Кольцо судьбы

Автор уходит в отпуск на недельку и начинает готовится к ГОСам, но перед этим решил успокоить свою совесть и выложить новую главу :) PS: автор не сведущ в медицинских вопросах, поэтому написал так, как хотел. Даже если в жизни всё не так, как написано у меня, то переписывать не буду :D Темно, страшно, одиноко. Непроглядная чернота поглотила Чонуна, который старался руками и ногами уцепиться за последний клочок сознания, который ещё позволял увидеть взволнованное лицо любимого человека. Но сознание не пошло на поводу у бедняги, выскальзывая из его пальцев и растворяясь в темноте. Здесь было спокойно, тихо, не чувствовалась боль, которая обжигающим импульсом скрутила всё тело, не чувствовалось и унижение, которое он испытал, корчась у ног шестёрок Хёнджуна. Здесь было уютно. Да, темно, да, одиноко, но уютно. И даже уже не так страшно, как показалось на первый взгляд. Захотелось завернуться в темноту, как в черную мантию, скрыться за ней, чтобы ничего не чувствовать и ничего не помнить. Но судьба решила иначе, она не захотела так просто отдать Чонуна. Боль снова пронзила тело, словно сотня ножей прошли насквозь, разрывая грудную клетку в клочья. Голова раскалывалась, руки и ноги отказывались подчиняться хозяину. Хотелось неистово кричать и просить помощи, но вместо крика из его уст вырвался только глухой стон. Реальность вернулась всего на пару мгновений, он только успел заметить обеспокоенное лицо брата, который склонился над ним, и услышал слова врача: — Господи, такого я ещё не видел. Щелчок — и снова тишина, покой, полное отсутствие боли. Можно немного перевести дух и постараться забыть то, что только что видел и слышал. Что это вообще было? С кем происходило? Точно не с ним. Сознание иногда выбрасывало его в реальность. Он ещё никогда не испытывал ничего хуже, чем пробуждение и возвращение в бренный мир. От осознания происходящего и роя всевозможных мыслей в голове хотелось убежать обратно, вглубь той темноты, которая его скрывала от посторонних глаз, которая убаюкивала его своим спокойствием и тишиной. Он мечтал остаться здесь навсегда, только бы больше не чувствовать боли, но судьба решила всё за него. *** Опять он выплыл из глубин темноты в реальность, опять он чувствовал эту тупую, ноющую боль, словно его расплющило катком. Хочется пошевелить конечностями, но совершенно нет сил. «Хочу опять туда, обратно», — мысленно умолял Чонун, но на этот раз сознание его не послушало, оно отказалось выполнить волю хозяина. Видимо, придётся терпеть. Он скосил глаза вниз, так как не было сил и возможности поднять даже голову. Грудь стянута бинтами, а на ногах гипс. Теперь ясно, почему он не мог пошевелиться, попросту и шевелить нечем. Как ни странно, мыслил он вполне здраво, Чонун и сам удивился, что мысли не заплетались в клубок в его, только что очнувшейся, голове. Сколько он так пролежал? День? Два? Медленно, но верно, в памяти стали всплывать воспоминания: подвал, Хёнджун, требующий от него документы на фирму в обмен на Кюхёна, избиение кучкой сподручных Хёнджуна. Последнее, что он помнил, было взволнованное лицо Кюхёна, который просил не бросать его. Слишком много воспоминаний, а точнее, плохих воспоминаний. Сдерживаться больше не было сил, да и желания. Во время того, как на него обрушивались удары железных кулаков, он не позволил себе умолять о пощаде. Да, гордость. Было больно, было омерзительно, было стыдно, но он никогда не позволил бы себе попросить у врага о снисхождении. А ведь всё ради Кюхёна. Но сейчас, осознавая всю горечь ситуации, Чонун понимал, что ни о чём не жалеет. Если он здесь, значит, брат