Не знаю.
У Мии потерян рассудок. Он часами рассматривает перед зеркалом метку, проводит по ней пальцами, гладит лепестки, любит бутоны, и его трясет от мысли, что эту красоту ему подарили просто так (то есть по любви).Его родственная душа ищет его, а Мии не хочет. У него уже есть любовь.
Единственное, за что он держался до сих пор, — это страничка Минсу в социальной сети, но из информации она могла дать только только то, что у него невинные глаза, маленькое, худое тело и всё время обкусанные губы. Весь день он проходил под дождём, закрыв голову капюшоном. Надо было думать, а не считать шаги; надо было анализировать, а не тонуть в эмоциях.В этих глазах были орхидеи. Бери, не жалко. Всё равно все их выкидывают
. Он согревался в горячей ванне. Обхватил колени руками, думая сохранить тепло, и уставился в прозрачную воду. Это длилось долго, хотя Мии не следил за временем, он действительно застрял. Дышал слабо, почти незаметно и искал в воде спасение, будто бы она всегда выход, особенно для утопленника или вскрывающего вены. Когда в воде показалось отражение лица, на которое он вглядывался с самого утра в телефоне, Мии понял, что окончательно спятил. Нельзя было доводить себя до такого. Но вдруг он почувствовал на своей шее чужое дыхание. По всей спине началась раздаваться дикая боль, метка не просто горела, а испытывала кожу на прочность; капли холодного пота незамедлительно появились на лице Мии, когда он осмелился поднять голову. Минсу чуть не забыл, как устроен мир, как его зовут и где он родился. Этот опасливый, совсем детский взглядцеловал бури внутри. Которые потом отрывали цветки с корнями.
Пусть оторвёт сад, пусть заберёт его себе, Мии заменит ему целый мир, который он потерял; который у него забрали. А тот уже не дышал, всё ждал, когда задохнётся: ему верилось с трудом, что Пак к нему так близко. С ума сойти, Пак, ради которого он продал себя. Правда, ненастоящий.Фантомный. Прозрачный. По текстуре напоминает прокисшее молоко. Но даже таким он улыбается ослепительно, до мурашек.
Сидит на краю, задрав одну ногу, смотрит с интересом, беспечно, словно и не было той боли, от которой страдали оба, а крике, изнеможении, похожим на пытку. — Мне нравится метка, — слаще и нежнее голоса Мии ещё не слышал. Ему говорили «детка», ему говорили «котик», но ему не говорили «мне нравится твоя метка». И до него никогда не пытались прикоснуться с таким явным желанием, но не могли этого сделать. Из-за отсутствия плоти. Мии даже показалось, что Минсу еле слышно жалобно проскулил, когда его пальцы замерли в воздухе в миллиметрах его от плеча, на котором были нарисованы лепестки. — Она и твоя тоже, — прозвучало тихо и невнятно с сухих губ Мии; он переосилил себя, чтобы хоть что-нибудь произнести. — Мне её свели, — таким же безобидными тоном сказал Минсу, посмотрев улыбающимися глазами на бледного от шока Мии. — У меня её больше нет. У меня забрали и тебя.Мне её свели. Мне. Её. Свели. У Мии теперь тоже всё забрали.
— Кто? — вопрос, из-за которого сердце Мии пропустило удар. Он нервно сглотнул и услышал почти неслышное, когда Пак опустил расстроенно глаза: — Он плохо со мной обращается. У Минсу странное гудение в голове, помехи, белый шум; ему не хочется назад, ему не хочется покоя, ему только хочется протянуть руку и поправить челку, откинуть назад, и дотронуться до губ, что так сильно дрожат. — Расскажи мне всё, — и вот, что они просили; так много, сразу, жадно и с упрёком. — Я ненадолго.Все так говорят. Почему Мии все так говорят?!
Пак положил согнутую ногу на край ванны и потянулся к Мии как можно ближе, вкрадчиво, сосредоточенно, не отводя ледяного взгляда от губ, пока он пытался удержать в лёгких воздух, чтобы не задохнуться от прилива чувств, пока нервно перебирал пальцами, но ждал, что произойдет чудо. — Не уходи, — прошептал Мии одновременно с тем, как Минсу испарился в воздухе. У Минсу — весь мир, вселенная и даже больше. У Мии — ванна, четыре стены и заканчивающийся гель для душа. Он знал, что должен быть не здесь, не один, не сейчас.Меня кормят солью, чтобы отравить. Я лучше съем твои глаза. Они сильнее любого яда.
***
— Сегодня немного холодно. Нет. Джисон не мог этого слышать, Джисон не мог этого помнить. Он не сошел с ума, он не мог в деталях помнить, что было целую вечность назад. — Вполне себе ничего, — он узнал собственный голос, будничный, не оскорбляющий и не выплевывающий какую-то грязь. Как бы сильно он ни открывал глаза, всё равно в сознании застряла эта картина, словно вёлся видеомонтаж, словно фильм с пометками на пленке. Где он на балконе, перед ним ночной сад, а рядом Минсу.Этого не было. Этого никогда не могло быть. МИНСУ НЕ БЫЛО. Никогда, ни разу, ни за что.
