–
Чон Хосок, – его голос звучит еще на тембр ниже, когда в первый раз его игнорируют. Или что это? Август не терпит игнора, ему нужен сразу чистый, без запинок, ответ. Иначе, он легко складывает два плюс два и выводит себе ответ сам.
Черноволосого бросает в дрожь, и он боится даже поднять свой взгляд. Парень как-то суетится на месте, переминает собственные руки, пытаясь потушить свою дрожь, спрятать весь свой страх и большое-большое сожаление – только ему же понятно, что происходит – и исчезнуть где-нибудь под землей. Хосок трус, потому что, в первую очередь, он боится стоять перед Чимином, который при присутствии лишь Чона недавно плакал. Он боится за Чимина до собственной трясучки всего организма, а уже в последнюю очередь за свою шкуру.
–
Чон Хосок, блять, я тебе сейчас выбью все зубы, я клянусь, – блондин сразу разворачивается взглядом к Хосоку, смотря на его жалкий вид. Не то, чтобы Августа так сильно заботит этот малый грустный парень, скорее то, почему между ними висит какая-то противная атмосфера, словно оба только что убили человека случайно или попали не на самый лучший уличный спектакль. Знаете, когда крошится кирпич, а еще сильнее крошится костяная черепушка головы о него за счет чужих грубых рук; когда бьют специально дешевой деревянной битой по коленям, чтобы жертва не могла даже нормально стоять, что уж там о побеге или когда кто-то решает вскрыть как можно больше кожи на всех участках лица, желательно чтобы не было половины брови или большой оттёк под глазом..а ты, именно ты, оказываешься свидетелем этих кровавых потасовок. Ваши глаза пересекаются с глазами насильника, и вы ощущаете самый что ни на есть настоящий ужас вплоть до самых костей. Ваш желудок выворачивается от одного зрелища, а ноги не держат весь ваш вес не потому, что кто-то ебнул по вашим коленям стальной трубой, а потому что вы боитесь умереть в муках рук этого последнего отброса, а потом бежите, как в лабиринте от настоящей смерти, когда насильник движется в вашу сторону. Это и есть – неудачный уличный спектакль, потому что, обычно, свидетелей режут также, как и свиней на шашлык. Поэтому выжившие помнят эту картину еще в течении нескольких месяцев, а слабонервные вплоть до нескольких лет, если не ложатся с поехавшей крышей в психушку. Но молчание Хосока и его туманный взгляд, кажется, что он полон сожалений, дает знать совсем не о уличных представлениях.
Юнги бесится, это видно по невероятно холодному и проницательному взгляду, по его опущенным темным бровям, а упавшие пряди светлых волос создают жуткую тень, как в некоторых аниме-сериалах разгневанных персонажей. В связках путается глухой рык, который Мин не сдерживает и резко встает с места: кровь в жилах бурлит, кожа на сжатых кулаках белеет до цвета чистого снега, и здесь дергается даже не один Хосок. Намджун вскакивает с места, с целью перехватить злого, как пса, Юнги и не дать натворить чего-то ужасного. Но его опережает кто-то поменьше и душой чище, хоть и туманной.
Розоволосый юноша выпрямляется в спине и как бы перекрывает путь к его смольноволосому другу, только делает это более спокойно и аккуратно, нежели сам Август Ди, и маленькой рукой касается чужого плеча, заставляя парня перевести свой взгляд на самого Пака.
А Юнги правда будто бы успокаивается, как только видит голубые блёклые – он клянется, что голубые глаза никогда не казались ему такими темными – глаза грустного парнишки и разжимает кулаки, словно ожидая каких-то слов с тем же хмурым взглядом.
– Хосок-и не виноват,
все хорошо, – Чимин улыбается, что делает Хосоку больно. – У нас был небольшой разговор, и мы не договорили. Но доведем позже его до конца, да? – улыбающийся юноша смотрит уже на своего друга Чона и видит, как сильно поджимается его нижняя губа, а на лице играют жилки.
– Да, – он кратко отвечает так, как способен на данный момент, только сам натянуто улыбнуться не может, поэтому остается в глазах Юнги тем самым свидетелем уличного театра.
На кухне снова виснет тишина, а Чон хочет ее нарушить, намереваясь что-то сказать, но даже он не знает, что именно..будто его слова хотят вылиться сами, но нарушает ее не он.
