Слепая зона

Зуко не был готов к его пробуждению, не знал, как реагировать, а после еще немало отходил, стараясь привести мысли в порядок. Как и сам Аанг, которому не посчастливилось открыть глаза именно при нем. Они оба в равной степени были сбиты с толку: Зуко, стоящий у окна и ищущий ответы на множество вопросов, и без пяти минут вышедший из долгого сна менталист, для которого время и пространство исказились до размеров спичечного коробка. Новые обстоятельства пугали их, но одновременно придавали надежду на то, что все не было зазря. Если уж кому-то и стоило знать об Аанге, на тот момент Зуко стал отличной кандидатурой на роль хранителя секретов. Стояло прохладное весеннее утро, шелест волн с берега отчетливо доносился сквозь звенящие клаксоны и шум дорог, в распахнутое окно пробивались солнечные лучи, отражая в зрачках летящий в небо серый воздушный шар. Розовые лепестки красиво и плавно ложились на землю, опадая вниз в волшебном, медленном танце. Откуда-то с соседнего здания доносилась мелодия фортепиано с аккомпанимирующей ей чарующей симфонией скрипки, хотя некую фальшь и корявость иполнения еще можно было заметить в руках неопытных музыкантов. Медсестра в нежной голубой форме только вышла из палаты, увозя за собой поднос с медицинскими принадлежностями и препаратами, коими день ото дня «пичкала» пациента. — Постарайтесь долго не задерживаться, — попросила она, вежливо поклонившись. — Последний посетитель ушел несколько минут назад. Больному необходим покой. Зуко кивнул, думая при этом, какой покой требуется человеку, лежащему без сознания? Он и без того спит крепким сном. Вытащить его оттуда представится той еще задачей. Порой Аанг даже дышать самостоятельно не в состоянии. Сонный паралич или же атрофированные мышцы, — Зуко в подробности не вдавался. Он и навестил его палату только сегодня. Просто потому, что больше не знал, куда идти, к кому обратиться, где искать помощи. Зуко неумолимо тянуло сюда, к человеку, который уж точно никак бы не смог ему посодействовать, но отчего-то он все же пришел, будто пытался решить непостижимую уму задачу и наткнуться на ответ. Возможно ли, что Аанг все это время слышал и чувствовал происходящее в округе, в самой палате, за окном? Какие сны ему снились? Смог бы он подсказать что-нибудь, ответить даже на простые и совершенно очевидные вещи? Зуко это было важно, как никогда. Он и Аанг не были близкими друзьями или товарищами. Скорее, непримиримыми противниками в университете и обособленными друг от друга сотрудниками на работе, но каждый раз, стоило Зуко услышать от него очередной совет или предостережение, он старался прислушиваться. Ведь Аанг всегда был прав. Практически всегда. В тот день Зуко и сам не заметил, как стал свидетелем его возвращения. Поначалу послышались невнятные шорохи, затем последовал короткий и усталый вздох, точно за Аанга говорила сама душа: истерзанная, раненая и опустошенная. И Зуко, обернувшись, так и застыл в немом замешательстве. Аанг едва приходил себя, туманно осматривался по сторонам, не задерживаясь на чем-то, и с трудом дышал. Слабо, прерывисто, словно разучился делать это самостоятельно. Зуко наблюдал за ним долгое время, он и сам не знал, сколько прошло с тех пор, как спало первое оцепенение, а Аанг произнес свое первое, тихое слово со слабо теплящейся надеждой: — Джет. Либо он разглядел в Зуко погибшего товарища, еще не до конца придя в сознание, либо Аангу было дано видеть сквозь пространство и время, и в палате были не только они вдвоем, не только живые люди. Об этом уже никто и никогда не узнает.       — Судя по анализам, могу смело утверждать, что ваш организм полностью пришел в норму, — заключает лечащий врач, обращаясь к Аангу. — Первые две недели все же стоит быть внимательнее к себе: не перетруждаться, исключить сильные физические и умственные нагрузки, чаще бывать на свежем воздухе, правильно питаться и, самое главное, не нервничать. — Он переводит взгляд на Зуко. — Постарайтесь оградить пациента от лишней и ненужной информации. Неизвестно, как организм отреагирует на внезапную перемену обстановки. За каких-то три недели невозможно гарантировать полное восстановление. Вам повезло быстро встать на ноги, но тело еще не до конца окрепло. Имейте в виду.       Зуко смущенно кланяется, поблагодарив доктора за помощь и внимание, а Аанг в это время старается незаметно спрятать под кровать выбившийся грязный рукав его толстовки, которую он надевал этим утром. Зуко вытащил его на прогулку по парку, прилегающему к территории больницы, но на самом деле они оба сбежали ради встречи с Озаем на площади.       За столь короткое время никто и не заметил пропажи их двоих, ведь прогулки могли затягиваться и до самого обеда, что им было только на руку. В плане физических нагрузок Зуко тоже оплошал, как и сам Аанг, который первым полез в атаку на человека, готовящегося к выходу на сцену. Собственно, о чем они думали, когда пытались оглушить мужчину, вынесшего из горящего здания с десяток людей?       — Пропустите!       Дверь в палату распахивается, создавая сквозняк, что заставляет Зуко поморщиться от внезапного холодка, пробежавшего по спине. Пока медсестры пытаются угомонить взъерошенную посетительницу, сама Катара прорывается сквозь преграду, видит Аанга, сидящего на кровати в больничной одежде, и замирает, переводя взгляд уже после на лечащего врача и на Зуко.       — Так вот, значит, чья это была идея, — злобно сужает она глаза. — Ты, — произносит она, подойдя к Зуко и вцепившись ему в воротник. — Признавайся, как давно ты это задумал? Почему я, единственный верный его опекун, узнаю об этом последней? Что за игру ты снова затеял, мерзкий мошенник?       — Эй, Катара, я тут, — ненавязчиво встревает Аанг. — Это моя идея, целиком и полностью.       Но она и ухом не поведет, продолжая допытывать Зуко в своей привычной манере строгой тетушки, у которой непослушные ученики вновь провернули авантюру под носом.       — Как давно он очнулся? Почему все это время остальные, кроме тебя, были в неведении? С чего вдруг такая несправедливость?       — Мой план, Катара…       — Ты хоть представляешь, каково было его близким? — трясет она безвольного Зуко. — Видеть его таким! Каждый день! Знаешь, как дорого может стоить этот обман? Признавайся! Что ты удумал?       — Да говорю же, я! — не выдерживает Аанг и прикрикивает на нее. — Я притворялся спящим на протяжении трех с половиной недель, и об этом знали только врач, медперсонал и Зуко, которому именно я приказал молчать и не распространяться, ясно? Хватит уже игнорировать меня, словно я до сих пор в коме! Я не маленький ребенок, и полностью отдаю отчет в своих действиях! Если есть что спросить, тряси меня, а не его!       Врач предостерегающим жестом выставляет перед ним ладонь, чтобы тот успокоился. Стресс вредит здоровью. Аанг еще не оклемался, нужно внимательно и бережно следить за его состоянием. Сердце, долгое время находившееся в покое, сейчас может очень болезненно воспринять любой раздражитель. Необходимо жалеть себя, глубоко вздохнуть и успокоиться.       Аанг же понимает, как много «я» проскользнуло в его речи, и тут же озадаченно замолкает, пока она отпускает Зуко и идет к нему. Кажется, простыми криками ему не отделаться. Катара, хоть и мягкая, но иногда выглядит устрашающей в гневе, а то, что натворил Аанг, стоит не только хватания за воротник, но и неслабой пощечины. Так сказать, за плохое поведение и обман. Знала бы Катара, как разрывалось его сердце во время каждого ее визита, когда Аанг и слова не мог произнести, даже глаза открыть, чтобы увидеть ее. Но он не желал подвергнуть кого-то опасности. О возвращении менталиста никто не должен был знать, даже самые близкие и родные ему люди. Тот, кто в день аварии так отчаянно стремился его отправить на тот свет вместе с Лонг Фенгом, мог прознать обо всем, и тогда последствия могли быть плачевыми. По крайней мере, план по подставе Озая точно пошел бы коту под хвост.       — Аанг? — произносит Катара его имя так, словно впервые видит живым за последние несколько лет. — Ты. Как ты… — С масляными от подступивших слез глазами она присаживается перед ним на носочки и проводит рукой по лицу. На мгновение Аангу кажется, будто Катара немного сошла с ума за время его отсутствия, пока не понимает, что сейчас ему точно прилетит. Ее пальцы медленно скользят по его скулам, вниз, по шее (в этот момент Аанг тихо молится, чтобы она не начала его душить), а затем впиваются в плечи. — Как ты посмел не ввести меня в курс дела? Я! — эмоционально выдает Катара. — Я должна была узнать о твоем пробуждении первой! Не он! Я!       И Зуко тут же понимает причину ее истерики. Катара просто ревнует и обижена не на сам факт сокрытия, а на то, что кто-то узнал об этом до нее. Кто-то, не настолько близкий к Аангу человек. Кто-то, кому именно она доверяет меньше всего. Будто игрушку какую не поделили, ей богу.       — Прости. — Аанг дотрагивается до ладоней Катары и мягко сжимает их. — У меня были причины не говорить тебе. И я действительно сожалею, что все вышло именно так. Я все тебе объясню, как только мы вернемся домой, ладно?       Зуко решает покинуть палату до того, как они оба разразятся в сентиментальных слезах, обнимая и жалея друг друга. Чувствовать себя третьим лишним ему не впервой, но он рад, что хоть у кого-то сложилось в такой непростой ситуации. Вовремя исчезает и сам лечащий доктор, немного раньше, чем Зуко. Испаряется, словно дым от сигарет, не произнеся больше ни слова.       — Глупый! — всхлипывает Катара, обнимая Аанга еще крепче и уткнувшись ему в грудь. — Ты хоть представляешь, как я волновалась за тебя?       — Знаю, — отвечает он негромко и гладит ее по волосам. — Прости, что оставил тебя здесь совсем одну. Больше я никуда не уйду. Обещаю. ***       Наоми поработала очень хорошо, даже лучше, чем от нее ожидалось. Неизвестно, как и что именно она применяла в действие, но правоохранительные органы были вынуждены снять все обвинения против сотрудников из следственного отдела и отпустили их на волю со временной подпиской о невыезде. Сказывалась долгая и плодотворная политическая работа, или же Наоми имела кое-какие тузы в рукаве, — Зуко, конечно, задавался вопросами о ней, но напрямую высказать предположения почему-то опасался. Если однажды Тоф перемкнет, и она решит вновь взяться за дело о смерти ее друга, то с Асакусой из правящей партии ей точно не тягаться. И Зуко этот факт весьма огорчает, ведь он знает Тоф. Она не остановится. Ее обязательно перемкнет.       Сама Наоми пользуется не только своим положением при давлении на прокуратуру, но еще и тем обстоятельством, что господин Химура, лично арестовавший Тоф и Суюки, сейчас очернен обвинениями во взяточничестве, а его репутация пострадала многим больше, чем у Озая. Если Азула умна и хотя бы немного покладиста, чтобы не тянуть на дно и себя вместе с отцом, то она отступит. Конечно же, Наоми не может гарантировать, что через какое-то время она не восстанет и не будет намного смертоноснее, чем в прошлый раз, но так у ребят из следственного хотя бы представится возможность передохнуть и собраться с силами для новой битвы.       Это ее последняя миссия на сегодня. Более она решать чужие проблемы не намерена. Если Зуко или Тоф однажды решат пойти против нее, нужно быть готовой встретить их достойно, как противников. Именно так Наоми решает после, когда Тоф оказывается на свободе, за большими синими воротами, ограждающими заключенных от внешнего мира, где ее уже поджидает Зуко.       Его сердце волнительно трепещет, а земля уходит из-под ног, смазывая перед глазами общую картину. Зуко срывается сиюсекундно, но топорно замирает при виде шаркающей походки Тоф, ее усталого, потрепанного вида, мешковатой, просевшей одежды, болтающейся на теле, и прямого безразличия на лице. Она проходит мимо, даже не удосужив его хоть каплей внимания, не проронив ни слова (или ругательства, на худой конец) и не поблагодарив. Будто Зуко для нее больше не существует, будто Тоф никогда его не встречала. И от этого саднящего чувства боли и сожалений становится невыносимо, так, что спирает грудную клетку. Тоф не прощает ошибок. Она никогда его не простит.       — Дедуля! — расплывается Тоф в счастливой улыбке и машет старику.       