— Я сказал так, потому что простыл, — он говорил будто бы рядом, будто бы стоит Джисону повернуться, и перед ним будет он. Но перед ним был плед, за который он спешно ухватился, затем накинул его на Минсу. Тот слабо улыбнулся и приобнял Джисона, положив голову ему на плечо.Дым, вода, август и тепло. Пак любил растворяться в каплях предсентябрьского теплого дождя.
— Знаешь, я устал от тебя, — Минсу смело посмотрел на нахмурившегося Джисона. — Мы все устали от тебя. А Джисону всё равно. Джисону лишь снится. Для него важен рай, до которого рукой можно подать, почему все решили его разрушить? Его рай совсем близко, а он вслушивается в пустые слова. — Когда ты был маленький, ты хотел небоскреб. Когда ты вырос, ты выбил в нём всё стекла, чтобы удобнее было выпрыгивать из окна. Но он не летает. — Но… Почему ты стал выбрасывать всех нас вместо себя? — будучи взрослым, Минсу всё так же звучал наивно и несерьезно, голос дрожал, такой мягкий и ласковый. — Надо выпрыгнуть мне? Неужели Джисон когда-то был не под кайфом? Когда он в последний раз адекватно воспринимал всё? Никогда же, рай всегда в нём существовал.Это не он. Без неона под потолком. Это не он.
— Уже поздно, — застряло внутри, там, где не достать, сколько бы ни царапать ногтями кожу, сколько бы ни кричать. На этом диване, в духоте, при ярком свете эти руки до сих пор на нём. Он чувствует, как они стягивают его, обхватывают крепко-крепко и будто бы повторяют мантру оглушающим воем. Уже поздно Руки держат его и не отпускают. И Джисон касается их в ответ, они на нём, они на самом деле есть. Он может бесконечно гладить их.Но это не рай. Они не заменят его.
***
— Ты хочешь сыграть свою новую пьесу? Ты просто недавно работал над ней, я мельком видел ноты, — спросил Мии, заходя с Тэнни в музыкальный зал. Из окна были видны тучи, в целом утро сегодня пасмурное, которое следом перейдёт в пасмурный день, затем наверняка похолодает, а после этого… всё равно. Мии привык думать даже не наш вперёд — на половину. — Я её почти закончил, но нет, сегодня я играть не буду, — широко улыбнулся Тэнни и оттянул футболку, надетую сразу после душа. Мии догадливый, очень. Мии проницательный, очень. Мии боится, очень. А Тэнни словно мысленно подзывает к роялю, даже рукой указывает на стул, который ждёт Мии. Но это всё оттененно, находится во мраке, в нём кто-то копошится, но Мии уже не собирается тревожить установленное. — Извини, но не в этот раз, — сорвалось стойкое с губ, которые он кусал всю ночь, которые ему кусал Тэнни. — Почему? — У Тэнни опустились непроизвольно плечи, он расстроенно взглянул на брата, стоящего в другом конце зала, и замер, лишь бы не потерять равновесие. Потому что они с этого всегда начинают.Прощание.
— Потому что ты снова уезжаешь, — скрывая обиду и грусть, сказал Мии. «И больше не вернешься», — услышал Тэнни. Каждая поездка могла стать последней, ведь никто не знает, может, Тэнни захочет застрять в какой-нибудь стране, может, он встретит кого-нибудь получше, может, забудет обо всех. (— Не хочешь со мной? — Куда на этот раз? — В Финляндию. — Я и на этот раз не хочу. — Но тебе же больно, когда меня нет. — Ну и что? Надо же привыкать).Ты не привыкнешь. Ты не привыкнешь. Пожалуйста, можно ты никогда не привыкнешь?
Эту мантру Тэнни съедал по утрам вместо завтрака. — Всего две недели, — поспешил оправдываться Тэн, затем подошел быстро к Мии и взял того крепко за руки. — Мне будет плохо без тебя, и тебе без меня тоже. Но давай мы будем относится к этому по-новому? Немного проще? — Когда просто — пусто, — выпалил почти безголосо Мии. У всех людей одна жизнь. У Мии же — половина. Целая половина Тэнни. Остальную половину он признаёт: когда пустеет город, кровать, дом, душа и шкаф. — Детка, я люблю тебя больше всех. — Тэнни рассматривал чужие чёрные глаза, в которые хотелось лишь всматриваться и всматриваться, чтобы после долгих усилий найти там скрытую вселенную. — Котёночек мой, я буду очень сильно скучать.Хлоп. Клапаны разорвались. Мии несчастлив, обречён и немного утомлен. Но в целом это невыносимо.
