Слепая зона

      Последний день выборов выдается пасмурным, с изредка проходящими дождями, еще с самого утра. Однако рынок морепродуктов работает в прежнем режиме и даже кажется заполненным людьми до отказа. Толпа, идущая навстречу с пакетами, то и дело задевает засмотревшихся по сторонам зевак, а посреди гула отчетливо слышатся зазывания продавцов:       — Свежие кальмары! Креветки! Окунь и лосось! За каждые три килограмма — скидки! Очень хорошие скидки! Подходите, не стесняйтесь!       Красные оттенки интерьера сильно напоминают Озаю кровь. Он любит красное, но в таких количествах и в такой день, — все это действует ему на нервы. Посреди зала разрезают большого лосося, которого поймали в море только сегодня. Его выдали на продажу по частям, а еще неподалеку устроили аукцион с тунцом, и сейчас вокруг него разгораются нешуточные дебаты. На главной стене расположился огромный телевизор, по которому вещают новости с телеканалов в беззвучном режиме, с субтитрами. Никого на рынке, конечно, оное не интересует, но Озай временами с любопытством косится на экран в тяжелом предвкушении. Ведь с минуты на минуту должны огласить результаты, и если он не пролетел с ними, то кресло депутата ему обеспечено.       — Вам что-нибудь подсказать, господин? — обращается к Озаю пожилая продавщица. — Не хотите свежего кадзики? Только с утра поймали и сразу привезли сюда. Уверяю вас, мой кадзики — самый лучший на всем рынке! Такого вкуса вы еще не пробовали!       Он нехотя оборачивается к ней, осмотрев с головы до ног. Дама пожилая. С десяток лет старше него точно, но внушает всем своим видом человека, сведущего в торговом деле. Одета безвкусно, как и любой житель японской глубинки, где люди занимаются исключительно рыбной ловлей, однако речь ее не выдает диалекта, как такового. Подкованная, и, скорее всего, давно обитает на рынке.       — В какую цену? — спрашивает Озай.       — Девятьсот йен за килограмм, — отвечает продавщица. Она с пару секунд внимательно вглядывается в стоящего перед ней мужчину, затем всплескивает руками. — Так это же… сам господин Озай! Да вы в жизни выглядите куда краше, чем на экране! Нобуо! Собери пакет со свежей рыбой! Живее! И отдай нашему посетителю!       — Ох, что вы? — со смущением произносит Озай. — Не стоит. Я могу и сам отобрать то, что мне понравится.       Продавщица начинает суетиться и показывать самые лучшие сорта морепродуктов, описывая их максимально ярко и красочно.       — Это дикий окунь, — объясняет она. — На вкус намного лучше, чем выращенный на ферме. Самая вкусная его часть — филе. А это — ставрида. Очень хорошо ее замариновать или зажарить на сковороде. Получается отличное блюдо!       Озай с напускным добродушием внимает каждому слову старушки и задает встречные вопросы, что еще больше распаляет ее. В конце концов, вокруг прилавка собирается целая дюжина любопытных зевак. Поддержка таких людей необходима ему, как политику. Да и стал бы он вести себя иначе при всем честном народе?       — У вас есть фугу? — интересуется Озай между делом.       — Завоз будет через неделю, — вежливо улыбается продавщица. — Нерест еще не прошел.       Озай набирает продуктовую корзину и протягивает ей крупную купюру, прося оставить сдачу себе, но получает категоричный отказ и просьбу принять все в качестве подарка.       — Что бы про вас ни говорили, — говорит продавщица, — мы верим в то, что именно вы поднимете нашу экономику, господин председатель. В это непростое время кто, как не вы, способны сотворить чудо для целой страны?       — Я польщен, — с благодарностью улыбается он и глубоко кланяется женщине. — Спасибо за ваше доверие. Оно как никогда важно для меня сейчас. ***       Ближе к вечеру результаты объявляют по всем коммуникационным каналам страны, включая интернет и радио. А спустя минуту Озаю начинают звонить его помощники и менеджера с целью поздравить с успехом. Не обходит его стороной даже правящая партия, и сам премьер-министр уделяет несколько своих драгоценных минут для ободряющей речи. Несмотря на запятнанную репутацию, на резкий спад количества голосующих за него, Озай смог вырваться вперед, хоть и на небольшие полтора процента, от Мураты. Его конкурент, видно, сейчас вне себя от обиды.       