успел, значит, Хёнджун за решёткой, значит, Кюхёну больше не угрожает опасность. Только как теперь смотреть ему в глаза? Будучи уверенным в том, что живым из того проклятого подвала ему не уйти, Чонун признался в своих чувствах. Что же теперь он увидит на лице Кю? Презрение, ненависть? А с чего он решил, что вообще увидит своего бывшего подчинённого? Может быть, тогда Кюхён и хотел помочь ему из чувства солидарности, благородства, сострадания, но когда все проблемы решены, то можно просто уйти, чтобы лишний раз не провоцировать влюблённого по уши бывшего босса. Чонун со стоном прикрыл глаза. Да, наверное, так и есть. Зачем он Кюхёну? Да, он спас его. Отлично, может, получит открытку к моменту выписки со словом «Спасибо». Хотя, наверное, пусть уж лучше так, чем знать, что Кюхён мог погибнуть из-за него. — Чонун-ши, — раздался чей-то шепот слева от кровати, а Чонун мигом открыл глаза. Этот голос он не мог спутать ни с одним другим. — Как вы? — в поле его зрения возник Кюхён, который отчаянно тёр глаза. Видимо, он спал, а стон, который так неосторожно сорвался с губ старшего, разбудил его. Чонун повернул голову влево, на сколько ему позволяли силы, и увидел небольшой диванчик в углу палаты, на котором лежал махровый плед и диванная подушка. Неужели Кюхён ночевал здесь? Чонун ошарашено смотрел на бывшего подчинённого, который в ответ, с волнением в глазах, рассматривал его, одновременно приглаживая торчащие волосы на макушке. «Красивый», — мелькнуло в мыслях у Чонуна прежде, чем он осознал, что присутствие Кюхёна — это реальность, а не насмешка разума. — Что ты здесь делаешь? — просипел Чонун. Голос после многочасового молчания сел, поэтому пришлось прокашляться. От кашля в ушах зазвенело, головная боль вернулась с новой силой. Чонун не ожидал такого «подарка», поэтому снова откинулся на подушку, рвано дыша сквозь зубы. — Осторожнее, — Кюхён мигом подскочил к кровати, поправляя подушку и пытаясь получше её уложить. — Вам нельзя шевелиться, а волноваться — особенно. Врач сказал, что опасности для жизни нет, у вас сильный организм, он выдержал побои, — последнее он произнёс шёпотом, опуская глаза и присаживаясь на стул, который стоял у изголовья кровати. — Сколько я был в беспамятстве? — спросил Чонун, стараясь привести мысли в порядок, но плохо получалось из-за головной боли. — Две недели, — ответил Кю, внимательно разглядывая лицо бывшего начальника. — Сколько? — от удивления Чонун опять поднял голову с подушки и снова на неё упал, почувствовав новый приток боли. От такого обилия звуков и мелодий в ушах захотелось зажмуриться и спрятаться под кровать. — А что вы хотели? — попытался возмутиться младший, но видя, что Чонуну уже всё равно, сорвался с места со словами: — Я позову врача. — Вот за это спасибо, — слабо усмехнулся тот, через мутную пелену наблюдая, как младший скрывается за дверью. *** После посещения врача Чонуну вкололи успокоительное, и он надолго забылся сном, который был отдалённо похож на то состояние, когда он был без сознания. Никаких сновидений, которые могли бы нарушить покой спящего, ничего нет, только покой и тишина. Просыпаться не хотелось, но спать вечно невозможно, хотя от такого подарка Чонун точно не отказался бы. Успокоительное прекратило своё действие глубокой ночью, когда в стенах больницы стояла гулкая тишина, которую нарушали только редкие шаги врачей, делающих обход. Как ни странно, боль отступила, видимо, сказалось применение обезболивающих, которыми пичкали его тело несколько дней. Голова тоже больше не болела, наоборот, в мыслях появилась неведомая доселе ясность, которая была так необходима