Deadly

Хината видит сон. Очередную грёзу, служащую единственным объяснением, почему в столь ранний час он не в своей постели. Нет-нет, он, определённо, лежит в кровати — в уютном, комфортном гнёздышке, наполовину затерявшемся в убаюкивающем притяжении сладкого забвения, и нет никакой необходимости открывать глаза, чтобы понять наверняка, кому именно принадлежит этот «кусочек рая». — М-м-м… пахнет Кагеямой, — выдыхает он, утыкаясь носом в обнажённую, ещё тёплую ото сна грудь. Спокойствие укутывает Шоё невидимой вуалью, конечности едва шевелятся под одеялом, свинцовые от глубокого сна — но в то же время его не покидает ощущение, что он плывёт, поддерживаемый на поверхности гипнотической теплотой, лишь усиливающейся, когда Кагеяма придвигается и заключает Хинату в сонные объятья, с неразборчивым бормотанием находя губами макушку. Хината поднимает голову, чтобы покрыть невинными поцелуями подставленную шею, а его ладони ползут по тёплому телу, устраиваясь на гладкой груди. В далёких туманных глубинах сознания Шоё расплывчато раздумывает: как много времени ему отведено в плену фантазии прежде, чем он очнётся поздним утром в собственной постели, одинокий и, несомненно, до боли возбуждённый. Пока он здесь, ему лучше воспользоваться представленной возможностью. — Хочу тебя… — мурлычет Шоё в мягкую кожу. Тихий протяжный стон колышет пряди волос на макушке, прежде чем Кагеяма втягивает воздух, глубоко вдыхая Хинату в лёгкие. — Ты вообще проснулся? — скрипящий ото сна голос разжигает пламя в животе Шоё. Его пальцы медленно спускаются по торсу Кагеямы, скользя по выразительным линиям расслабленных мышц. — Хм… а не похоже? — Я больше ни в чём не уверен… — Кагеяма резко вдыхает, когда проворная ладонь накрывает член. Хината вторит ему: блять. В его сне Кагеяма действительно большой — плоть быстро набухает в руке, поддразниваемая нежными ласками. — Уже твердеешь… для меня. Желудок Шоё сворачивается в узел, и он прикусывает губу, когда ленивое возбуждение подкатывает к горлу. — Ну… д-да… ты же трогаешь… вот так. — Хочешь, чтобы я остановился? — Нет, но… — Заполни меня, Кагеяма, — молит Шоё, склоняясь над чужим ухом. — Я хочу… хочу соединиться с тобой. — Кагеяма пахнет так хорошо, что Хината готов отдать всё, лишь бы оказаться в его объятьях и остаться там навсегда. Или даже лучше — он хочет, чтобы Кагеяма двигался внутри него, обхватывал его тело длинными конечностями и стискивал так долго, как позволено сном. — Тупица… тебе нужно… о-отдохнуть, — хриплый голос запинается, когда Шоё хватается пальцами за член, медленно проводя ладонью по всей длине. Хината мелко, загнанно дышит в чужую шею, чувствуя, как наливается жаром тело — тяжёлый член, скользящий в ладони, будоражит сознание. — Но ты мне нужен, — всхлипывает Шоё, утыкаясь носом под кадык Кагеямы. — Я хотел тебя так… так долго. Туман расползается по его венам, мерцая через тонкую кожу, и Шоё глубоко вдыхает, насыщаясь густым землисто-сладким ароматом Кагеямы. Как и все их прошлые встречи, голова начинает опасно кружиться — сознание блекнет, расплывается, трепещет, затягивая Шоё всё глубже и глубже в слои сна, но он отчаянно борется, предпочитая оставаться бодрствующим, и в итоге находит золотую середину в лёгкой паутине дрёмы. Плотское желание в этот раз не бешеное, не яростное — скорее тёплое, манящее, влекущее за собой. — Хината… — горло Кагеямы дёргается, когда он с трудом сглатывает, и, несмотря на осуждающую нотку опасения в низком голосе, Шоё видит, как тело, податливое, зовёт его к себе — распыляет нужду через ладони, прижавшиеся к спине, через длинные растопыренные пальцы, стискивающие его ещё крепче, ещё ближе. Шоё скользит поцелуями вниз и останавливается на груди, чтобы зажать сосок губами — Кагеяма дёргается, тихо выдыхая, и Хината улыбается, облизывая твердеющую плоть. — Чувствительные? — лукаво мурлычет он. — Очевидно. Вытягивая кончиком языка ещё один резкий вздох, Хината медленно, неторопливо двигает ладонью по члену, чувствуя, как ствол пульсирует в руке, а головка — отчаянно течёт. Кагеяма шипит, дёргает бёдрами, толкается членом через сжатые пальцы, а после накрывает чужую ладонь своей, заставляет Шоё дрочить быстрее, сильнее — и тихо, на дрожащем выдохе, стонет. Хината выдыхает и осторожно вытаскивает руку, оставляя пальцы парня в гордом одиночестве — Кагеяма продолжает уже самостоятельно дрочить себе, тяжело дыша. — Ох, и что это мы делаем? — дразнится Хината, покусывая раскрасневшуюся грудь. Кагеяма кивает, роняя мягкие стоны от собственных прикосновений. — Не могу сдерживаться, — стыд в голосе практически осязаем, но когда вторая ладонь парня цепляет подбородок Шоё и заставляет его приподнять голову, чтобы захватить губы в плен, Кагеяма теряет всякое смущение: он глубоко толкается языком в рот, зная наверняка, что и как нужно делать. И да, он точно преуспевает — Хината, теряя терпение вслед, обхватывает ладонью себя, и их руки трутся друг о друга, пока они дрочат, смешивая прерывистое дыхание на опухших губах. — Знаешь, как часто я делал это… д-думая о тебе? — спрашивает Хината, крепко сжимая основание и давясь стоном, когда возбуждение бьёт наотмашь — слишком сильно, слишком быстро, слишком чувствительно. — Боже… я тоже… — стонет Кагеяма. — Но я… боялся, что… — Ш-ш-ш… ничего не бойся. Больше не нужно, — Хината нежно целует