Айро бережно отбирает у нее рюкзак и заботливо приобнимает за плечи, произнеся приветственные слова.       — А вот и возвращение нашего долгожданного начальства! — присвистывает Сокка при виде опухшей Суюки.       Он подбегает к ней, подставив руку для опоры, и при этом не перестает о чем-то радостно болтать. Один Зуко здесь лишний. Тоф молча кивает старику, отделываясь односложными ответами, а он слышит только то, что она просто устала.       — Я отвезу ее к родителям, — осаждает Айро племянника, когда тот порывается что-либо предпринять. — Не дави на нее. Сейчас не самое лучшее время.       Зуко смиренно опускает голову, в последний раз взглянув на растрепанную макушку Тоф в салоне автомобиля дяди, и просит хорошо позаботиться о ней. Айро мягко хлопает племянника по плечу, ободряет его теплыми словами, похвалой за проделанную работу и уезжает. Весь мир продолжает вертеться по своей оси, а у Зуко он постепенно начинает опадать, точно карточный домик: хрупкий и ненадежный.       — Они ранят, — раздается за спиной голос Наоми. Она встает по правую руку от него и с пару секунд задумчиво провожает взглядом скрывающуюся вдалеке машину. — Твои чувства, — отвечает Наоми на немой вопрос. — Вы оба, как обоюдоострый меч, рано или поздно исполосуете друг друга и утонете в крови. Если, конечно, один из вас не решит принять весь удар на себя.       — Вы не можете судить о нас, толком не узнав, — слегка раздраженно бросает Зуко. Наоми усмехается и поворачивает к нему голову.       — Но я могу судить о тебе. ***       Гонка за председателем длится от силы неделю, после затихает, так и не принеся существенные плоды. Прокуратура отодвигает его дело, но не снимает полностью все обвинения. Телефонный разговор был дважды перезаписан и несколько раз перепроверен на экспертизе, но это была всего лишь запись, не имеющая вещественных доказательств. Предъявить Озаю что-то, помимо штрафов или проверки от налогового департамента, не представлялось возможным. Все товары, проходящие через таможню, имели «чистый статус» и оформлялись только официальными бумагами. У людей появилось двоякое чувство: их искусно водят за нос, или Озай и в самом деле не виноват?       — Рейтинг этого типа упал на целых двадцать процентов и практически сравнялся с Муратой, но он все равно в лидерах, — разочарованно вставляет Сокка, сидя за столом на коллективном обеде, когда по новостям в телевизоре показывают сводку о выборах и положении Озая. — Легко отмазался, паршивец. Вы только посмотрите на него! — цокает он языком. — Продолжает выступать! И бровью не повел!       — А что ты хотел от председателя «Феникс»? — угрюмо выдает Тоф. — Что он перед всем народом тут в ноги кланяться начнет? От его корпорации зависит вся экономика страны. Мы сидим на ней, как на игле.       Хару толкает ее локтем, указав пальцем в сторону кунжутного соуса, и просит подать чашку.       — Вообще, пара поклонов была, — поджимает губы Сокка. — Ты, наверное, не видела. На прошлой неделе Озай выступал с обращением и чуть не поцеловал пол, когда сгибался пополам в извинениях и четких утверждениях, что прокуратура обязательно во всем разберется и снимет обвинения. Распинался так слезно и правдоподобно.       — Если прокуратура не найдет вещественных доказательств, то дело просто заморозят, — произносит Суюки. — До тех пор, пока не появятся новые обвинения. До этого момента Озай может делать, что угодно, и никто не посмеет ставить ему запреты.       — Вот подлец! — всплескивает руками Сокка. — Получается, тогда все потуги Зуко и Аанга были напрасными?       — Зуко? — приподнимает брови Суюки.       — Так это ведь он нашел те самые записи, когда снимал жучки в доме. — Сокка понижает свой голос до минимума, чтобы его слова слышала только команда.       В Японии нельзя баловаться такими вещами без специального на то разрешения. И, честно говоря, всем до сих пор интересно, каким образом Тоф удалось избежать наказания, выйти из заключения и отделаться мизерным штрафом. Про нее с соседних отделов уже легенды слагают да байки травят. Тоф теперь «непотопляемая», а Суюки получила лишь выговор и сразу затихла, словно ее в тюрьме никогда и не было.       — Сдается мне, это дело рук господина Шрама, — шутливо умозаключает Сокка. — Никогда не сомневался в способностях этого парня. Порой он может даже обогнать меня в предприимчивости, когда петух жареный клевать начинает.       Тоф перестает есть тонкацу, откладывает палочки и, даже не закусывая, осушает целую рюмку с сётю. С громким стуком она кладет ее обратно на стол, откупоривает крышку бутылки и наливает себе еще. Что угодно, хоть напиться до чертиков в разгар рабочего времени, только бы не слышать о нем.       — Ты так в алкоголики подашься. — Хару отнимает у нее бутылку и выставляет палец вперед. — У нас сегодня осмотр. Не забыла?       Тоф сводит глаза к переносице, устало вздыхает и ложится на стол, сначала задумчиво посмотрев на потолок, затем на Катару и Аанга, что примостились в дальнем углу и обособились от внешних раздражителей. У кого точно жизнь складывается как надо, так это у них. Вокруг этих двоих даже атмосфера ощущается на другом уровне. Интересно, в курсе ли с происходящего глава их семьи? Аанг ведь по сути считается официальным сыном Хакоды, хоть и приемным, но все же…       — Я сумасшедшая, или весь этот мир перевернут с ног на голову? — бессвязно бормочет про себя Тоф, зарываясь лицом в рукава. ***       Озай без предупреждения врывается к ней в офис накануне одиннадцати часов вечера, когда измотанная бесконечной работой Наоми, наконец, решает выключить последний горящий свет в резиденции и отправиться домой. Ее дочь только прилетела после сдачи вступительных экзаменов, а она совсем позабыла о времени. Благо есть менеджеры, которые встретили ее в аэропорту и помогли с багажом. Наоми — никудышная мать. Постоянно в работе, в делах, совещаниях, встречах, переговорах, командировках. Она давно позабыла, зачем вообще строила свою карьеру. Эти мысли не посещали ее долгие годы, как и невесть куда испарившаяся ответственность за собственного ребенка.       — Ты испортил мне все планы, — сухо заключает Наоми, встречая на пороге Озая.       — Да? — тихо переспрашивает он с кривой усмешкой. — Неужели? Мне казалось ровно наоборот.       — Правда? — хмыкает Наоми. — Тогда приношу извинения.       Озай смеется, не отрывая от нее залитых кровью глаз, и преграждает путь собой. Он старается сдерживаться, безумно старается, и это ему едва удается. Наоми видит, как его руки трясутся сами собой, словно стремятся вырваться из оков и сомкнуться на ее шее. Озай в гневе и готов убивать. Такое зрелище не может не доставлять удовольствия. За жестокостью и бездумной яростью всегда следуют горькие слезы и расплата. Осталось только дожить до того момента, когда он завоет, точно одичалый раненый зверь, когда лишится всего, чего имеет, и падет ниц — на колени, моля о пощаде. Совсем скоро это произойдет, Наоми больше, чем уверена.       — Давай договоримся, — с непривычным для него спокойствием обращается Озай. — Я делаю свою работу, а ты, — он указывает пальцем на Наоми, — молчишь в тряпочку и не лезешь. Я ведь не всегда такой добрый, ты же меня знаешь. Я не потерплю тех, кто идет против меня. Не совершай необдуманных поступков, прошу тебя.       — Не то что? — интересуется Наоми. — Убьешь меня? Скинешь с поста секретаря? Жестоко расправишься?       — Нет, — усмехается Озай. — Я не настолько глуп, чтобы идти против тебя в открытую. Ты сама увидишь. И поймешь со временем, о чем я только что тебя предупредил. Запомни, Наоми, ни одного лишнего шага. Или я за себя не отвечаю.       — Как страшно, — с ухмылкой отзывается она. — Но я боюсь, как бы у тебя хватило силенок со мной расправиться, не задев при этом себя? Ты ведь понимаешь, что я одна на дно не пойду? Я буду рада потянуть тебя за собой. Просто помни об этом.       Лицо Озая дергается так, словно у него защемило нерв, но он выдавливает из себя улыбку.       — Думаешь, я не знаю, кто помог моему отпрыску?       — Ты слишком строг к нему, — отвечает Наоми. — Дети так или иначе пойдут против родителей. Это вопрос времени. Как бы мы ни были авторитетны и властны, увы, поменять принятое лично ими решение не сможем. И в таком случае подогнуть ребенка под себя тоже не станет лучшим выходом из положения. Своими поступками мы лишь больше отравляем их разум и наносим вред не только себе.       Ее ладонь мягко касается Озая, когда она подает ему знак, что хочет пройти. А ему ничего и не остается, как уступить дорогу.       — Слышал, твоя дочь только вернулась в Токио? — Наоми останавливается, когда слышит его слова. — Хорошо проведите время вместе. Кто знает, когда вам вновь предоставится такая возможность. ***       За эту неделю Зуко умудрился разбить локоть, один раз получить цветочным букетом по лицу, расстроить поклонниц словом «занят» (он не вслушивался в их вопросы, а просто отделался одним цельным и емким предложением, ибо торопился), и исписать кучу сообщений в разных вариациях с просьбами Тоф встретиться и выслушать его. К разборкам даже пытался подключиться Аанг, но его тут же осадили, а Сокка и подавно лезть не стал. Все-таки Тоф не похожа на его сестру, чтобы принять хоть какие-то доводы, а он привык бодаться только с ней. Таким упертым ослам нужно самим дойти до нужной кондиции, но Аангу было обидно, что его дипломатичные настрои восприняли в штыки.       Со вторым букетом Зуко оказался изобретательнее. Он послал его через курьера и передал через возмущенного Аанга, который опасался, что и в этот раз там будут шипы. Не помогли даже сладости в коробке, — Тоф их раздала по всем отделам, а сама ни одну конфету не вскрыла. Бюро, конечно, догадывалось о злопамятности Бейфонг, но не до такой ведь степени!       — Не представляю, что будет, если Зуко выкинет что-нибудь похлеще, — вздыхает Сокка, почесывая затылок.       — Великий Эбису, — округляет глаза Аанг. — Тогда ему просто не жить.       — Бедолага, — сокрушенно выдает Сокка и качает головой. — Надеюсь, у него хватит ума больше не встревать в такие истории? Да и вообще, есть ли вероятность, что и в этот раз все обойдется?       — Как знать, — пространно отзывается менталист. — Но мы с тобой здесь явно бессильны. Пойдем. Если Тоф узнает, что мы о ней тут стоим, разговариваем, головы нам скрутит.       Пока весь коллектив старательно пыхтит и делает вид, будто ни о чем не догадывается, Тоф продолжает перерабатывать. В последнее время этот упрямый псих решил устроиться на дежурство у бюро. Тоф служебной машины лишили в качестве наказания, как и прав на полгода. Теперь ей приходится разъезжать по общественному транспорту, искать тайные выходы и драпать при виде сверкающей в темноте фигуры Зуко.       — Я на тебя в суд подам! — прикрикивает она истерично, когда тот ловит ее за руку. — За сталкерство! Лапы прочь!       — Да как будет угодно! — рявкает на нее Зуко. — Я не против встретиться с тобой и на суде, если потребуется!       — Обалдел? — выпучивает глаза Тоф, пытаясь вывернуться. — Убери свои грязные руки от меня, извращенец!       — Не то что? — спрашивает он. — Врежешь мне? Давай, вперед! Я заслужил! Можешь оставить на моем глазу огромный синяк, если хочешь! Но ты ведь сама знаешь, что не сможешь долго убегать. Тоф, прошу, выслушай меня. Хотя бы раз. После ты можешь продолжить меня ненавидеть, как это и раньше было. Можешь говорить обо мне гадости, сжечь все фотографии, игнорировать, стереть нас из памяти навсегда. Что будет твоей душе угодно, я и слова не скажу!       Тоф больно смотреть ему в глаза, больно чувствовать его рядом. Но еще больнее знать, что он совершил. Зуко не просто ушел в тот день. Он отвернулся от нее. Вернулся в семью, которую так сильно презирал, обнимал женщину, к которой когда-то питал сильные чувства. Тоф даже сейчас улавливает нотки ее духов на его одежде. Зуко пропах ею весь, с головы до ног. Такого Тоф выдержать не в состоянии.       — Выслушать что? — говорит она. — Историю о том, как ты предал меня? Водил за нос, не посвящая в планы? Не пришел на похороны собственного друга? Помог сестре закрыть дело? Ты использовал меня, Зуко. А теперь хочешь вернуться, как ни в чем не бывало? Насколько я могу быть уверена в том, что это не повторится вновь? Уходи! Прочь! Не желаю тебя больше видеть!       