Домино

Северус нашел время дочитать синий томик ровно через неделю. Близились экзамены, и даже в выходные дни за вечной зубрежкой и штурмами библиотек, в которых вполне предсказуемо нужных изданий было не дождаться из-за многокилометровых очередей, не очень-то оставалось свободного времени. То воскресенье, солнечное, невзирая на пробежавшийся по крышам города дождь, было редкой удачей в череде напряженных дней. Северус даже временами испытывал облегчение оттого, что его родственники живут не в Лондоне и ничего от него не требуют — многие студенты из числа тех, для кого учеба действительно была приоритетом, жаловались на родителей, которые то и дело выдергивали их то на семейные обеды, то на серьезные разговоры. Оставался последний год исключительно "скамеечной" учебы, летом хорошо сдавших ожидала первая в их жизни практика. Весь их курс как-то враз разделился на мечтающих летать и мечтающих сдать экзамен. Их можно было различить по выражению глаз — первые смотрели куда-то в потолок с явной решительностью, вторые — перед собой с чем-то, похожим на испуг и настороженность. Надо ли было говорить, что Северус относил себя к первым? Тем более, что решительности ему было не занимать. Северус любил воскресенья. Не столько за то, что это был выходной день, — он любил чувствовать себя деятельным, и трудовая суета будних дней была ему по нраву, — столько за то, что в воскресенье можно было скинуть с себя форму студента Летной Академии. Зимой, под прикрытием пальто, носить ее было терпимо, благо не было никаких нашивок на брюках. Но в остальное время эти самые нашивки, только на пиджаке и рубашке, притягивали внимание. В отличие от своих сокурсников, — или, по крайней мере, ему казалось, что в отличие, — Северус не любил чужого внимания. Однако, стоило ему войти в форме в вагон метро, на него непременно устремлялась пара-тройка любознательных взглядов. Даже если вагон был полупуст. Впрочем, не в час пик Снейпу приходилось ездить нечасто, разве что поздним вечером к Регулусу на ночевку в дни, когда родители того куда-то уезжали. Кстати, когда Северус сказал своему любовнику о том, как его раздражают чужие любопытные взгляды, тот только рассмеялся и провел двадцать минут, перебирая черные волосы Северуса и рассуждая о том, что можно сделать с ними, — а также с его носом, — дабы избежать пристального внимания. Это отняло у Снейпа привычку ворчать на чересчур любопытных незнакомцев, — и в самом деле, виноваты-то в этом, помимо формы, его доставшийся по отцовской линии нос и длинные волосы, с которыми сам Северус ни за что бы не расстался. Но стоит ли говорить о том, что раздражения это не убавляло? Сегодняшнее воскресенье заканчивалось лежанием на кровати в кои-то веки вынутых из сумки джинсах и простой рубашке, с той самой книгой в синей обложке в руках. Термодинамика на экзаменах, конечно же, затрагивалась, но не те ее области, которые наиболее ярко освещались в этом томе. Над неистовой любовью Снейпа к своей профессии — даже легкое чтение выбирает по ней! — непременно посмеялись бы, не будь тот слишком нелюдим для того, чтобы позволять другим смеяться над ним. Кроме разве что Регулуса. И Лили, с которой все равно удавалось увидеться очень редко, — надвигающиеся экзамены в медицинском университете были даже сложнее, чем в летной академии. Комната Северуса — конечно, не совсем его, он делил ее с еще двумя сокурсниками, — была задвинута в самый угол длинного коридора и вдобавок располагалась на последнем этаже корпуса. Рядом, там, где коридор, заканчиваясь, заворачивал к лестнице на чердак, было место, с посещаемостью которого могли поспорить разве что столовая и душевая — курилка. У жителей других комнат не было обычая закрывать дверь, пока в самой комнате кто-то есть. В комнате же, где жил Северус, негласное правило держать дверь запертой появилось с дня въезда сюда его самого и еще двоих первокурсников. Громкие разговоры вдобавок к запаху дыма, висевшему тут вопреки развешанным по всему общежитию запретам на курение, и отвлекали, и раздражали. За закрытой дверью было легче. Но сегодня не помогла даже она. Из-за двери явственно пахнуло раздражением еще до того, как Северус услышал чье-то недовольное на грани с яростью: — Ну и что ты хочешь мне сказать теперь, подонок? — Я тебя привел сюда не для того, чтобы ты воплями взбудоражил весь корпус, — с еле заметным упреком, тише, но все равно слышно. Северусу часто приходилось прикрикивать на таких же недовольных, — здесь было проще всего скрываться от комендантов и датчиков на дым, ибо, по мнению администрации, не было смысла устанавливать их прямо возле входа на чердак. Чаще всего, понятно, покричать приходили в субботу или воскресенье, — выходной день и нередко сопровождавшая его бутылка-другая чего-то покрепче пива сильно облегчали задачу доведения народа до точки кипения. Северус почти ни с кем из академии не общался, но его слова, тем не менее, имели вес. Как правило. Чуть приоткрыв дверь и повертев головой, Северус понял, что, скорее всего, на сей раз его слова веса иметь не будут. Почему? Потому, что к курилке направлялись два наиболее