распахнутые губы, пока его сердце активно пытается раздробить рёбра, подгоняемое жаркой мыслью, что, боже, Кагеяма дрочил, представляя его. — Ты трогал себя, думая обо мне? — выдыхает он. — Представляя, как трахаешь меня? Целуешь меня? Заливаешь спермой? — Чёрт… — Кагеяма давится вздохом, замедляясь. Он сжимает их дрожащие головки членов вместе, рыча. — Д-да. Я… думал о таком… каждый день. Но… блять, я просто… просто хотел снова быть рядом с тобой. — Ты представлял, как кусаешь меня? — спрашивает Хината. Он закусывает губу и отстраняется, чтобы сквозь мутную дымку возбуждения рассмотреть распахнувшиеся линии тёмных ресниц. Кагеяма выдыхает. Вновь жмурится. Кивает. — Ты знаешь, что да… Но я бы не… я бы никогда… — Здесь ты можешь делать со мной всё, что захочешь, — мечтательно шепчет Хината, накрывая руку Кагеямы своей и сжимая набухший член. — Я весь твой, Кагеяма. Делай со мной всё, что хочешь. — Не говори так, — Кагеяма скрежещет зубами. Он открывает глаза, и сердце Шоё подскакивает к глотке, застревая: полнейшая, беспросветная тьма смотрит на него в ответ. Желание, страсть в ониксе столь очевидны, что буквально золотом мерцают в глубинах влекущих слоёв. Мурашки бегут по коже, волосы на загривке встают дыбом, и Шоё дрожит, отчаянно гладя член Кагеямы и размазывая выступающее предсемя по стволу. — Сочишься… для меня… — Хината облизывает пересохшие губы. — Ты всегда такой влажный? — Я… я не могу… ах… вспомнить. Хината не уверен, что всё понял правильно, но и сил анализировать услышанное у него нет — весь разум занят лишь мыслями о том, насколько огромен член в его руках — длинный, толстый, а он точно сможет поместиться внутри? В глубинах коры головного мозга, на затворках плывущего сознания лёгкий флёр дежавю нашёптывает что-то неразборчивое в уши, ласкает, словно тёплый ветерок, но плотный туман не позволяет Шоё ухватиться за осознание, догнать сбивчивые мысли — сонливая похоть слишком плотно наваливается на его разгорячённое тело, а плоть Кагеямы абсолютно не помогает отрезвлению, маняще пульсируя в ладонях. Сон и вправду удивителен: Хината искренне поражён, насколько Кагеяма похож на человека — он реальнее, теплее и отзывчивее, чем кто-либо другой, и Шоё не может поверить, что в ДНК этого идеального тела закралось что-то инородное, что-то, чего напрочь лишён он сам. — М-м-м… боже… такой большой, — он наклоняется вперёд, позволяя шёпоту струиться в податливые губы. Шоё не в силах найти красивых слов, не в силах собрать по кусочкам строки, чтобы в полной мере описать близость, которую он чувствует между ними. — Хочешь меня, ведь так? — Блять, хочу… ты не представляешь, насколько сильно… — беззащитно выдыхает Кагеяма. — Тогда покажи мне насколько, — скулит Шоё, быстрее лаская раскалённый член. Он до смерти хочет быть растянутым, наполненным этой прекрасной плотью. Охваченный былыми фантазиями, он отрывает одну руку от члена, заводя её за спину и лаская себя пальцами — жалкими заменителями громадного ствола, толкающегося в его живот при каждом резком рывке бёдер Кагеямы. Коснувшись кончиками кольца мышц, Хината ахает — наполовину от ощущений, наполовину от удивления, что его вход уже такой скользкий, уже такой растянутый и податливый, что ему с лёгкостью удаётся просунуть пальцы внутрь. Лёгкая боль распространяется по телу Хинаты — он смутно ощущает её и в животе, и в дрожащих бёдрах, и даже в пояснице. Шоё моргает. В горле пересыхает, но достичь полного осознания, наконец поймать ускользавшую догадку ему не дают — подхватывают, быстрым движением переворачивают на другой бок, крепко прижимают к груди. Так идеально, словно эта грудь, эта постель и эти сильные руки — его единственный и бескрайне необходимый дом. Кагеяма целует его в затылок, жарким дыханием обдаёт волосы. — Позволь мне в этот раз быть медленным, — молит он, потираясь членом о мокрую задницу, и Хината откидывает голову назад на его плечо, выгибается и тянется ладонью к мягким чёрным прядям. «В этот раз?» — рассеянно думает он, прежде чем утянуть Кагеяму в жёсткий голодный поцелуй. Цельная картина всё ещё разваливается по частям, и Шоё не спешит гнаться за ней, наслаждаясь чужими стонами и жадно поглощая их один за другим. — Д-да… — соглашается Хината. — Всё, что захочешь, просто, пожалуйста… сделай это… ах… Толстая горячая головка упирается между ягодиц и Хината забывает, как дышать. — Ты такой… тёплый, — стонет Кагеяма. Голова Хинаты кружится: он уже слышал эти приглушённые слова, эти протяжные стоны. Осознание дрожью прокатывается по телу, навевает смутные воспоминания — словно дрёмы в горячном, лихорадочном сне — но так и не всплывает на поверхность, напрочь проклятое, отбитое членом Кагеямы, скользящим между чувствительных бёдер. — Ты такой, блять, тёплый, Шоё… Ты такой… блять… — Кагеяма дразняще трётся членом между ног, не забывая жарко проходиться по напряжённой мошонке — движения обостряют нужду, но совсем не обещают облегчения. Липкая жидкость размазывается по коже, и когда он отводит бёдра назад, непристойная влага заливает все яйца и вход Хинаты — и боже, это так жарко. Так горячо. Шоё хватается ладонями за простыни. Головка члена задевает кольцо мышц, запуская химическую реакцию: призрачные воспоминания набухают в сознании — чёртово тело помнит эти движения, помнит эту тоску по члену, и с каждой секундой все