***
— Я выбрал этот ресторан, потому что подумал, что тебе должна понравиться французская кухня, — говорит Сону, а Мии думает, какая у Минсу потрескавшаяся кожа, когда он в очередной раз находит с ним связь. — Ведь она утонченная, ты похож на неё. И особенно десерты, как известно, самые изящные в мире; мне кажется, для тебя нужно только лучшее. Перед глазами не то, как Юн в тёмной рубашке отпивает бордового цвета вино из бокала, а всё тот же камин, поцарпанные руки и ещё, по ощущениям, кровь. Тёплая, она течёт по лицу, густая, Минсу вытирает её одним пальцем, затем любуется на подушечках красными каплями.Я слышу твой плач. Он как секрет полишинеля*. Я храню твой плач, Хотя должен хоронить тебя.
— Честно говоря, в последнее время я почти ничего не ем, у меня полное отсутствие аппетита, — оглядывая напыщенных людей по всему помпезному и безвкусному залу, заявляет Мии. — Поэтому, к сожалению, я буду только воду. — Ты слишком худой и хрупкий, явно по моде, потому пришёлся по душе Чёну. — Сону смотрит в стену, ведь Мии было предпочтительней сидеть не в центре общественного роя. — Он любитель статуй, потому что их можно в любой момент превратить в бесполезный мрамор. Он любит уничтожать красоту, произведения искусства, но он никогда не наслаждается их видом. — Так ты защитишь меня? — Журналист сладко улыбнулся, чуть сжав шею, и спрятал руки между ног, становясь точно воплощением ребячества. — Я очень нуждаюсь в помощи хранителей правопорядка. У Мии расплывается картинка грязного пола с покоящейся на нём обёрткой «шоколада», весь вербальный канал мгновенно исчезает, словно галлюцинация, но он уверен, это больше, чем реальность, и она ни в коем случае не альтернативна. Сону неудачно скрывает улыбку, заказывает мясо, ещё бутылку вина и что-то ещё, пока Мии одним ухом слушает, попутно отодвигается к краю небольшого тёмно-малинового цвета диванчика и устало роняет голову на стену, больно ударяясь.Удар — ничто. Во мне ноты, что ты так мне и не сыграл.
Техника Тэнни поражала, Мии часами наблюдал, как пальцы его легко бегают по клавишам в ускоренном темпе, как чёлка прилипает ко лбу из-за пота, а музыка — непрекращающийся поток, льётся и льётся, хотя Тэнни старается сохранять дыхание ровным, а спину — прямой, но вновь взаимодействует с роялем. Мии целовал эти пальцы по ночам, затем — чужие губы и слышал одно лишь: «Я тебя люблю». (— Ты делаешь меня слишком счастливым, когда говоришь это, Тэнни. — Тогда приготовься умереть от счастья).Мии приготовился. Осталось совсем чуть-чуть. Осталось лишь последнее.
— Я буду делать всё, чтобы помочь тебе в этом деле, чтобы обеспечить тебе полную безопасность, и мы завершим то, за чем охотимся уже столько времени. Только вот знаешь что? — Вопрос выбил из раздрая, так что Мии уставился на капитана выжидающим взглядом. — Мне кажется, ты и без меня отлично справишься. У тебя кто-то есть в клане Пак, поэтому ты и сидишь здесь. Не в клане Ким, Чён вчера странно на тебя отреагировал. Это человек, которого стоит бояться. — Неужели ты тоже его боишься? — смелость Мии достигла предела, и он даже подался всем телом вперёд, чтобы проследить за ледяным волнением в глазах напротив. Сам Мии боялся не меньше, у него колени тряслись при одной мысли, во что он вляпался, с кем он связался; каждую минуту на ум приходили родители и Тэнни, за которых он страшно переживал и знал: случись что, кланы нападут именно на них. — Я видел слишком много ужасного, чтобы сейчас бояться.Это наёб, абсурд, нелепость. Тот ужас, который творится во мне, готов за рамки выйти. Чён его тоже забоится.