Чонуну. Нужно всё обдумать, взвесить, слишком много событий произошло, слишком много стоит проанализировать. Почему бы не заняться этим сейчас, когда рядом никого нет, а делать больше нечего? Спать не хотелось, если бы он не знал, что с ним случилось и не видел собственные ноги, упакованные в гипс, то вообще подумал бы, что абсолютно здоров. То ли так действовали медикаменты, которыми его лечили, то ли организм показал свою натренированность. Загадка, но Чонун был рад такому исходу дела. Понятно, что отсюда ему ещё не скоро выйти, но жаловаться ему не приходилось. Всё закончилось гораздо лучше, чем началось. Но предаться раздумьям ему не позволил тихий скрип двери: в палату осторожно вошёл Кюхён и на цыпочках стал пробираться к диванчику, на котором спал ранее. Всячески стараясь не потревожить сна старшего, он двигался очень медленно, останавливаясь через каждый шаг и прислушиваясь к дыханию больного. — Можете так не шифроваться, Кюхён-ши, — подал голос Чонун, который с улыбкой наблюдал за передвижениями бывшего подчинённого. — Я уже давно проснулся. Кюхён вздрогнул, потом облегчённо выдохнул и подошёл к кровати, предельно внимательно рассматривая разбитое лицо старшего. По-прежнему оно было распухшим, швы покрыли практически каждый участок некогда прекрасного лица. Сейчас директор Seoul Сompany не вызывал никаких чувств, кроме жалости. Он был избит до полусмерти, а сейчас прикован к кровати. Хорошо, что организм сильный, натренированный боевыми искусствами, а то неизвестно, чем бы закончилось дело. Страшно представить, что могло быть, если бы помощники Хёнджуна ещё хотя бы минуту издевались над Чонуном. Неизвестно, сколько умолял Кюхён бессознательного Чонуна не умирать, хотя понимал, что его просьбы пустой звук, но не мог не просить. Сидя там, на грязном полу в подвале, он понимал, что шансы на выживание ничтожно малы, но не терял надежды, вцепившись в тело бывшего директора и скуля от безысходности. Именно в таком состоянии его и нашли Чонджин и его друзья, которые были в шоке от увиденного. — Красавец, правда? — усмехнулся Чонун, собрав все силы и поднимая перебинтованную руку к разбитому лицу, проводя по щеке. — Есть зеркало? Кюхён взял с прикроватной тумбочки складное зеркало, открыл и развернул в сторону бывшего босса. Чонун нахмурился и принялся разглядывать себя, поворачивая голову в разные стороны. — Я похож на жертву ядерной войны, — констатировал он, кончиком пальцев дотрагиваясь до повязки из бинтов на голове. — С таким лицом мне теперь точно грозит одиночество на всю жизнь, — горько усмехаясь, произнёс он, поднимая взгляд на Кюхёна. Тот в ответ затравленно посмотрел на Чонуна, резко захлопнул зеркало и сел на краешек кровати, отворачиваясь. Старший понял, что Кюхён хочет спросить о чём-то важном и, кажется, даже знал о чём. — Чонун-ши, — минуту помедлив, начал Кю, нервно теребя краешек простыни, — я понимаю, что сейчас не самое лучшее время, но я должен знать. — Похоже, что сейчас наоборот самое лучшее время, — возразил Чонун, кусая истерзанную губу и еле сдерживаясь, чтобы не выложить все то, что сейчас хотелось сказать. Нужно решить этот вопрос именно сейчас, нет времени тянуть, нет и желания откладывать разговор на потом. Слишком заигрался, пора раскрывать карты, хотя он их уже раскрыл тогда, в подвале, когда подписывал документы на отказ от поста директора Seoul Сompany. Но тогда Кю мог принять его признание за насмешку или просто не принять всерьёз. Чонун не собирался отказываться от своих слов. Сейчас, лёжа на кровати в больнице, избитый, истерзанный, он как никогда был уверен в своём выборе. Да, он