эти «дежавю» только набирают осязаемость. Хината резко выдыхает. — Шоё, — гремит хриплый голос прямо на ухо, разливаясь по венам, словно смертельный наркотик. — Люблю тебя. Понимание происходящего подкрадывается медленно, нерасторопно — словно утреннее солнце поднимается над тонкой линией горизонта. Сонный мозг Хинаты щёлкает, переключается на благословенную… реальность. Это не сон. Шоё не помнит, что произошло вчера, не помнит, как он оказался в этой постели, но всё происходящее действительно. Реально. — …Каге…яма! — сердце Хинаты заходится стуком, лицо наливается кровью, пока пульсирующая влажная головка трётся о кольцо мышц. — Внутрь, п-пожалуйста, — хнычет Шоё, выгибая спину в попытке податься бёдрами назад. Тело лихорадит от беспощадной пустоты… от пустоты, молящей о возможности принять Кагеяму, впитать всё, им предложенное, до последней капли. Мучительная тишина повисает в воздухе — она окутывает комнату густой пеленой, и лишь тяжёлое дыхание Хинаты разрезает покой её владений. И после… Кагеяма начинает медленно погружаться в него. Всхлип облегчения застревает в глотке Шоё, пока его растягивают твёрдым, обжигающим членом. Спина выгибается, слёзы накатывают на глаза, и Кагеяма обхватывает его тёплой успокаивающей рукой, обдаёт рваным дыханием покрасневшую щёку. Дойдя до конца, он подаётся назад, выдыхая глубокий, нечеловеческий рык, а после вновь втягивает воздух в лёгкие, словно пытаясь всосать вырвавшийся звук обратно в себя. — Ты… так… хорошо, Шоё… боже, — шепчет Кагеяма между тяжёлыми выдохами. — Твоё сердце такое… т-такое громкое. Т-ты в порядке? Горло Хинаты занято исключительно попытками не подавиться выступающей слюной и неглубоким, быстрым дыханием. Всхлипывая, он мысленно уговаривает сам себя собраться и привыкнуть к огромному члену, вновь вошедшему глубоко внутрь него. На вопрос он лишь кивает, откидывая голову назад. Кагеяма подаёт бёдра вперёд, скользя толстой плотью внутрь, и Хината закатывает глаза, позволяя парню покрывать тёплыми беспорядочными поцелуями щёку, челюсть, изгиб горла. Жадная ладонь шарит по животу, а после застывает под пупком — Кагеяма хрипло рычит ему в шею. — Блять, я… я к-клянусь, я могу… практически чувствовать его, — изумлённо выдыхает он. — Ты такой… м-маленький. — Нет… это ты… большой… — возражает Шоё. В обычных условиях он бы обязательно вступил в спор, но прямо сейчас, насаженный на огромный член, выбивающий дыхание из лёгких, Хината предпочитает согласиться: возможно, он действительно слишком мал. Он даже хочет сказать, что никогда в своей жизни ещё не был настолько наполнен, но чувствует — ложь. Его телу знакомы эти ощущения — эта невозможная растянутость, заполняющая до краёв, эта липкость, смазывающая ноющий вход. Его тело помнит и благосклонно подкармливает Хинату краткими вспышками воспоминаний: обрывками безжалостного секса, эхом хриплых просьб, лихорадочным привкусом, угрожающим сжечь его, оставляя лишь обугленные куски. Хината всё ещё чувствует терзающую душу нужду, отчаянное желание быть наполненным Кагеямой, но постепенно и оно гаснет, становится расплывчатым, эфемерным — детали неосязаемы, словно Хината пытается рассмотреть их через тонкое матовое стекло. Сейчас и здесь в объятьях Кагеямы куда… уютнее. Трясущимися пальцами Шоё накрывает ладонь Кагеямы — нет, не для того, чтобы удостовериться, что через кожу действительно можно почувствовать член (Шоё совсем не разделяет чужого изумления — он, блять, и вовсе не удивиться, даже если почувствует этот ствол у себя в горле), но чтобы сплести их пальцы, позволяя волне нежнейшего удовольствия омывать тело наслаждением, скатывающимся с макушки до самых кончиков пальцев ног. — Это… изумительно, — выдыхает он. — Да… ты изумительный, — шёпот Кагеямы звучит сломленнее, отчаяннее хрипов Хинаты. Его тело дрожит, сжатое жаром со всех сторон, руки крепко стискивают Шоё, а бёдра толкаются вперёд-назад, заполняя податливое тело членом. — Я хочу быть внутри тебя вечно, — выдыхает Кагеяма в шею, рисуя на коже незатейливые узоры губами. И Хината расслабляется, а когда чувствует укол зубов — ахает. Его член пульсирует так сильно, что он отпускает пальцы Кагеямы, хватаясь за ноющую головку, сжимает зубы и с силой двигает кулаком. И внезапно… совершенно внезапно Шоё оказывается сбит с ног желанием быть пронизанным… не только членом. — Сделай это, — скрипит Хината, выгибаясь и хватаясь за чёрные волосы. — Укуси меня. — Нет, — отказ грохочет негодованием по позвоночнику, огнём расходится по внутренностям, и Шоё начинает безумно дрочить себе, пока Кагеяма дразняще оцарапывает кожу клыками, сразу же зализывая покраснение языком. — Т-ты же хочешь, — мягко стонет Хината. Жар узлом набухает в глубине живота, распаляясь всё быстрее и быстрее, пока Кагеяма, рыча, медленно трахает его. Крепкие, прекрасные бёдра парня дрожат от размеренных толчков, будто даже здесь он старается контролировать каждую чёртову фрикцию. — Я… блять… з-заткнись, — голос пропитан мольбой. Кагеяма прижимается губами к шее Хинаты и шлёпает бёдрами так резко, что мысли Шоё очаровательно пустеют: толстая головка входит удивительно глубоко внутрь, чёртов предэякулят смазывает мышцы, а после свободно стекает по бёдрам. — Хочешь… р-распробовать меня? — скулит Хината, прекрасно зная, что подстрекать Кагеяму опасно. Но пока это важное правило