Cherry Cola lime & yayo

      В конце концов Тони надо было делать то, что он делал превосходно.       Будто бы последних суток вообще не было. Будто бы ничего не случалось. Он был мастером в подобном. Сделать вид, что ты не замечаешь. Игнорируй. Он был хорош в игнорировании.       Питер не выглядел обиженным, но теперь было кое-что ещё. Тони напоминал себе, что Питер умел делать вид, будто бы все было в порядке, когда, на самом деле, его душу терзали сомнения. Как давно он думал о том, что хотел убежать от Тони? И думал ли вообще? Тони не знал. И он боялся узнать правду.       Так что теперь он понимал, что то, как выглядит Питер, и как он себя ощущал на самом деле — совершенно разные вещи.       Однако, они абсолютно спокойно провели ужин. На самом деле, Тони снова воспользовался безотказной схемой: покажи ему что-то шикарное, удиви его. И Питер действительно выпадал из реальности.       Тони выбрал хороший ресторан на каком-то охеренно высоком этаже с охеренными панорамными окна. Одним словом — охеренно. До того, что Тони едва воздухом не подавился, когда увидел цены. Деньги не проблема — а тем более в желании загладить свою вину — но он давно по таким местам не шастался. Откровенно говоря, пока не появился Питер, большую часть времени он покупал что-то в забегаловках и ел в машине. Наркотики отбили аппетит.       — Ты уверен, что я могу…       — Можешь, — перебил его Тони. — Деньги не проблема.       «никакие деньги тебя не оправдают, если ты продал свою человечность».       Тони грустно улыбнулся сам себе и снова посмотрел на страницы меню. Он не человек. Он многим хуже.       Какая разница, какая сумма на твоем счету, если у тебя за душой — ни копейки?       Тони всегда был таким. Никаким. Отсутствующим. Он умел быть незаметным.       Любой человек, пытающийся совершить самоубийство, это умел.       И Питер, наверняка, тоже.       — Купишь вечером вино? — спросил Питер. — Ты обещал.       — Да, я помню. Куплю, — он натянуто улыбнулся. Питер ударил его носком кроссовка по голени, и Тони поморщился. Он оперся о руку и тяжело выдохнул, посмотрев сначала в меню, а потом на Тони: — выбери за меня, я не понимаю эти названия.       — Хорошо.       Тони снова улыбнулся.       Он понял, что отвратительно делал вид, будто бы ничего не было. Трудно играть подобное, когда сидишь на иглах понимания того, что Питер может сбежать. Прямо сегодня. Отойти в туалет и не вернуться.       В этой черной облегающей одежде, до того, что из голых участков кожи только шея и лицо с кистями рук — он похож на тень самого себя. Удивительно, хватило только переодеть его в качественную одежду, как он уже не казался колючим и острым. Пластичный и гибкий, как змея.       Тони едва уловимо вздрогнул, когда ощутил, как кончики пальцем прошлись по его костяшкам, и вниз, до фаланги пальцев. Невесомо, будто невзначай, чтобы никто ничего не заметил. Не понял.       — Расслабься. У тебя напряжены плечи так, что это даже я могу увидеть.       — Я не напряжен, — Тони махнул свободной рукой, не дергая той, которую невесомо поглаживал Питер. — Мясо, рыба?       — Мясо, — сказал Питер, смотря на лицо Тони, но так и не смог выловить его взгляда. — Почему ты так напряжен? Вина грызет?       Тони медленно кивнул.       — Как ты относишься к телятине?       — Не ел её, — ответил Питер, все ещё пристально рассматривая его лицо. — Я же сказал: успокойся. Я хочу нормально провести вечер.       — Тебе покислее, слаще или классику?       — Всё равно, — Питер тяжело выдохнул и убрал свою руку.       Тони сделал заказ и уставился в окно, сложив руки на груди. Трудно делать вид, что все в порядке, когда вы оба определенно не в порядке. Это как прием у стоматолога на утро, и весь вечер ты думаешь об этом, о том, как это будет. Хочется верить, что больно не будет.       Тони думалось, что после такого больно должно быть.       Тони даже не мудак. Он идиот.       или абьюзерное мудло.       Не так много вариантов, если быть честными.       Они о чем-то говорили весь ужин, и Тони даже что-то говорил сам. Обычно они были на равных, потому что Питер всегда умел вставить свои пять копеек, а у Тони просто слишком огромный опыт и, кажется, на любую тему у него была история из жизни.       Но сейчас, казалось, он хотел говорить только об этой теме. О произошедшем. О том, что чувствовал Питер.       Ему казалось, что было слишком поздно. Он снова все испортил.       Добро пожаловать клуб грустных пидоров, Тони. Вот твое пиво и чипсы. Садись в угол для аутсайдеров.       — О, Старк, какие люди! — высокая стройная женщина с рыжими волосами широко улыбнулась. — Не против? — она подставила стул к их столу, и Тони лишь кивнул, улыбнувшись. На самом деле, он имел дело с ней два или три раза. Пантера — один из них. Под правительством, они работают с оружием. Слишком разным оружием. Это не о пистолетах и ружьях, это намного, намного сложнее. Именно поэтому Тони никогда не боялся полиции. В каком-то смысле, он уже сам работал под правительством. Не то чтобы посредников сильно любят, но Фьюри пока делится только с ним, так что все нормально.       — Какими судьбами тут, Наташа? Ты ж вроде в Майами, нет? Отпуск.       — Откуда ты узнал про отпуск? — она вскинула брови, откинув кожанку на спинку стула.       — Это моя работа. Узнавать.       — Я говорила: тебе надо было идти в шпионы. А это, — она повернулась в сторону Питера, который скучающие пялился куда-то в пространство перед собой, а потом медленно повернул голову на голос.       — Мой ребенок. Питер.       — Питер? Питер Старк? Звучит странно.       — Нет. Питер Паркер. Фамилия матери. Я, знаешь, не особо участвовал его в воспитании последние…       — Шестнадцать лет, — сказал Питер, скептически вскинув бровь. Тони лишь медленно кивнул, про себя удивляясь тому, как Питер мастерски вписывался в любые роли. Милая семья — пожалуйста, послушный ребенок — нет проблем, обиженный пацан на то, что отец забил на его хрен — легче легкого.       — У тебя есть ребенок? Да ну? — она вскинула бровь, посмотрев сначала на Тони, потом на Питера. — Ты уверен, что он твой?       — Я уверен, потому что такой характер может быть только от моего отца. Если характер, конечно, передается генетически, — Питер тихо фыркнул, снова смотря в окно.       — Ладно, теперь я верю, — она кивнула, усмехнувшись. — Характер и юмор твой. И сколько вы так?       — Целую неделю, — снова ответил Питер вместо Тони. Он едва успел открыть рот, но протестовать не стал. Что-то ему подсказывало, что Питер сейчас лучше вписывался в роль, чем сам Тони.       — По твоему лицу ты не очень рад, — она усмехнулась, глядя на Питера, на что тот лишь пожал плечами и отпил воды. Она резко повернулась к Тони, сказав: — тебя спрашивал Фьюри.       — Слушай, давай не при ре…       — Это о них. Ну, знаешь. С которыми у тебя был… конфликт.       Тони напряженно кивнул, глянув исподлобья на Питера, который непонимающе вздернул бровь, смотря то на Наташу, то на Тони. Тони бы искренне хотел его куда-нибудь сплавить сейчас, но он понятия не имел, как это сделать.       — В общем, — продолжала она как ни в чем не бывало. В общем-то, так было всегда. Её никогда не волновали чужие обстоятельства и проблемы. — Вот. Сам думай, — она достала из заднего кармана повешенной кожанки ручку и, взяв салфетку, что-то там написала, всучив Тони.       Он глянул на неё. Адрес и имена. Это что-то вроде подработки, потому что ни у кого из более серьезных лиц не было времени на такое. Да и у Тони, на самом деле, не спрашивали, хотел он этого или нет. Хотя платили столько, что Тони был бы согласен родину за это продать. Он вообще не особо сторонник морали. Если это не касалось одной тощей задницы в обтягивающих штанах.       — Они немного мешают, ну, знаешь, Фьюри такое не любит. Он сказал, что будет тебе благодарен.       Тони кивнул, складывая салфетку пополам.       — Тебе нужны…       — Да, — резко перебил он её, пока она не сказала «оружие» или ещё что-то в этом роде. Он ощущал, как гудело сердце от нервов и напряжения. Чудесно, с одной проблемой не разобрались, как, казалось, зрел ещё один не самый приятный диалог. Тони будто бы падал в бесконечную ледяную пропасть.       — Возьмешь у моих ребят. Они тебя знают.       — Да, знаешь, я в курсе после того, как они…       Тони откашлялся, а Наташа засмеялась.       «после того, как они чуть не застрелили меня, потому что не знали, откуда я и кто я, потому что одна рыжая задница их не предупредила». Но он промолчал.       — Когда ты будешь свободен? Ну, в смысле, — она аккуратно кивнула головой в сторону Питера, но тот все равно заметил это и недовольно посмотрел сначала на неё, потом на Тони.       — Эм, извини, думаю, нескоро. У нас долгий маршрут. А потом колледж, ну, знаешь, придется пустить корни.       — Да ну, приятель? Я думала с тобой выпить. Видел Дьявол, ты единственный, кого я пока не перепила, я не могу умереть зная, что в мире ходит говнюк с залитыми лаком волосами и выдерживает больше меня.       — О, боюсь, я потерял хватку. Ну, я давно не пью.       — И давно так?       — Ну… да. Знаешь, работа, стресс.       — И ты при стрессе ни капли в рот, ни грамма в нос?       Тони нервно улыбнулся, посмотрев сначала на неё, потом на Питера. Он не вмешивался, но сидел с таким лицом, будто не понимал не то что происходящее, а вообще кто он и как он здесь оказался.       — Приходится. Не с ребенком же.       — Я всегда говорила, что дети — это только лишний геморрой. Собираешься посвятить его в свой бизнес?       — Нет, конечно, нет. Слушай, в отличии от себя, его я люблю и не желаю подобного.       — Ты деньгами задницу можешь подтирать, о каком плохом ты говоришь?       — О риске, — он напряженно сглотнул, нервно стуча пальцами по столу. Им принесли еду, и на несколько секунд это прекратилось, и он уже думал о том, как распрощаться с Наташей, пока она прямым текстом не заорала на весь ресторан: «Тони Старк нюхает и продает наркотики, а по выходным чистит людей, которые не нравятся Фьюри!»       — Да я по его взгляду вижу, что твой, — она повернулась к Питеру, чуть сощурившись, хищно улыбнувшись, — Питер может шею перегрызть. Таких любят в нашей компании. Не жадничай, Тони, такое нельзя скрывать вечно. Я знаю, что ты прекрасный лгун и ты умеешь быть невидимым, но такое не прокатывает на таком близком расстоянии. Знаешь, дыхание — оно все портит. Его услышат, — она посмотрела Тони в глаза, усмехнувшись. — Ладно, приятно было пообщаться. Сынишка у тебя симпатичный конечно. По глазам видно, что сможет залезть туда, куда даже ты не смог. Удачи, мальчики, веселитесь.       Она ушла, помахав рукой.       Тони уставился в свою тарелку. Они молчали. Долго молчали. Слишком долго. Весь этот диалог — одно огромное «какого хера?», висящее в воздухе.       — Ну, поговорим об этом вечером? — Тони пытался. Правда пытался.       Питер смотрел на него с каменным выражением лица.       