— Я тоже, — сильно выдохнул Мии и обнял Тэнни, кладя голову ему на грудь. Так бы вечность простоять: в объятиях лучшего человека на свете, подышать одним воздухом с ним, почувствовать, как его пальцы гладят твои волосы, при этом вжиматься крепче в чужое тело, чтобы близко-близко. А не одному под дождем, не решившись проводить в аэропорту. Мии всегда думает, что надо обязательно последить за тем, как Тэнни садится на самолёт, но каждый раз он останавливает сам себя на полпути, высаживается из такси посреди незнакомой улицы и вот, мокнет под ливнем. Он поднимает голову в надежде увидеть, как в черном небе пролетает самолёт, но тут же понимает, что рейс задержали из-за непогоды, что Тэн, как и всегда, до последнего его ждет, а в этот раз и подавно. — Не мёрзни. Вернись лучше в квартиру. Капли бьются обо асфальт, в окнах зажигают свет, а знакомый голос звучит не снаружи, а глубоко внутри. Возле остановки стоит Пак, такой призрачный, фантомный и недосягаемый. Его сочувствующий взгляд скользит по насквозь промокшему Мии. — Иногда, — начал Мии с застывшим, застеклённый выражением лица, — я просыпаюсь по ночам из-за ощущения, будто бы в меня вонзают ножи или будто от удовольствия, которое впору перепутать с насилием, но это со временем угасло. «Потому что ты смирился», — чуть не добавил Мии с комом в горле. — Мне от тебя досталось только хорошее. Прости, что не смог одарить тебя тем же, — с улыбкой произнёс фантом, открыто разглядывая не кожу — мрамор — на Мии.Тем же.
Сладкими поцелуями, объятиями, счастьем, которое накатывало при одном лишь совместно проведенном вечере; когда, например, со снегом за окном, укутавшись вдвоём под один плед, они смотрели на огонь в камине и разговаривали об искусстве. В доме, который сегодня покинули и Мии, и Тэнни. И Пак неустанно говорил. Его взгляд говорил за него.Не мерзни. Там, в сырой земле, и без того холодно.
***
— Я рисую по ночам, а лучше бы акварелью. — Невесомый, по-прежнему белоснежный и прозрачный, Минсу сидит на диване, прямо на кухне. Переодевшийся Мии пьёт кофе, замечая, как на настенных часах пробивает час ночи. Он с трепетом подмечает, что Пак слишком милый, когда обхватывает колени руками и изучает стол. И слишком несчастный. — Да? А что ты рисуешь? — до жути интересно, но Мии скрывает это под спокойным тоном и пряча глаза за кружкой. — Нашу метку, — отвечает Минсу. — Я тебе уже говорил, что она мне нравится. Но это единственное, что удерживает меня пока что на плаву, единственное, за что я держусь. Мне кажется, она действительно волшебная: придает силы. И не предает друзей. Он вдруг замолчал, чтобы удостовериться в тишине, как сильно бьётся сердце Мии и как его собственное никак не шевелится, затем продолжил: — Правда, я рисую не на бумаге — где-то в своём воображении. После его приходов у меня нет сил поднимать руки, себя, самоуважение и желание жить. Я дышу нашей связью. Мии пододвинулся ближе, бросив идею с кофе, которое могло привести в чувство, имеет лишь смысл то, что он так близко был к Минсу, как будто если б тот был осязаем, то они непременно бы коснулись плечами. — Проблема в том, что я не знаю, где я. Не знаю, кто он, а что было до этого — не помню. Мой разум начал очень сильно сходить на нет с каждой дозой. Он меня медленно травит, чтобы я было податлив, чтобы не сопротивлялся. Он травит мои мысли. Моя реальность давно утонула в галлюцинациях, ощущениях и картинках. Прости, но я ничем не могу тебе помочь. И вот то ощущение, которое заставляет чувствовать Мии любого, стоит лишь подкрасться ему ближе.Мии — бабочка. А люди привыкли ломать им крылья и коллекционировать их.
Пак любовался, как он хрупок, нежен и неприкосновенен. Пак хорошо запоминал картинки, которые ему приходилось видеть во снах: над ним было чужое тело, сильное, уверенное и красивое, оно бережно относилось к Мии. Чужие губы были мягкими, не хотелось от них отрываться, Мии так сильно любили, чужие руки гладили по голове, убирали челку со лба, а глаза в темноте сверкали каким-то огнем и смотрели куда глубже, чем возможно.Потом Минсу просыпался.
Перед ним был тот же потолок, он пытался пошевелить запястьем и понял, что оно сломано. Боли не было, настолько сильно наркотики её заглушали. А в голове появлялись какие-то странные мелодии, которые затем превращались в сонаты, пьесы и элегии. И Пак благодарил Мии, того, кто перемешивал всё время ложкой сахар в кофе и подпёр подбородок кулаком, он скучно следил за водой в кружке и даже не подозревал, что его боготворят. Для Минсу Мии — целый мир.У цветка сухая земля. Так полей же её. Как однажды вырастил ты меня. Минсу цвёл Минсу зацвёл ещё больше. Минсу завял. Но Мии его не выкинул.