выживания прячется где-то в извилинах мозга, мысль о клейме, об особенной — только для него — отметине Кагеямы охватывает разум плотным всепоглощающим дымом, вытесняя последние остатки благоразумности из пропитанного сном и похотью сознания. Стоная, словно от боли, Кагеяма обводит языком его челюсть. — Я уже знаю, какой ты на вкус, — хрипит он, отнимая ладонь Шоё от члена и поднося мокрые пальцы к его губам. Хината всхлипывает, пробует собственный вкус, впитавшийся в пальцы, и после Кагеяма нетерпеливо тянет их в свой рот, чтобы начисто вылизать один за другим. — И это лучшее… блять, лучшее, что я когда-либо… чёрт побери, Шоё, — выдыхает он сквозь зубы и дёргает бёдрами, толкаясь глубже, выбивая воздух из груди Хинаты и в то же время — притягивая его ещё ближе в объятья. Их секс красив — мучительно медленные движения, растягивающие Шоё, напоминают безумный, нечеловеческий транс. Хината неторопливо подаётся назад, извиваясь, сжимаясь на члене Кагеямы, чувствуя, как тот в ответ пульсирует и набухает внутри него — полнота сменяется болезненной чувствительностью, томным помешательством. Шоё никогда не трахали так нежно — так трепетно. Он никогда в жизни не чувствовал себя таким открытым, распятым. Если бы не тягучее удовольствие, он бы начал переживать, что расколется надвое… И, честно говоря, даже это удовольствие никак не гарантирует его дальнейшую целостность, но Хината всей душой согласен на такие условия. — Думаю… ты сломаешь меня… — выдыхает он, отстранённо наблюдая, как мир перед глазами начинает кружиться быстрее — Кагеяма нерасторопно, глубоко толкается внутрь, расширяя его изнутри. Тёплый смешок стекает по шее. — Если ты пережил вчерашнее, думаю, ты сможешь вытерпеть и это, — одна из мягких ладоней, уютно устроившихся на груди Шоё, скользит вниз, обхватывая его член. Хината подаётся вперёд, но Кагеяма внезапно замирает, прижимаясь к спине. — Е-если, конечно… ты не хочешь прекратить. — О боже, никогда, — Хината тянется назад, хватается за бедро Кагеямы и отчаянно дёргает на себя. Тот не медлит — готов услужить. Шоё стонет, чувствуя, как член вновь движется внутри него, пока скользкие пальцы вовсю плавно ласкают головку. И он наконец расслабляется — сдаётся на милость всепоглощающего наслаждения: от рук Кагеямы, от его члена, от тёплых губ, вновь уткнувшихся в шею. Шоё хватается за простыни, откидывает голову, раскрывая горло — вновь жадно предлагая себя — когда томные выдохи сменяются яростными хрипами, когда темп бёдер начинает ускоряться, толкая Хинату вперёд и назад… — П-просто… ах… Каге… яма… сделай это… пожалуйста. — Я уже сказал: нет. — Ты хочешь этого… хочешь меня… — Заткнись. — Давай… мне нужно… нужно б-больше… больше… — Блять. — Ах! Выдох. Рычание. От клыков, стиснувших шею, в жилах стынет кровь. Останавливается мир, прекращая вращаться вокруг своей оси. Шоё вскрикивает. И кончает. Горячими струями он заливает простыни; рот приоткрывается, выдавая стон; тело трясётся, вторит ему разум — Шоё трепещет, то приходя в сознание, то вновь теряя его. Объятья Кагеямы крепки — он прижимает Шоё к себе, продолжая медленно двигаться внутри, путая все мысли: Хината не может понять, где реальность, а где игра мозга, и действительно ли он всё ещё кончает, пронзаемый раскалённым добела удовольствием, прошивающим его насквозь. Рваное дыхание опадает на глотку, хватка зубов на пульсе усиливается — и Шоё качается на грани такого блаженства, что не чувствует края кульминации: ощущения растягиваются до бесконечности, не беря в расчёт, что член его уже прекратил струиться, а стоны Кагеямы превратились в грубые, застревающие в горле, хрипы. И он снова дёргает бёдрами вперёд. Обновлённое, перезагруженное наслаждение накрывает Хинату — член Кагеямы взрывается внутри, заполняя до краёв. Как только эйфория начинает отпускать — изнеможение наваливается во всей красе, и сонный, расколотый на части мозг Хинаты зацикливается на мягких нестройных выдохах, на прикосновениях нежных губ, выцеловывающих укус на шее… — Прости… прости меня… — снова и снова шепчет Кагеяма, пока Хината трясётся от толчков и гиперчувствительности, пока тёплые ладони извиняюще гладят грудь и талию. Шоё поворачивает голову. Тыкается носом в чужую щёку, пока наконец не находит рот, вздыхает и прижимается к губам ленивыми, нерасторопными поцелуями. — Всё хорошо, — мурлычет он. — Я же просил этого, глупый, — Хината слегка отстраняется, чтобы, прикусив губу, заглянуть в лицо Кагеямы, а после, нахмурившись, поднимает тяжёлую онемевшую руку-макаронину, чтобы коснуться раны на шее — пальцы проходятся по чему-то скользкому, но недостаточно… слишком тягучему… влажному… Это не кровь. Слюна. Шоё фыркает, слабо шлёпая по руке, обхватившей его плечи. — Читер, — бормочет сонно он. — Я не укушу тебя, тупица, — Кагеяма вжимается лицом в рыжие волосы. — Но кусаешь же! Просто не так, — бурчит Хината. Покалывающий прилив тепла кратко окутывает его коконом уюта, пока идиллия не прерывается Кагеямой, осторожно вытаскивающим член. — Тебе повезло, что я смог не… — Кагеяма тревожно сглатывает, затихая, и сжимает Шоё в стальных объятьях. — Я и вовсе не должен был делать этого. — Думаю, тебе стоит повторить. — Нет, и хватит просить, — Кагеяма устал: в голосе хрипота смешивается с низкими убаюкивающими нотками, и он, осмотревшись, тихо стонет. — Чёрт. Не