Со злостным шипением Тоф грубо отстраняется от него, одаривает презрительным взглядом и резво удаляется, практически переходя на бег. Ее сердце разрывается на миллионы осколков и глухо рассыпается по земле, но никто не слышит этого. Лишь она сама, слабо сдерживая подступившие слезы, уносится следом за ветром и растворяется в бесконечном потоке снующих, безымянных людей. Только бы подальше от него. Только бы не видеть его выражения лица в этот момент. Только бы не смотреть больше в его глаза. *** «Знаю, ты ничего не ответишь, но все равно попытаюсь. В последний раз. Я обещаю больше не беспокоить тебя после. Сегодня вечером я буду ждать тебя возле станции у твоего дома. Я не уйду до последнего поезда, поэтому, прошу, возвращайся скорее. Иного выхода достучаться до тебя у меня нет».       Тоф перечитывает сообщение трижды, тянется стрелкой мыши до значка корзины, затем резко отводит, пока, наконец, не решает просто закрыть вкладку. Блокировка телефона на этот раз не помогла. Зуко нашел способ отправить сообщение по почте. Тоф хочет стереть его из памяти, отчаянно хочет, но не может. Сил почему-то не находится. Прошлым вечером она едва не расплакалась при нем, что стало неожиданностью даже для нее. Чтобы Тоф Бейфонг убивалась так по кому-то? Один из самых сильных следователей бюро? Железная леди? Абсурд. Такого просто не может быть.       Это чувство не похоже на состояние после смерти Канто. Если бы Тоф сравнила, то не дала бы точного ответа, почему, глядя на то, как Зуко живет и дышит, ей все равно становится грустно. Почему она готова закрыть глаза на все его промахи? И зачем ей понадобилось так отчаянно желать и даже в некой мере самой искать с ним встречи? Зуко отправил сообщение, а Тоф уже готова сорваться с места и бежать, бежать без оглядки, ему навстречу. Как глупо. Тоф ведь не тряпка. Она не позволит себе раскиснуть, как переспелые дрожжи, пусть даже не надеется.       В бюро нет тяги засиживаться допоздна, показывая команде свою не лучшую сторону в плане молчаливого самобичевания, чрезмерной замкнутости и угрюмости. Никто не виноват в ее паршивом настроении. Пусть отдохнут, а она посидит здесь, в уединении, и приведет мысли в порядок, поищет свежей информации, встретится с репортерами и лениво засмотрится на сгущающиеся тучи за окном. Весенняя погода такая непостоянная. Казалось бы, только с утра светило солнце, а сейчас темная мгла зловеще нависла над городом, грозясь вылиться в грозу.       Кофейня внутри обставлена в теплых, гармонирующих тонах из древесины и кое-где попадающегося тонкого металла. С соседних зданий неярко светятся подвесные фонари с описаниями блюд из меню ресторанов. Что-то вроде «свиных ребрышек», «окономияки», «сумасшедшего сашими» или «рамэна». Горят приветливо-красным цветом, завлекая к себе все больше посетителей после тяжелого трудового дня. Кто-то говорил, что у их северных соседей корпоративные попойки многим хлеще? Тоф бы здорово с этим поспорила. Каждую пятницу по улицам страны болтаются пьяные тела, ищущие дорогу домой. А как только находят, пулей вылетают за порог от разъяренных жен. В последнее время терпимость в семье к подобным увлечениям мужей катится вниз по наклонной. Знал бы кто, что таким образом несчастные люди просто пытаются выжить в коллективе.       — Да что же это такое? — тихо психует Тоф, без конца нажимая на пробел в ее старом, проржавевшем ноутбуке поколения миллениумов. — Эй, железяка! Неужели решила сломаться?       С хрупкой надеждой она самозабвенно пялится в монитор, выпучив глаза, и уже рисует в голове картины, как система машет ей ручкой, уходя в закат, и как безвозвратно стираются все важные файлы, хранящиеся в дампах памяти этого трупика. Ноутбук прослужил ей больше десяти лет. Мог бы и дольше, если бы не постоянные «травмы» от частых переездов. Чего только он, несчастный старик, не повидал за свою жизнь. Нужно устроить ему достойные поминки и обезопаситься, если отвиснет, перенеся файлы куда-нибудь в надежное хранилище.       Пока Тоф планирует похороны, к ней за столик подсаживается кто-то, кого бы она ожидала увидеть перед собой меньше всего. В какой-то мере это даже отвлекает от проблемы и немало удивляет. Мэй взяла лишь кофе со льдом, и наверняка не планирует здесь задерживаться. Даже одета скромно, словно вовсе не стремится выделиться или показать себя.       — Выкинула бы это несчастное создание на помойку, — говорит она. — Оно же на руках у тебя разваливается.       — С чего вдруг? — Тоф приподнимает брови и скрещивает руки на груди. — Мне и так неплохо. Твоего совета никто не просил.       — А я буду интересоваться, кому надо раздавать советы, а кому — нет? — язвит в ответ Мэй.       — Так в современном обществе и поступают.       — Но мы обе знаем, что к нам это не относится.       Тоф поджимает губы и разводит руками, признав, что есть в этом доля истины.       — Зачем пришла? — спрашивает она у Мэй. — Учти, если по поводу разборок, кто у кого увел мужика, то я в вашем деле третья лишняя. Сами разбирайтесь в этой сопливой мелодраме. Чай не я кашу заварила.       Ее неудавшаяся соперница выдавливает короткое подобие усмешки, не отводя глаз с поменявшегося лица Тоф.       — Вижу, не только я тут пролетела, словно чайка над паромом, — выдает Мэй. — Вот, значит, как? Впервые встречаю треугольники, где все углы тупые.       — Ты кого это щас тупой назвала? — тут же заводится Тоф. — Эй! Я что-то смешное сказала?       Мэй растягивается в зловещей улыбке, поэтому прикрывает рот ладонью, чтобы остальным было не так страшно.       — Послушай, — обращается она к Тоф. — Ты казалась мне сообразительнее, чем есть на самом деле. Или это и называется пеленой, что застилает глаза таких упрямцев, как ты? Меня поражает то, как ты относишься к тому, что достается тебе легкой ценой. За двадцать с лишним лет я так ни разу и не приблизилась к той отметке, которую достигла ты за каких-то… полгода? Пару месяцев? Сколько времени вы знакомы? Ты и вправду считаешь, что Зуко стал бы рвать и метать за того, к кому был по-настоящему равнодушен? Стал бы вызволять кого-то из беды просто так? Подставляться перед отцом? Бросать вызов своей чокнутой сестре? Врываться в здание парламента, будучи вооруженным до зубов, чтобы просто поговорить с той, кто может вытащить тебя из решетки? В таком случае, ты знаешь его даже меньше, чем я. И я глубоко разочарована, что уступаю Зуко такой, как ты, Тоф. Потому что ты не сделала ради вас двоих ровным счетом ничего. Зуко переступил через свою гордость ради того, чтобы Азула ненароком не выбрала тебя в качестве жертвы, терпел насмешки от совета директоров, мол он бессовестный и бесталанный, и лучше бы вообще не приходил в эту компанию. Стиснув зубы, почти каждый вечер сидел напротив отца, которого всей душой ненавидел, и который, возможно, в прошлом убил его мать. Все ради того, чтобы достать хоть какие-то улики на него и помочь вам, бестолковым следователям, толком даже не знающим, как справиться с Лонг Фенгом. Я наблюдала за ним лишь со стороны, потому что Зуко не подпускал меня к себе даже на метр. Изучила его за это время и увидела в нем совершенно чужого человека. Я умоляла Зуко не идти к сестре в тот день, когда он узнал о тебе, потому что боялась потерять, но знаешь, что услышала в ответ? «Прости, но я никогда не смогу полюбить тебя, Мэй». И это было лучшей наградой за долгие годы моего ожидания, ведь именно в тот момент я поняла, что наконец-то обрела свободу. А ты будешь полной идиоткой, если откажешься от него, потому что он нашел в себе силы отказаться от всего ради тебя.       Впервые в жизни Тоф читают нотацию, сыплют грубыми словами, адресованными именно ей, обвиняют в чем-то, а она просто сидит на стуле, смотрит куда-то вдаль и молча все это проглатывает. Никто и никогда не посмел бы сказать что-то похожее, но Мэй смогла. Своей речью она опустила Тоф на самое дно, но одновременно призналась в поражении. Отступила. Разорвала ту тонкую, изодранную нить, соединяющую ее и Зуко за годы их отношений. Больше ее ничто не держит.       — Зачем? — спрашивает Тоф, когда Мэй встает со стола, чтобы уйти. — Зачем ты это делаешь? Почему говоришь это именно мне, следователю? Что, если я могла записать наш разговор? Ты бы самолично призналась в содействиях к преступлениям Азулы. Сомневаюсь, что ты только ругать меня пришла.       Мэй мешкает. Ей неприятно говорить что-то про свою подругу, как и признаваться, но дороги назад уже нет. Мэй знала, на что шла, когда сжигала мосты.       — Я люблю Зуко больше, чем боюсь ее, — отвечает она. — И я всегда буду на его стороне, что бы ни произошло. Черт. Я даже готова отдать его такой, как ты. Тебе стоило бы научиться ценить подобные жесты. ***       Слова Мэй все еще отдаются в ушах. Тоф не верит. Себе, не ей. Слова этой девицы прозвучали вполне искренне и убедительно, чтобы не сомневаться — это правда. Тоф была слишком поглощена собой, своими эмоциями и переживаниями, и ни разу не подумала посмотреть на ситуацию его глазами. Эгоистка. Мэй права: Тоф не заслуживает его. Взбалмошная, грубая, своевольная, эгоцентричная дура.       Что сделала для него именно ты?       Ничего. Абсолютно ничего. Тоф только требовала, получала, но ничего не отдавала взамен. Она даже ни разу не проявила к нему нежности, не похвалила за успехи, не приободрила теплым словом. Ни разу не обняла. По-настоящему. Не из чистой вежливости или исходя из ситуации, а так, как обнимают дорогого сердцу человека: когда радостно, когда больно и грустно, когда хочется разделить с ним внутренний свет и тепло, когда просто хочется касаться. Зуко давал ей столько возможностей проявить эти чувства, но Тоф отрицала их, прятала глубоко внутри и никому не показывала. А в итоге оно засохло и превратилось пыль. Тоф никогда себе этого не простит.       Последний уходящий поезд доставляет ее до нужной станции метро. Народу уже не так много, и все они превращаются перед глазами в смазанную объективом дешевого фотоаппарата картину. Безликие, безымянные, не имеющие ни очертаний, ни каких-либо стоящих воспоминаний. Серая масса, а Тоф — ее крохотная, бледная часть. Потерянная и одинокая.       Он не ждет ее. Наверняка не ждет. Ушел давно, не выдержал, испугался ливня или же просто решил отпустить. Среди сотен лиц Тоф не замечает даже похожих на него. Подобно ищейке, выискивающей преступника, она тревожно оглядывается по сторонам в надежде, что наткнется на знакомый силуэт, и им окажется Зуко. Но его давно здесь уже нет.       Ливень разгорается с еще большей силой. Апрель — самое начало сезона дождей, когда весна полностью вступает в свои права, а различные циклоны играют с температурой и влажностью, перемежаясь то душной жарой, то прохладными ветрами, то бушующими грозами. Тоф раскрывает непослушный, ржавый зонт, найденный в корзине у комбини, и шаркающей походкой плетется домой через красочный мост, с которого хоть в воду прыгай. Жаль, конечно, что ее уровень в этой реке не такой высокий, чтобы утонуть. Было бы забавно видеть в какой-нибудь новостной передаче сводку о том, как кто-то, спрыгнув с этого моста, захлебнулся в болотной жиже, которая едва достанет до горла.       «Свет там, где кончается надежда».       Тоф проводит пальцами по мокрым перилам и замедляет шаг. Свет. Прямо перед ней. Она узнает его по походке, по плавным шагам и ровной поступи, по одежде и его манере ее носить, по длинным бледным пальцам, машинально сжимающимся к центру ладони, когда его терзают какие-то мысли. По звукам, по запаху. Тоф никогда и ни с кем его не спутает.       Зуко останавливается в метре от нее, а Тоф, подняв на него глаза, взглянув на эти до боли родные черты лица, на промокшие насквозь волосы и одежду, на выражение бесконечной тревоги, затеплившейся надежды и сожалений, роняет зонт и полностью теряет рассудок. Весь мир уходит из-под ног, скукоживается до размеров недоспелого апельсина, смывается волнами бушующего океана и разбивается о скалы на тысячи осколков. Спичечного коробка, долгое время выдающего себя за целый мир, более для нее не существует. Он испаряется ровно в тот момент, когда Тоф снимает с себя оковы и уходит далеко вперед. К нему. Туда, где горит свет.       