Партия встретит Озая с распростертыми объятиями. Он шел к этому долгие годы: сначала зарабатывал имидж добросовестной и конкурентоспособной организации, затем поставил страну в зависимость только от корпорации «Феникс», уничтожив по пути всех, кто так или иначе мог претендовать на это звание, а после сделал первые шаги в политике. Но Озай не собирается останавливаться на достигнутом. Ему нужна власть: нерушимая, непрекословная, та, которой могут владеть лишь сам премьер-министр, либо приближенные ему люди. Почему бы и нет? Это кресло как никогда подойдет для Озая. Япония слишком долго застоялась в старых традициях. Пора менять эту страну, а для того, чтобы это сделать, нужно перевернуть ее с ног на голову.       Именно поэтому сейчас все ее граждане переживают кризис. Валюта подскочила на рынке. Закрылись многие мелкие предприятия, в экономике образовался застой. Положение спасет только грамотное руководство и вовремя принятые меры, но для того, чтобы народ ощутил их в полной мере, нужно опустить страну еще ниже. Чем Озай и займется в ближайшие пять лет. Он будет играть ими, а затем спасет утопающий корабль и станет героем. Плевать на судьбы миллионов, ведь масштабные цели всегда требуют крупных жертв. Озай готов расплатиться такой ценой. ***       Тоф дышит им. Хочет касаться, слышать его голос, чувствовать рядом каждую ночь, просыпаться с ним каждое утро, вместе готовить и ужинать за столом, прогуливаться по парку, держась за руки, рассказывать разные истории: смешные, грустные или же совершенно не наполненные никаким смыслом. Ощущать тепло его ладоней, целовать его мягкие губы, вдыхать аромат солнца, которым Зуко пропитался, находясь рядом с ней.       Все чаще он стал улыбаться и все меньше хмурить брови. Зуко не узнает даже Катара, хотя он всегда казался ей неотесанным грубияном с нестабильной психикой. Видит перемены в нем и Тоф, но сердцем чувствует, что и саму ее не обошла стороной такая участь. Если это можно назвать счастьем, то она готова продать душу ради того, чтобы оно продлилось как можно дольше. У Тоф пропала бессонница. В объятиях Зуко заснуть намного легче и спокойнее, а кошмары более не тревожат ее, ведь она чувствует защиту.       Он стремится проводить с ней каждую свободную минуту, хочет изучить ее, узнать о привычках, вкусовых предпочтениях, о прошлом, о планах на будущее, о мыслях и переживаниях. Зуко пытается оградить Тоф от ненужной информации, от опасностей, от злых языков и недоброжелателей, а она продолжает упираться с возмущениями о том, что нет необходимости в таком сильном проявлении заботы с его стороны. Она готова справиться сама. И хоть Тоф постоянно твердит это, Зуко берет хитростью, потому что ему хочется проявлять к ней внимание, как бы она ни была против.       Однако временами Зуко становится слишком упрямым и не желает проигрывать в гонке за первенство. Это проявляется даже в обычной игре в карты. Часто именно они сопровождаются продолжительными и эмоциональными спорами на повышенных тонах, иногда переходящих в сражение подушками, которое обычно заканчивается страстным примирением в постели. А Тоф слишком податливо реагирует на его давление, но все равно продолжает отстаивать свою точку зрения, только уже не так рьяно. Зуко находит лазейки, с помощью которых ею искусно манипулирует, и Тоф об этом догадывается, но не решается предпринять что-то значительное в его адрес. Порой ей самой хочется встать за его спиной и притвориться немощной, но она умело это скрывает за маской недовольного бухтения и сарказма.       