Сейчас Тони подумал о том, что таким — настоящим — он любил его больше всего. Взрослым, уверенным, злым. Ему определенно шла любая роль, инфантильность была возбуждающей, но такому Питеру хотелось доверить каждый секрет своей гребаной жизни.       Потом Тони едва не вздрогнул. Любил.       Любил.       Любил. Любил. Любил.       Что он должен был делать?       — Поговорим, — сказал Питер. Тони ощутил под столом, как он задел его щиколотку, чуть поддевая край брюк, задирая их вверх. Питер взял вилку с ножиком, все ещё смотря в глаза. — Кажется, мы ничего друг о друге не знаем, да, кисс-кисс бэнг-бэнг?       Он выделил это «бэнг-бэнг», и Тони оставалось только скомкано улыбнуться.       Можно сколько угодно играть во все это, но оба взрослые люди. И им было необходимо говорить как взрослым людям.       Еда Тони в глотку не особо лезла, зато Питер съел всю свою порцию и ещё успел залезть в тарелку к Тони. Не особо хочется есть, когда думаешь о том, что ты должен сказать: красивую ложь или правду. Он даже не знал, что можно было соврать. Все сказанное Наташей было слишком однобоко. Казалось, ничего добавлять и не надо.       — Знаешь, — сказал Питер, когда Тони на панели в лифте нажал первый этаж. Он ощутил тепло его тела на своей руке, как щекой тот привычно прижался к плечу. — Нам необходимо встряхнутся. Так что да, ты будешь со мной.       — Без проблем, — Тони кивнул, посмотрев краем глаза на свое отражение в зеркальной стене лифта. Едва выглядывала русая макушка. Питер умел быть его тенью, и в этом был весь ужас. Что ещё он умел? Кажется, он был достаточно способным. Может, Питер и хотел бы побыть ребенком, но даже здесь ему этого не давали. Тони не втягивал его во все эти игрища, но напряжение заставляло снова быть таким. Взрослым.       — На самом деле, если я правильно понял её слова, то ты занимаешься чем-то… не совсем… безопасным. Как кто-то такой как ты, — он прервался, когда раздался звон и двери лифта открылись. Они синхронно вышли, и Питер отпрянул от его руки, продолжив: — может волноваться из-за какого-то подростка.       — Я волнуюсь не из-за подростка, — Тони открыл дверь, пропуская Питера вперед и, когда они вышли на улицу, он продолжил: — я беспокоюсь за Питера. Потому что он единственный, с кем я могу побыть человеком. Да, я отвратителен в этом, но я пытаюсь.       — Поэтому я дал тебе меня словить, — Питер пожал плечами и посмотрел на Тони, когда тот открыл дверь в салон машины, — потому что ты пытаешься. Да, у тебя ничего не получается, но я вижу, что ты стараешься. Пусть это все растет из-за эгоистичности, но…       — Но?..       — Я не знаю, что «но». Это происходит само собой. Я не знаю, — он выдохнул и сел на свое место. Тони поджал губы и закрыл за ним дверь.       Тони глянул на время, заводя машину. Он видел краем глаза как Питер на него смотрел. Спокойно и расслабленно. Будто бы его вовсе не волновала ни их ссора, ни то, что Тони снова ему соврал по поводу своей работы.       Тони не понимал этого. Он был отвратителен, в самом деле. Отвратителен. Но Питер смотрел на него так, будто… его не волновало ничего из его поступков. И это было так невозможно странно.       — Ты любишь меня больше, чем себя? — спросил Питер.       Тони ощутил, как дыхание превратилось в кубики льда, падая вниз. Он посмотрел на дорогу, встретился с собственным взглядом в зеркале заднего вида.       Тони откашлялся, выруливая на дорогу.       — Это не звучит так, как должно, когда ты ненавидишь себя.       — Почему ты ненавидишь себя? — Питер повернулся к нему, едва не залезая с ногами на это кресло.       — А ты? Почему ты ненавидишь себя? Как человек должен себя ненавидеть, чтобы желать своей смерти?       — Так, как ты?       Тони вздрогнул, когда Питер потянулся к его наручным часам. Щелчок и те грохнулись на пол. Питер провел пальцем по безобразному розовому шраму. Такому огромному, будто его с сделали куском битого оконного стекла. Уродливому.       — Это… просто позерство. Режут вдоль.       — Розовые шрамы остаются от очень глубоких ран. Как сильно надо себя ненавидеть, чтобы желать себе такой боли, м? Поэтому я не могу на тебя злиться. Люди злые лишь тогда, когда не могут справиться с собственными конфликтами. Знаешь, я мог хотеть своей смерти, но я не прибегал к этому.       — Я тоже, — процедил сквозь зубы Тони, пытаясь свободной рукой достать часы, но обратно нацепить он их не смог. — У меня было плохое настроение.       — Знаешь, когда мы сможем поговорить? Когда ты научишься говорить сам с собой. Я не знаю, почему, но мне хочется, чтобы ты был в порядке.       — Поэтому ты жертвуешь собственным комфортом, да? — Тони пытался застегнуть часы обратно, но это было неудобно из-за дороги и непрекращающегося движения.       — Это и называется доверием и привязанностью. Жертвовать чем-то, — Питер одернул его руку и сам застегнул часы обратно на его запястье. Тони благодарно кивнул.       — Мы знаем друг друга неделю.       — Поэтому ты побежал за мной?       — Я волновался!       — Хочешь сказать, это ни о чем не говорит? Знаешь, я хочу расслабиться и не думать об этом, — он тяжело выдохнул и грохнулся обратно на сиденье. — И посмотреть, как ты визжишь на американских горках.       — В моей жизни были вещи и по-экстремальней.       — Ты завизжишь.       — Нет.       — Поспорим?       — На что? — Тони посмотрел на него, вскинув брови. Питер внезапно улыбнулся, немного неловко, но так искренне, что у Тони все вывернулось.       — На желание.       — О, мелко плаваешь, я и так исполняю твои желания большую часть времени.       — Да, но это будет что-то, от чего ты не будешь иметь права отказаться.       — Ладно, по рукам, — Тони протянул одну руку, и они пожали друг другу руки. Тони задержал его руку в своей, поглаживая большим пальцем костяшки, и, поехав на светофоре, нагнулся, поцеловав тыльную торону ладони.       Питер лишь усмехнулся, отвернувшийся к окну.       Какая разница, куда он целовал, если он делал это постоянно из-за тупой щемящей нежности в его груди?       Спор он, к слову, проиграл. Нет, он пытался, честно пытался. И даже когда они съехали первый раз, и когда сделали несколько поворотов — Тони удалось каким-то образом молчать, хотя ему казалось, что у него даже сердце падало то к пяткам, то к глотке, гуляя по всему его телу. Но когда эта гребаная кабинка перевернулась, Тони искреннее понадеялся, что Питер не услышал из-за собственного крика.       Он услышал.       Когда они выходили, он шлепнул его по спине, усмехнувшись.       — Отлично, мало того, что испортил прическу, так и задолжал подростку желание.       — Да ладно тебе, Тони, ты хорошо держался. Не тошнит?       — А тебя?       — Знаешь, телятина явно находится у меня где-то под сердцем.       — Ты говоришь о своей любви к ней?       — Нет, к тому, что я сейчас испорчу твою рубашку.       Тони невольно заулыбался.       За такого Питера — беззаботного, самого обычного — хотелось даже воевать. Биться, драться, что угодно. Тони начинал понимать все те истории, когда кто-то дрался за какую-то там женщину. Вопрос не в красоте. Не в сексе.       Это глубже.       Парк сиял огнями, солнце давно опустилось. Было красиво, шумно и очень людно. Играла музыка, кричали люди, шумели аттракционы. И в этом было столько эмоций, сколько Тони, казалось, не получал от наркотиков. В общем-то, не то чтобы хобби Тони в виде наркотиков и казино стояло далеко от аттракционов. Дело в адреналине.       Питер затаскал его по большей половине этого ужаса. Ну, не то чтобы реально ужаса. Тони нравилось. И собственный восторг, и восторг Питера.       — Умоляю, Питер, мы здесь уже два часа. Если хочешь — сам вертись на этой херне, а я — пас.       — Да ладно, Тони, я сам немного устал, но, — он посмотрел в глаза, хитро прищурившись, — никакое посещение парка аттракционов не проходит без колеса обозрения.       — Ладно, это сойдет.       — Только если ты не боишься высоты и не вывалишься из кабинки.       — Уж постараюсь.       Тони, на самом деле, сам любил такие штуки. Очень любил. Особенно, когда темнело, и с такой высоты город походил на черный шелк с рассыпанными бисеринками-алмазиками. С созвездиями. Было в этом что-то.       Играла какая-то музыка — что-то веселое, ненавязчивое. Тони бы хотел прожить так всю жизнь — весело и ненавязчиво. Застрять на вечность на этом расстоянии от земли. И смотреть-смотреть-смотреть. И не думать. Совсем-совсем ни о чем.       — Ты выглядишь как большой ребенок, — Питер резко вытянул ногу, уктнушвись пяткой меж чужих ног.       Тони лишь улыбнулся, отрывая взгляд от города. Свет падал от всесторонних лампочек на этой железякн. Он был яркий, искусственный, но на кожу ложился красиво. И Питер выглядел красиво.       Впрочем, он был таким независимо от освещения.       — Просто давно так время не проводил. А эта штука крутая, — он кивнул в сторону виднеющегося ночного города.       — Всегда мечтал застрять тут на высоте.       — И не боялся?       — С тобой — вообще нет, — Питер пожал плечами и встал, пересев со своего места рядом с Тони. У них не было много времени, кабинка уже почти достигала самой высокой точки.       Питер положил свою голову на его плечо, и он уже совсем не вздрагивает, когда Тони обнимает его за плечи. Только сильнее жмется, утыкается носом в шею и скрепляет руки в замок у талии. Ласковый до ужаса.       Тони улыбнулся, поцеловав в макушку, а после уткнувшись о нее подбородком, смотря в сторону.       — Вот бы так и застрять, — сказал Питер ему в плечо.       — Ага.       Будь они в фильме, колесо обязательно бы заскрипело и затормозило. Но ничего не произошло, кабинка просто продолжала опускаться все ниже. А Питер будто бы пытался залезть к нему под кожу — настолько близко он к нему прижимался.       И, как и любое волшебство, все это закончилось. По дороге Тони купил бутылку вина. У них был полный мини-бар, но Тони хотел именно это вино. Одно из его любимых. И он почему-то считал, что оно должно понравиться Питеру.       Ночью в номере было ещё лучше. Потому что панорамное окно открывало прекрасный вид на центр Денвера. И это было абсолютно прекрасно. Тони любил такие виды, любил ночь. Было в темноте что-то особенное. Например то, что в ней можно было спрятаться.       Питер не обратил внимание на вид из окна. Стащил кроссовки и уставился на Тони. Смотрел до тех пор, пока тот не оторвался от окна, и не обратил внимание на его слишком пристальный взгляд.       — Будешь лед? — спросил Тони как ни в чем не бывало.       — Да.       Тони кивнул, поискал штопор и нашел в морозильнике ведерко со льдом.       — Заказать закуску?       — А ты хочешь?       — Мне не принципиально, — сказал он под звон льда в бокале.       Питер ничего не ответил. Видно, ему тоже было не принципиально. Это было так поразительно — как менялось настроение и атмосфера. Тони действительно бы хотел оказаться на колесе и сидеть с ним, обнявшись, будто бы он никогда никому ничего не должен был. Может в какой-то мере так и было.       — Ты расстроился из-за этого?       