Cherry Cola lime & yayo

      Когда он проснулся утром, голова гудела жутко, во рту был мерзкий привкус, болели мышцы и ужасно тошнило. Он поморщился и поерзал, не совсем понимая, где он находится. Повернув голову он искренне удивился присутствию чьи-то длинных темных волос рядом. Вечер он помнил очень рвано и очень хреново. Всё, что было до — четко и понятно. Ясно. Каждую деталь. А то, что потом — нихрена. Лучше бы было наоборот.       Он с трудом встал, оглядывая номер. Раскиданная одежда, кое-где валясь использованные презервативы. Окурки и бутылка виски. И он, стоящий посреди этой вакханалии голым. Он потер шею и посмотрел в не завешенное окно. На улице, кажется, давно было утро. Он прошел в ванную, подобрав свою одежду, и в ужасе застыл перед зеркалом.       Лицо немного опухло, глаза были покрасневшие, отросшая щетина выглядела как-то странно и засосы, очень много засосов! Он повернулся спиной и в ужасе замер. Царапин ещё больше!       Он проморгался и потер глаза кулаком. Кажется, ночка был бурной и насыщенной. Но он снова вспомнил вчерашний день. Утро. И то, что было после утра. Хотело разодрать свое лицо руками. Или разбить его. Вот, как раз рядом умывальник.       Он лишь покачал головой и умыл лицо водой, проведя мокрой ладонью по волосам, пытаясь придать этому творческому беспорядку на голове вид того, что это было так и задумано.              Он оделся, периодически морщась. Как же ему было хуево. Живот болел, тошнило, голова болела, все болело. Мерзко и отвратительно. Ещё и голова немного кружилась, руки тряслись. Перед тем, как уйти, он замер. Прислушался к себе и, проверив, что та девушка ещё спала, закрыл дверь и проблевался. Легче от этого не стало, конечно, хотя немного легкости в желудок это принесло. Он прополоскал рот и, перестраховавшись, проверив кошелек и телефон, вышел.       Голова гудела, все ещё тошнило, бонусом его ещё и штормило. Какое же дерьмо, Господи, вот зачем было столько бухать? Проблем меньше не стало, зато ему теперь ещё и физически хуево.       Он застыл перед дверью в их номер, потом тяжело выдохнул и открыл ее. Снял с себя обувь и пошел в спальную. На самом деле, может быть, он и ощущал бы вину или что-то, что было ещё вчера, но на фоне того, как его штормило и болела голова он вообще, блять, ничего не чувствовал.       В углу стояли кроссовки Питера и, пройдя в спальную, он нашел его сидящим на кровати с очередным комиксом. По телевизору играло какое-то ток-шоу. Рядом стоял поднос с завтраком.       Питер поднял взгляд на него и Тони прошел вперед, упав на свою кровать лицом в подушку, правда, в тот час он тут же пожалел о столь резком действии, но усталый стон утопился в подушке.       — Дьявол, как от тебя несет.       Тони поморщился и, причмокнув, снова поморщился — на этот раз сильнее. От привкуса во рту. Он сказал:       — Вау, ты разговариваешь. Браво! Хлопать не буду, я не могу поднять рук.       — И сколько ты выпил?       — Не знаю, на пятьсот долларов.       — Сколько?!       — Ой, бля, не ори, пожалуйста, — Тони с трудом перевернулся на спину, потерев лицо руками и посмотрев в потолок. — Ну и что ты, не думаешь, что я тебя сейчас убью? Как достану пистолет, как начну стрелять! Или, не знаю, ногами по почкам бить.       Питер раздраженно цыкнул и, перелистнув страницу, сказал:       — Ясно.       Тони прикрыл глаза и выдохнул. Ток-шоу немного отвлекало и успокаивало, но надо было найти силы, чтобы встать, помыться и почистить зубы, но как же его воротило от одной мысли о том, что ему надо будет встать. В какой-то степени он был благодарен той девушке. Теперь его, блять, вообще нихрена не волновала вчерашняя ссора. Теперь все его силы были направлены на то, чтобы оторвал свою жопу от кровати, помыться и выпить обезбол, который, вероятнее всего, хрен ему поможет, но он бы очень сильно в это верил.       Правда, ближе к вечеру к нему вернулась разумность, и он снова ощутил себя загнанным в угол избитым тупым животным, в которого постоянно кидают камнями, а он просто не понимает, за что в него кидают эти ебаные камни.       Он знал, что так будет скоро себя ощущать, поэтому в миг ему как-то полюбилась и головная боль. Он смотрел в потолок, слушая краем уха голос из телевизора. Ещё он думал о том, что мог спокойно сделать больно Питеру тоже. Сказать «я протрахался всю ночь» и вуа-ля. Конечно, он сдерживал себя, потому что он все-таки взрослый.       Но ему это казалось таким, блять, несправедливым. Что всю жизнь его только и делали, что обвиняли во всем и никогда не хотели выслушать и принять. Ему казалось несправедливым то, что Питер сам совершил глупость, открывая незнакомому человеку, что даже не смог понять, как сильно Тони испугался (хотя он говорил ему об этом). Было несправедливым даже то, что Питер все это вчера ему наговорил.       Питер ведь тоже просто испугался. Он не был в этом виноват, так же, как и Тони не был в виноват в своем состоянии аффекта. Он не был виноват. И Питер не виноват. И Тони это понимал, поэтому он этого не говорил.       Но он помнил свое вчерашнее состояние, он помнил, что у него чуть не началась паническая атака.       В конце концов, он знал, что когда его отпустит головная боль и тошнота, ему снова будет больно. Но, по крайней мере, он пытался быть взрослым. Поэтому он просто молча встал и пошел в ванную. Обезболивающее он пить не будет. Так хоть оттянет немного момент, когда его снова накроет. Хорошо, если снова бухать не пойдет.       