Не то. Не то тело. Не тот человек. Не его дело.
Он, как сумасшедший, выглядывал в лучших борделях мальчиков и никого не находил: то робкие, то развратные, то чересчур уверенные, то, вообще, какие-то не такие. Но он простил себе эти выпадки, к которым все относились с подозрением. Потому что иногда по ночам он кричал одно единственное имя, не в силах себя контролировать. Монстры — звери, у них превосходная чуйка, интуиция, поэтому они сразу чувствуют, когда в воздухе появляется заметное напряжение. Чён переводит взгляд со своего главного сутенера, работающего с премьер-министром, и тут же жалеет,Жалеет, что на свет родился.
«Почему им не восхищаются?», — раздаётся внутри чем-то обжигающим, ведь ему предельно везёт видеть Мии, которого по каким-то причинам впустила охрана. Головы этим бестолочам, видимо, не особо помогают в жизни, поэтому от них Ким клянётся избавиться завтра днём между обедом и совещанием.Они встречаются всё время, когда мрак. Чён хочет, чтобы им двоим принадлежал и свет. Не солнца. Мир.
На Мии светлая, небрежно заправленная рубашка с узорами, у него голубые джинсы с подворотами, демонстрирующими чулки в сетку. Чён уверен, что именно чулки, он их даже воображает, когда переходит взором к кедам. Мии ближе и ближе, по пути здоровается как прилежный мальчик со всеми, заводит беседы, улыбаясь так, что дёсна видно, но ему не рады. Все немым вопросом задаются, почему он до сих пор не мертв, а наследник на озлобленные взгляды и ничего ответить-то не может, сам нервничает.Самому стыдно за то, Что в живых оставил.
Наследник прогадал, что Мии понял урок и не сунет больше нос в дела кланов, а сам надеялся до последнего, до обкусанных не по стати губ, что тот ещё явится перед ним, вот прямо так. «Мы будем править миром?», — спрашивает себя, и впервые ему в этом предложении важно слово не «мир», а «мы».Хочешь корону, Королевство, Империю? Получишь только революцию.
И Мии направляется к нему. Давно душит воротник, а шампанское не кстати даже, куда бы его вылить или где бы оставить… Нет, в каком мире затеряться, чтобы избавиться от встречи?Наследник тушит в себе эти неугомонные чувства Они ни к чему. Пусть очнутся монстры.
И сам замечает, что на секунду зажмуривает глаза, а как открывает их, то и все вокруг становятся боязливыми, отходят подальше с держащимися выражениями беззаботности, Мии замедляет резко шаг, видя пугающую черноту в зрачках напротив, но теперь он слишком близко, так что поздно подаваться назад. За ними наблюдают исподтишка, каждый — за ними. Журналист — их цель, они мечтают его закопать, расчленить, поиздеваться хорошенько, потушить пару сигарет на раздражающем уверенном лице, но, пока наследник не даёт согласия, они не позволяют себе. Они ждут и полагают, что Ким скоро созреет для разрешения, а он… Он не собирается. Избавлять мир от идеального Мии. Только своими руками размажет по стенке и только своим пистолетом выстрелит в голову. Если, конечно, рука не дрогнет. До этого она никогда ни в чём не сомневалась. Мии сперва учтиво здоровается с рядом стоящим отцом клана Пак, у которого давно могила приготовлена для стажёра, потому не отвечает, да Мии и неинтересно, как он себя ведёт. Куда интереснее повернуться в пол-оборота к наследнику, чуть податься вперёд в поклоне, широко улыбнуться и произнести самым вежливым и льстивым тоном: — Как Вы сегодня восхитительно выглядите. Пришедшие на праздничный вечер Джиён и Джисон одновременно замирают у входа, не веря до последнего самим себе, потом спрашивают друг друга, реальность ли это всё, а после этого окончательно сходят с ума. Там, около этих двоих, сгусток тьмы, земля трещит, стены ада прорастают огнём, вокруг них всё пылает, горит, горит, а они сами добавляют бензина заодно с керосином.Вот и сгорело.