Тони подошел к нему со спины, и Питер вздрогнул, отворачиваясь от окна. Он посмотрел через плечо и кивнул, приняв бокал. Тони был всегда обходителен с ним до ужаса, галантен и вежлив. Это всегда так сильно контрастировало с другими его поступками. Тони действительно был манерным. Может, даже немного старомодным. И это ему тоже почему-то шло, хоть и по своей сути было всего лишь средством. Как его часы, прикрывающие шрамы.       Оно тоже прикрывало что-то. Шрамы иного рода.       — Из-за чего? — Питер повернулся к нему, посмотрев в глаза. Тони нравилось, как он смотрелся на фоне ночного города. Ему нравилось, каким разным он мог быть. И незаметным, наверное, в том числе. Но не для Тони. Он слишком пристально за ним следил.       — Из-за… моего поступка.       — Какого из? — скептически уточнил Питер, вздернув бровь и отпив немного вина. Тони усмехнулся и посмотрел куда-то на город, поджав губы.       — Слушай, я просто пытаюсь быть честным, и…       — О, извини, если тебя ранят мои издевки.       — У тебя есть право делать мне больно, я это заслужил, но…       Питер склонил голову, и Тони прервался. Выдохнул и отошел от Питера, сев в кресло чуть поодаль от окна.       — Я не хочу делать тебе больно, — хмыкнул он, оперевшись плечом об окно. — Вкусное вино, кстати.       — Да, это одно из моих любимых.       — С чего ты вообще так себя повел? Просто объясни, что я должен делать.       Питер подошел к нему, сев на ручку кресла. Он слышал его дыхание. О таком расстоянии говорила Наташа. Так действительно трудно спрятать пушку, торчащую у тебя из полоски ремня.       — Ты должен делать то, что захочешь, разве это не очевидно?       — Типа как ты?       — Как мудак?       — Ты сам это сказал, — он улыбнулся, а после чуть поерзал, сев к нему так, что он повернулся всем корпусом. Одна нога уперлась о колено Тони, другая — меж ног.       — Я просто не знаю, что мне делать, — он перевел свой взгляд с острых колен, обтянутых черной тканью, на Питера. На его лицо. — Со второго дня я не знаю, что мне делать.       Питер медленно моргнул, сделал ещё один глоток и посмотрел куда-то в сторону. Он сказал:       — Возможно, это просто итог твоего одиночества. И «просто трахаться хотел». Я пойму, чем бы это ни было. Просто надо сейчас разобраться. Я не хочу больше верить в то, чего нет. Так было всю жизнь. Я верил в свою мать, верил в человечность социальной опеки и приюта. Верил в то, что смогу там вырасти нормальным. Верил, что у меня будет нормальная жизнь. В конце концов, я верил тебе.       — Я не хочу, чтобы ты жалел об этом. О доверии ко мне, — сказал Тони, смотря в свой бокал. Красный цвет красиво переливался, вино ударялось о стенки бокала. Льдинки стучались о стекло и друг о друга.       — Тогда зачем ты сделал это?       — Потому что «это просто одиночество и желание трахаться».       Питер не ответил. Отвел взгляд, сделал один большой глоток и проморгался. Повисла пауза. Вот в чем была проблема. Было так сложно говорить, когда нужных слов не было. Человечество ещё не изобрело так много слов, чтобы в действительности говорить о том, что чувствуешь.       Как, например, назвать чувство «я вижу тебя, и я хочу сожрать тебя, и сразу за этим я ощущаю ненависть к себе, в смысле, я и так ненавижу себя всю свою жизнь, но при виде тебя это все еще хуже; я не хочу ненавидеть себя еще больше, это превращает меня в раздражительный кусок дерьма»? Где это чертово слово? Слово, которое бы не звучало, как шизофрения.       — Мне нравится проводить с тобой время, нравится что ты такой. Что ты разный. Что ты очень чуткий и волнуешься обо мне. Мне нравится, что ты ставишь меня выше себя. Мне нравится, что я гребаный эгоист, которого в детстве никто не научил межличностным отношениям. Я так не умею. Плюс ко всему, я все думаю о том, что я просто больной ублюдок. Ты худой, колючий, подросток. И тело у тебя — подростка. Неважно, какие слова ты говоришь и какой возраст у твоей личности, проблема в…       — В теле? В теле, на которое у тебя стоит? Так, может, проблема не в теле. Проблема в тебе?       — Она всегда была во мне.       — В любой ситуации виноваты оба.       — Странно, но я не вижу твоей вины.       — Может, мне не следовало лезть к взрослому мужчине?       — Это из ряда жертва сама виновата, что её изнасиловали? — Тони посмотрел на него, вскинув бровь. Он уложил руку на щиколотку, поддевая каемку носка, а потом прошелся ладонью вверх, поглаживая.       — Я не хочу, чтоб ты винил себя, потому что вина никогда не решает проблемы. Это только усложняет.       — И вина будет всегда, пока это будет происходить. Пока мы целуемся или ты сидишь на моих коленях. Это будет всегда. Я буду винить себя, а потом — и тебя. И что с этого получится? Впрочем, мы уже видели, что.       Питер не ответил. Льдинки в его бокале растаяли. Он немного болтал в нем вино и смотрел туда. Смотрел и не знал, что сказать.       Потому что нельзя заставить человека думать по-другому, чувствовать по-другому. Не тогда, когда этому человеку тридцать пять.       — Ты хочешь…       — Точнее «не хочу». Ты мне нравишься, я хочу о тебе заботиться и защищать, делать для тебя все, что я могу. Давать все, что ты захочешь. Но не… быть для тебя мужчиной в таком плане. Отец — да. Но не… не это.       Питер молчал. Лучше бы он ещё разу ударил его в челюсть и попытался убежать.       Это было странно. Сутки делать все, что могло показать его сексуальный интерес, а теперь… Теперь Тони считал, что поступал правильно. Он не хотел навредить Питеру, а подобное может сильно повлиять на его восприятие и даже психику.       