Он принял душ, умылся и даже побрился. И совершенно не знал, что делать с засосами и царапинами. Засосы проходят примерно сутки, царапины — до недели. В общем-то, если Питер будет продолжать морозиться его, то он ничего не заметит. Тони простоял в ванне, пялясь на свое отражение. В свои глаза. Которые он хотел выколоть к чертовой матери. Напуганные глаза.       Он думал, что будет крутым и все такое, а на деле… на деле вышла обычная мерзость.       Он потер шею и вышел из ванной, снова улегшись на кровать и, перевернувшись на бок, подложив под голову руку, попытался заснуть. Усталость была ужасной, головная боль — тоже. Ток-шок почему-то успокаивало. Рядом находящийся Питер — тоже.       Ему вообще все равно: даже если Питер больше не разрешит себя обнять, Тони все равно будет счастлив за то, что он всегда будет в соседней кровати, листает эти свои комиксы. И будет счастлив, когда будет ему покупать все, что тот захочет. Тони никогда не требовал много. Он никогда и не считал, что достоин хоть чего-то в этом мире.       Всю жизнь он прожил в роли испуганного животного. Езжая по странам, он просто уезжал от проблем. Ведь если с ним не будет никого постоянно, никто не сможет его ни в чем обвинить. Тони просто будет жить своей жизнью. Это же сравнительно немного, да?       Но нет, он нашел себе подростка и искренне верил, что вот якобы он ничего ему не скажет. Но Питер оказался умным, довольно ядовитым и проницательным. Питер не был ребенком в привычном понимании этого слова. Он мог отыгрывать эту роль, но никогда не был им на самом деле.       Единственный ребенок тут — это тот мальчик внутри Тони, что так и не смог перерасти все свои обиды и разочарования.       Какой смысл в том, что ты притворяешься взрослым, если на деле ты все ещё боишься самого себя?       Тони удалось задремать, видя под веками неясные образы. Что-то смутное и непонятное — ему часто такое снилось после употребления сильнодействующих наркотиков. Сны с одним сценарием. На самом деле у него всегда два сценарий.       Ему часто снилось, что он якобы пытался поехать домой. Будто бы у него был дом. И вот он приходит на пустую автобусную остановку поздней ночью, приезжает старый автобус, он садится в него. Потом двери закрываются, автобус начинает свой путь и половина освещения внутри гаснет. И Тони внезапно понимает, что он не приедет домой. Никогда.       Этот сон всегда оставлял его на утро с ощущением покинутости, страха и потерянности. В общем-то, это просто было хорошей аллюзией его жизни. Он вечно куда-то едет, но глубоко внутри понимает, что ехать ему некуда.       В этот раз он проснулся от того, что в автобусе резко раздался смех, а когда он открыл глаза, то понял, что смеялись с телевизора. Он уставился в окно, заметив, что там уже вечерело. А потом он ощутил что-то теплое на своей руке. Он опустил взгляд, смотря на то, как его огромную руку сжимал в своей Питер, ласково поглаживая костяшки. Тони подумал, что просто не отошел ото сна, но когда он поднял взгляд, то увидел рядом с собой Питера. В его этой обтягивающей черной одежде и с золотисто-карими глазами. Того самого мальчишку, которого он подобрал на трассе как свой лотерейный билет.       Но он снова проиграл.       — Ты очень тревожно спал. Что-то бормотал и ерзал.       Тони кивнул и снов посмотрел в окно. Питер все ещё держал его за руку. Тони не понимал его. Он и себя не понимал. Он вообще ничего не понимал.       — Не хочешь меня обнять? — спросил Питер, и Тони снова показалось, что он просто не проснулся.       Тони удивленно на него уставился, моргнул, а потом ущипнул себя за запястье. Питер улыбнулся.       Не обижался? Так быстро? Почему?       В любом случае, Тони ничего не оставалось, кроме как потянутся к нему второй рукой и прижать к себе. Его нескладного худющего Питера, который так поразительно-правильно клался в его ладони, в его руки. Так естественно-легко прижимался к его телу.       — Ты пообедал? — спросил Тони.       — Да.       — Хорошо, — на выдохе сказал он, погладив по макушке, а после чмокнув туда же.       Какое-то время они промолчали. Просто лежали в обнимку, и Тони нескончаемо гладил его по спине и волосам. Он ощущал, как Питер поглаживал его по лицу и шее, от прикосновений к которой Тони напрягся, потому что чуть ниже легко можно было увидеть засосы, поэтому в один момент он перехватил руку Питера и, поцеловав в костяшки, так и оставил держать в своей руке.       Через какое-то время Питер спросил:       — Давай куда-нибудь сходим? Я устал сидеть в отеле.       — Хорошо.       Тони поерзал, вставая, и Питер, вторив ему, сел тоже, посмотрев в глаза. На фоне панорамного окна, за которым уже садилось солнце, он действительно выглядел как предзакатное солнце с его светлыми волосами и загорелой кожей. Он медленно моргнул, а потом, потянувшись к нему руками, обнял за шею и поцеловал. Тони ответил на поцелуй, уложив свои ладони на изгиб талии, снова подмечая то, что его средние пальцы смыкались друг с другом, когда он держал его таким образом.       Питер выдохнул и уткнулся лбом в его плечо. Голова у Тони почти не болела. Не тошнило. Только ощущалась какая-то тяжесть во всем теле, потому что похмелье еще полностью не прошло. Как и отходняк от наркотика. И что же, все-таки, такого интересного она ему дала.       Тони погладил по выгнутой спине и посмотрел ему в глаза, когда Питер чуть отдалился.       — Ну и как мне это понимать? Ты же только недавно со мной не разговаривал, — Тони вскинул бровь, усмехнувшись.       — Когда вернулся и я понял, что ты бухал всю ночь, я осознал, что ты, кажется, переживал вчерашнее острее меня.       Тони прикусил внутреннюю сторону щеки и посмотрел куда-то в сторону.       — Как ты пришел к мысли о том, что я могу убить тебя? — спросил Тони то, что действительно волновало его.       — Убийца это убийца.       Тони перевел отяжелившей взгляд на Питера и тот замешкался на секунду. Он соскользнул ладонями по его плечам, медленно моргнув.       — Это не значит, что я убиваю без разбора. Любому убийце нужен мотив.       — И иногда достаточно малейшей ссоры, чтобы этот мотив появился.       Тони тяжело выдохнул и потер лицо руками, убрав свои руки с его тела. Заученного, худющего тела. На тяжелом выдохе он сказал:       — Нихрена ты не понял, Питер.       Наверное, это было ещё хуже, что не понимал не только Тони, но и Питер.       Питер застопорился, посмотрев куда-то в сторону. Снова напряжение. Им надо молчать, чтобы не ссориться.       — Ты тоже не понимаешь, насколько мне страшно было, да? — спросил сквозь зубы Питер.       — А вот мне, блять, совсем не страшно. Мне не было страшно, когда этот шизик позвонил и сказал, что нашел тебя. Мне не было страшно, когда я ехал сюда на скорости сто с хреном и меня перекручивало мыслью, что я не успею. Я совсем, блять, не боялся, когда увидел у твоего виска пистолет! И… Питер? — он осторожно коснулся его плеча, когда тот резко отвернулся от него. Прошло несколько мгновений перед тем, как он услышал судорожный выдох и тот снова посмотрел на него. Сейчас Тони впервые задумался о том, насколько часто ему хотелось рыдать, но он сдерживал себя.       — В этом и проблема! Мы оба испугались, но вместо разговоров начали обижаться друг на друга и обвинять!       — Ох, это «мы» начали? Вчера начали «мы»? Напомни мне тот момент, когда я тебя обвинял? Когда в той истерике, когда ты называл меня монстром и уродом, я тебя хоть в чем-то укорил? Я тебе и слова не сказал: ни вчера, ни сегодня. Я даже не стал тыкать тебя в том, что ты открыл дверь черт пойми кому!       Питер ничего не ответил. Снова отвернулся. Кажется, в этот раз ситуация была наиболее острой. Сложной.       А в следующие секунду у Тони сердце сжалось так болезненно-болезненно, когда Питер потянулся к нему руками, обнял за шею и тихо, вместе со сдавленным всхлипом, сказал: «прости».       У Тони в миг опустились плечи и он смог только обнять его в ответ. Он поглаживал его по спине, старался упокоить, пока тот в конец не разрыдался. Он обнял его сильнее, теснее прижимая к себе, невольно зашептав какие-то глупые слова, пытаясь его успокоить. Питер и вправду успокаивался.       В этом, наверное, тоже была проблема. Что Тони все переваривал в себе, а Питер позволял себе периодически вывалить это наружу и теперь он об этом, наверное, очень жалел. Тони с каким-то ужасом представил то, что Питер, возможно, из-за этого станет таким же, как и он: всегда будет молчать, прятать все в себе, а потом из-за этого бухать.       — Всё хорошо, ты ни в чем не виноват, давай, посмотри на меня, — он аккуратно взял его за лицо, чуть отдалив, и Питер поднял такой до щемящий боли в груди загнанный взгляд, что Тони самому захотелось разрыдаться, но он лишь улыбнулся, вытерев мокрые щеки. — Слушай, я не виню тебя в том, что ты испугался. Я только могу представить, каково это: когда у тебя все нормально с эмпатией и при тебе убивают человека. Я не знаю, каково это. Ты имеешь право на страх, и можешь мне его показывать, просто… Просто меня задели твои слова. Не эмоции. Слова. Вот.       Питер кивнул, вытерев кулаком глаза. Тони все ещё поглаживал его по спине и плечам, словив себя на мысли о том, что просто не хочет отрывать от него рук. Не сейчас.       — Я не считаю тебя монстром, — сказал уверенно Питер, посмотрев ему в глаза. — И я знаю, что ты не сделал бы мне больно.       Тони кивнул, улыбнувшись.       — Да, правильно. Не сделал бы. Это было… да, я немного перегнул, но я просто…       — Хотел защитить меня. Испугался.       — Да, — он кивнул. — В конце концов, это то, что я делаю достаточно давно. И часто. Это звучит ужасно, но это правда.       Питер шмыгнул носом и снова вытер глаза, убирая упавшие на лоб волосы. Тони все ещё поглаживал его, создавая ощущение того, что он был рядом, что он не собирался уходить. Неужели Питеру было больно настолько?       — Почему ты принял мои слова в штыки?       Тони моргнул, на секунду застыв своей ладонью на его бедре, чуть помедлил, и снова прошелся вверх, поглаживая косые мышцы живота.       Потому что подобное мне говорила моя сестра, прежде чем выпереть меня из дома.       — Была подобная ситуация ранее, которая закончилась неприятно. Да и вспоминать такое не самое приятное занятие.       Питер тяжело выдохнул и кивнул. Он взял его за запястье, сжимая в своих руках его ладонь. И он сказал:       — Мы должны нормально поговорить или это никогда не закончится.       — О чем ты? — Тони удивленно вздернул брови. Он думал, что они уже обо всем поговорили.       — О… вчерашнем. Когда ты разозлился из-за моего вопроса. Слушай, ты важен мне и я волнуюсь за тебя, и я… не понимаю тебя. Я просто хотел узнать что-то о тебе, узнать тебя лучше, а ты просто… разозлился.       — Я просто не хотел об этом говорить.       