Тоф потрясающая язва. Ей на полном серьезе нужно вручить за это премию, если бы она, конечно существовала. И Зуко каждый раз приходится мягко пресекать ее, когда Тоф перегибает палку. А она в свою очередь останавливает его от необдуманных действий и учит собранности. Продумывать заранее шаги, предугадывать людей или ситуации, не совершать опрометчивых поступков, за которые после Зуко будет сожалеть, вкладывать свои труды в будущее, а не растрачивать их попусту, распыляясь на то, что не принесет пользы. Своими методами, ненавязчиво, порой жестко, но весьма действенно, ибо они оба стараются прислушиваться друг к другу. Уступать в том, в чем раньше никогда бы не согласились, идти на компромиссы, проявлять поддержку и заботу, учиться жить, сосуществуя в мире и взаимопонимании. Это дается тяжело, порой со скрипом и нежеланием отбрасывать старые привычки, но со временем получается намного легче и лучше. И Зуко даже начинает казаться, будто они оба стали мыслить одинаково.       Время с ним летит неумолимо быстро: день за днем, неделя за неделей. Рядом с Зуко Тоф забывает обо всем. Она поднимается утром перед рассветом, и долгое время сидит на стуле, любуясь тем, как он спит, приобняв ее подушку. В эти моменты Зуко кажется ей ранимым, родным и прекрасным, и она точно когда-нибудь сфотографирует его, пускающим слюни на кровати перед началом рабочего дня. Просто так, на память. Тоф хочет запомнить его. Любым. Кто знает, когда еще представится такая возможность?       Зуко каждый раз умиляется с того, как она прижимается к нему по ночам после тяжелого дня и зарывается лицом ему в грудь. Такой хрупкой и нежной кажется она ему в эти трогательные моменты. Тоф ищет тепло и находит в его объятиях, мягких прикосновениях, сладких поцелуях, бархатном голосе, читающим на ночь сказки. Как оказалось, она не знала многих произведений, ведь сиделки никогда не рассказывали их ей, а мать учила в основном воспитанию, грамоте, науке и этикету. Родители позволяли ей быть хрупкой и слабой, но никогда не давали возможности побыть обычным ребенком. Для них Тоф была особенной, но по-своему. А Зуко открыл в ней новые грани.       — И тогда Красавица поцеловала Чудовище, и он превратился в прекрасного принца, а запустелый, мрачный замок — в королевский дворец. — Его голос раздается в полной тишине и мягко убаюкивает, погружая в царство Морфея. Совсем как колыбельная для младенца.       Зуко был бы прекрасным отцом.       — Чудовище не прекращало быть чудовищем, — сонно говорит Тоф. — Просто Красавица стала видеть в нем прекрасного принца, когда полюбила. Совсем как мы с тобой.       Зуко с дергающимся глазом откладывает книгу в сторону.       — Обязательно было портить такой момент?       Тоф хихикает и утыкается ему в плечо, скукожившись в его объятиях. Дразнить Зуко все еще приносит немало удовольствия. Она жадно вдыхает его аромат и постепенно проваливается в сон, согретая его теплом. Зуко иногда приходится сдерживать себя, чтобы не растаять на месте от ее нелепых и трогательных телодвижений. Он заботливо накрывает Тоф одеялом и целует в макушку, устраиваясь поудобнее, но, в то же время, стараясь ненароком не разбудить.       В следующий раз Зуко определенно прочитает ей про Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери», чтобы жизнь медом не казалась. Но сейчас, глядя на эти хрупкие, согнутые в кулачок пальцы, длинные трепещущие ресницы; касаясь ладонью ее нежного лица, на котором застыла некая детская непосредственность и умиротворение; он лежит, практически без движения, и не дышит. Что-то внутри него перехватывает и клокочет в эти секунды. Зуко понимает только, что через край переполнен нежностью к лежащему перед ним хрупкому существу.       