смог совсем недавно признаться себе, что любит Кюхёна, но брать свои слова обратно он не собирался. Любовь к этому парню — его осознанный выбор. Ему не стыдно, он даже рад, что смог переступить через предрассудки и принять свою любовь к парню, как данность. Но Чонун не дурак, он видел, что любовь не взаимна. Кюхён просто его жалеет, а жалость ему была не нужна. Кюхён только хотел открыть рот, как в палату кто-то заглянул. — Хён! — взвизгнул Чонджин и опрометью кинулся к брату, который уже улыбался и тянул к нему руку. Донсэн заключил хёна в объятия, не переставая говорить: — Ну и напугал ты нас, хён! Я всех святых вспомнил, пока тебя искал, а потом все молитвы, когда тебя пытались откачать. Господи, я никогда не был так зол. Парни меня еле удержали, чтобы я не врезал этому гаду, лицемеру, козлу Хёнджуну по первое число! — Верю, — смеясь, проговорил Чонун, немного отстраняясь от любвеобильного братца. — Как давно ты здесь? — С самого начала. Мы с Кюхёном-ши постоянно дежурили около твоей постели. Мама с папой тоже хотели присутствовать, но я боялся, что им станет плохо от одного только твоего вида, поэтому не позволил им приезжать, мама и так целыми днями пьёт успокоительное. Пусть довольствуются ежечасными телефонными отчётами о твоём здоровье. Уже не могу слушать больше маминых причитаний! — он картинно закатил глаза — Правильно, у мамы слабое сердце, ещё не выдержит. Видок-то у меня и правда не сахар, — улыбнулся Чонун, сжимая в руках ладонь брата и тепло глядя на него. — Ты не представляешь, что творилось в том подвале! Хорошо, что я подключил своих друзей из охраны, а то мы не справились бы. Полицию я вызвал уже тогда, когда мы обезвредили тех сообщников Хёнджуна, которые были снаружи. Потом уже сработал эффект неожиданности. Мы подоспели вовремя, они как раз раздумывали, что с вами делать. Вот уж не думал, что Хёнджун окажется таким гнидой! — Чонджин не мог наговориться и вываливал на только что очнувшегося брата всю информацию, что была. Видимо, таким образом, он избавлялся от напряжения, в котором находился те две недели, которые брат боролся за жизнь. — Не ругайся, — шутливо одёрнул его хён, откровенно смеясь над донсэном. — Я, пожалуй, пойду, принесу вам водички, Чонун-ши, — пробормотал Кюхён и поспешно вышел за дверь. — Хён, — осторожно начал Чонджин, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Кюхёна и снова глядя на брата, — я понимаю, что это не моё дело, но, всё же, я твой брат. Ты знаешь, что я всегда тебя пойму. Объясни мне, что происходит? Сначала Кюхён-ши оказывается в твоей квартире в разгар разборок, потом становится жертвой похищения, ты его спасаешь чуть ли не ценой своей жизни, а потом он сидит около твоей постели безвылазно. Мне еле удалось уговорить его съездить домой, чтобы принять ванну и переодеться, а то он даже не соглашался покинуть твою палату, боясь, что ты можешь не очнуться. Он согласился только тогда, когда врач убедил его, что твоей жизни не угрожает опасность. Я ничего не понимаю, хён. Чонун зажмурился, пытаясь собрать мысли в кучу и разложить их по полочкам. Может, он всё-таки не так безразличен Кю, как ему кажется? Или всё-таки жалость? Да, именно она. Но правду он узнает чуть позже, но сейчас нужно оправдаться перед братом. — Трудно это объяснить, Чонджин-а, — прошептал Чонун, выпуская руку брата из своей и отворачиваясь к окну, — понимаешь, сначала я и сам не мог понять, что со мной происходит. А потом понял, что он мне не безразличен. Ты правильно понял, — прервал невнятное мычание брата Чонун. — Ты всё понял совершенно верно. Я пойму, если сейчас ты набросишься на меня