Потому что это унизительно, а я хочу быть крутым. Но Тони понимал, что крутым он никогда не был да и вряд ли будет, но унижать себя ещё сильнее в глазах Питера он не хотел. Уже прошло достаточно, он не хотел об этом говорить. Питер и так знал достаточно уничижительных деталей о его жизни, к чему ещё одни.       — Понятно, — на тяжелом выдохе сказал Питер, и Тони снова ощутил себя слабым идиотом. Казалось, он закапывал не только себя, но сейчас заодно и Питера. Он идиот. Просто идиот. Наконец, на выдохе Питер сказал: — Ладно, давай сходим куда-нибудь.       — Нет, подожди, — Тони с каким-то страхом вцепился в его руку, когда тот захотел слезть с кровати. Питер посмотрел ему в глаза, удивленно вскинув брови, но послушно остановился. — Слушай, я бы хотел… хотел установить между нами здоровые отношения, но это…       — Невозможно, — продолжил за него на тяжелом выдохе Питер.       — Да. И не из-за возраста. Из-за того, что я сам нездоров. И я боюсь, что из тебя могу калеку сделать всеми этими фокусами.       — Мне все равно, — перебив его, пробормотал Питер, взяв его за руку. — Мне все равно нигде не будет лучше, чем с тобой.       — Неправда. Есть другие варианты.       — Даже слушать о них не хочу, — уверенно ответил Питер, нахмурившись. — Ты мне очень нравишься, я не хочу других вариантов. Да, с тобой сложно, но ты стараешься.       — Ты не понимаешь, — одними губами прошептал Тони. И тихий ужас был слышен между словами. В его выдохе, который последовал после. — Я не вырос. Я просто стал выше и серьезнее. Я не решил кучу проблем, все они все ещё таскаются со мной. А я так до сих пор боюсь всех своих пережиток прошлого и травм. И просто пытаюсь перед тобой выглядеть взрослым. Поэтому мне легче об этом не говорить, чтобы ты… ты не думал обо мне, как о куске недоразвитого, так и не выросшего из всего этого дерьма ребенке. Неуверенные дети превращаются в неуверенных взрослых. Я никогда не был в себе уверен, в меня тыкали пальцами, обвиняли, никогда не верили и не принимали, и…       — Но в тебе уверен я, — снова перебил его Питер, смотря в глаза. В такие момент, так близко, он видел, что несмотря на видимую ожесточенность, хромированость, глаза в такие моменты у него были по-детски открытыми.       Тони смог только улыбнуться и сказать:       — Зря.       — Слушай, мне просто срать на это, ясно? Что ты там надумал и как ты это надумал. Да, ты не идеален, пусть и кажешься этим мужиком из сериала, такого спокойного и уверенного. Да, тебя терзают сомнения, ты не уверен в себе, ты напуган и холоден. Я это знаю. И да, ты убийца. И наркоман. Но ты мне все ещё очень нравишься. Иначе бы не пошел на примерение, иначе я бы не признался… что вчера я перегнул палку, забыв, что тебя куда легче задеть, чем кажется.       — Я чувствую себя абьюзером, — сказал Тони, усмехнувшись. Он заметил, что Питер удивленно вскинул бровь и добавил: — Просто… не знаю. Будто я вынудил тебя почувствовать эту вину.       — Нет, милый, ты не вынуждал. Я ведь даже не дал тебе оправдаться. Ты с самого начала мне сказал, что работаешь так, а я не понял. Не совсем понял. Вот и… давай просто забудем. Мы ведь пытаемся понять друг друга и сблизиться?       Тони поднял на него взгляд, полный сожаления, и сказал:       — Я не хочу навредить тебе. Не хочу сделать из тебя калеку. Не хочу сделать из тебя то, что сделали из меня. И больше всего я боюсь, что я все-таки сделаю просто потому что я не умею по-другому. Потому что я болен.       Питер тяжело выдохнул и покачал головой. Он крепче сжал его руку в своей и посмотрел в глаза. Он сказал:       — Но это мой выбор. Я хочу, чтобы ты был одним единственным. И ничего больше.       Тони медленно моргнул, глядя на него.       Он готов был принять его выбор как свой собственный. Но он не был уверен, что это было правильно.       — Продолжай делать то, что ты делал, — Питер отпустил его ладонь и потянулся своими руками к его лицу. — Делай мне приятное, люби меня, — он подался вперед и, выдохнув в его губы, сказал: — я хочу быть твоим одним единственным.       Он поцеловал его, и все в мире в миг поблекло. Не осталось нерешенных проблем и страхов. Ничего не осталось. Он поцеловал в ответ, обняв. Они целовались достаточное время, пока Питер не сказал в его губы:       — Я знаю, что ты полон ненависти к себе и к окружающим, но так же, — он прервался, чтобы снова поцеловать его и продолжил: — но так же в тебе есть любовь. Я знаю это, — его ладонь легла где-то у грудной клетки. Предположительно у сердца. — В тебе есть любовь, и по этой причине я знаю, что ты никогда не сделаешь чего-то специально на зло мне. Ты ведь просто пытаешься защитить меня. Как умеешь, — и он снова поцеловал его.       Тони только смог ответить на выдохе:       — Просто не пытайся изменить меня.       Питер подался к нему ближе, сильнее обнимая за шею и прижимаясь теснее, Тони проделал в ответ то же. И Питер сказал в его губы:       — Я могу принять тебя таким какой ты есть. Я делаю это с самого начала.       Неважно, насколько это было правдой или обманом. Тони действительно нужно было это услышать.       Тони умолчал одну важную деталь. Что Питер был прав вчера. Что он был монстром. Но хотя бы он был честен в том, что с ним не будет здоровых отношений. Он просто не умел, хоть и пытался.       Но неуверенные в себе дети превращаются в неуверенных в себе взрослых. Никакого волшебства так и не случается.       И ты о сих пор помнишь чувство потерянности и понимания, что тебя некуда идти. Ведь ты монстр.       А они не живут среди людей.       — Пойдем освежим голову, тебе не мешало бы прогуляться после такого… количества выпитого, — он улыбнулся ему и медленно встал, взяв его за руку и потянув за собой. Тони последовал за ним, становясь выше его на голову. Питер откинул голову назад, чтобы лучше его видеть и улыбнулся.       — Куда ты хочешь, свет глаз моих? — он улыбнулся, пройдясь большим пальцем по линии скул, а после зарываясь пальцами в его волосы.       — Кто-то обещал мне парк аттракционов.       — Ох, хорошо. Тогда сходим поужинать после него, иначе придется опять искать туалет, чтобы ты проблевался.       Питер закатил глаза и цыкнул, потянув его к двери. Тони крепче перехватил его руку и, взяв со столика ключи и телефон с кошельком, проверил деньги. Да, наличных кот наплакал, надо будет что-нибудь снять с карточки.       Перед тем, как открыть дверь, он перекинул свою руку через его плечо, прижал к себе и поцеловал. Питер усмехнулся, сильнее откинув голову, чтобы было удобнее.       Тони был рад, что они смогли все обсудить до парка, потому что так они провели время довольно хорошо и свободно. Ну, не считая гребаных американских горок, которые довели их обоих до сердечного приступа. Выходили они растормошенными и, может, даже восторженными, но Тони сказал, что не сядет с ним больше ни на одни горки. Самое смешное, что Питер через тридцать минут снова туда полез, а Тони смотрел на орущую череду кабинок и думал, что, блять, пошло не так.       Ладно, он просто хороший отец (или папочка) и он просто должен за ним следить, лезть в эти кабинки он больше не хотел.       — Мне нечем тошнить, — уверенно сказал Питер, когда нашел скучающего Тони у стенда с инфраструктурой парка.       — Мг, уверен? Ты же обедал.       — Я это чувствую, — сказал Питер, и Тони повернулся к его лицу. Осмотрел зеленоватый подтон и с усталым выдохом посмотрел снова на стенд, пытаясь найти на нем туалет.       Неважно, сколько раз Питер блевал после аттракционов, он все равно к ним тащился как завороженный.       — Питер, я сказал, вата только если ты больше не будешь кататься на этих адских машинах. Я не хочу, чтобы тебя вытошнило твоему соседу на колени.       — Ну блин, — Питер устало простонал, откинув голову назад. — Тогда ты покупаешь сахарную вату, а потом мы закругляемся на колесе обозрения.       — Вата? Серьезно? Ты же весь заляпаешься! Ты бутерброд не можешь съесть не пронеся его мимо рта!       Питер больно ткнул пальцем под ребра и показал ему язык. Тони выдохнул и достал кошелек, грустно глядя на оставшуюся мелочь. Ну, на колу и вату как раз хватит, поэтому Питер получил ужас для диабетика в виде огромного сахарного облака и, кажется, забыл обо всем.       — Вот бы застрять тут, — сказал Питер, только усевшись напротив Тони и отщипывая от этой огромной штуки кусок, запихивая себе в рот, а потом облизывая пальцы.       — Ну, тут я уже бессилен, — Тони пожал плечами, посмотрев в сторону. Лас-Вегас был хорош ночью с такой высоты. Огромный и яркий, блестящий и мигающий.       — К сожалению, да, — Питер резко встал и пересел к нему, взяв за подбородок и повернув к себе. — Хочешь? — он усмехнулся, снова отщипнув это сладкое недоразумения, от мысли о котором у Тони начинали болеть зубы, но вопрос ведь не в еде. Вопрос в другом.       Поэтому он наклонился, обхватывая небольшой кусочек, задевая его пальцы. Он широко провел языком по подушечкам пальцев, которые стали липкими, и поднял взгляд.       — Может, это прозвучит обидно, но иногда ты напоминаешь мне собаку, — сказал как в трансе Питер и прежде чем Тони успел закатить глаза, он добавил: — это горячо, — и оторвал ещё немного. Оба они уже откровенно наплевали на вид, что открывался для них вместе с тем, как высоко они поднимались.       Тони снова взял этот сахар с его рук, и снова провел языком по коже, на этот раз чуть ниже. Как собака. Да срать, как кто, худшее о себе он услышал, остальное было даже возбуждающим.       Питер подался вперед, к его губам, говоря:       — Ты почти сущий дьявол, бешеный, как собака, — он подался вперед, целуя. Вкус его губ — сахарная вата и кока-кола. — И твои губы на вкус отдают солодом. Ты такой испорченный. Мне это нравится.       Тони подумал о том, что хочет трахнуть его прямо тут. Это была первая мысль о сексе с ним, которая появилась резко и максимально откровенно. Он сбито дышал и в самом деле ощущал себя всего лишь животным. Диким и больным животном.       Питер медленно оторвал ещё кусок, касаясь им своих губ, и Тони резко подался вперед, вылизывая то ли сахарную вату, то ли его губы.       — А твои губы на вкус отдают кока-колой, — прошептал Тони, сам не заметив, как сильно впился рукой в его бедро. Они медленно поднимались к самой высокой точке. Точно так же, как и медленно росло их возбуждение, подбираясь к тому моменту, как кто-то из них сорвется. Как правило это был Тони. Он всегда будет тем, кто срывался.       — Знаешь, что ещё у меня на вкус, как кока-кола? — Питер вскинул бровь, медленно вкладывая в свой рот ещё кусочек. Тони проследил за этим самым голодным взглядом, который Питер у него когда-либо видел.       — Проверим это в номере, — рыкнул Тони, снова широко проведя языком по губам.       Питер закусил губу, смотря в глаза. Так было легче. Говорить телами, а не словами. Использовать губы для поцелуев, а не ранящих слов.       