— В крайнем случае уже поздно. И тебе, и мне, и, вообще, всем нам, потому что не зря тревожил страх — ему самое время проявиться. — Мии завлекал полицейского томным голосом, зачаровывал, словно ведьма, и добился желаемого результата: смятения и дрожи. — Когда ты в последний раз проверял новости? Юн судорожно обратился к лежащему перед ним телефону и сразу зашёл в интернет, видя, как всплывают вверху уведомления о непрерывном потоке сообщений от коллег. Экран айфона Мии тоже загорается, и он застывает, читая тэнниново: «Я люблю тебя. Но не смогу в ближайшее время приехать, прости, котёнок». И вот, наконец, Мии умирает.***
Он ложится на тесную кровать, голой спиной касаясь грязной стены: в его квартире бардак, бродящий призрак, которого он изредка видит, и неисчесляемое количество лекарств на столе, а инструкция к ним вместо иконы прикреплена в углу. Его разобрали по запчастям, затем их закинули в коробку из-под обуви и засунули высоко на полку, чтобы никогда не доставать.Самосборке не подлежит.
В самом деле, он же не чудо какое-то: типичный человек, типичный робот, типичная груда мусора, типичная ночь. — Ты ещё не спишь? — В дверях робко застревает фантом, оттягивая рукава прозрачного свитера: привычки остались и напоминают буквально обо всём, особенно о том, что он не плоть и не кровь. Но всё также неуверенно кусает нижнюю губу и заметно расслабляется, слыша: — У меня был очень плохой день. Но Мии знал, что такое действительно «очень плохой день» и уже сто раз себя обругал да то, что сказал это именно Минсу. Мии хоть бы не кормят наркотой, не режут ему руки и не насилуют. Он, в конце концов, не сходит с ума настолько от безнадёжности, что отделяет душу от тела и отпускает её блуждать по свету. А душа у Минсу милая, точно на ангела похожа. Мии пририсовывает крылья и любуется: до чего же они ему подходят, большие, пушистые, бабочку напоминающие. Минсу подходит медленно ближе, прилежно садится на самый край, удерживаясь на самом деле на весу, потому что ещё не ощущает предметы, и он думал, что это одного из его свойств, но меньше часа назад, бродя за пришедшим в квартиру Мии, Минсу задел край кухонного стола и смог почувствовать удар, пускай наполовину только. — Расскажи, пожалуйста, о себе, — с заметным раздражением произнёс Мии, подняв спину и обхватив колени руками. Лицо Мии близко настолько, что Минсу давно бы уже окунул в себя кипяток, потому что хотелось раздирать себе кожу до крови из-за неспособности воспринимать чужое дыхание, дышать им и делить с ним мир. Глаза черны, чернее мрака за окном, его глаза — вороны, которые кричат на чужих могилах в агонии.Восхищён. Окутан фанатизмом. Ты знаешь, никто из нас двоих не защищён.
«Я могу рассказать, как иногда скучаю по тебе. Мне известно, в мире не было ни с кем того, что происходит с нами: мы родились друг для друга, хотя я почти большую часть своей жизни не знал о твоём существовании. Нас заперли в этом простом, обыденном мире. Я знаю, что опоздал: тебя лишили меня. Но я не могу оторвать взгляд от метки, что нас связывает мнимыми каналами, нитями. Я не могу не смотреть на доказательство того, что ты принадлежишь мне. Невозможно покорить того, кто уже давно в чьей-то власти. Ты любишь нас за меня, спасибо тебе», — у Минсу тряслись пальцы, когда он их заламывал. На шее Мии были их цветы, к ним никто не имел права прикасаться.Но, как назло, Мии только и делали, что душили.