Она обнимает его: промокшего до нитки, холодного, но все еще сохранившего свое внутреннее тепло. Рядом с ним Тоф по-настоящему может согреться, спрятаться ото всех забот и обязанностей, и быть настоящей. Искренней. Зуко чувствует, как она пытается сдержать слезы, как тихо и незаметно подрагивают ее плечи, а Тоф лишь сильнее зарывается носом ему в грудь и сжимает пальцы на его спине, словно боится показаться слабой и немощной. Дуреха. Только сильные духом люди могут показать свою слабость тем, кого любят.       — Прости. — Зуко гладит ее по голове и целует в макушку. — Я правда приходил на похороны. Только в самом конце церемонии. Постоял в углу и ушел. Я действительно не переводил дело в архив. Просто закрыл его и отложил в дальний угол до выяснений. И я бы никогда не предал тебя. Слышишь? Никогда.       — Знаю, — приглушенно мычит Тоф, слушая, как бьется его сердце. — Я все знаю, Зуко. И ты меня… тоже прости. ***       Фен не выдерживает и с фееричной вспышкой замолкает уже на десятой минуте беспрерывного жужжания, а одежда Зуко так и не высохла на нем до конца. Тоф с сожалением смотрит на сей низкопробный выкидыш электротехники и с абсолютно пустым выражением лица швыряет его в коробку для мусора. С глаз долой — из сердца вон! В квартире не настолько тепло, чтобы Зуко расхаживал в таком прикиде, не трясясь от холода.       — Раздевайся, — говорит Тоф, пытаясь расстегнуть верхние пуговицы на его рубашке, однако ее пальцы только сносят их с петель и портят дорогую вещь окончательно. — Я, пожалуй, принесу одну из моих толстовок. Не голым же ходить.       — А твоя одежда на меня налезет? — иронично подмечает Зуко.       — Я постараюсь найти самую объемную, — бросает она, выходя из комнаты.       Тоф не особый любитель порядка, но жизнь под одной крышей с ним во многом привила в ней рациональность и аккуратность. Если раньше она тратила кучу времени на то, чтобы найти в гардеробе нужную вещь, то сейчас может не глядя вытащить необходимую. Потому что все лежит по полкам, строго в ряд.       Когда Тоф возвращается в комнату к Зуко, то на каких-то небольших пару минут останавливается и невольно любуется его оголенным торсом. На плавные и уверенные движения, когда его пальцы пришивают пуговицы обратно к рубашке. На серьезный и сосредоточенный взгляд, словно Зуко с головой погрузился в работу. Засматривается и приходит в себя лишь тогда, когда ее окликают по имени.       — На, — неуверенным жестом протягивает она ему одежду. — Держи.       Взгляд ее натыкается на разодранный локоть Зуко, а после уже на перевязанную правую ладонь.       — Просто царапины, — замечает он. — Ничего серьезного.       Тоф молча открывает задвижку ящика и вытаскивает оттуда аптечку.       — Садись, — велит она, опуская Зуко на кровать.       Он должен позволить ей хоть раз проявить к себе заботу и сделать хоть что-то для него. Зуко завороженно наблюдает за каждым шагом Тоф и за каждым ее действием. И тихо умиляется от ее непривычно мягких прикосновений, в которые она уж точно вкладывает всю свою нежность.       — Это совсем не похоже на тебя, — произносит он.       — Удивлен? — спрашивает Тоф, обрабатывая спиртом его раны. — Я — не меньше.       — Все в порядке, — смеется Зуко. — Тоф. Правда, не стоит. Ты мне нравишься такой, какая ты есть на самом деле: смелая, волевая, дерзкая, временами грубая, циничная и жестокая.       — Да ты мастер делать комплименты! — язвит Тоф.       — Зато все честно.       Оба переводят друг на друга взгляд и выдавливают короткие улыбки. Тоф небрежно опускает руку Зуко в отместку за «похвалу», завершив работу лекаря, и забирает аптечку.       — Бантик? — удивленно выдает он, осматривая художественное произведение Тоф на своей ладони. — Ты это сейчас серьезно?       — Выглядит мило, — колко отзывается она. — Тебе идет.       Узел тугой, самому его не развязать. Придется ходить несколько дней с этим, пока не удастся разрезать бинты пополам. Забота от Тоф так себе. Она больше похожа на злую воспитательницу в доме для сумасшедших, да и ведет себя под стать, не гнушаясь жесткого кнута и пичкая сладостями, состоящими только из сухих пряников. Только вот больше это Зуко не останавливает. Наоборот, затягивает еще больше.       Он сгребает Тоф в охапку и прижимает к себе в объятиях. Тепло ее холодного тела, как ни странно, на этот раз только согревает, хотя местами все еще ощущается влага на одежде. Тоф стоит неподвижно с бешено колотящимся сердцем и внемлет каждому движению, вслушивается в тихое дыхание и закрывает глаза, чувствуя жар его ладоней на своей спине.       — Ты что, так и не переоделась? — спрашивает Зуко.       Тоф вздрагивает.       — Точно, — произносит она. — Совсем из головы вылетело.       Ее мысли были заняты только Зуко, а времени на себя практически не оставалось. С нервным комком в горле она тут же стягивает с себя футболку и швыряет ее в корзину для белья, совершенно позабыв, при ком проворачивает сие действие. А Зуко в это время и слова из себя от удивления выдавить не может.       — У тебя совсем совести нет? — возмущенно бросает он. — Я, если ты не забыла, мужчина! И так с трудом себя сдерживаю, а ты тут еще и стриптиз устроила?       Но Тоф прерывает эту громкую тираду одним-единственным поцелуем, который говорит за нее даже больше, чем она сама. Она просто поворачивается к Зуко, берет ладонями его лицо и дотрагивается своими губами его губ, затем отстраняется и заглядывает в глаза.       Что-то особенное происходит между ними в этот момент, и ни Тоф, ни Зуко толком не могут понять, что именно. Но они чувствуют это на подсознательном уровне. В мягком свечении ночника на прикроватной тумбе глаза Зуко отливают золотом, однако в них уже загорается пламя. Тоф покорно придвигается к нему ближе, когда тот прижимает ее к себе и тянется вверх за очередным поцелуем. Долгим, медленным, влажным и мучительно-сладким.       Зуко дает ей отстраниться лишь только тогда, когда у него самого кончается воздух в легких. Тоф дышит слишком тяжело, а полуприкрытые веки подрагивают, когда он проводит ладонью по ее лицу.       — Опухла вся, — шепчет Зуко, смахивая пальцем упавшую ресницу. — Как будто проревела всю ночь.       — Сильно заметно? — смущенно интересуется Тоф.       Он улыбается, коротко помотав головой, и тянется рукой до заколки на ее голове. Черные, длинные и густые волосы плавно спускаются вниз струящимися локонами и практически достигают нижней части ее талии. Зуко бережно проводит по ним пальцами, затем заводит ладонь за шею и притягивает Тоф к себе. Она вынуждена опереться одной ногой о выступ кровати, чтобы не потерять равновесие и остатки затерявшегося рассудка.       Его горячее дыхание щекочет ей уши, губы нежно касаются ее чувствительной кожи, а внутри разливается приятное тепло от этих мягких и ненавязчивых движений. Зуко так бережно к ней относится, словно Тоф сделана из тонкого фарфора. Постепенно опускаясь вниз — до плеч и ключиц, он сначала ловит ее взгляд, а уж только затем принимается за застежки, но отчего-то непослушные пальцы все никак не хотят распутать эту сложную шараду со множеством рядов. Тоф никогда не носит нормальное женское нижнее белье. Только то, что будет удобным при передвижении, и это совсем не выглядит эстетично.       С легкой усмешкой она помогает ему расправиться с трудной задачей и без каких-либо сожалений бросает вещь на пол. У Тоф красивая грудь. Пышная, округлая и правильной формы. Зуко удивлен, почему она постоянно стремится скрыть эту часть своего тела. Ее тонкие, изящные изгибы талии, рельефный, плоский живот, хрупкие плечи, и белоснежную, чистую кожу. В Тоф прекрасно все. В ней нет никакого изъяна, а даже если и есть, то он не намерен их замечать.       Зуко заводит длинный локон за ее спину и осторожно дотрагивается губами до ее живота, поднимаясь все выше и оставляя на коже влажную дорожку от поцелуев. Кончиком языка он касается до набухших сосков, слегка надкусывает их, играется и медленно поднимает голову, когда слышит первый приглушенный стон. В этот момент ему сносит крышу.       Зуко утягивает Тоф за собой, буквально прикладывает на кровать, наваливаясь на нее всем своим весом. Она перестает дышать, затем вновь жадно глотает воздух в перерывах между долгими и страстными поцелуями. Пока его руки ласкают ее тело, Тоф проводит пальцами по волосам Зуко и томно вздыхает от обжигающих губ на своей шее. Он отстраняется, чтобы перевести дух, а после стягивает с нее остатки одежды, отшвыривая их куда-то в сторону — в дальний угол комнаты, поворачивается лицом и замирает. Взгляд Зуко восхищенно блуждает по ее нагому телу, в то время как сама Тоф незаметно подрагивает от холода, ибо за окном все еще идет ливень и гремит гром, создавая в помещении не самую приятную для жизни температуру.       Он снова целует ее, теперь уже намного мягче, глубже, нежнее. Для них не нужно лишних слов, достаточно понимать и предугадывать действия. В голове невольно проскальзывает мысль о полном единении, когда мысли друг друга становятся одним целым. Но Зуко все равно говорит.       — Не сдерживайся, — просит он Тоф. — Я хочу слышать тебя.       Разомлев от его ласк, она не сразу осознает тот миг, когда из прелюдии Зуко перешел в наступление. Тоф чувствует его у себя внутри уже после того, как открывает глаза и видит перед собой его лицо. Она улыбается, мягко проводит ладонью по выжженному шраму, заводит руки ему за голову и отдается ему без остатка. Нежные поцелуи чередуются укусами в нежные и чувствительные части тела: мочку уха, шею, ключицы. Движения поначалу похожи на медленно раскачивающуюся лодку с нарастающим внутри напряжением, но когда Зуко входит в нее еще глубже, Тоф не выдерживает и распаляется в сладостных стонах. С каждой секундой его ритм становится все четче и быстрее, и это лишь больше заставляет Тоф прижиматься к нему, извиваясь, подобно змее, в приятных муках.       Она до боли стискивает пальцы на спине Зуко, а тот опускается все ниже и ниже, пока, наконец, практически не ложится на нее грудью, оставляя между ними тесное, короткое расстояние. Он сжимает кисть ее свободно лежащей на подушке руки и опускает голову вниз, выдыхая горячий воздух ей в шею. Это безумие. Зуко, верно, сходит с ума, потому как даже этого ему мало. Он хочет чувствовать ее всей кожей, касаться каждого миллиметра ее тела, пробовать ее на вкус. Упиваться ею. Слышать эти прекрасные звуки, невольно вырывающиеся из ее горла. Словно флейта или чарующая мелодия, — до того сладким у нее может быть голос.       Зуко и сам не выдерживает. Чем больше он увеличивает темп, тем сильнее рвется наружу внутренний рык, и тем крепче сжимаются ее бедра, заставляя сходить с ума еще пуще. Тоф больше не контролирует свое тело. Оно податливо следует за каждым движением Зуко, подстраиваясь под его ритм и в угоду инстинктам. И чем ближе разрядка, тем сильнее хочется, чтобы это сладкое чувство продлилось как можно дольше. Зуко подводит ее к обрыву. А она определенно спрыгнет туда, не раздумывая.       Им двоим так жарко, что пот течет ручьем. Так мучительно, что они до боли сжимают друг другу пальцы. И так приятно, что это ощущение не сравнится даже с полетом. Близость — настоящая, всепоглощающая, выворачивает их наизнанку, оголяет нервные рецепторы, заставляет раскрыться, отдавшись друг другу целиком и полностью.       Зуко резко выдыхает, когда чувствует ее первые судороги, и сбавляет темп, постепенно доведя его до минимума. Сам он тоже близок к концу. Опасно близок. Тоф изгибается в последний раз, вцепившись в его волосы, и глухо оседает вниз, ослабив хватку. После издает глухой стон и сам Зуко. Он зарывается лицом в подушку и лежит так на ней, не шевелясь, какое-то время.       Дыхание Тоф все еще хриплое и частое, а сердце колотится с ужасающей скоростью. С трудом разлепив веки, она дотрагивается пальцами до плеч Зуко, и тот слегка приподнимается, чтобы посмотреть в ее глаза. Тоф слабо улыбается ему, ибо сделать что-то другое не в состоянии. Сейчас она обессилена, как никогда. Зуко улыбается в ответ и целует ее лоб, затем одергивает себя и спускается ниже — к губам. У Тоф они опухли даже больше, чем глаза.       — Я люблю тебя, — говорит он ей полушепотом.       Тоф тянется до его лица, вытерев пот со лба тыльной стороной ладони, и отвечает:       — Я тоже. Люблю тебя, Зуко.