Питер понимал — понимал прекрасно — что ни к чему хорошему это не приведет, но все эти взрослые диалоги ведь можно перенести на позже? Например, в Нью-Йорк. Когда они осядут, успокоятся, не будут ни от кого бежать. Когда можно будет наконец расслабиться, посмотреть друг другу в глаза и начинать обнажать не тело, а душу.       А сейчас… что ж, прекрасное время для их тел и страсти. Когда, если не здесь и не прямо сейчас?       Тони целовал его, гладил, мял и прижимал ближе к себе, а Питер жался в ответ, потому что это было так хорошо, так защищенно и удивительно-правильно — быть в его руках.       — Тебе же нравится это? — прошептал Питер в его губы. — Скажи это, скажи…       — Мне не нравится это, — качнул головой Тони, затем лукаво улыбнулся, — я без ума от этого.       Тони вправду был без ума. Иногда казалось, что в буквальном смысле. Рядом с Питером было так легко ни о чем не думать. Быть рядом, вот так. Трогать его, трогать так, как раньше он и не мечтал. В такие моменты про себя он удивляется: и этого он боялся? От этого сбежал? Но какой смысл?       Ведь ничего страшного не произошло, они просто рядом и им просто хорошо.       Иногда бывает больно, потому что кто-то для кого-то оказывается избыточным.       Например, человечности в Питере слишком много для Тони. В то время как в Тони слишком много страха и скептицизма, холодного расчета, умения отделять своих от чужих. И не наделяться чужих ничем, кроме смертной оболочки.       Это пугало.       Человечность Питера пугала тем, что Тони рано или поздно придется открыться. Рассказать все о себе. Не только о прошлом, но и о настоящем. О том, что болит, что хотел бы скрыть, ведь так будет правильно.       Он думал про себя: а выйдет ли у них… по-настоящему? Получится ли у них реальные отношения? Питер в них вырастет полностью, созреет, и когда это случится, смогут ли они сделать все по-настоящему и в полном объеме? Смогут ли они в самом деле жить простой жизнью в Нью-Йорке, занимаясь собой и работой? Приучиться к друг другу, стать понимающими и человечными.       Забыть о своем прошлом, стать новым собой.       Для друг друга.       В любом случае, сейчас эти вопросы не имели никакого смысла, потому что Тони не знал на них ответов, и не сможет узнать. Это все покажет будущее, а сейчас… сейчас кабинка медленно опускалась вниз, а Питер прижимался к его виску носом, тяжело дыша и гладя его по шее.       Да, сейчас ему надо попробовать вкус этой кока-колы. Сделать то, о чем так долго мечтал. Ведь, как оказалось, попробовав Питера чуть-чуть, ему теперь до смерти хотелось сожрать его всего. Вылизать, искусать, жить им, жить в нем, быть его пульсом, его воздухом.       Больные, больные чувства.       Но это все будет все-таки потом…       Сейчас Тони хотел больше, а Питер больше всего хотел дать ему это.       К отелю они шли быстрым шагом, кидая друг на друга томные мутные взгляды, неясно улыбаясь и усмехаясь. Обоих вело и хотелось кинуть это все и трахнуться просто в самых ближайших кустах. Брать-брать-брать и кусать.       Потому что возбуждение было таким интенсивным, не давало думать, внизу уже все, казалось, перекрутилось, и это давление не давало думать ни о чем другом, кроме как о том, что же находится у Питера меж ног.       Они зашлии в отель, и Тони поморщился от количества людей. Очередное заселение, Боже помилуй. Хотя в этом холле никогда не бывает мало людей. Вечная толпа, куча народа и шума!       Они спешно поднялись по лестнице, потому что к лифтам сейчас было не подойти, поднялись на второй этаж и Тони замер. К ним навстречу шла вчерашняя девушка. Высокая и худая, с длинными волосам, она улыбалась. Тони опустил взгляд и поспешил пойти на третий этаж, надеясь, что та их не заметит.       Но она окликнула его:       — Тони! Эй!       Тони хотел проигнорировать и просто быстро подняться, но Питер остановился, заинтересованно посмотрев в ее сторону. Тони сжал зубы и вынужден был тоже повернуться, угрюмо на нее посмотрев. Лишь бы не сказала… Они едва успели помириться, а если Питер узнает… нового скандала не избежать.       Тони понимал, что сам виноват, что это только его вина, но он не хотел снова ссориться с Питером. В последние сутки они только и делали, что ругались, и достаточно крупно. Если сейчас будет очередной скандал, то… Тони даже думать не хочет.       Она подошла ближе и улыбнулась ему, а потом посмотрел на Питера:       — О, это твой сын? Совсем не похож.       — Я в маму, — быстро сказал Питер, видимо, он решил, что тут нет ничего интересного и уже хотел скорее подняться в номер, где Тони основательно его вылижет с головы до ног. И все, что между ног.       — Мило, — она кратко улыбнулась Питеру и снова посмотрела на Тони. — Я искала тебя, думала составишь мне компанию. Смотрю, тебе легче?       — Эээ… Да. Да, но не из-за тех… штук…       Тони откашлялся, когда Питер на него покосился, вскинув бровь. Но для него это уж точно не было откровением. Про это он знал. Надо идти, пока не поздно. Надо…       — Так ты составишь мне компанию? Я была огорчена, что вчера ты ушел без всяких слов. Мог оставить хотя бы записку. И свой номер, — она укоризненно на него посмотрела.       Тони хотел открыть рот, чтобы под красивым предлогом уйти, но Питер перебил его:       — Какую еще компанию?       — Дитя, это не для твоих ушей. Хотя, возможно, ты знаешь, чем занимаются взрослые люди наедине в темной комнате, — она усмехнулась, пожав плечами.       Тони как камнем придавило. Он перевел взгляд на Питера. Тот даже в лице не изменился. Та эмоция так и зависла на его лице, и он тупо смотрел на девушку. Потом перевел взгляд на Тони, медленно моргнув. Тони казалось, что он побледнел.              