Тоф ведь в полтора раза меньше его: не ростом, так пропорциями; и помещается даже на его половине кровати, учитывая, что и сам Зуко лежит рядом. А еще она спокойно может порезаться ножом во время готовки или заработать синяк от случайного столкновения об углы мебели. Тоф может даже простыть и проваляться несколько дней без сознания. Забыть пароль от карты. В испуге закрыть глаза при подъеме вверх на колесе обозрения. Бояться воды. По десять раз пересматривать один и тот же понравившийся мультфильм. По-детски обижаться и любить сахарную вату. Другая сторона Тоф только открывается перед ним, но Зуко уже влюбляется в нее. С каждым днем все больше и больше. ***       Его будит настойчивый звон на прикроватной тумбе. В первом часу ночи кому-то срочно понадобился прокурор (Зуко даже догадывается, что это неугомонный Шину), и он решил извести несчастный мобильник десятками пропущенных звонков, доведя до белого каления. Зуко психует и осторожно поднимается с постели, стараясь не потревожить спящую Тоф. Но его голос все равно будит ее. С трудом разлепив веки, Тоф вяло встает следом за Зуко, и с пару минут молчаливо наблюдает за тем, как он собирается.       — Срочный вызов всех отделов, — говорит он. — Чрезвычайная ситуация. Убит генеральный секретарь. Премьер-министр сейчас в реанимации в тяжелом состоянии.       — Обстоятельства? — спрашивает Тоф.       — Пока неизвестны, — отвечает Зуко. — Но за дело берется вся генеральная прокуратура. Скорее всего, и вас подключат в ближайшие дни, и все подразделения статуса S, А и SAT*, если не найдут виновных.       — Серьезный случай.       Он с ней и не спорит. Тоф соскакивает с кровати, пока Зуко идет к двери, и следует за ним.       — Зонт, — приказным тоном говорит она. — Не хватало, чтобы ты еще раз пришел с улицы намокшим до нитки, а затем несколько дней провалялся с градусником во рту.       Зуко сердито косится в ее сторону, но зонт в полки снимает.       — Довольна? — спрашивает он.       — Ключи, — продолжает Тоф.       — Взял.       — Голову?       — Издеваешься?       — Нет, просто шучу, — не без удовольствия отмечает она, пожав плечами.       Иногда Тоф выводит из себя. Но Зуко понял ее намек. Никаких опрометчивых поступков с его стороны. Все необходимо взвесить прежде, чем вновь пререкаться с Шину, что случается довольно часто. Зуко вздыхает и резко притягивает Тоф к себе в долгом поцелуе. Потому что ему тоже хочется над ней пошутить. Так, в отместку.       — Вернусь под утро, — произносит он, чувствуя, как у нее сбивается дыхание. — Очень голодный.       И речь идет явно не о еде. Тоф краснеет, поняв, что только что ее жестоко надурили, и пинком вышвыривает Зуко за дверь.       — Проваливай, подлый извращенец! — кричит она напоследок, затем вновь отпирает дверь и бросает ему в руки забытый мобильник.       — Кто бы говорил? — усмехается Зуко, воодушевленный ее заявлением. ***       Тоф отучилась засыпать без него, поэтому не смыкает глаз всю ночь. Хоть жидкий клей туда заливай: все без толку. Поэтому она не нашла ничего лучше, как провести свободное время в перебирании залежалой коробки с вещами Канто. Фотографии, старые музыкальные альбомы, различные безделушки и все то, что он оставил после себя в качестве напоминания. У Тоф долгое время не поднимались руки выбросить весь этот мусор на свалку. Устаревший, сломанный, не приносящий ничего, кроме болезненных воспоминаний, ненужный хлам. Сейчас, глядя на него, Тоф ничего не чувствует. Лишь благодарность за то, что этот человек однажды побывал в ее жизни. Ей не составит труда теперь сжечь это все, ведь оно больше не нужно. Тоф сохранит Канто в своей памяти, но больше не будет цепляться за увядающие крохи его пребывания на этой земле.       Она перелистывает каждую фотографию, стряхивает пыль с украшений и безделушек, расставляет их на столе и подолгу любуется. Прежняя Тоф цеплялась бы за них, словно утопающий за спасительную соломинку в огромном море. Как глупо и наивно с ее стороны. Канто — несчастный человек, которому не повезло родиться не в то время и не при тех обстоятельствах, попасть не в то место и не к тем людям, и потерять товарищей. Самого себя. Своей мечты, цели, надежд на хорошее будущее. Если иной мир и существует, как говорит Аанг, то Тоф очень надеется, что там Канто, наконец, обрел покой. И ради этого она готова отпустить его. Теперь Тоф по-настоящему и с благодарностью принимает его посмертный подарок — шанс на новую жизнь.       