хочу опять менять простыни. — М-м-м, так и не надо. Забей. Всё нормально, — невнятно бормочет Хината, чувствуя, как тело сантиметр за сантиметром проваливается в кровать, погружаемое в плен жара и сладко-солёного запаха. Шоё, переборов себя, неуклюже разворачивается к Кагеяме и, едва раскрыв веки, пялится на его лицо, погружённое в сумрак. Да, его борьба с сонливостью точно того стоила — Хината наклоняется, медленно и целомудренно целует тёплые губы. В чём смысл быть таким милым, если ты способен на невообразимое насилие? Хината прижимает большой палец к припухшей нижней губе и с лёгким нажимом проталкивает его внутрь рта, проводя кончиком по почти-что-совсем-человеческим зубам, чьи плоские края скрывали острейшие клыки. — Скажи ещё раз моё имя, — мурлычет он. — Тупица. — Нет, другое. На кончике пальца расцветает улыбка. — Шоё, — шепчет Кагеяма. Повторяет его имя снова и снова, приправляя каждый звук поцелуем. Его голос — мёд на округлостях имени, его язык, губы, такие тёплые и сладкие, даруют Хинате жизнь, несмотря на неоспариваемую способность её забрать. И, чёрт побери, Хината думает, что, возможно, это действительно всего лишь сон — он не помнит, чтоб говорил Кагеяме своё имя. Он даже не помнит, как попал сюда! Любые воспоминания утыкаются в стену ошеломляющего удовольствия, выгравированного на костях, любые догадки, которые, как он считал, уже у него на крючке, теряются в тумане тягучего истощения. Чужие пальцы невесомо скользят по челюсти, по шее, касаются узора зубов и сбиваются на пульсе. Обострённая уязвимость разливается по телу, согревая грудь и смешиваясь с тянущей болью, притаившейся в животе после секса, но Хината не боится — наслаждается этим хрупким чувством, наклоняя голову, чтобы ещё больше предложить себя голодному хищнику, который одним движением способен сломать, разорвать его в клочья, полностью обескровить. Шоё, как ни странно, не ощущает страха — лишь бесконечную безопасность и уют в нежных руках. Каждая мысль, каждое чувство настроено на Кагеяму, и Шоё знает: опасности нет. Он вновь мягко скользит под тёплой поверхностью сна — его глаза начинают закрываться, и лишь одна мысль, один важный вопрос, который требует ответа вне зависимости от того, сон это или нет, держит его на поверхности. Шоё собирает последние остатки энергии и, когда рука Кагеямы обвивается вокруг талии, и пальцы мягко скользят по спине, тихо выдыхает: — Как твоё имя? — Хм… Кагеяма. — Нет, другое. — Ох… Тобио. Хината многозначительно мычит, а после зевает. — Нет, — произносит он, медленно ускользая из реальности. — Нет? — Вампиров… не зовут… Тобио… Тихий смех, лёгкое прикосновение губ ко лбу — и сон засасывает Хинату, словно зыбучий песок. И последнее, что чувствует Шоё перед тем, как полностью сдаться темноте — тёплая ладонь, нежно приглаживающая волосы.

***

Хината просыпается от навязчивого запаха лакомства. Стоп… и даже не одного! Тёплый запах мяса, кофе, чая, чего-то очень приторного, выпечки, жареного риса, рыбы, тостов и ещё чего-то, что пока не поддаётся распознаванию. Шоё не помнит, чтобы засыпал в закусочной, но тайно надеется, что так и произошло — он бесконечно и абсолютно голоден. Хината приоткрывает глаза, моргая в незнакомый потолок, прежде чем поморщиться — утреннее солнце, не скрываемое распахнутыми занавесками по бокам гигантского окна, занимающего большую часть стены, почти слепит. Последний раз Шоё просыпался в незнакомой комнате ещё в колледже: голова болезненно пульсировала, а рот сводило стойким кислым привкусом пива. На пробу осмотревшись и облизнув губы, Хината выдохнул — этот сценарий точно можно отметать. Хотя было бы совсем неплохо почистить зубы. Металлический звон откуда-то из глубины квартиры заставляет Шоё подпрыгнуть, а тихие ругательства — закусить губу в попытке сдержать безумную улыбку. Он перекатывается по кровати, утыкается лицом в соседнюю подушку и вдыхает так глубоко, как только может — наслаждается наконец возвращающимися воспоминаниями прошедшей ночи. Пахнет Кагеямой. Кровать не огромная, но достаточно большая для комфортного сна двоих; простыни такие мягкие, тонкие под пальцами, впитавшие запах мужчины, с которым Шоё провёл ночь. Наверное, ему стоит быть осторожнее — кто знает, что этот запах может с ним сотворить. Но пока Хината способен чувствовать нарастающее возбуждение — он может его контролировать. Всё совсем не так, как было ночью. Да, он помнит. Наконец-то. Он медленно просыпается, и тело покалывает от воспоминаний бушующей страсти — каждая секунда прошедшего вечера крутится в голове, словно потёртая кинолента: он помнит друзей, решивших помочь ему с бесконечно безумным планом, помнит всё, что происходило далее — от жжения в мышцах ног из-за долгого бега до деревянной стружки, впившейся в колени, от мольбы и стонов, осушивших глотку, до горячего секса, который мог быть просто сном, если бы не… Хината ахает, вздёргивая руку к шее. Хмурится. Вместо нежного отпечатка очень-похожих-на-человеческие зубов, пальцы замирают на шершавом материале пластыря. Он резко садится, а после громко вскрикивает от удивления — два огромных голубых глаза пялятся прямо на него, словно пытаясь заглянуть вглубь черепной коробки. — Чёртов… господь, боже, ты наблюдал за мной, пока я спал? — Хината фыркает, пока очевидный румянец расползается по лицу Кагеямы. Шоё роняет