Черт. О, черт…       Блять.       Блять, блять, блять.       БЛЯТЬ.       Питер сказал:       — О, понятно. Да, в самом деле глупые вопросы… Пап, давай мне ключ, я посижу в номере один, поиграю там в плейстейшен, все такое.              Тони весь одеревенел, в ужасе посмотрев на Питера. Он так и остался стоять, просто смотря на него и держась за перила.       — Тони? Дай ребенку ключ.       — Да, дай мне ключ.       Тони открыл рот и резко выпалил:       — Нет, не сегодня.       Он резко схватил Питера за руку и поволок к лифту. Блять, надо было сказать это сразу. Просто сразу сказать, а не давать говорить ей с Питером. Конечно же она бы не постеснялась сказать такое перед Питером, ему же не двенадцать, это взрослый пацан!       Он вызвал лифт, ругаясь под нос. Питер молча стоял рядом, не вырывая руки, и Тони одернул себя, когда понял, что сжимал его руку слишком сильно. Он ослабил хватку, более ласково взял за запястье.       Питер остался стоять, смотря куда-то в сторону. Тони казалось, что он побелел, и его пустой взгляд был таким отстраненным и не выражающим ничего. Он просто стоял и смотрел в сторону. Они зашли в лифт, и Тони кивнул, когда нажали на кнопку.       Питер стоял рядом. Молчал.       Все возбуждение тут же прошло, сердце, казалось, стучало у Тони в горле, кровь шумела в висках.       Он не знал, насколько все испортил, ему оставалось только молиться, что не основательно.       Казалось, что когда они придут в номер, то он должен упасть перед Питером на колени и молить о прощении. И еще он подумал, что это издевательство. Над Питером.       Он помнил, как остро Питер среагировал на ту девушку еще в тот день, хотя они тогда даже не состояли в таких отношениях. А сейчас… Сейчас, с учетом того, что недавно Тони психанул на него и оставил одного, а потом убил на его глазах человека… Он понятия не имел, что ему делать.       Они молча дошли до номера, Тони открыл дверь, потом закрыл ее и выпустил руку Питера. И остался так стоять, смотря на свою руку на дверной ручке.       Питер поплелся в номер и Тони услышал, как проскрипела кровать.       Тони только мог догадываться, насколько сейчас плохо было Питеру. И поэтому он не знал, что говорить. Нужно ли ему говорить.       Какое-то время они просто сидели в темной комнате, освещенной только огнями Лас-Вегаса, и молчали. Тони ощущал запах грандиозного разочарования. Запах того разрушения, которое посеял за собой.       С трудом он все-таки отцепился от ручки и повернулся к Питеру. Тот сидел на краю кровати, сгорбившись, сложив руки на коленях. Он выглядел таким… не Питером. Будто это был кто-то чужой. Такой… холодный и незнакомый. На миг Тони даже испугался.       Если Питер… решит уйти? Просто… уйти? В тот раз он сделал это так легко, не жалея, просто убежал, не взяв ничего.       Если сейчас он сделает так же? Уйдет от него? Если Тони придется снова быть одному? Снова? Совсем одному?       Без его улыбок, без его взглядов и касаний?       Он думал, что заслужил бы это: ведь сам он причинил Питеру столько боли. Да, он заслужил это. Но… но принять это было выше его сил. Нет, он не мог его отпустить.       Не Питера.       Уже не сможет сделать этого.       — Питер… — тихо позвал его Тони и подошел ближе. Питер не ответил.       Когда он подошел достаточно близко, чтобы видеть его лицо, Тони невольно вздрогнул.       Никогда он не видел на нем такой эмоции. Никогда.       Отторжение, тоска, печаль. Лицо, искаженное в боли и разочарование. Он выглядел как человек, который вот-вот собирался разрыдаться.       — Питер, детка, послушай, я…       Он прервался, когда Питер прервал его. Он даже был благороден, потому что, на самом деле, он понятия не имел, что же он мог ему сказать.       — Я не понимаю, — прошептал он будто севшим голосом. — Я не понимаю… зачем ты это делаешь? Зачем ты это делаешь со мной? Я не понимаю… Я… — он прервался и судорожно вдохнул.       А Тони с ужасом понял, что тот сейчас просто заплачет.       Питер никогда не плакал. Никогда. Он мог выглядеть подавлено, разбито, но слезы… слезы… Нет, не это.       Как Тони вообще смел довести его до этого?       Ему казалось, что Питер никогда не плакал.              — Питер, детка, я… — он быстро подошел к нему, сев перед ним на корточки, стараясь заглянуть в глаза. Лучше бы он этого не делал. Глаза у Питер блестели. Не счастьем, как всегда. Слезами. — Питер, я не…       — Не надо оправданий. Это уже не имеет смысла.       Тони ощутил, как все в нем опустилось. Он весь похолодел, а затылок вспотел. Он резко схватил его за руки, будто так хотел удержать, чтобы Питер не ушел.       — Я думал, что тогда ты совершил ошибку… Когда мы были в Денвере. Но потом… после того диалога я понял, что ты хочешь исправиться, что ты искренен ко мне, ты хочешь быть со мной, просто тебе сложно. Я… я даже понял тебя, когда ты разозлился на меня ни за что и ушел, оставил одного. Я понимал тебя и не злился. И когда ты убил того человека… Мне было страшно, но я готов был выслушать тебя, готов был понять… Я думал, что ты сделал это ради меня, что ты испугался за меня… Я уверял себя, что ты прекрасный человек, — он замолк на секунду, сглотнув. А потом продолжил: — Но ты… ты просто пошел и снова с кем-то переспал? Просто так? Не любя, ничего? Просто…       — Питер, я был пьян. Я был адски пьян, я ничего не понимал, ничего не осознавал. Я думал, что ты уйдешь от меня, что не простишь. Я был в отчаянии, и…       — И решил, что надо трахнуть кого-то? Ты был в отчаянии и пошел трахаться? Да? Зная, что я сижу там, один, напуганный, ты пошел с кем-то трахаться.       — Я не понимал, что делаю… — едва не проскулил он, думая, что это способно что-то объяснить. Но даже он сам понимал, как смешно это звучало на самом деле.       — А когда ты понимаешь? Когда осознаешь?       — Я… я осознаю, что ты важен мне…       Питер криво усмехнулся и попытался вырвать свои руки. Тони сжал сильнее.       — Отпусти…       — Нет.       — Я не хочу, чтобы ты меня трогал. Ты ужасен. Ты не любишь меня. Тебе все равно. Ты только делаешь мне больно.       — Нет-нет-нет! Я хочу… я хочу помочь тебе и спасти. Я же столько делал для тебя! Я хочу увезти тебя в Нью-Йорк, дать начать новую жизнь и…       — Поэтому ты такой, да? Ты пользуешься своими деньгами и влиянием, и поэтому… поэтому, осознав, что у меня нет выбора, теперь ты будешь так себя вести? Не держать меня ни за что? Вытирать о меня ноги?..       — Нет, Питер, нет! Умоляю, послушай меня! Я… я понимаю, что поступил ужасно, я даже не знаю, зачем я это делал! Я был так пьян, что казалось, будто бы жизни нет вовсе… Что и меня нет, но ты… Питер, я бы не стал все это делать для тебя, если бы не видел в тебе личность. Я никому раньше не помогал, ни для кого не старался… Я знаю, для тебя мои потуги кажутся смешными, ведь ничего не меняется, но для меня, на самом деле, меняется многое! Я научился доверять тебе, учусь быть искренним, пытаюсь проявлять свои чувства и не боится ни их, ни тебя… Я учусь, правда… я пытаюсь. Умоляю, дай мне шанс. Питер, я…       Питер покачал головой и снова дернул руками. Он просипел:       — Пожалуйста, отпусти мои руки.       — Но ты не уйдешь? Не уйдешь же от меня? Не бросишь?       Питер посмотрел на него неясным взглядом, криво усмехнувшись дрожащими губами. Его пальцы были меловыми и холодными, он, казалось, держался едва.       — В туалет уйду. В туалет мне можно?       — Я… да, Питер, иди. Но, пожалуйста, просто… мы поговорим, ладно?       Питер покачал головой и дернул руками. Тони кое-как отпустил их и с напряжением смотрел, как Питер вставал. Все в нем похолодело от страха, что Питер сейчас сорвется и уйдет. Убежит.       Но тот пошел в сторону ванной. Он открыл дверь, а после повернулся к Тони, сказав:       — Нет, не уйду… Ты сделал все, чтоб я не ушел от тебя. Ведь… ведь возможность пойти в школу для меня стоит того, чтобы… терпеть то, как ты ко мне относишься.              Он всхлипнул и закрыл за собой дверь.       У Тони опустились плечи. Он обессилено сел на кровать и упал лицом в свои ладони, покачав головой.       Дебил! Дебил-дебил-дебил! Идиот! Тупой кусок говна!       Чем он думал? А, да, ничем он не думал. Вообще ничем не думал. Просто позволил всему случиться, надеясь, что Питер не узнает.       Блять…       Он изменил Питеру. Питеру, который столько терпел от него, и все прощал. Старался не злиться, всегда все понимать. И понимал же! В самом деле — он всегда его понимал, и, в конце концов, понимал правильно.       Но это… Нет.       Тони знал причину случившемуся, но его невозможно было понять. А может понять и было возможно, но простить? Нет.       Питер не так глуп, и он не относится к себе так низко, чтобы простить Тони это.       Осознанно пойти трахаться. Когда Питер был напуган, он оставил его одного и ушел пить и трахаться.       Такое не прощают. Нет.       Тони потер лицо ладонями и судорожно выдохнул.       С Питером ведь могло все получиться. Все бы и получилось, ведь Питер все ему прощал, готов было идти на встречу, он столько терпел и ждал! Питер, казалось, единственный, кто смог бы по-настоящему принять Тони. Только если бы сам Тони старался хоть немного больше. Если бы он вспомнил о чувствах Питера. Что они есть в моменты не только когда он кричит или злится, не только когда он смеется.       Что Питер всегда чувствует, всегда думает о чем-то и воспринимает все по-своему. По-особенному.       Он тяжело выдохнул и поднял голову, смотря в окно.       Если бы вчера он не переспал с ней, то сейчас бы он ласкал Питера на этой кровати, и Питер бы изводился и ластился к нему. Он бы улыбался и смеялся. Они бы целовались. А сейчас…       Тони встал с кровати и плавно подошел к двери в ванной, прислушиваясь.       А сейчас Питер плакал в ванной.       Тони только мог представить, каким брошенным, покинутым и одураченным он себя ощущал. Каким использованным и ничего не значащим.       Но это было не так! Совсем не так!       Тони любил его, он был ему важен только ради него он пытался, и он хотел дать ему все.       Но как теперь это доказать?       Как доказать после того, как Тони почти что плюнул ему в лицо? И с чего бы Питеру вообще теперь верить.       Он слышал эти задыхающиеся всхлипы и ощущал, как его сердце сжималось сильнее, оно болело.       Он дернул за ручку, в надежде, что дверь не заперта. Что он кинется к Питеру, обнимет его и зацелует, пытаясь успокоить, будет молить о прощении и о том, что в самом деле что-то чувствует.       Но дверь оказалась заперта.       Опустошенный, он поплелся к бару. Взял бутылку текилы и сел в кресло напротив окна.       И молча смотрел на город, ощущая, как все в нем леденело, а все, что не леденело — болело.       И только он был виноват в их боли. Только он.       Впрочем, как всегда и было заведено.