с упрёками и не захочешь меня знать, но я сказал правду. Чонджин сидел, как громом поражённый. Он ожидал услышать что-то о внезапно вспыхнувшей дружбе между директором и подчинённым, но никак не о такой стороне отношений. — А он как относится к этому? — еле выдавил он из себя. — Вот хочу узнать. Думаю, что ему всё равно. Он не из тех, кто сможет принять такую любовь, а ответить — тем более. Ты не хочешь кидаться в меня чем-то? Проклинать? Убить? Расчленить? — попытался пошутить Чонун, но вышла жалкая попытка. — Мне нужно время, чтобы осознать сей странный факт, — честно признался Чонджин, пристально рассматривая брата, который сейчас выглядел слегка подавленным после вынужденного признания. — Но ты же всегда интересовался девушками, хён! — не сдержавшись, воскликнул он, но потом зажал рот ладонью, видя исказившееся лицо старшего. — Прости меня, но я не могу осознать, что ты гей. — Я не гей, Чонджин-а, — возразил Чонун. — Мне всегда нравились девушки. В этом ты прав. Но теперь я люблю Кюхёна. Я не обращаю внимания на других парней, они мне не интересны, мне интересен лишь он. Других для меня не существует. — Таких, как ты называют однолюбы, — ухмыльнулся в ответ брат, качая головой и пытаясь осознать смысл сказанных братом слов. — Мне сложно, хён, правда. Наверное, мне просто стоит с этим смириться, вот и всё. — Это самый лучший выход из положения, — улыбнулся Чонун. — Спасибо, что понял меня. — На то я и брат, — тяжело вздохнул донсэн и снова заключил хёна в объятия. — Тебе нужно поговорить с ним. Потом будет сложнее. — Знаю, — прошептал Чонун, прикрывая глаза. — Чонун-ши, я принёс вам воды, — раздался голос Кюхёна от двери. Он стоял, держа в руке бутылку минералки. Ему стало немного неловко, видя, как обнимаются братья. Ему показалось, что он нарушил семейную идиллию. — Вы тогда пейте, а я пойду, — он поставил бутылку на столик и повернулся к выходу. — Нет, Кюхён-ши, подождите, — окликнул его Чонун, выпуская брата из объятий. — Можешь оставить нас наедине ненадолго? Потом расскажешь мне во всех подробностях, что происходило в подвале, и как вы нас отбили у шайки Хёнджуна, — шепнул он Чонджину, который в ответ кивнул и, наклонившись, прошептал: — Ты прав. Надо расставить все точки над i именно сейчас. Всё будет хорошо. Такого парня, как ты, ещё поискать. Расплющишь любого за любимого человека. Я ему даже немного завидую. — Придурок, — беззлобно пробормотал Чонун, хлопнув брата по руке и скорчив недовольную рожу. Брат в ответ только хохотнул и показал большой палец, выходя за дверь. С Чонуна мигом слетело хорошее настроение. Обстановка стала накаляться, Кюхён всё так же стоял около двери, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не смотреть на бывшего босса. Киму надоело ждать. Если уж и рубить хвост, так сразу, а не по кусочкам, причиняя ещё большую боль. — Так о чем вы хотели меня спросить, Кюхён-ши? Видимо, младший ждал этого вопроса, потому что поднял на Чонуна немного затравленный взгляд. Неизвестно, чего от него ждать, но именно сейчас Чонун чувствовал, что он готов к любому исходу дела. Он не будет врать или изворачиваться, он скажет правду, но он заставит Кюхёна тоже говорить только правду. Ему нужна только она — правда. — Идёмте сюда, садитесь, — попытался как можно доброжелательнее сказать старший. Кюхён в ответ кивнул и присел на предложенный стул. Глубоко вздохнув, он выпалил: — Чонун-ши, там, в подвале, вы сказали, что делаете всё это ради меня. Что… — он замолчал, старательно подбирая слова, но кроме истинно сказанных альтернативы не нашёл, поэтому покраснел и уставился на раскрытые ладони, боясь