— Я думаю, у сына главы самого преступного клана страны найдётся, что рассказать о себе. И этот яд травил воздушно-капельным путём, и Минсу стал чаще вдыхать, чтобы на всякий случай отравиться. Презрение — вот, чего он не заслужил. — Но у меня нет семьи. — Как это нет? — возмущённо поспешил оппонировать Мии, даже не заметив, как от неожиданности вздрогнул Минсу. — Я видел твоего брата, видел всю твою грёбаную родословную, у тебя она есть. У тебя она есть. Тебе надо просто принять это, слышишь? Тебе надо, наконец, признаться себе, что плохие люди — это и есть твоя семья, что они не помогли тебе, но не всё ещё закончено. Я близок к тому, чтобы добраться к тебе, ты только дождись меня, ладно? Пак не раз слышал, как, засыпая, Мии разрывало от дикого кашля, из-за этого он страдал бессоницей, а он сидел на полу в соседней комнате и не верил, что Мии, вообще, выживет к утру. — Я хочу нести эту боль за тебя. То, чем ты страдаешь, должно принадлежать мне, потому что ты выносишь на себе всё за нас двоих, — смотря на чужие ключицы, говорит Минсу. — Тебе не достаточно того, что делают с тобой? Я сам справлюсь, сам всё разгребу, у меня в руках целый мир, а у тебя всего лишь четыре стены. Эти доказательства были ни к чему; Пак не слушал, не вникал, наслаждался хриплым злым голосом и прекрасно понимал, что он — временный. Он то есть, то его нет, и всё становится густым туманом, который насыщен запахом полыни.Полынь горькая. Минсу каждый раз вырывает её с корнями.
И прячется в другом мире, постоянно полагая, что смог избавиться от неё, убежать, а она всюду за ним: когда он замечает её, когда она догоняет, словно всадник смерти,она снова забирает его.
Поэтому Минсу, не давая Мии договорить ещё какую-то убедительную речь, с усилием подкладывает под себя ноги, а затем, привыкнув к сидячему положению, потому что он перестает быть просто сгустком пустоты, распрямляет ноги удивленному Мии и садится на его бёдра. Минсу по весу — пушинка, невесомый, но на вид не такой размытый, как всегда, некоторые черты лица становятся чётче, особенно линия подбородка и форма губ и глаз. — Какого цвета у тебя глаза? Мии жутко интересно, ему жаль, что не может сейчас всматриваться в его вселенную, погружаться в неё, а потом жить в этих оттенках. — Я хочу, чтобы ты сам когда-нибудь увидел. Но Мии вспомнил, что видел на фото. И всякая надежда рухнула ниц, будто бы она застрелилась из револьвера. Пак разрушен, но не осознаёт этого, он растоптан, измазан на грязном асфальте, его переезжают машины, а он всё ещё думает, что жизнь идёт полным ходом. Минсу тянется вперёд, Мии не шевелится, хотя не терпится поправить чёлку, чтобы она не мешалась глазам; но вместо теплоты чужих губ — ничего.Сколько между ними струн? Они ассиметричны, но никак не могут сойтись.
Так через сколько реальностей пришёл к нему Пак, чтобы не поцеловать? Минсу разочарован и загнан в угол, подавлен как никогда, снова возвращается к себе, туда, где часами гнетёт тишина, на кровати засохшие капли крови, а на потолке всё те же трещины. Они никуда не делись, не исчезли, так и остались на одном месте, как и вся его жизнь. Он замирает, немного озлобленно смотрит, хмурит брови и негодует, и вот крылья теперь острые, как нож, чёрные, и нервно машут, пока голос Минсу не разбивает вселенную на части: — Я думаю, твои губы на вкус, как полынь.***
В главном особняке клана Ким, как всегда, эстетично и страшно. Довольно многим вещам в нём можно бесконечно восхищаться: дорогими картинами современных великих художников, навороченным интерьером и дизайном в пафосном стиле. Джиёна хоть об стенку головой, но в этом он не разбирался: диван, как диван, бокал вина, который можно осушить, возможно, над которым велась какая-то кропотливая работа, затем его поместили в специальное место и держали в тени сто лет, но ему плевать: для него это сродни коктейлю в клубе.Этот особняк украшали не вещи. Его украшал Чён.