Какой-то предмет с глухим стуком падает на пол, и Тоф в потемках ищет его на ощупь, пока не находит под столом. Та самая старая карта памяти начала второго миллениума не выдержала эпичного полета и едва не разлетелась на кусочки. До чего же хрупким может быть антиквариат. Тоф поднимает ее, сдувает пыль, обводя пальцами гладкую поверхность, и крутит на свету.       — Что это? — спрашивает она, когда ее взгляд натыкается на белую полоску, выбивающуюся из корпуса.       Тоф долгое время не может понять, откуда появилась эта деталь. Либо это какая-то странная бумага, либо что-то в микросхемах окончательно полетело, и накопитель сломался.       — Бумага.       Тоф вспоминает последние кадры из видео, которое Канто оставил после себя. Каждое его движение. Каждое слово. Каждый предмет, к которому он касался тогда. Канто ковырялся отверткой, а вещь, которую он хотел открыть, была очень похожа по размерам с этой картой памяти.       Тоф срывается с места и достает кухонный нож. Пара аккуратных движений, и перед ее взором предстает вскрытый корпус, долгие годы хранящий в себе настоящий клад. Это всего лишь маленький кусок бумаги с непонятными цифрами и неаккуратно пририсованными иероглифами, но, кажется, Тоф понимает, о чем хотел сказать ей Канто.       Она вылетает из дома уже в шестом часу утра, едва начинает ходить первый общественный транспорт, и опрометью несется на поиски места, где в последний раз видели его люди. ***       Канто не случайно прервал запись на этом моменте. Он действительно хотел кое-что сказать Тоф, но сделал это по-своему в надежде, что она поймет. А Тоф так и не догадалась, до самой последней секунды. Все ведь было так просто: Канто крутил отверткой корпус накопителя, пытаясь снять его, и это стоило бы заметить еще тогда, когда она по несколько раз в час крутила его видеозапись. До чего же Тоф порой бывает невнимательна, хоть на стенку лезь от собственной дурости. На клочке бумаги были нарисованы координаты банка с зашифрованным посланием, что в нем хранится важная вещь. На удивление и непроходящий ужас, никто так и не смог догадаться, куда бы Канто мог спрятать то, за чем долгие годы гонялись ее враги.       — Все верно, — произносит банковский сотрудник. — Здесь действительно оставляли вещи на хранение, и указали в качестве единственного доверенного лица вас. Тоф Бейфонг, верно? Вы собираетесь забрать их? — Тоф кивает. — Пройдите в третий зал, седьмую секцию. Пятьдесят третий ящик. Я пока оформлю выписку.       Она кланяется в благодарность, берет ключ и направляется к камерам хранения. Канто позаботился даже об этом. Единственным человеком, который мог бы найти и открыть эту дверцу, была Тоф. Канто никогда бы не доверил что-то важное посторонним, а она на тот момент оказалась единственной, кто умел хранить секреты.       С замиранием сердца Тоф отпирает старую, железную дверцу и заглядывает внутрь. Канто оставил после себя целую кладезь неизведанных сокровищ. В небольшой коробке из-под бумаги она находит старую видеокамеру, диктофон, пару запакованных в герметичные пакеты материалов, несколько микро-накопителей, которые сейчас навряд ли считает какой-либо новомодный компьютер, а также стопку документов и фотографий с запиской все уничтожить, если не понадобится. Канто знал, какому риску подвергал ее, но все равно сделал это. На самом дне Тоф нащупывает миниатюрную, серебристую подвеску, больше похожую на кулон. Пару минут она завороженно крутит ее на пальцах, а события десятилетней давности вновь возвращают ее в ту ночь.       — Так вот, о чем они спрашивали меня тогда. ***       — Вот уж не ожидала встретиться с тобой в такой ситуации, — усмехается Наоми. — Говори. Зачем пришла?       