Drinking Buddies

      Он говорил это и много лет назад – тихим, звенящим от возбуждения голосом, и несло от Кобблпота так же – отчаянием и кровью.       Тогда Буллоку не составило труда развернуться, перехватить руку с ножом и изо всей силы выкрутить ее. Пингвин завопил, а Буллок навалился сверху, вжимая худощавое тело в стену, пережидая, пока Кобблпот не перестанет визжать и лягаться, обмякнет в его руках и примется тоненько всхлипывать.       – Вот так… хороший… хороший мальчик! – пропыхтел Буллок, в последний раз встряхивая его и отпуская. – Надо сказать Нигме, чтобы спрятал от тебя все кухонные ножи…       У Пингвина вид как у побитой собаки. Его колотило, оттопыренные уши алели, зрачки стали расширенными, подернутыми влажной пленкой. Выдержки Пингвину и в лучшие дни не занимать, а теперь того и гляди – сорвется на истерику.       – Этот болван сдал меня! – взвизгнул Пингвин.       Он продолжал упираться лопатками в стену и был смешон – мелкий и тощий парень, на плечах которого пижама Нигмы болталась, как на вешалке. Сколько ему? Тридцать один? Буллок не дал бы Пингвину и восемнадцати. Ну какой он король? Какая ему криминальная империя? Ему бы в колледж, просиживать штаны в библиотеках и краснеть при виде какой-нибудь бойкой чирлидерши (интересно, а была ли у Пингвина девушка? Целовался ли он хоть раз? Задавался ли вообще такими вопросами?) Ему бы стать хорошим мальчиком вроде Гордона и заботиться о своей безумной мамаше… тогда она, наверное, прожила бы дольше.       – Возьми себя в руки! – прохрипел Буллок. – Никто тебя не сдал, я сам выследил. Не так это было сложно. Нигма – полный болван. И трижды болван, что прячет тебя в своей квартире.       – Ты стрелял в меня! – не слушая, перебил Пингвин.       – Не я! На крыше был неизвестный стрелок. Мы не успели поймать.       – Табита, – скрежеща зубами, выдохнул Пингвин. – Табита Галаван убила мою маму…       Он захлопал девчачьими ресницами, сглатывая слезы. Лицо покривилось, плечи затряслись – еще немного, и бедолагу хватит очередной истерический припадок.       Буллок лишь однажды видел его мать – невысокую худощавую женщину со всклокоченным пучком на затылке и густо подведенными глазами, наряженную в вызывающе старомодное платье, усеянное кружевами и блестками. Она жеманно улыбалась, подавая Джиму Гордону руку для поцелуя, и произносила собственное имя на немецкий манер – Гертруда Каппельпут. Глядя на нее, становилось вдруг совершенно очевидно, отчего Пингвин именно такой – со своей всклокоченной прической, старомодным костюмом, жеманными манерами и вычурно-вежливым лексиконом. От них несло тоской по ушедшим временам и чем-то пыльно-старинным: сухими цветами, накрахмаленным бельем, ладаном, свечным воском и нафталином, душным одеколоном, вином, фарфоровыми куклами и сладковатым тленом.       – Если думаешь, что я пришел тебя арестовать, то сильно ошибаешься, – сказал Буллок.       Пингвин недоверчиво покосился, всхлипнул, но ничего не сказал.       – Тебе надо уезжать из города, Освальд, – продолжил детектив. – Ты покушался на избранного мэра, твои люди в розыске, а ты сам…       – Моя мама умерла, Харви! – перебил Пингвин и поднял лицо. – Она умерла…       Его голос надломился и потух, и сам он затрясся, застонал, будто не затянувшаяся пулевая рана снова открылась и закровоточила. Покачнувшись, Пингвин рухнул Буллоку на плечо, и тот инстинктивно обхватил его руками. Тогда Пингвин зарыдал – надрывно, горько, цепляясь за Буллока, как за спасательный круг. И хватка у Пингвина была железной. Плакал он неприлично долго. Бормотал что-то маловразумительное, вытирая мокрый нос о чужой плащ, и Буллоку бы выругаться, оттолкнуть психа – но он терпел, придерживая Пингвина так, чтобы не растревожить его рану. И, кажется, неуклюже утешал.       Все-таки, Буллок не мог причинять боль человеку, и без того раздавленному горем. Пусть даже их не связывало ничего, кроме совместной выпивки.       – Я уеду из Готэма, – наконец, проговорил Пингвин. Он понемногу успокаивался, хотя все еще дрожал. – Я так решил. Мою империю разрушили, трон узурпировали, а мою бедную мать даже не похоронили по-человечески… она… – он сглотнул, и закончил: – Она всегда говорила… Освальд! Ты красивый мальчик… самый замечательный и умный… Ты добьешься всего на свете! Она ведь… любила меня и заботилась. И чем я отплатил?!       – Давай обойдемся без самобичеваний! – сказал Буллок, но Пингвин замотал головой.       – Я виноват! Мой образ жизни… боже, она ничего не знала! Она только хотела, чтобы я был хорошим сыном и успешным человеком. Ради меня она много, очень много работала… Ты знаешь, Харви, как тяжело в чужой стране эмигрантке, еще и с ребенком на руках? Но мама верила, что я обязательно добьюсь всего, потому что у меня хорошая, непростая кровь… пусть даже сейчас в нашей семье забвение и безденежье, но это скоро переменится…       – Тебе надо было идти в колледж, Освальд. Не в криминал.       Пингвин хохотнул и вытер рукавом слезы.       – А как мне нужно было добывать средства на оплату обучения, скажи?!       – Промышляя мелкой торговлей наркотиков?       – Не только, – Пингвин снова покривился в улыбке и одернул пижамную рубашку. – Но надо было с чего-то начинать. А с чего начинал ты, Харви?       – С покера, – ответно ухмыльнулся Буллок. – Первую сотню я выиграл у нашего физрука. Правда, ее в тот же вечер пропил отчим. Отца я не помню, он был одним из тех отцов, которые выходят за сигаретами и не возвращаются.       – Значит, тебе тоже есть, за что благодарить мать…       – Значит, так. Хотя она была не самой приличной женщиной.       Оба грустно рассмеялись.       – Будь осторожен с Нигмой, – сказал Буллок. – Он фрик.       – Не беспокойся, я умею за себя постоять, – спокойно ответил Пингвин и, подняв нож, спрятал в рукаве. – Не говори Джиму, что я здесь…       Он потупил глаза и покраснел, будто одно только воспоминание о Джиме Гордоне волновало его сильнее, нежели целая команда чилридерш.       На выходе Буллок столкнулся с Нигмой.       Тот стушевался, забегал глазами, пряча за спиной коробку сока. Буллок окинул его с головы до ног тяжелым взглядом и процедил:       – Прятаться надо лучше, придурок! Теперь ты ответственный, и если я узнаю, что он сдох, тебе…       – Чушь! Мистер Пингвин идет на поправку. И я не причиню ему зла, потому что очень уважаю мистера Пингвина… – со своей дурацкой приклеенной улыбкой отчеканил Нигма и тут же поправился: – Уважаю как человека, конечно.       – Его зовут Освальд.       – Я запомню.       – И выброси эту кислятину, – Буллок брезгливо указал на сок. – Принеси ему хорошего вина. Какой-нибудь закуски вроде крылышек или китайской лапши… И какого черта ты скалишься?!       – Просто вы говорите как его мама, – нахально ответил Нигма. – Кем ему приходитесь?       – Никем, – буркнул детектив. – Бухали вместе.       Уже потом, много позже, было убийство мэра, и суд, и психушка «Аркхэм», и смерть отца Пингвина, и многое другое. И Кобблпот возносился и падал, и прятался, и зализывал раны – как теперь, держа нож у горла Буллока.       Его, истекающего кровью и ослабленного, не составляло труда скрутить, выбить нож, опять прижать к стене, нависая над ним, тщедушным, всей своей массой. И Буллок мог бы, наверное, легко скрутить ему шею, в темноте нащупывая острый кадык, хотя и не желал смерти Пингвину, хотя и шептал:       – Тихо… спокойно, сказал!       Но после хриплого вскрика Пингвина кто-то со всей мочи пнул Буллока под колено. Боль вспыхнула, будто в ногу вонзили раскаленную спицу. Буллок зашипел и обернулся, успев только щелкнуть зажигалкой.       В свете обозначилась невысокая фигурка ребенка, округлое лицо и копна кудрей над черными сердитыми глазами. – Мартин? – растерянно ахнул Буллок.       Язычок пламени погас и в спину прилетел удар чем-то тяжелым.       Коротко взвыв, Буллок упал плашмя, откатившись и видя над собой две черные фигуры – одна из них заносила над Буллоком не то зонт, не то трость.       – Погодите! – закричал полицейский и закрылся руками. – Проклятье, Освальд! Я ведь вытащил тебя из тюряги! Где благодарность?! Прикончишь меня на глазах своего мальца?!       Что-то щелкнуло над головой. Лампочка вспыхнула и залила комнату ярким светом.       Буллок заморгал, щурясь и пытаясь различить в слепящем свете нежданных посетителей.       Лицо Пингвина было измазано не то грязью, не то подсохшей кровью. Грудь под грязным пиджаком тяжело вздымалась, а правая брючина налилась черной влагой выше колена.       – По… моги! Харви! – простонал он и выронил трость.       Буллок уселся на корточки и зло глянул на Пингвина.       – Сукин сын! Ты не только притащился в мою квартиру раненым, а еще и своего пацана приволок?! Так держать, Пингвин! Достоин премии «Отец года»! Да что вы за чокнутая семейка?!       Мальчишка тем временем с совершенно серьезным видом что-то черкал в блокноте. Закончив, перевернул лист, и Буллок прочитал написанное крупными буквами:       «Мы не семья. Мы заговорщики».