произнести вслух то, что вертелось на кончике языка. — Что люблю тебя, — выдохнул Чонун, таким образом, избавляя младшего от возможности продолжить начатую фразу. Кюхён кивнул и зажмурился. — Скажите — это правда? Повисла гробовая тишина. Чонун ждал этого вопроса, он знал, что Кюхён его задаст, он даже приготовил ответ на него, но, всё-таки, оказался не готов. Уставившись в потолок, он понял, что тот ответ, который он так тщательно готовил с объяснением всех причин и рассказом про гадалку, бессмысленен. Зачем Кюхёну это знать? Вот узнает он, что они – истинная пара, которая создана на небесах, да только кому от этого станет легче? Чонуну? Может быть, на время. Кюхёну? Точно нет, тогда он будет чувствовать себя обязанным или вообще примет эту историю с гадалкой за шутку. Лучше ни о чём не рассказывать, пусть принимает решение самостоятельно, а Чонун не будет на него давить. — Такими вещами не шутят, Кюхён-ши, — ответил Чонун, поворачиваясь к Кюхёну, который так и продолжал сидеть с закрытыми глазами. — Я тогда сказал правду. Тот в ответ выдохнул и уткнулся лицом в ладони, покачиваясь из стороны в сторону. — Я хочу сказать вам ещё одну вещь, — прошептал старший, не отрывая взгляда от младшего, который, казалось, его не слушал. — Послушайте меня, Кюхён-ши. Я не сумасшедший, и я не гей. Да, я понимаю, что моя любовь для вас оказалась новостью, я и сам не ожидал от себя, что... — он помедлил, — влюблюсь в мужчину. Первый раз в жизни со мной случилось подобное, но я не жалею. Я честен перед вами. Кюхён замер, тяжело дыша, но так и не глядя на Чонуна. В тишине они просидели несколько минут, но Ким не пытался заговорить первым. Он сказал всё, что хотел. Он готов услышать любой ответ. Надежда ярким пламенем теплилась в его душе, но с каждой секундой молчания огонёк становился всё меньше и постепенно тух. — Чонун-ши, — Кюхён всё же решился посмотреть на него. Он оторвал ладони от лица и смотрел на бывшего босса решительно. Видимо, время молчания он использовал для того, чтобы собраться с силами. — Прошу вас, простите меня. Вы так много сделали для меня, если бы не вы, то меня бы уже не был в живых. Но я… — он запнулся и снова опустил глаза в пол, — я не могу ответить вам взаимностью. Огонёк надежды задуло сильнейшим ветром понимания, что пришёл конец. Вера в светлое будущее осыпалась, словно карточный домик. Да, Чонун был готов к подобному исходу, но ответ выбил его из колеи. А на что он надеялся? Что Кюхён бросится к нему с объятиями и криками «Как я этого долго ждал?» Конечно, нет. Кюхён нормальный парень, у него теперь будет совсем другая жизнь, он найдет работу, женится, у него появятся дети, а Чонун будет так же одинок, как и сейчас. Всё верно, так и должно быть. А забота об избитом Чонуне — это не более, чем жалость. — Я понимаю вас, Кюхён-ши, — еле выдавил Чонун, стараясь говорить спокойно и не сорваться на вопль отчаяния. Всё прекрасно лишь в мечтах, а реальность гораздо хуже. В уголках глаз нещадно щипало, но Чонун не мог себе позволить заплакать. — Вы не должны передо мною извиняться. Это нормально, я понимаю вас. Могу я вас попросить выполнить одну мою просьбу? — Всё, что угодно, Чонун-ши, — сдавленно ответил Кю, ожесточённо кусая губы. — Обещайте, что выполните её обязательно, — жёстко проговорил Чонун, поворачиваясь лицом к младшему. — Обещаю, — выдохнул Чо, внимательно рассматривая лицо старшего и пытаясь понять, какие же эмоции вызвал у бывшего босса его отрицательный ответ. Но лицо Чонуна было безэмоционально, как всегда, будто они сейчас обсуждали рабочие моменты. По его лицу нельзя было понять, что же он