–
Я домой, – и говорит это некто иной, как Пак Чимин, который все это время и так держался на нитях, его горечь давит на саму грудную клетку, ему больно и он не может остаться здесь ни в коем случае. Он поднимает глаза и обводит каждого присутствующего в комнате своим взглядом, тускло улыбаясь, и останавливаясь на Хосоке и его разрушающем виде. Словно, еще немного и его сильный, крепкий друг упадет и разобьется, как самая хрупкая хрусталь. Он хочет что-то возразить, но шепчет лишь
«извини», немощно передвигая губами, а потом они снова воссоединяются в тонкую полосочку, и Чимин больше не держится на этом моменте.
Чон видит, как быстро наливаются глаза его розоволосого друга, и как слезы светят на глазах при освещении кухни, а потом, как огромная капля молниеносно скатывается по щеке и падает с подбородка. А потом не видит ничего, когда, стискивая зубы, он опускает голову, ощущая лишь легкий ветерочек пробежавшего мимо него Чимина.
Снова комнату заполняет глухая тишина, кажется, все трое прислушиваются, как розоволосый суетится в коридоре, обувается и накидывает ветровку, выбегая из квартиры. Хосок не знает, что слышали остальные, но он слышал всхлипы.
Юнги ничего не говорит и бесшумно удаляется из кухни, по всей видимости, тоже собираясь на выход из этой квартиры, от людей которой просто тошнит.
Он человек слишком чувствительный к ауре любого человека, поэтому без проблем выискивает любую черту характера человека. Он очень тонкая натура, но здесь идет тонкая грань между его двумя противоположностями: Август Ди, который сохранит свою и снесет с плеч чужую голову, и Мин Юнги, который проявляет сочувствие к бездомным кошечкам. Мин Юнги, который стал Августом исключительно для того, чтобы сохранить и предостеречь своего соулмейта от гибели. Хотя бы не по вине блондина, что думает на эту тему слишком много.
Чимин выбегает из подъезда и задирает голову к верху, скаля зубами и жмуря глазами. Он не хочет начинать плакать сейчас – он не хочет плакать вообще, потому что ежедневно опухшие глаза и раскалывающаяся на несколько частей голова добивает, словно подбитую налету птицу. Подбитые в воздухе птицы в конце концов умирают, когда разбиваются об землю. А вот Чимина что-то все еще держит на лету, любовь ли это, вера в скоро появившегося соулмейта или такая стальная поддержка уже не стального Хосока? Он не знает, но уже давно устал от этого, даже если внешний Пак Чимин чуть ли не самый светлый мальчик на свете.
Он шипит сквозь стиснутые зубы, сдерживая плач, который изнутри бьет по грудной клетке и ребрам, который всегда добивается своего и сквозь судорожный вдох в горле пробивает себе путь.
– Успокойся, в-все же х-хорошо, – его собственный голос дрожит даже в шепоте, звучание которого не похоже ни на что, если только на одну из давних истерик. Юноша старается пересилить себя самовнушением, утирая ладонями мокрые тоненькие дорожки на щеках и накатывающиеся на глазах слезы, но обычно заканчивается такое ровно противоположное желанному.
На самом деле, как думал всегда Чимин, не каждый человек с соулмейтом будет находиться на дне собственных опечаленных чувств, потому что кто-то способен жить и без любимого человека, даже если это предназначенный судьбой или самим Богом. Не всем нужен соулмейт; не всем нужна любовь, хотя каждый ее достоин. Поэтому, он часто задается вопросом что же не так с ним? почему его так сильно волнует соулмейт? почему же он его достоин?
Чимину, в свое время, не уделяли времени, заботы или банального внимания хотя бы похвалу. Его семья очень консервативна, поэтому в какой-то свой период времени он ушел жить самостоятельно и для себя – последнее – главное. Здесь и заключается весь смысл: подсознательно он верит, что где-то есть человек, который будет уделять ему все внимание и любить; в его голове вихрем крутятся мысли, что такой, как он, не достоин любящего человека, если его не любили даже родители, но, одновременно, ему до ужаса приятно, что кто-то может его любить. И этого единственного человека нет даже при нем.
А какой должен быть его соулмейт? Соулмейт Чимина, который не верит в собственное существование, что уж там о предложенной любви кем-то всевышнем. Вероятно, этот соулмейт должен понимать любое поведение людей и хорошо разбираться в их психике, чтобы смочь уверить Пака в его достойной жизни. Вероятно, он должен понимать с полуслова и держаться всегда рядом, должен уметь подбирать, когда паузу, когда ласковые комплименты, а когда разговор по душам. Безусловно, этот человек должен быть хотя бы чуточку сильнее душевно, чтобы их жизнь не была самой унылой на свете. И хочется верить, что они не прогадали с человеком.