неприятных ему человека — Сириус Блэк и Томас Реддл. Если с первым все было более-менее понятно, — просто избалованный старший сын-наследник, считающий, что весь мир обязан преклоняться перед его желаниями, — то второй, соответствуя своей фамилии, был загадкой. Первокурснику Реддлу было свойственно странное темное обаяние, позволявшее захватывать власть над людьми старше и опытнее себя, как над тем же Блэком, например. В академии его за глаза звали "темной лошадкой", а то и "безумным гением". Однако, несмотря на свои неприятные даже не лидерские, а императорские замашки, он пользовался среди студентов успехом, ибо был красив и — в меру — общителен. Северус порой даже чувствовал к нему что-то, похожее на зависть — как раз из-за обаяния Реддла. Но подобные мысли сам Снейп пресекал. Нечего жалеть о молоке, которое не разливали. Которого даже никогда не существовало. Нечего соревноваться с тем, кого не понимаешь, особенно если он не приглашал тебя на бой. Пусть даже Реддл и был ему неприятен — глубинно, так, что эта неприязнь заставляла отшатываться, когда он проходил мимо, неприятен, несмотря на его странное темное обаяние, заставляющее других людей слетаться на него, как бабочки стремятся к огню. Ни с "темной лошадкой", ни с не в меру нервным старшим сыном Блэков сталкиваться не хотелось, особенно сейчас, когда оба явно были готовы выйти из себя. Северус закрыл дверь и запер ее на щеколду. Голоса от этого тише не стали. По-видимому, собеседники предпочли не идти в саму собственно курилку, даже не предполагая, что их могут услышать. — Начхать! Ты... — В самом деле? — интонации Реддла были холодны. Северус мог спокойно представить, как он усмехается, складывая руки на груди. В этом, очевидно, был какой-то намек, ибо Блэк и впрямь понизил голос. Но злости в нем не поубавилось. — Так. Не смей меня запутывать. Я требую объяснений. — Каких же? Сдавленное рычание. Блэк и правда рычал, как большая черная собака с лохматой шерстью, что обнажает клыки, припадая на задние лапы. — Да Гарри же! Гарри! Вторники и субботы, черт подери! В какое дерьмо ты его впутываешь? — а теперь в этом голосе уже была слышна боль. Реддл же усмехнулся. — В твое, очевидно. Если это дерьмо, то и ты его сам, скажем так, создал, а теперь сидишь в нем по шею, — в его голосе слышалась явная брезгливость. — Как в той сказке, Реддл, осел, который золотом срет, — ответил Блэк холодно и вместе с тем зло. — Только это золото достается тебе, если ты не заметил. — Так пусть и твоему, хм, племяшу перепадет... — Нет. — Почему же? — Ладно я. Но Гарри... Ему всего ше... восемнадцать, — Северус был уверен, что и Реддл тоже заметил оговорку. — Не порти мальчику жизнь, Реддл. Он не сможет так же, как ты, с завидной ловкостью выплывать из любого болота. — Спасибо за комплимент. А ты же что? Так стремишься поставить на себе крест? — Том тихо, но звучно рассмеялся. — Я... — Пошли. И нечего было так уж рычать. Я б, конечно, не возражал, но в иной обстановке. — Заткнись, — это что же, интонации страха? От непобедимого, по его собственному и ничьему больше мнению, Сириуса Блэка? — На Гарри я не дам тебе посягать. — И не думал. Пойдем. Тем временем как они проходили по коридору и спускались по лестнице, Северус встряхнул головой, пытаясь очнуться, и понял, что прильнул всем телом двери, пытаясь лучше услышать, что они говорят. Отошел он от нее с некоторым отвращением к себе, — такая тяга к подробностям жизни других была ему несвойственна, — и задумчиво присел на стул, пытаясь разобраться, что только что произошло. Почему бывалый авантюрист Блэк так возражал против того, чтобы его крестника, — наверняка никого другого, кроме виденного вчера мальчишки, он не мог иметь в виду, говоря "племяш", ибо иначе бы Северус уже узнал это от Рега, — впутывали в какие бы то ни были делишки? Почему в его голосе звучали эти умоляющие нотки? Северус не считал Сириуса Блэка таким уж законопослушным. Он как-то слышал хвастанья Блэка о том, как тот обвел вокруг пальца какого-то полисмена на дороге, избежав штрафа. Было ли это правдой — дело десятое, но в том, что не лишенное ловкости пренебрежение законом Блэк считал делом скорее достойным восхищения, чем порицания, сомневаться не приходилось. Потом, этот мальчик. Гарри. Его тоже было жаль — такой-то крестный. Помнится, неделю назад Гарри, уходя с площади Гриммаулд, так цеплялся за Блэка, будто тот был единственным в его мире, что имело хоть какую-то надежность, единственным заслоном от любой опасности. То, что этот заслон совершенно точно пресловутой надежностью не отличался, вряд ли было ему известно. Обнаружив, что уже продумывает, как у Рега вытянуть контакты Блэка, дабы выяснить, чем же таким тот занимается на досуге, то бишь в свободное от безделья время, Северус резко осадил себя. Нечего лезть. Как метко выразился сам Блэк, это — ослиное дерьмо. Мараться? Себе дороже! Безжалостно придушив ростки азарта, было начавшие зеленеть, Северус снова взялся за книжку по терморегуляции. Взяться-то взялся, а дочитать так и не смог. Мысли, упрямо долбившиеся в черепушку, требовали выхода. А лучше — воплощения...