево он слышит шаги — наконец-то рядом, — тихий всплеск воды, и позволяет себе немного расслабиться, зарываясь в Антонову подушку носом. Антон стоит рядом, не в силах решить, лечь ли с другой стороны кровати, потеснить его со своей или вообще уйти, поэтому Арс делает выбор за него, отодвигаясь и с надеждой поднимая край одеяла. Антон молча забирается в постель, поворачиваясь к нему спиной, и Арс не может сдержать ликующей улыбки — вернулся, значит, готов простить. Антон сбрасывает его обнимающую руку и тащит одеяло на себя, заворачиваясь гусеницей, оставляя его, свернувшегося от холода, лежать раздетым и несчастным, но ночи уже вполне теплые, а убивающее чувство вины не позволяет встать и поискать плед. Утром Арсений, тяжело вздыхая, мажет майонезом змейки на тостах, переплетает кетчупом, а сверху на эту мезенскую роспись выкладывает колбасу, наливает чай — правда, вместо черного находится только ягодный микс, и тащит все это в спальню, надеясь не пролить кипяток на самые нежные места. Садится у него в ногах, выжидающе смотря на сонного Антона, выискивая проблески лояльности, но лицо у того непроницаемо. — Ты подлизываешься, — констатирует Антон, но бутерброды съедает. Арсений опускает глаза и не совсем шутку, что лижется он неплохо, да и отлизывать может научиться. Антон дуется как тетушка Мардж бесконечно долго, не разговаривает с ним, заставляя страдать, но Арсений, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете, не сдается — и, ну, подлизывается. Пару раз ему хочется заистерить и свалить, оставив Антона одного, потому что видеть смурное лицо невыносимо, но он держится, улыбаясь ему каждый раз с надеждой увидеть улыбку в ответ, надевает теплую пижаму, с дрожью ожидая, когда Антон впустит его под одеяло. Антон никогда так долго не злился, он вообще отходчивый, но в этот раз он упрямо отворачивается от Арсения, и у того опускаются плечи с горьким вздохом. Антон моет посуду и делает домашние дела, и Арсению от этого еще хуже — ему было бы легче смириться с чужой обидой, если б Антон ничего не делал и не помогал ему, но тот убирается, а потом и из дома, оставляя Арса в одиночестве. Не лезет с нотациями про экзамены, но напоминает Диме, чтоб тот напомнил об этом Антону, запекает курицу — не до черноты как у Погорельского, у него конопляное семечко разума еще не потеряно, — даже включает Антону первые двадцать минут «Бесславных ублюдков», потому что вспоминает, что тот никогда не смотрел их полностью. Антон смотрит на него удивленно, Арсений видит тень радости от каждой попытки и даже намек на улыбку, но одергивает себя, хмурясь тут же и отворачиваясь. Арсений начинает даже использовать его коронную тактику кота — поцеловать и убежать, и Антон закатывает глаза, но уносящийся в другую комнату Арс с удовольствием слышит его короткие смешки. Антон — стойкий оловянный солдатик, но Арсений видит, что еще чуть-чуть и тот оплавится в форме сердца. — Ты бы меня бросил, — напоминает Антон, когда Арс возвращается из магазина с целым ведром мороженого и блоком сигарет, хотя предпочел бы взять пастернак, все, что доктор Живаго прописал. Все-таки с Антоном похерит он свое правильное питание. — Ты меня не бросаешь, — тихо и виновато говорит Арсений, протягивая ему столовую ложку и садясь рядом. На экране «Битва экстрасенсов», но он и не думает о том, чтобы попытаться переключить. Они смотрят молча, как рыжая гадалка воркует над костями и свечками, рассказывая про погибшего от несчастной любви подростка; Арсений тяжело вздыхает. — На, дурилка, — Антон протягивает целую ложку мороженого, и Арс, вскидывая сияющие глаза, понимает: прощен. Это понимание — когда Антон смотрит на него без боли и даже посмеивается — пробивает его как кол вампира, но он же отличник — как пять кольев, только вместо крови внутри у него парящее счастье быть прощенным. Он подается вперед, мягко слизывая карамель, открывает рот шире, вбирая ложку полностью, смотрит в потемневшие глаза Антона, улыбаясь уголками рта, и, конечно, растаявшие липкие белые капли стекают ему на подбородок. — Мне больше понравилось есть с твоих рук, — сообщает лукаво Арсений, бросая на Антона взгляд из-под ресниц, когда тот протягивает ему очередную ложку. — Ну ты и… — пораженно вздыхает Антон. — И охуевший. Знаешь, куда я тебе его сейчас засуну?.. У него перепачканный — грязный — рот невольно раскрывается, и краска приливает к щекам и шее при одной только мысли. Арсений мычит и смотрит только на Антона, но взгляд, видимо, у него настолько просящий и жалкий, что тот бросает ложку в ведро и наклоняется к нему. Это самое лучшее, что случалось с Арсением. Рот Антона горячий и жадный, и Арсу кажется, что из него высасывают вместе со сладостью мороженого все жизненные силы, и он только и может, что бесстыдно хныкать в поцелуй и тереться бедрами о твердый живот Антона, и, блядь, это у него больше опыта, это он соблазнять должен, а сейчас потек, как это мороженое. Антон разыгрывается, начинает кусаться, вымещая обиду и досаду, но Арсений не против, гладит его по волосам, подставляется, — выпутывается по первому