Питер допил свое вино и встал, снова наливая себе, закинув льда. Он отвернулся, и какое-то время они так и провели. Потом он снова повернулся к нему. Тони казалось, что он пытался не зарыдать. Или Тони просто накручивал себя.       — Но это ведь не главное, да? Я ведь все равно буду с тобой. И любить тебя буду. Как отец. Я знаю, я тебе нравлюсь… не так, как должен нравиться. Ты говорил. А ещё это могут влиять какие-то травмы после смерти отца. Я всё понимаю, но не хочу, чтобы это продолжало влиять на тебя подобным образом.       Питер молчал. Отошел к окну, снова делая глоток. Молчал. Не говорил. Тони не знал, по какой именной причине: из-за страха сдать себя своим голосом или это просто не имело смысла.       — Кем ты работаешь? Кто ты, Тони?       Тони завис. Питер говорил так, будто думал об этом вопросе достаточно давно, чтобы теперь быть уверенным в том, что Тони не занимался никакими проектами. За неделю он не сел и ничего не разработал. Только курил, говорил с ним и вел себя как кретин.       — Скажешь мне правду? — Питер подошел ближе, буквальному к самому креслу, смотря в глаза.       — Полагаю, это уже ничего испортить не сможет.       — Хуже стать уже не может, да, — Питер смято улыбнулся, сделав глоток. Он все ещё стоял так близко, так непозволительно близко. Снова задел ногой его о щиколотку, поддевая край его брюк. Будто бы весь этот диалог ничего не значил. Будто бы он мог начать все это сначала. Что ж, он действительно мог. Для подростка он мог непозволительно много. Например, заставить Тони его слушать.       — Я занимаюсь наркотиками.       Питер замер, смотря в его глаза. Ни одна мышца на его лице не дернулась. Он лишь отпил ещё вина, смотря прямо в глаза.       — Наркотики?       — Да. Килограммами.       Питер кивнул. Его лицо выражало какую-то странную эмоцию, которую Тони все никак не мог понять или прочитать. Иногда Питер был чересчур сложный. Непонятный.       нечитаемый.       Какое-то время они молчали. Снова. Казалось, молчали они больше, чем говорили, и Тони не знал, было ли это хорошо или нет.       — Ты дилер типа?       — Только в производственных масштабах.       — Давно?       — С двадцати четырех.       Питер медленно моргнул, а потом помотал головой, слабо отшатнувшись. Лед в его бокале звякнул, но Питер не выглядел напуганным. Сбитым с толку. Он слабо покачал головой и посмотрел в окно. Город мигал им сотнями огнями, а они были тут — такие маленькие они со своими маленькими проблемами. По сравнению с пространством они — ничего не значат.       Тони не нужно никакое пространство. В Питере виден весь мир с решением всех проблем и вопросов. Вот же оно: его плацебо. Ответы на вопросы, решение проблем, спокойствие и мудрость.       В соотношении с планетой они — ничего.       В соотношении с друг другом, все это — целая вселенная. Миры всегда были в них. В людях.       — Это… странно.       — Да, я знаю. Но это единственное, что меня действительно могло устроить. Путешествия и деньги. Но…       — Но это не дало тебе быть счастливым?       — Да, — Тони медленно кивнул. — Это оказалось многим сложнее, чем я думал. Но, знаешь, почему-то, когда ты это сказал… я подумал о том, что счастлив сейчас.       Питер ничего на это не ответил. Сделал два больших глотка, проморгался и снова отвернулся к окну. Тони не давил на него, не заставлял что-то говорить.       — Тебя не… возмущает моя работа?       — Нет. Я ожидал чего-то такого. Это точно все?       Тони покачал головой. Он медленно встал, все-таки допив свое вино и поставив бокал в сторону. Он медленно зашагал в его сторону, смотря на город. Остановившись возле Питера в достаточно близком расстоянии, он сказал:       — Иногда мне приходится разбираться с разными… личностями.       — Убийства? — задушено спросил Питер.       — Побойся Бога, — Тони отмахнулся, засунув руки в карманы. Лучше держать их при себе. Держать себя, нахрен, в руках. — Стараюсь без этого.       — Стараешься? — уточнил Питер, все ещё смотря на город, отвернувшись лицом так, что Тони все никак не мог увидеть его глаз.       — Стараюсь, — только повторил Тони, стараясь не уточнять. — Да, это может быть не совсем правильно. Я просто думал, что с деньгами я стану счастлив. Я родился в небольшом городе, и я думал, что как только увижу Нью-Йорк или Лос-Анджелес, то тут же выкопаю свою могилу, воскресну. Но нет, ничего. Я получал и получал их, пополнялись счета, сменялись иномарки машин и бренды одежды. Но что бы я не делал — все одно. И вокруг только тернии-тернии-тернии, блять, я так устал ждать звезд. И я все искал новые методы стать счастливым. Девушки, деньги, красивое жилье — все, о чем писали в книгах. Никто не написал, что это не так работает. О таком не пишут.       Тони глубоко вдохнул, осознав, что говорил на одном дыхании. Это то, что болело внутри, то, что жужжало в его голове с подросткового возраста. То, что направляло его руку с куском стекла в ней.       Он сказал это. Вслух.       Поразительно, как иногда говорить бывает легко.       Наконец, Питер повернулся к нему.       И Тони снова сказал:       — Никто так и не написал, что я ждал тебя с детства. Удивительно, правда?       — Так не работает это, — Питер слабо покачал головой. Льдинки снова стукнулись о стекло в его бокале. — Нет-нет, причина не во мне.       — Тогда в чем?       — У тебя просто получилось… посмотреть на все под другим углом.       — Думаешь, я не делал этого раньше? Я втирал собственные деньги в десна, заливал себя алкоголем, но нет, все не то. И теперь… что я должен был делать теперь, когда… когда понял, что искал всю жизнь подростка? Болезненного загнанного подростка, черт возьми.       — Я не понимаю тебя, — на выдохе сказал Питер, отпивая вино. Его щеки покраснели от выпитого. — Я вижу, ты стараешься найти компромисс, но… но это же отвратительно. Я не могу укорять тебя в том, что ты гонишься за своим счастьем, но… а мне-то как быть? — он вскинул голову, посмотрев в глаза.       — Это просто подростковая влюбленность. Травмирующий опыт.       — Ах, травмирующий опыт?! — Питер едва не подавился воздухом от возмущения. — И что ты думаешь, это как-то все облегчает? Думаешь, я буду чувствовать себя лучше, зная, что ты любишь меня, но не так? Если ты выстроишь эту разительность чувств, нашего друг к другу отношения — то кто, черт возьми, будет счастлив? Тони, ты же так долго искал своё счастье, неужели ты можешь так легко… не давать его другому человеку. Неужели ты настолько эгоистичный?       Проблема все ещё в том, что Тони всегда забывал о чувствах других. Ведь никто не думал о его чувствах. Он просто не умел. Никогда не привыкал.       Тони лишь грустно усмехнулся, даже не находя в себе сил, чтобы посмотреть в глаза Питеру.       — Теперь я понимаю, почему ты такой. Знаешь, образ жизни все равно сильно влияет.       — О чем ты?       — Ты полностью обеспечиваешь сам себя, у тебя много денег, ты не смотришь на цены, спокойно катаешься с наркотиками и умеешь придавить людей. Личности подобные тебе становятся более холодными и отстраненными. Высокомерными. Во-первых, чтобы не чувствовать себя мерзко из-за дизморальных вещей, во-вторых, не ощущать достаточно четкий страх или страдания людей, которых тебе приходится… «успокаивать». Знаешь, живи я так, как ты, то был таким же. Так что, мистер бэнг-бэнг, в этом нет твоей вины, — Питер улыбнулся — натянуто и дергано — отпил вина и тяжело выдохнул. — Что у тебя со взглядом?       — Почему я хочу рыдать, когда смотрю на тебя? — тихо спросил Тони, пытаясь улыбнуться, но губы дрожали. Ему казалось, что он и впрямь готов был зарыдать.       Питер хотел открыть рот, а потом снова резко отвернулся. И Тони понял, что рыдать хотелось не одному ему. Он хотел досчитать до десяти, чтобы продолжать держать себя в руках, но успел только до трех, как его руки потянулись вперед, и он обнял Питера со спины, утыкаясь носом в его макушку и шумно вдыхая.       — Так не обнимают отцы, — тихо сказал Питер. Так тихо, чтоб скрыть свои настоящие эмоции.       — Я ничего не могу с собой поделать. Я не хочу вмешивать сюда что-то такое, потому что ты слишком ребенок, слишком… невинный для этого. Мне кажется, серьезно, постоянно кажется, что чем дольше я тебя целую, чем больше трогаю, тем больше очерняю тебя. Извращаю, что ли, не знаю. В моей голове странная картина этого всего, — Тони тяжело выдохнул, и ему показалось, что у Питера вздрогнули плечи. Он прижал его к себе ещё теснее. — Сейчас мне думается, что я бы ни за что не отпустил бы тебя. Даже если бы ты всеми силами пытался сбежать от меня. Я идиот. Просто запуганный идиот, — он тяжело выдохнул, закрыл глаза и хриплым шепотом сказал: — я так сильно хочу тебя, черт, Питер, так чертовски сильно.       — Тогда я тем более не понимаю. Это просто ты и я. Я тоже хочу.       Тони понимал, почему его плечи постоянно содрогались. Питер старался не рыдать. Пытался. Тони казалось, что с каждой секундой у него это получалось все хуже и хуже.       — Просто ты и я, — повторил Тони. — Я не хочу перекладывать на тебя всю ответственность, но мне кажется, к какому бы решению я ни пришел — оно было бы неправильным. Я не хочу быть эгоистичным хотя бы сейчас. Не хочу казаться большим ребенком, но выбери ты. Пожалуйста. Мне кажется, я готов принять любой твой выбор как истинно верный.       Тони показалось, что Питера странно передернуло в его руках, а потом он с трудом выпутался из его рук, поставил бокал на прикроватную тумбу и кинул сухое: «я мыться».       Тони опустил руки и тяжело выдохнул, покачав головой. Он посмотрел в окно. По крайней мере, Питер был достаточно сильным, чтобы не зарыдать при нем. И он был ему благодарен, потому что что-то ему подсказывало, что если бы это случилось при нем, то у Тони бы сердце не выдержало.       Иногда лучше остаться в неведении.       На самом деле Тони слишком слабый кусок говна, чтобы столкнуться с чьими-то слезами.       По крайне мере, Питер был невероятно сильным.       специально для него.       Тони простоял так какое-то время, потом пил вино с горла, проверяя сообщении на телефоне. Потом отмерял расстояние от одной стены к другой. Он почти допил все вино, боязливо ошивался около двери в ванную, боясь услышать то, что он бы не хотел слышать. Но был только шум воды.       Снова отходил к окну, снова пил и снова думал.       Ни одна из всех его идей или мыслей так и не приходили к логичному выводу. Он не хотел ничего выбирать, он устал. Он просто хочет, чтобы Питер был счастлив.       Наконец, когда он уже был пьяный, дверь открылась и он резко повернулся в сторону звука. Питер не выглядел как человек, который старался не зарыдать. Снова невозмутимость, уверенность. Он умел быть разным.       для Тони.       Сладким, сильным, взрослым, серьезным. Какой угодно.       что предпочтете сегодня на ужин? я могу приготовить все что угодно.       