Тоф присаживается на железный стул и выставляет перед собой небольшую стопку документов. Это ее первый визит в качестве посетителя, а не следователя. Наоми взяли под арест, и обвиняют в убийстве генерального секретаря, и в покушении на жизнь премьер-министра. Среди ужинавших членов политической партии в ресторане она была единственной, кто не отравился ядом опасной рыбы фугу, которую подавали в качестве деликатеса. И все бы обошло ее стороной, если бы не тот факт, что ресторан подбирала сама Наоми, как и составляла меню, а все улики были искусно выведены прямо на нее. Так просто не отделаться. Сейчас госпожа Асакуса — главная подозреваемая в этом громком деле, наведшем большую смуту среди населения.       — Никогда бы не подумала, что вас так легко спустить на дно, — огорченно произносит Тоф.       — Вот как? — вскидывает брови Наоми. — В жизни всякое бывает. Вчера я освобождала тебя из решетки, сегодня ты сама приходишь навестить меня в ней. Сплошная ирония.       — А вы в ней оказались отнюдь не ведущей фигурой, — продолжает за нее Тоф. — Наверняка не вы подстроили это покушение.       — Твоими устами гласит истина, — улыбается Наоми. — Кое-кто решил предать меня. После стольких лет сотрудничества.       «Озай», — думает Тоф. Других людей она попросту не может представить. Кто бы пошел на такие зверства, кроме него? Улыбка Наоми только подтверждает ее догадки, но Тоф вежливо решает промолчать.       — Вы нравитесь мне больше, чем ваша подражательница, — говорит она. — Вторая Куруна Джосей. Это ведь не единственный ваш псевдоним? Полагаю, Наоми Асакуса — тоже выдуманное имя?       Повисает немая пауза. Наоми не отвечает и не задает вопросов. Только молчаливо наблюдает за дальнейшими действиями собеседницы.       — Откуда такие догадки? — спрашивает за нее Тоф и расправляет бумаги, предъявляя ей каждый документ. — Я, конечно, не поверила сначала. Считала это клеветой и странным совпадением, но потом подумала: откуда у Канто могло быть на вас столько улик? Он же целое досье собрал! По крупицам! И вашу прошлую жизнь, и настоящую, и то, чем вы занимались все это время. Даже нарыл справки про вашу семью, — она усмехается. — Теперь я понимаю, чем бы он мог вам помешать.       — Так ты нашла ее? — осеняет Наоми. Голос ее по-прежнему остается спокойным, но теперь уже с нотками легкого любопытства. Она ведь никогда не видела того, что Канто мог от нее прятать. — Подвеску?       — И ее тоже, — отвечает Тоф, задумчиво глядя на помощницу секретаря. — А ведь вы и вправду отличаетесь от той женщины на фотографии. Даже не представляю, через что вам прошлось пройти. Если вы решили так кардинально менять свою жизнь, значит, она действительно была настолько дерьмовой, что вы просто отринули ее, как ненужный балласт. Это свинство. Свинство по отношению к тем, кому вы были дороги, но, в то же время, это было самым лучшим избавлением, не так ли?       Тоф выжидает ее реакцию и всматривается в каждую мимику. Наоми не подает вида, что застигнута врасплох, но она нервничает. Тоф видела много сильных людей, которых ломали жизненные ситуации. И эта женщина тоже рано или поздно сломится, если не уже. Вопрос лишь во времени.       — Сколько пластических операций вы пережили за свою жизнь, госпожа Фань Сяолин? — интересуется Тоф. — Или ваше настоящее имя — Кристен Менделл? А может, Ким Чжи Хе? Как мне вас называть? Список внушительный, но здесь нет ни одного правильного. А, — затем она осекается и вытаскивает последнюю анкету, — может быть, вот оно? Самое емкое и необычное для того, чтобы его запомнить, и мне даже кажется, будто я где-то его слышала раньше. Урса? Верно? Кивните, если это так. Подайте хоть какой-нибудь знак, чтобы я знала вашу принадлежность к этой чертовой, сумасшедшей семейке!       Тоф на эмоциях встает со стула и бьет ладонью по столу, рассыпая по полу бумаги. Наоми отрешенно сидит рядом, уставившись в пол и скрестив руки на груди, и молчит. Словно воды в рот набрала. Пожалуй, признание для нее — одна из самых тяжелых ситуаций в жизни. Это дается ей нелегко. Видно, как она в растерянности обдумывает каждый свой дальнейший шаг, а затем сдается и принимает ситуацию, ведь бежать-то, по сути, уже некуда.       Да гори оно синим пламенем.       — Да, — негромко и разбито выдает она. — Все верно. Я — Урса, мать Зуко и Азулы, и бывшая жена председателя Озая.