руки на колени и сводит ноги вместе, усерднее кутаясь в простыню и недовольно глядя на парня, застывшего у кровати. — Что? С чего бы я таким занимался? — Кагеяма кривит губы. — Ну да — ну да. Вот только я уже в курсе, что ты не прочь прикоснуться ко мне, пользуясь моей беспомощностью! — подкалывает Шоё, вспоминая видеозапись двухнедельной давности с того самого случая, когда он валялся на полу прачечной. Когда он выяснил, что Кагеяма не совсем… человек. — Ч-что?! Я-я… никогда… я не… — бормочет Тобио, наливаясь алым до самых кончиков ушей. — Я просто удостоверился, что ты в порядке, ты… т-ты… тупица! — Целуя мой живот? — Хината, сияя, лукаво прижимает ладонь ко рту, пока Кагеяма молча впадает в анабиоз. — Ах, ну… я… хм… это не…. — Тобио опускает голову, потирая глаза. — Как ты вообще об этом узнал? — Камера наблюдения, — хихикает Хината. Кагеяма устало вздыхает. — Мне правда очень-очень жаль. — Поверь, я совсем не против, — Шоё закусывает губу, член отдаётся пульсацией, потревоженный воспоминаниями о бешеной дрочке на то самое видео. — Просто постарайся создавать чуть больше шума, когда подкрадываешься или прячешься, а то в следующий раз меня точно приступ хватит. Кагеяма фыркает. — Я не крался, не прятался и не наблюдал за тобой. Я услышал шум и пришёл убедиться, что ты в порядке, — он отводит взгляд в сторону, а после вновь смотрит на Хинату. — Хм… так ты в порядке? Шоё поджимает губы, с притворной подозрительностью косясь на парня — актёрского мастерства хватает только на половину секунды, прежде чем на лице расплывается широкая улыбка. — Просто фантастично, — выдыхает он, с долей драматизма заваливаясь на бок и пряча половину этой дикой улыбки в подушке. Бабочки в желудке устраивают танцевальный фестиваль — и это смущает, кружит голову и безумно возбуждает. Шоё тянется к Кагеяме, скользя ладонями по простыням, и хватает его за руку, переплетая пальцы. — Возможно, немного… болит, — тихо шепчет он, — но это… приятная боль, понимаешь? А как ты? Всё хорошо? — Я… ухм, да, я в порядке. Я же не тот, кто… всё принимал… — Кагеяма смотрит в сторону, позволяя голосу угаснуть на последнем слове. Хината закатывает глаза и, дёрнув его за руку, заставляет упасть прямо на кровать. Тобио уже полностью одет — сегодня это джинсы и белый лонгслив с голубыми рукавами. Миленько… Кладя голову на подушку, Кагеяма выглядит встревоженным и почти что испуганным — внезапно таким неуверенным, беззащитным в собственной постели, но голубые глаза роскошно сверкают под лучами утреннего солнца — куда лучше, чем под стерильными лампами прачечной. Их лица близко, и Тобио выглядит довольно молодо, но Шоё не может точно определить сколько ему лет — он никогда не задавался этим вопросом, предполагая, что они примерно ровесники. Бледная кожа почти как фарфор — безупречная, идеальная, не сохранившая ни одного намёка на изъян, который Шоё нанёс прошлой ночью: нет ни синяка, ни укуса на губе — лишь румянец, ползущий по щекам, выделяется в ярком естественном свете… — АХ! — внезапно вскрикивает Хината, хватая подушку и накрывая ею лицо парня. Под удивлённое фырканье Кагеямы он натягивает на него простыни, на всякий случай наматывая их прямо на голову. Запутавшись ногами в постели, Хината падает с кровати лицом вниз, прежде чем отчаянно поползти к окну и, прыжком поднявшись на ноги, задёрнуть шторы. Резко развернувшись, он стремительно пересекает утонувшую в сумраке комнату, вскарабкивается обратно на кровать и скидывает простыни с Тобио, чтобы суетно облапать его щёки, шею, руки… — Что ты, блять, делаешь?! — скрежещет зубами Кагеяма, пытаясь оттолкнуть Хинату. — Что это ты, блять, делаешь?! — кричит Хината, уклоняясь от огромных лапищ Кагеямы и садясь на него верхом, чтобы обездвижить — схватившись за лицо, Шоё наклоняется ближе, рассматривает кожу в слабом свете и лихорадочно проверяет, не выскочили ли волдыри, ожоги или что там происходит обычно с вампирами на солнце. Но перед его взглядом лишь идеальная, безупречная кожа, прищуренные глаза и морщинка между тёмными бровями. — Солнце, тупица! — шипит Хината. — Ты что, спятил?! Пытаешься убить себя?! Морщинка исчезает — вместо неё на губах появляется улыбка, и Кагеяма тихо смеётся, отрывая ладонь от своей щеки и крепко сжимая. — Тупица. Я не боюсь солнца. Пауза. Взгляд Хинаты ещё раз скользит по прекрасному лицу, и затем… — Ох… — щёки воспламеняются, и он смущённо ёрзает на Кагеяме, кусая губы и отводя взгляд. Неловкость ужом ползёт по спине, но тело, вопреки всему, наливается теплом — от облегчения и счастья, вызванного не только тем, что Кагеяма в безопасности, но и ещё кое… ещё кое-чем. Тобио кладёт ладони на его бёдра и лукаво, дразняще улыбается. —  В следующий раз, когда решишь побегать по моей спальне голым, позволь мне хотя бы наблюдать. Скуля, Шоё заваливается на бок и обматывается простыней, превращаясь в сочное мексиканское буррито. — Не смейся надо мной, я волновался! — кричит он. — Ты же знаешь, мне ещё в новинку всё это! Я не в курсе ваших странных правил и… всего такого! — Добро пожаловать в мою жизнь, — рычит Кагеяма, поднимаясь на ноги и подходя к окну, чтобы распахнуть шторы. Скрестив руки на груди, он поворачивается к Хинате — щёки его уже привычно румяные. В комнате воцаряется неловкость. Воздух наполняется тяжестью, и Шоё чувствует, как сердце начинает