Он стоял в небрежно запахнутом белом халате. С волос снова капала вода. И взгляд такой неоднозначный. Он смотрел на Тони, и это было что-то между тем, как дети смотрят на свой рождественский подарок и как смертник видит электрический стул. Что-то такое. Ужас и восхищение.       На самом деле, Тони мог ненавидеть себя сколько угодно, видеть себя как просто старого извращенца, но он никогда не мог понять, каким невероятным его видел Питер       Человек, взявший его с улицы, купивший хорошую одежду и катающий по Америке. Делающий для него все что угодно. С уложенной прической и в костюме, он в любом случае походил на спасение.       он никогда не сможет понять то, насколько прекрасным он был в его глазах.       — Я подумал над этим, — сказал Питер, и Тони ощутил себя неловко по поводу того, что в действительности свалил всю ответственность на него, но по-другому у них бы ничего не вышло. — И я думал, что в чем-то ты был прав. Мы разные, и ты гипотетически мог быть моим отцом. Думал о твоем образе жизни, о том, что ты сразу не сказал и том, что ты не мог сказать сразу. И, Господи, я все ещё думаю, что это совершенно неправильно. Ты будто убедил меня в этом, — Питер выдохнул и потер переносицу, затем вздернул голову и сделал шаг вперед, оставляя за собой влажный след.       Тони повернулся всем телом, напрочь забывая о бутылке в своей руке. Питер похож на его счастье, свет и тьму одновременно. Как наркотики. Самые дорогие и качественные наркотики.       — Я думал о том, что все, что ты делаешь — незаконно, но… — он выдохнул, когда подошел достаточно близко. Тони проследил, как по шее, к ключичной ямке, стекали капельки влаги, — но ты такой красивый.       Неважно, о чем ты думаешь и что говоришь. В конечном итоге, все происходит из-за действий.       — Я не знаю, к чему это приведет и как может отразиться на мне или тебе, — ещё полшага вперед. Тони снова чувствовал его дыхание и, на самом деле, для себя большего он и не желал. — Я и не хочу знать, — он дернул за узел его галстука, ослабляя. — Даже если ты просто великолепный мерзавец, антигерой, знаешь что?       Питер резко дернул за галстук, заставляя наклониться к себе.       — Мне насрать. Ты такой красивый, представить не можешь.       Тони вовсе не хотел ничего представлять. Он пообещал ему, что примет любое его решение как истинно верное, и ему неважно, сколько за собой перепутий, внутренних конфликтов и ненависти к себе за этим пойдет. Он в любом случае готов.       Поэтому они снова поцеловались. Бутылка со звоном упала на пол, но никто из них двоих, казалось, этого даже не услышал. Никто не обратил внимание. Тони смял его в своих руках, ощутив горячие ладони на своих щеках. Питер чуть привстал на цыпочках, давая Тони чуть больше разогнуться.       От Питера пахло шоколадным гелем для душа. Зубной пастой мятной. Желанием животным. На последнее Тони решил не обращать внимание.       Они целовались. Так долго, как это было возможно. Тони забывался и не дышал, а потом снова вдыхал и прижимал к себе ещё теснее, трогая, где попадется.       — Я не удивлюсь, если ты пожалеешь об этом, — прохрипел Тони в чужие губы, медленно отдаляясь, ощущая, как собственное сердце бьется в глотке. И сам не мог понять, от чего именно.       — У меня очень мало вещей в жизни, о которых я бы не жалел, Тони. Например, о своем рождении. Ведь это все лотерея, в которой мне не повезло.       — У тебя же были планы на будущее, — тихо сказал Тони и сделал шаг вперед, когда Питер потянул его за галстук.       — У меня много чего было, — он заставил его сесть на кровать, ощутив ладони на своих бедрах. Большие грубые ладони. Иногда он поражался тому, насколько его руки могли быть ласковыми с ним. — Надежд, планов, желаний. А толку?       Тони не успел открыть рта, как его слабо толкнули в плечи, и Питер уселся на него, смотря сверху вниз. Тони смотрел в его глаза. С несколько десятков секунд. Слышал свой пульс, слышал свое дыхание. Удивлялся тому, насколько легко ощущался вес Питера на собственном теле.       Когда Питер нагнулся, чтобы снова поцеловать, он сказал:       — Но когда я смотрю на тебя, я понимаю, что мне все-таки повезло.       И они снова поцеловались. Тони даже почти не ощутил отторжения. Это было чувство того, что он не должен был трогать Питера. Святое не трогают дьявольскими руками. Грешник не лезет в святую воду. Так себя ощущал Тони. Чувство того, что он просто не имел права на это все.       Однако, это происходило, а Тони должен был это принять       Питер задремал сам, без таблеток, через полчаса или чуть больше. Тони лишь аккуратно убрал его голову со своего плеча, расстелил кровать и укрыл. Вообще-то, эта была кровать Тони — та, что ближе к окну, но не то чтобы имел смысл брезговать.       Стащил с него халат, поцеловал в лоб и укрыл одеялом. И пялился ещё какое-то время с придурковатой улыбкой на лице.       «Это просто ты и я».       Все в мире так невероятно просто, если посудить, но на практике так оно отчего-то совсем не работало.       Тони с детства ждал Питера. Дождался. И теперь абсолютно не знал, что чувствовать. Однозначно, он был счастлив, но вместе с этим его терзало понимание того, что это неправильно, понимание, что он не умел в такое. Что он гребаный эгоист, что он не знает, как не сделать другому человеку больно.       По крайней мере, он пытался.       Он принял душ и тоже лег спать, надеясь, что утром в его голове хоть что-то, но прояснится.       надежды, которые так и не окупились.