Киму, стоящему неприлично близко, достаточно лёгкого, незаметного почти движения рук и ног, чтобы Мии провалился в находящийся перед ним бассейн. «Сдохни там, утони», — думает Чён с отвращением, но в слух говорит: — Помогите ему! Что стоите?! Жестом указывает охранникам у дверей особняка, те растерянно подбегают и начинают вытаскивать пострадавшего. Потому что наследник не испортит костюм ради этой суки, просто сделает ещё один глоток шампанского и посмотрит на всю суету свысока, не без удовольствия. — Отнесите его в одну из свободных комнат и высушите его одежду, — приказывает подоспевшему прислуге. Те кивают, затем начинают вести Мии в дом, пока тот пытается восстановить дыхание и осовободить горло от воды. Ким с еле уловимым наслаждением восстанавливает образ ушедшего с глаз долой журналиста в прилипшей к телу мокрой рубашке, а потом восстанавливает все их встречи, все минуты, всё это аккуратно перебирает, чтобы понять, что, мать его, слишком увлечен акафистом и восхваляет он никого иного, как Юнги.***
Ярость. Монстры жрут, они голодные, дикие, ничего и никого не различают, кто попадется на пути, — тому конец, без вариантов и без шанса. У Чёна есть семья. Но только тогда, когда он в хорошем настроении. Наследник предпочитает ставить всегда всех на место, всем объяснять правила его игры самым доступным способом — насилием. На его совести, от которой только лёгкий шлейф доносится, самая кровавая разборка с представителями правосудия, со сторонниками. Он не терпит, когда под него копают, когда допускают мысль свергнуть наследника и его клан.Когда наследнику дают отпор — отпора больше нет.
Ким разъярён, лев во всей своей красе, правит монстрами, вместе с этим вселенной, в которой живёт; не рычит — клыками впивается в кожу и огромными кусками её отрывает. А у него в голосе прелестный голос. Мальчик поёт высоко, изящно, не как те бездарные оперные певцы в Аудиторио-де-Тенерифе, и за пальчики бедные переживает, как они там, правильно ли срослись кости, не болит ли, что, вообще, было после того, как он его бросил где-то между домов? И наследник вторит себе, что силён, не глуп, чтобы клюнуть и повестись на красоту, что монстры всегда главнее, а клан — его единственное дело. Но почему-то втайне всех уродливыми называет, кто не как Мии. Он раскрывает дверь, видимо, с целью вновь не по венам, а из. Профиль великолепен, как в картине, на холсте, нереальный такой, наивно-храбрый, до последнего предан собственной идеологии. «Молодец, сука», — хвалит его наследник, зависнув на том, как Мии держит прямо спину, голову — гордо и смотрит твёрдо в сторону, точно задумываясь о чём-то серьёзном, у него не высохшие пряди волос падают на глаза, а махровый халат открывает вид на ключицы, руки и тонкие ноги. Встречает смелым ответным взглядом, кричащим о бесконечной борьбе, несмотря ни на что. Наследник срывается с места, не забыв обязательно закрыть за собой, хватает грубо, не рассчитывая силы, за подбородок и отрывает того с края кровати. — Представляешь, где ты сейчас находишься? — сводит брови на переносице, глядит словно на букашку, на весьма гордую букашку. — В моём, блять, доме. Слышишь? — трясёт, надеясь выбить хоть каплю благоразумия из Мии. — В моём доме! В моей комнате! Одет в мой халат! Чем ты всё это заслужил, скажи, а? Как ты думаешь, как такая тварь может находиться настолько близко ко мне! Ближе, чем кто-либо другой!.. Кричит, не боясь быть услышанным. В этом особняке он — хозяин, бог и дьявол в одном лице. А что-то грызёт смачно, по вкусу пришлась уязвимость Чёна, грызёт от того, что Мии непозволительно рядом в непозволительно месте — в обители Дьявола. — Наверное, потому, что я хорош в некоторых вещах, — произносит всем, что осталось от голоса, после чего на лице появляется милейшая улыбка из всех. «Похож на ребёнка, на ощупь — мягкий, вязкий, затягивает к себе, не болото — омут, где чертей не пересчитать», — судорожно проносится у Чёна в голове, когда он в сотый раз мысленно снимает с него халат. Ведь не одну ночь ему снились, что они в том пентхаусе не ломали друг друга, не били и не оскорбляли, а что зажгли свечи, чуть приглушили свет и обнаженными столкнулись в нежном поцелуе. Крестик, свисающий с шеи Мии, неприятно касался его плеч, груди, но Мии не вставал так часто на колени, он шептал, шептал не переставая, потому что Чёну жизненно было необходимо слышать его, ощущать постоянно.Они были влюбленной парой. И им суждено было быть всегда вместе.