биться быстрее: что Кагеяма имел в виду? Наблюдая, как солнечный свет проникает через широкое окно, закручивается вокруг внушительных плеч и образует над головой парня странный нимб, Хината впервые задумывается, что он многого ещё не знает. Желудок скручивается от мысли, что у него есть возможность разгадать все эти тайны, если… если Кагеяма, конечно, позволит. Шоё не хочет прослыть праздно любопытным и, чёрт побери, совсем не знает, как сформулировать вопросы, завладевшие его головой, но… Но он знает наверняка, что не стоит заострять внимание на том, что кожа Кагеямы не переливается бриллиантами на солнце. Может, в другой раз? Например, когда Шоё закончит составлять список фильмов и шоу про вампиров — для совместного просмотра, естественно. И да, дурацкие и совсем далёкие от правды Сумерки он запишет довольно близко к концу этого о-о-о-очень длинного списка. Но не стоит бежать впереди паровоза. То, что ему нужно прямо сейчас — душ и немного еды. То, что он хочет прямо сейчас — затащить Тобио обратно в кровать, попытаться задать миллиард вопросов, поцеловать и… Мысли прерывает тихий электронный звон. Кагеяма вздрагивает и, бросив быстрый взгляд на Шоё, бросается к двери. — Стой! — Хината ёрзает в коконе, стараясь сесть, пока Кагеяма выходит из комнаты. — Куда ты идёшь? — Просто… подожди немного, — отзывается Тобио. — Сиди в спальне, я кое-что делаю. — Он вновь показывается в дверном проёме, улыбаясь: — Я хотел сказать… кхм… будь как… дома? — звучит неловко и больше похоже на вопрос — Кагеяма, кажется, и сам недоволен собой, раздражённо качая головой прежде, чем вновь исчезнуть. Хината тяжело вздыхает, падая обратно на кровать и усмехаясь — почти что безумно. Он выпутывает руки из простыни, чтобы накрыть ладонями лицо и спрятать улыбку. Только через несколько минут, наконец собравшись с мыслями, он садится в кровати и обводит комнату любопытным взглядом. Первое, на что Шоё обращает внимание — яркость. И дело не только в утреннем солнце: стены комнаты белые, постель — белая, на полу вокруг кровати — ковёр приятного кремового цвета, а сам пол — из светлой древесины. На стене аккуратная полка с несколькими пышно раскинувшимися растениями в горшочках. Следующее, что подмечает Хината — фотографии. Большая часть из них чёрно-белая, некоторые уже совсем старые — выцветшие, но все красиво обрамлены и со вкусом развешаны по стенам спальни. Фотографий не так много, чтобы превратить комнату в домашнюю галерею, но достаточно, чтобы понять: за всеми этими снимками скрывается какая-то история. Тематика фотографий самая разнообразная и по большей части — хаотичная: незнакомые здания, предметы, люди в стильной винтажной одежде… До этого утра Хината практически не задумывался о том, как выглядит квартира Кагеямы, но если бы и решил потратить на это добрую часть времени — ожидания всё равно не совпали бы с реальностью. И нет, дело не в том, что что-то было не так. Вовсе и не было! Просто всё так… Нормально. Шоё встаёт с кровати, утаскивая за собой мятую простынь, и прогуливается по комнате, уже внимательнее присматриваясь к обстановке. Спальня особого интереса не вызывает: комната не очень большая, а потому и мебели в ней немного — лишь маленький столик, книжный шкаф, комод с выдвижными ящиками и стопкой одежды, сложенной поверх, прикроватная тумбочка с часами и стаканом воды — на который Шоё жадно набрасывается, прежде чем продолжить осмотр — и маленькая дверца шкафа в углу. Он осматривает пол, но тот вполне чистый — никаких следов секса или разбросанной мокрой одежды. Хината подходит к комоду, вытаскивает бордовый худи из стопки выглаженных вещей и, позволив простыне соскользнуть вниз, натягивает толстовку. Ну а в чём, собственно говоря, проблема? Он крайне сомневается, что Кагеяма будет против — тем более это не первый случай «заимствования» одежды. Да и нельзя сказать, что у Хинаты много других вариантов! Толстовка смотрится на нём как и та, в которой он щеголял в прачечной — она огромная и достаточно длинная, чтобы до поры до времени прикрыть откровенные участки тела. В конце концов, он гость в чужом доме, а значит нужно вести себя скромнее. Оставляя простынь валяться на полу, Хината подходит к столу. Его глаза скользят и изучают каждую попадающуюся вещицу — маленькую кружку с ручками, записную книжку, лампу… На краю стоит камера — не крошечная цифровая, как у Хинаты была в средней школе, а настоящая, аутентичная, относящаяся к подвиду «Я-делаю-этой-камерой-очень-важные-снимки», выглядящая так, словно в ней используется настоящая плёнка. «Реликвия», — отстранённо думает Хината. Он нерешительно тянется к ней, но вовремя замирает: камера выглядит дорогой и довольно старой. Кожаный ремешок винтажный — как сейчас модно, но выглядит совершенно новым и не имеет ничего общего с потёртыми старыми вещами его родителей. Слишком мало следов использования — нет ни морщинистых линий, ни трещин, да и сама камера выглядит довольно свежей — может, одна потёртость на корпусе или две. Хината чувствует: будет неправильно её трогать — как минимум, пока он не помоет руки. Господи, ему правда нужно сходить в душ. Тыльная сторона пальцев нежно проходится по ремешку, и Шоё с удивлением обнаруживает, что лоб хмурится, а брови ползут к переносице. Неопределённая тяжесть стягивает грудь. Но вещица, спрятанная в центре