требовательному жесту из черной толстовки, стаскивает джинсы, тянется к ширинке Антона, но тот бьет его по рукам, так и оставаясь полностью одетым, и Арсения это заводит. Антон широко разводит ему ноги, оглаживает ладонью колени и бедра, безжалостным мимолетом сжимает член, скользит ниже, к ягодицам и — не отстраняется как в прошлый раз, смотрит на него внимательно, готовый в любую секунду остановиться, но Арс качает головой и выгибается, приподнимая таз. Антон пользуется этим, притягивает за подвздошные кости ближе к себе, затаскивая на колени. — Можно? — робко шепчет он, прикасаясь губами к паховой складке. — Все, что угодно. Антон хулигански ухмыляется — и сердце умирает, заходясь ударами, и снова идет, — и запускает пальцы прямо в ведро. Арсений не может даже моргнуть, ошеломленно наблюдая, как его брат — «неродной» кажется ему лучшим ласковым прозвищем, — опускает ледяной островок между его ягодиц, и визжит. — Тише, — хмыкает Антон, прежде чем изогнуться и вылизать его дочиста. Не глядя, Антон тащит ведро к себе, и Арсений понимает, что акция не была одноразовой. Холод сменяется горячим широким языком между ягодиц, и снова длинные пальцы размазывают подтаявшие текущие капли по расселине, и ему так мокро и хорошо, что глаза закатываются, скрываются за трепещущими ресницами, и бедра дрожат, сдерживаемые крепкой хваткой. Антон выныривает, весь растрепанный, красный, в поте и слюне и мычит ужасно смущающее: «Вкусно» и оставляет поцелуй на колене, прежде чем вернуться назад. Это, господи, Антон — ласкает его и наслаждается им, — и от этого понимания, что Арсений позволяет, что хочет того же, и большего, и желает сделать равноценное в ответ, сводит пальцы ног, его с ума, пульсирует внутри горящим цветком, расслаивая зрение, и все двоится и множится. — У меня вся задница слипнется, — хнычет Арсений и получает за это слюнявый укус в ягодицу. Антонова макушка двигается между его бедер, Арс сквозь пелену слышит тяжелое дыхание и причмокивание; его лижут и сосут внизу, и ведь это он виноват и должен извиняться, но — когда ледяной язык ввинчивается в тугое отверстие — у Арсения отшибает память. — Антон-Антон-Антон… *** — Делаешь римминг как настоящий итальянец, — блаженно тянет Арсений у Антона сигарету из пальцев, натыкается на молчаливый ты-придурок-что-ли взгляд. — Как римлянин. Антон едва шевелит распухшим языком, поэтому закатывает глаза и пихает острым локтем в бок. — Будет пиздец, если мы расстанемся, да? Мы столько пережили, — легкомысленно болтает Арсений, затягиваясь. — Ну, например, ты меня бросишь. Антон тут же сбрасывает Арсения с узкого дивана, и тот едва не давится дымом, кашляет; свешивается сверху, гневно сверкая глазами. — Это с какого хуя мы расстанемся? — Кто знает, жизнь длинная, — Арсений машет бычком прямо у утомленного его тупостью лица. Антон отбирает сигарету, утрамбовывает ее в розовой крышке от мороженого. — Твоя будет очень короткой, если продолжишь нести чушь. Арсений фыркает, приподнимается, пытаясь заползти обратно, но царь горы не дает — не заслужил. — Эй! — Цепляется за тонкие ладони, чтобы не свалиться еще раз, но Антон нещадно спихивает его на пол раз за разом, не смягчаясь от жалобных стенаний, и жаль, что стены тонкие. Как в глаза соседу смотреть потом, Арсений не представляет. — Серьезно! — рявкает Антон вдруг и одним движением вздергивает его на диван, вынуждая повалиться на него сверху. — Ты заебал уже! Арсений смотрит на него большими глазами, легкие не успевают фильтровать воздух, поэтому дышит он как сломанный насос — быстро и с присвистом, — и шмыгает, поднимая брови. — Ну, с чего мы должны расстаться? — сдается Антон, обхватывая все еще липкими мокрыми ладонями его лицо. Арсений молчит, тянется только, чтобы поцеловать кончик большого пальца. Антон качает головой, притягивая его к себе ближе, целует долго и мокро, но неубедительно: ему язык для слов нужен, а не в собственном рту, хотя это очень и очень хорошо, и после таких длительных касаний и ласк Арс сам утратит речевой навык, бросаясь в болото с головой, и он не Мюнхаузен себя тащить обратно. — Вдруг ты влюбишься в кого-то другого. — Арсений, я в тебя влюбился. И все. Отъебись, — отмахивается Антон, явно не настроенный на длинные разговоры. — Че это ты не думаешь, что сам можешь влюбиться в другого? — Потому что тебя я всю жизнь люблю, — признается Арсений и целует кончик прямого носа, — знаешь, «я искал тебя в лицах прохожих, на перронах больших городов, но встречал людей так похожих на тебя с чужим блеском духов». Антон удивленно выпучивает глаза и улыбается широко — влюбленно — тянется, целуя в висок, скользит невесомо губами по скуле к уголку губ, шепчет: — Ты мне стихи читаешь? — Задунайского, — кивает Арсений, ерзая на острых мослах, — раз уж лежу на прекрасном голубом Дунае. Антон прижимает его к себе и дует в лицо, Арсений смеется, прячет лицо у него под мышкой как глупый страус, куда ж ему до Дуная, и в голове у него играет вальс, растворяясь в блаженной любви и комфорте. Антон обнимает Арсения и целует в макушку. Это, конечно, было прекрасно.