Только вообразить и льдом покроются звёзды: под рукой спит крепко Мии, ворочается во сне, приближается ближе, закидывает ногу на него, а утром будит поцелуем.Блик. Не затуманит он рассудок. Это всего-то глюк, В один клик И от него останется лишь пыль.
«Я эту пыль расцелую, — клянётся Чён наперебой с отчаянным воем, — я её каждую частичку запечатлею в сердце, тату выбью с ней, но после этого обязательно скормлю собакам. Пыль эта развеется, улетит и распадётся сразу. Пожалуйста, пусть от неё ничего не останется…» — Надеюсь, прощение входит в понятие этих «некоторых вещей», — шипит сквозь зубы Ким. Мии страшно, он на поверхности непоколебим, непокорен, а на самом деле сердце никак угомонить не может, чтобы не билось, разрывая грудную клетку. Его буквально что тащат в другую комнату, близко к этой; от яркого света в коридоре слепит глаза, а внутри оказывается темно: от догадливости Мии разрывает на части. Напротив него Чён, который сорвётся в любую секунду, дышит тяжело, но не выпускает из сильных рук. «Они все в крови», — напоминает себе Мии, не зная зачем, но определённо чувствуя, что это обязательно. — Смерть не стучится дважды, так же? — начинает с некой сдавленностью. — В тот раз мне неизвестно, кто тебя пожалел, точно не я. «Врёт же…», — у Мии внутренний перебой, ведь тот сам себя обманывает, что не может не быть на руку. — Как ты посмел явиться передо мной сегодня, мудак конченный… — бормочет, желая вцепиться в чужую кожу зубами и оставлять бесконечно следы. — Теперь проси прощения. Мии пытается заглушить крик, которым его сердце изнывает, гордость, та неистовая гордость, забытая, похороненная давно, проливает крышку гроба и проливается через землю; вся в грязи, но она ещё жива. Он закрывает глаза, чтобы увидеть Минсу, корчящегося от боли на той проклятой кровати, страдающего в четырёх стенах, вспоминает о своей родственной душе, над которой издеваются не жалея сил, абсолютно никаких. Поэтому выдавливает истощённо: — Простите меня. — Лучше, — требует наследник, но не понимает, чего именно хочет услышать, пусть поразмыслит над этим иной. — Простите меня, мой господин, — еле шевелит губами, пока что этого достаточно, чтобы удовлетворить Чёна. Тот же, в свою очередь, подводит Мии к собственной кровати, обходит и со спины сажает на колени. — Теперь повторяй это не переставая, только тогда, сучья падаль, я прощу тебя, — шепчет над ухом, немного тянет волосы на затылке.Мии не верит. В сказки, творца и любовь. Он верит только окровавленным рукам.
— Не слышу, — раздражается Чён, когда столь восхитительный голос не прорезается. — Простите меня, мой господин. Простите меня, мой господин. Прости меня, мой… — как мантру повторяет Мии на слишком больших вдохах. Наследник улыбается, непередоваемое чувство счастья накрывает с головой, потому что ломать — самое приятное из всего существующего. Он отправляется в душ, и Мии роняет голову на руки, от страха ни на секунду не замолкая, а рыдания подавляет умело, ведь не впервой, хотя хочется страшно: заныть, слезами захлебнуться, показать, что он всё-таки человек. Мии клянётся в незабываемом отчаянии, клянётся до истерики, потому что злость пожирает и испепеляет, — клянётся себе, что Чён — это гадкий пион, который он искалечит так, что тот лишь в стебли превратится, а лепестки его загниют.Из прекрасного цветка тот превратится в тлен.