Джиён, когда увидел свою цель впервые, зайдя с позволения охраны внутрь, не смог отвести больше взгляда. Хотя под боком всё время мельтешил не менее приметный Джисон, от наследника исходил невидимый дым, чёрный, напоминающий цветом нефть. Он увеличивался в размерах и поглощал всех вокруг, не щадя никого, но Джиён видел; видел эти злые языки, эту черноту тьмы, вот-вот и он тоже в неё попадёт. Кланы Ким и Пак не могли враждовать: им это было крайне невыгодно, они долгое время сохраняли более-менее дружеские отношения, даже при самых отвратительных обстоятельствах не вступая друг с другом в войну. Наконец, они решили укрепить связь путём свадьбы между наследниками, как было прежде сказано, и теперь обусловились соединить весь бизнес. Клан Пак тонул, он шёл на такое дно, которое засасывало болотом, а не от которого можно было оттолкнуться и вынырнуть. У отца клана (так называли нынешнего главного) не было достойных наследников, он считал, что у него не было детей, втайне он от них давно отказался и не признавал, лишь их мать изредка вспоминала о них, посылая им деньги; они родились не такими, разочаровали, оказались бесполезными, они ни разу не были похожи на Чёна, умного стратега, который просчитывал каждый шаг, настоящего лидера, человека с великим будущим, поэтому у кланов Пак и Ким только один общий преемник — Чён. Он сидел на небольшом диване бежевого цвета почти в центре гостиной с идеальной осанкой и в костюме, чёрные волосы были уложены назад, открывая невысокий лоб; он спокойно пил кофе, немного оттопырив мизинец, и с интересом смотрел на гостей, следил за их повадками, движениями, улыбался их никчемности, и выглядел до жути высокомерно, но, как никто иной, величественно. — Я его так долго не видел, — замерев на месте, начал Джисон, отчего Джиён невольно вздёрнул руку так, что она коснулась его, но он предпочёл не убирать её, а наоборот, слегка обхватить чужие пальцы. Кан пожирал глазами эти скулы, взгляд вперёд, несложно догадаться, на кого уставившийся, сам он сегодня был необычайно красив благодаря работе стилистов, но в глазах всё двоилось, и он еле держался на ногах, до последнего жадно впитывая в себя всё, что видел и слышал. — Он очень сильно изменился, но я без труда узнал его. — Да, я понимаю тебя, — смахивая на покорную собачку, поспешил добавить Джиён словно унаследовал его мысли. — В детстве ты всегда был выносливее и сильнее меня, — громко произнёс Джисон, когда с таскающимся за собой Джиёном подошёл к наследнику. Тот хмыкнул без удивления и положил на столик квадратной формы кружку; не отзывая за спиной стоящих двух охранников, он изящно откинул полы пиджака и поднялся, приветствуя приятеля улыбкой.Что крылось в ней, Джисон понять не мог. Чён — человек-маска, человек обличия и хитрости.
— Твоему мальчику не надо подправить макияж? — намекнул с ехидцей Ким и на секунду пригляделся к Джиёну, чтобы отметить хоть одну достойную причину, почему он здесь. — Иди погуляй, — обратил уже сам Джисон к Джиёну, когда тот уже успел отойти в другой конец гостиной к напиткам. Поэтому в тот момент, как Джисон обернулся с целью смерить любовника требовательным взглядом, возникла неловкая ситуация, и Чён не скупился на яд в ироничном смехе.Ты ешь мою кровь. Ешь меня. Ты — каннибал? А ещё ты атеист.
— Твои бляди всегда забавляли меня, — подытожил наследник, укоризненно покачивая головой, затем отбросил поучительные манеры и пригласил раздражённого Джисона вперёд, в сторону другого выхода. Они наедине оказались в саду на заднем дворе, где от красных роз Джисона тянуть блевало, лучше бы вместо цветов были пакеты со снегом*, в таком саду он бы проводил всё своё свободное время. — Почему ты не захотел продолжить дело отца и наживать намного больше денег? — Ким поправил рукава, идя в ногу с Джисоном, они глядели во мрак вдали и лицезрели совсем разные миры, никакому взору недоступная линия разделяла их поперёк горизонта. — Тебя передали, как какую-то вещь, мне на обеспечение в будущем, чтобы ты не сдох от нескончаемого передоза. Почему ты не захотел быть человеком? Меня не переставая мучал этот вопрос; пока тебя не было, мне пришлось развивать деятельность клана во всех направлениях. (— Папа, я человек? — Да, Минсу, а что? — Тогда почему я — лишь средство для достижения твоих целей?)Я на вкус хорош, знаю. Аппетитный, как десерт, Поглоти лучше мои воспоминания. Поставь на них огромный крест.