Вдруг, его тоску, его уныние и скорбь, прерывает хлопок тяжелой двери сзади. Чимина даже передергивает, когда этот глухой звук выбивает одним ударом его из собственных мыслей, поэтому опускает голову, чтобы не выделяться для окружающих его людей… но он видит знакомые светлые волосы, знакомый холодный взгляд и чувствует терпкий запах медикаментов даже на улице при холодном воздухе.
Август, сунув обе руки в карманы своей длинной темно-зеленой джинсовки, открыто смотрит на заплаканного розоволосого парнишку и лишь он понимает, что сочувствует ему. И лишь темные карие глаза перекрывают любые чувства, кроме хладнокровности и усталости.
Они смотрят друг другу в глаза какое-то короткое время, которое для обоих растягивается во что-то более долго. Пак опоминается, шмыгая носом, отводит взгляд и вытирая свое чуть опухшее – снова – лицо. Ему нечего сказать; он не хочет ничего говорить.
Такими темпами, как он думает, скоро весь мир увидит его слезы.
Август тоже ничего не говорит, потому что это немного не его – толковать бодрящие речи, чтобы кого-то успокоить. Уж тем более, если говорить о незнакомым его человеке. Он дожидается, когда их взгляды – у каждого свой – пересекаются. Блондин, кажется, мимолетно и легко улыбается, так легко, будто сам ветер унес эти поднятые уголки губ, а потом кивает вперед, начиная идти первым.
Розоволосый уверяет себя, что ему более, чем просто симпатичны, эти ямочки в уголках губ, когда Август ему едва ли улыбается. Он отмечает для себя, что эта тишина стала такой по-особому уютной и приятной, какая тишина не была даже во время тяжелой репетиции в том зале, когда Паку приходилось под собственный отсчет и сбитое дыхание репетировать номер, а это – его любимое воспоминание. Ему приходится, точнее, он вольно соглашается, пусть и молча, улыбаясь самому себе под нос, как дурачок, и спускается по лесенкам следом за Августом, оставляя позади себя это несчастное крыльцо, где, минутами ранее, Чимин плакал.
Оба ощущают себя чуть легче и, возможно самую капельку, счастливее.
***
– Хосок мудак, – блондин, наконец, начинает ни с того ни с сего говорить, когда они выходят на освещенную живую улицу. При том, он трезво смотрит вперед, следуя лишь про простилающийся асфальтированной дорожке, не осматриваясь по сторонам.
Такие неожиданные слова почему-то заставляют
улыбнуться розоволосого.
– Не думаю. Он хороший, – сквозь тихий голос в приподнятом звучании. Чимин ощущает себя легче, лучше, спокойнее. И Август это чувствует, даже не видя лица юноши, который опустил взгляд себе под ноги.
– А я говорю, мудак, – парень нащупывает у себя в кармане свою зажигалку, начиная снова, по привычке, закрывать-открывать ее крышку и, он впервые тихо благодарит этот город за то, что такой шумный. Этого резкого звука зажигалки не слышно, за ненормального заику его не примут.
– Почему? – слышится короткая, но тихая, усмешка розоволосого, и Ди кажется, что город не такой уж и шумный.
– Потому что.
Чимин только хихикает, наконец-то поднимая голову и осматривая яркие вывески магазинов, что неприятно слепят глаза.
Юнги клянется себе, что он различает того мальчика на кухне, который трепетно даже незнакомцу обрабатывал раны, и мальчика сейчас, который в рыже-голубых оттенках света смотрится по-особому счастливо. Он смело предполагает, что, возможно, розоволосый улыбается по-настоящему впервые за какое-то долгое время. Неоновые вывески играют красочную картину на чужом лице и его ярких волосах, создавая новые оттенки и особые улыбки юноши.
– Ты странный.
Август хмыкает, потому что слышит уже не впервые и не может не согласиться с розоволосым.
– Как мне тебя называть?
– Что? – Чимин искренне удивляется, наконец поднимая свои серо-голубые глаза на блондина, а второй, в свою очередь, всегда рассудительно смотрит вперед.
– Я думаю, мы можем снова встретиться. И те придурки правы – я не должен знать твоего имени, как и ты. Ради твоей же неприкосновенности к моим грязным делам, – Юнги делает разумный вывод, и голубоглазый кивает, соглашаясь.
– Но я не знаю, как, – в голосе читается тонкий надутый тон, почему Мин обеспокоенно смотрит на юношу, параллельно раздумывая, не сказал ли чего лишнего. Розоволосый, после попыток что-то придумать, смотрит на Августа и улыбается, когда они вновь пересекаются взглядами.
–
Кёнджу*.
– Что?
Кёнджу? – он даже хмурится в недопонимании, пока голос Чимина льется в звонком смехе.