Но сам и огорчается более, до истошного вопля, ведь даже если и умрёт, окажется проигравшим, на его могилу положат чёртовы пионы, потому что Чён таким родился: везучим, избалованным, сильным и заранее великим. Ему и суждено даже трупом всех крыть своим величием.И Мии ему вовек не одолеть, Такую силу побороть невозможно. Сколько ни старайся
. Запах карамели вперемешку с чем-то сладким и съедобным доносится раньше, чем размеренные шаги. Мии не смеет поднимать голову, но по шуршанию одеяла понимает, что наследник лёг. — Если я проснусь, а ты будешь молчать, то, слово сраное даю, — прикончу, отдам своим самым неадекватным киллерам, и пусть они тебе глаза с языком повырывают. А я обязательно на это посмотрю. Мии старается перекричать несильно слышимым голосом и, как назло, улавливает каждое слово, впитывает, мастерит им отдельный домик, чтобы они жили в нём всегда и не давали ни на миг забыть, что следует за непослушание. (— Мой хороший, если кто обидит, скажи. — Тэнни, я же с тобой всё время, кто меня обидит? — В мире много плохих людей, не попадайся им, ладно?). Всё дело в том, что Мии тогда не сказал: «Ладно». Дьяволу спится хорошо, как никогда прежде, под аккомпанемент мольбы о прощении, под лучший в мире шёпот. Он уверен, что счастливее его нет и не было даже. И с тревогой таит надежду, что ещё большее счастье впереди, хотя не видит ничего в будущем, кроме темноты. Засыпает с мыслью скотчем приклеить Мии к себе, чтобы не отходил и не делал несчастным «Умру без тебя», — так и не озвучивает Чён, а Мии с облегчением выдыхает и затыкается, когда сверху до него доносится сопение. Ему не стоит большого труда осознать, что у него столько шансов что-нибудь накопать в особняке клана Ким, точно уничтожающее и варварское, да хотя бы в комнате самого наследника: если поискать, то можно найти одни сплошные компроматы. И Мии мешает страх; он боится шевельнуться, не то что поползать по полу и пооткрывать ящики, заглянуть хотя бы в чужой телефон, что-нибудь, у него никогда не будет такой возможности, а тело будто парализовано.Мии просто не может. Слабый котик. Хороший котик. Послушный.
***
Где-то в четыре часа утра он возобновляет мольбу, чтобы наверняка уж не опоздать к моменту пробуждения Кима, но вместе с тем клонит в сон, Мии силится, чтобы не заснуть, хотя получается плохо, он то и дело не контролирует падающую в сторону голову. «Господин» просыпается чуть раньше будильника, почти в полшестого, к этому времени Мии в слезах засохшими губами выговаривает и выговаривает слова, которые и так снились ему. И это самое его счастливое утро, он бы каждый день так встречал, с этим демоненком под боком, чтобы он ещё говорит ему что-нибудь, но из приятного, тогда и…К чёрту. Без этого справится.
Наследник опускает ноги на пол, жмурясь от лучей солнца, заливающего всю комнату, проклинает незадёрнутые шторы, потому что, вообще, впервые за несколько месяцев ночевал здесь. — Простите меня, м-мой… — прерывает Мии, когда хватает волосы на затылке и оттягивает их, заставляя того запрокинуть голову. У него по щекам текут слёзы из покрасневших глаз, но он договаривает: — …господин. Срывает крышу. Не кофе — но бодрит в сто раз сильнее. «Называй меня, называй меня только так, я… — Чён думает, не отдавая отчёта своим мыслям. — Если будешь — понятия не имею, что сделаю с собой: вены порежу, в канаву брошусь, да я всю недвижимость свою продам, потому что ты стоишь гораздо большего. Знаешь, стоишь тех семи дней, ради тебя всё сотворили, чтобы вот так на коленях произносил для меня «господин». А вслух: — Я знал, что ты не ослушаешься. Улыбка быстро сходит лица, когда он подвигает к себе ближе Мии, чтобы их глаза были почти на одном уровне. — Но тебе не кажется слишком великодушным то, что ты всю ночь провёл возле меня? Что я доверил тебе свою жизнь, которую и миллионы твоих не стоят?.. Представляешь же, да? До сих пор возмущён этим до безумия и одержим ненавистью к себе за слабости, чёртовы бесконечные слабости, взявшиеся из ниоткуда и контролирующие каждый его шаг. У Мии во рту пересохло, он облизывает перманентно губы снова и снова и от жажды готов слюну выхватить из чужого рта поцелуем, а затем проглотить её, точно легче станет: он смертельно устал, не в адеквате, если честно, в конце с ума сошёл из-за монотонного задания.Грязь скормлю тебе, А она вином вкусным станет, Так испьём?