чувствует, его выдавали только напряженно сжимающие край одеяла пальцы. — Я прошу вас сейчас уйти из больницы и больше никогда сюда не приходить. Не навещайте меня больше, а ещё… — но договорить он не успел. — Нет! — воскликнул младший, вскакивая со своего места. — Вы спасли мне жизнь, почему я не могу элементарно поухаживать за вами? — Во-первых, вы обещали выполнить мою просьбу, во-вторых, вы только что сами озвучили причину посещений, — лицо Чонуна исказила горькая усмешка. — Знаете, что я больше всего ненавижу? Жалость. Нет ничего хуже жалости. — Это не жалость, — попытался возразить Кю, но стушевался под серьёзным взглядом старшего и прошептал, пряча глаза, — это благодарность. — Я не нуждаюсь ни в жалости, ни в благодарности, — твёрдо ответил Чонун, изучая лицо любимого человека и стараясь запомнить каждую чёрточку. Сегодня он видит Кюхёна в последний раз, нужно запомнить его запах, а в своей памяти выделить отдельную полочку, в которую он будет складировать воспоминания о человеке, который должен был стать смыслом его жизни. А потом, иногда, вытаскивать на свет божий воспоминания, связанные с ним, и пересматривать, как хороший фильм, но, к сожалению, с плохим концом. — Я не договорил. Постарайтесь сделать так, чтобы мы никогда с вами больше не встретились. Прошу вас, выполните мою просьбу. — Чонун-ши, я не могу, — в отчаянии проговорил Кюхён и снова сел на стул с намерениями не сдвинуться с места как минимум ещё несколько часов. — Вы так наплевательски относитесь к мои чувствам, Кюхён-ши? — с усмешкой поинтересовался Чонун. — Ни в коем случае, — младший отрицательно замотал головой, — я уважаю их, — прошептал он. — Тогда выполните мою просьбу. Это не так сложно, как кажется. Вы даже не почувствуете разницы, — уверял Чонун, а внутри душа рвалась на части. Убеждая Кю, он убеждал и самого себя, что сможет прожить без него, хотя знал, что будет неимоверно сложно, даже невозможно. Полочка для воспоминаний выделена, но вот удастся ли положить туда воспоминания и доставать их только тогда, когда понадобится? Чонун должен постараться, но сможет ли? — Не заставляйте меня умолять вас. Вы не понимаете, как это страшно, когда любишь человека, но знаешь, что никогда не сможешь назвать его своим, — прошептал он и закрыл глаза, из которых предательски потекли слёзы. Кюхён снова закрыл лицо руками. Он видел, как сложно давались Чонуну эти слова о жалости, о том, что он любит его, но знает, что Кюхён никогда не будет с ним, видел, как он плачет, но не мог с собой ничего поделать. Сердцу не прикажешь. Он не мог бросить Чонуна сейчас, но понимал, что Чонун прав. Его забота — это не больше, чем благодарность, а она Чонуну не нужна. Он делает ещё больнее. Он должен выполнить просьбу старшего, обязан, хотя бы из чувства пресловутой благодарности, если уж на большее он не способен. — Хорошо, Чонун-ши, — тихо, но уверенно, проговорил Кюхён, поднимаясь с места. — Вы правы. Я не имею права здесь находиться. Я уйду, как вы и просили. — Спасибо, — только и смог ответить старший, вытирая ладонью слёзы, которые выдавали его истинные эмоции. Он всеми силами сдерживался, чтобы не остановить Кю, но понимал, что это единственный выход из всех возможных. Если не сейчас, то младший уйдёт потом. Он обязательно уйдёт, зачем ему находиться рядом с человеком, который ему безразличен? Жалость испарится, как только Чонун полностью оправится, благодарность тоже. Лучше сейчас, чем через пару недель, когда старший привяжется к нему ещё больше и уже не сможет отпустить. Закрывая дверь палаты, Кюхён бросил последний взгляд на Чонуна, который лежал, прикрыв глаза, и