Наследник не замечает, как ослабевает хватка, Мии пользуется моментом: тянется вперёд, чуть высовывает язык, чтобы провести им по плечу обнаженного по пояс Чёна, но тот грубо останавливает его у своих ключиц, вцепившись, кажется, намертво в подбородок и сжимая челюсть до хруста. — Ты думаешь, что достоин? — брезгливо спрашивает наследник прямо в макушку, одновременно думает уткнуться в неё как можно сильнее. — Эй, сукин ты сын!.. — зовёт его театрально, с насмешкой. — Не путайся у меня под ногами, сегодня я променяю тебя на кого-нибудь получше. И он напрасно полагает, что Мии это просто так примет, молча съест и подавится обидой, потому что Мии не такой, он резко дёргается, не избавляясь от ладони Кима на своём, лице, а судорожно берёт плохо сгибающимися пальцами, наконец, с рядом стоящей тумбочки залезажившийся среди бардака крестик и тычет им в чужие глаза, чтобы они видели хорошо, каждую деталь. — Зачем Вы врёте? Для чего весь этот спектакль? — выпытывает Мии с покрасневшими щеками. — Если бы был кто-то получше, то Вы бы хранили его вещи. — Как ты себя любишь, гнида… «Нисколько», — добавляет про себя Мии, когда наследник проговаривает так маниакально и так подозрительно, вместе с тем ещё роется взглядом в чертах человека напротив, ищет что-то, а когда не находит, толкает, затем, как шавку, за шиворот поднимает, ведёт к зеркалу в полный рост и встаёт за ним. — Взгляни на себя. — Наследник расслабленно кладёт голову на его плечо и вскидывает брови, но терпит до последнего, чтобы не обхватить тонкую талию и не прижать к себе, после этого водя носом вдоль шеи. — Что в тебе может быть такого привлекательного для меня? Сам себя хоть не обманывай. Наследник тянет за пояс, чуть спускает с чужих плеч халат, и тот, распахиваясь, падает на пол. Чён вовремя делает шаг назад и выпрямляется, в ином случае Мии точно почувствовал бы его возбуждение. — А? Только посмотри. Такие никогда не попадают в мою постель. «Но ты попал в мою комнату, мой мир, мои мысли, захватил меня, что постель теперь — ничто, до чего же ты глубже», — проносится в мыслях у наследника, когда он, чтобы хоть как-то унять напряжение, представляет трупы, склады трупов, расчленные тела, чьи-то вырванные части тела, тогда ему становится значительно легче. Ровно до того момента, пока он не натыкается взглядом на метку. Она на одной половине спины, от самой мочки уха до поясницы, даже ниже. Мии смаргивает выступившие слёзы и с ужасом взирает на собственное тело, которое ни в какой из вселенных не пришлось бы по вкусу наследнику, но в нужный момент приходит в себя: — Но я ведь нравлюсь Вам не за внешность. Они оба смотрят в свои отражения, наблюдая друг за другом, и наследник недоумевает никак, почему Мии так смел и уверен, почему страдает огромной глупостью, раз вновь перешагивает черту. — Войдите, — разрешает Ким стучащему в дверь. Внутрь входит низкая девушка в форме служанки и сразу опускает от смущения голову при виде Мии, а тому и дела нет до происходящего, он застревает в мире зеркал, где повсюду только его силуэт, только его, и в каждом он — ничтожен. — Господин Ким, завтрак готов, Вас уже все ждут, — оповещает тонким голоском она со сгорбленной спиной. — Хорошо, сейчас приду. Она спешит закрыть за собой дверь, хотя Мии молится, чтобы она этого никогда не делала, потому что тогда бы Чён не придвинулся бы впритык и не прошептал бы, касаясь кончиком носа затылка: — Мальчик, так ты мне и не нравишься.Мы можем убежать. Окно открыто.
Наследник наклоняется, кидает небрежно Мии халат так, что тот в последний момент только его ловит, после чего начинает вытаскивать за локоть наружу. Он ведёт его по коридору, когда он одной рукой пытается прикрыть наготу и каким-то образом одеться, но всё равно терпит провал и пробует по новой, когда они спускаются по лестнице на глазах у всей семьи. Мии специально не смотрит на них, чтобы не расстроиться, не провалиться сквозь землю от стыда, чтобы проигнорировать это отвратительно унижение. Они босиком выходят на улицу, Мии одной рукой как-то умудряется закрыть себя в большей мере тканью, замерзая сразу же до кончиков пальцев, — сегодня, как назло, начало осени. — Отвезите его домой, — наследник приказывает охране, подбежавшей к нему. Перед Мии чёрного цвета машина, его швыряют к ней и уходят, даже не обернувшись, затем, не давая опомниться, заталкивают на заднее сидение, хотя взглядом он ещё прикован к стремительно удаляющейся от него фигуре. Он сам не понимает, что прилипает к окну, что проклинает следы от прошедшего только что дождя, из-за них плохо видно, а надо смотреть до конца, лишь в тот момент он пятится назад и не верит, не верит ни во что больше.