уже не пытался сдержать слёз. Младший как можно быстрее захлопнул дверь, чтобы не видеть бывшего босса в таком состоянии. Ему было до безумия жаль Чонуна, обидно за него и ужасно стыдно, но он понимал, что ничего не может сделать. Чонун никак не заслуживал столь трагической участи, Кюхён успел сильно привязаться к нему, Ким стал ему очень хорошим знакомым, другом, но отнюдь не любимым человеком. Кюхён долго не мог поверить, что сказанные бывшим боссом слова — это, всё же, правда. Он готов был их списать на нервное напряжение или страх, но чувствовал, что не всё так просто. Неужели слова любви, которые сорвались с уст Чонуна, не результат душевной нестабильности? Пока Чонун был без сознания, Кюхён ни о чём не думал, кроме как о том, чем же помочь ему. Помочь он ничем не мог, поэтому оставалось безвылазно сидеть у его кровати и не мешаться под ногами, когда просили. Он не мог оставить Чонуна в одиночестве в палате, даже выйти в туалет себе позволял только тогда, когда уже не было возможности терпеть. Он чувствовал, что нужен старшему, что его присутствие важно для него. Страх за жизнь бывшего начальника превратился в паранойю, став свидетелем ужасающих действий, он не мог представить, что Чонун сможет выжить, а если и сможет, то реально ли нормально жить, после таких побоев? Игнорируя просьбы Чонджина, Кюхён ночь за ночью оставался дежурить возле постели Чонуна, вглядываясь в его изуродованное побоями лицо и про себя умоляя его выжить. Вспомнил он о признании уже потом, да и то совершенно случайно, когда Чонун окончательно пришёл в себя и спал под действием успокоительного. Все эти две недели, которые превратились для Кюхёна в ад, он раз за разом прокручивал в мыслях ту ужасную ночь, но слова любви никогда не всплывали в памяти, а перекинувшись с Чонуном парой слов, он отчётливо вспомнил признание и взволнованное лицо старшего в тот момент, когда он уговаривал его уйти. Его ошарашила мысль, что Чонун мог сказать правду. У него было время, чтобы воспроизвести в памяти все моменты, которые так или иначе были связаны с Чонуном. Он хорошо помнил его заботу, доброту и отзывчивость, но предполагал, что не он один был удостоен подобной чести. Затем он отчётливо вспомнил поцелуй возле своего дома, после которого убежал, как оголтелый, и не мог прийти в себя всю ночь, с утра приняв решение навсегда уйти из Seoul Сompany, лишь бы не выяснять причину вчерашнего поведения босса. Прижавшись спиной к двери, он опустил голову и попытался собраться с мыслями. Ему нужно забыть Чонуна и всё, что с ним связано. Он принял чувства старшего только из уважения к нему, но он до сих пор не мог понять и осознать, что такой человек, как Ким Чонун, оказался нетрадиционной сексуальной ориентации. Если Чонун и подумал, что младший наплевательски отнёсся к его любви, то это не так, но на большее, чем уважение, Кюхён не способен. Теперь нужно начать новую жизнь: без Seoul Сompany, без бесконечной поручений и огромных нагрузок, без Ким Чонуна. Сложно отказаться от того, к чему успел так привыкнуть, и Кюхён понимал, что сложнее всего будет жить именно без Чонуна, без всего остального можно будет прожить. — Так будет лучше для вас обоих. Кюхён вздрогнул и обернулся. Позади стоял Чонджин и изучающее смотрел на него. — Не обижайтесь на моего брата. Знаю, для вас его чувства стали новостью. Поверьте, для него самого это не меньшая новость, — Чонджин усмехнулся. — Он справится, он сильный. Я верю в это. А вам лучше уйти, — с этими словами Чонджин зашёл в палату. Он прав, Кюхёну лучше уйти и никогда больше не появляться в радиусе тысячи километров от Ким Чонуна.