стола, заставляет его улыбнуться — это его ноутбук! Нет, конечно, не именно его, но такая же модель. Интересно, когда Кагеяма купил его? И выбрал ли он такой, потому что он как две капли воды похож на тот, что Кагеяма увидел первым? Хината осторожно скользит пальцами по закрытой крышке и вновь хмурится, когда последняя мысль догоняет его, становясь всё менее милой и более… тревожной. Да, что-то определённо не так, но Хината всё ещё не может распознать чувство, поселившееся в глубине живота. В сопровождении тревоги он продолжает прохаживаться по комнате, скользя пальцами по сложенной одежде и книгам — некоторые Шоё вытаскивает с полки и задумчиво пролистывает: тут и справочники по фотографии, и романы, и детективы, и сборники манги… Как и камере, всем фолиантам в книжном шкафу десятки лет, и хотя некоторые из них в прекрасном состоянии, Шоё всё равно находит следы использования: замятые странички, потрескавшиеся корешки, потёртые обложки, названия на которых ему ни о чём не говорят. В расположении книг не наблюдается какого-либо определённо порядка, и Хината меняет несколько томов местами, желая оставить хотя бы малейший след своего присутствия — нет гарантии, что ему повезёт посетить эту комнату вновь. Хотя, судя по прошедшей ночи, ему не стоит сильно пережевать об этом. — Нашёл что-нибудь интересное? Хината вскрикивает, разворачивается, утыкается спиной в книжный шкаф и хватается за ускорившееся сердце. В дверном проёме стоит Кагеяма. Его плечи опадают, когда он тяжело выдыхает, морщится и проводит ладонью по лицу. — Прости, — бормочет он. — В следующий раз я попытаюсь шуметь погромче. — Н-нет, всё нормально, — Хината машет рукой, выдавливая улыбку со смешком. — Я просто немного потерялся в мыслях. Но… это твой дом, подкрадывайся сколько хочешь! — он трёт толстовку в области бьющегося в припадке сердца, и когда оно наконец начинает замедляться — вместо громкого ритма там поселяется постепенно осознаваемая боль. Кагеяма закусывает губу и, приподняв бровь, осматривает Хинату с головы до ног. — А ты действительно чувствуешь себя как дома. — Ну я же не могу ходить голым! — Хината резко натягивает капюшон толстовки на голову, чувствуя, как нагреваются предательские щёки. — Я-я думал, что ты будешь не против… Я не знаю, где моя одежда, так что… — Она на кухне… но, кхм, конечно, я не против. — Кагеяма прочищает глотку, шурудя руками в карманах и отводя взгляд. — Так ты… голоден? Хината задумчиво жуёт губу, вновь вернувшись к книжному шкафу — тысяча вопросов крутится в его голове. Грудь наполняется напряжением, стоит ему вновь бросить взгляд на ноутбук и камеру, но когда желудок выдаёт раздражённое рычание, Шоё, краснея, поворачивается к Тобио. И бесконечная нежность, отказываясь терять время, переполняет его до краёв — Кагеяма выглядит уязвимым. Чувствительным. Практически беззащитным. И когда воспоминания прошлой ночи вновь всплывают перед глазами, сердце Шоё смягчается, а в желудке опять поселяются бабочки. И он с охотой кивает. — Безумно голоден.

***

Как и спальня, кухня Кагеямы — светлая и радостная, а тёплый запах готовящейся еды лишь добавляет ей «уютности», и что-то почти забытое, ностальгичное с такой силой врывается в грудь Хинаты, что становится грустно — никто не готовил для него завтрак ровно с тех пор, как он перестал жить с мамой и сестрой. И уж точно за все его двадцать четыре года жизни никто и никогда не баловал его таким количеством блюд. Нет, правда. Действительно никогда. Типа… даже если считать в целом. — У-ум… — протягивает Хината, замирая как вкопанный и недоуменно моргая на стол, заставленный тарелками: тут и дольки арбуза, и ягоды в красивой стеклянной чаше, и тосты из белого хлеба с маслом и самыми разнообразными джемами, тамагояки, омурайсу, сосиска с беконом, рыба, приготовленная на гриле, вареный рис, панкейки с кленовым сиропом и две упаковки сока на выбор — апельсиновый и яблочный. С уголка рта стекает слюнка, но Шоё оперативно её стирает. Как бы не восхищало разнообразие блюд, внимание Хинаты неизбежно переключается на блестящие коробки с кричащими названиями брендов — все они торопливо вскрыты и так и оставлены на кухонных тумбах. Тут и коробка от тостера, от кофеварки, одна огромная для набора кастрюль, от рисоварки… Шоё переводит взгляд в сторону, подмечая ценник, свисающий с кухонной лопатки, торчащей из раковины. Чайник тоже выглядит подозрительно новым. Хината прячет усмешку в ладони, смотря на Кагеяму, который, скрестив руки, облокачивается на тумбу. — Ты серьёзно купил всё это этим утром? — спрашивает Шоё. — Нет! Я… — начинает парень, но, покраснев, дёргает плечами. — Ну… может быть, — вздыхает, хмурясь. — Заткнись. Да. Я не знал, что ты предпочитаешь на завтрак, поэтому… — Поэтому ты приготовил всё, что только можно? — Я давно не практиковался. Хотел убедиться, что, как минимум, одно блюдо выйдет съедобным, — Кагеяма утыкается взглядом в пол, продолжая бормотать: — Тебе не обязательно съедать всё, тупица. — Но тогда это будет пустым расточительством, верно? И довольно… грубо? — Хината подходит к Кагеяме и обхватывает его руками, утыкаясь подбородком в грудь и смотря с пробирающей до костей нежностью. — Никто не угощал меня завтраком после… И уж тем более — таким шикарным. — Ох… — выдыхает Тобио, слегка ёрзая в объятьях. — Разве это не то, что люди обычно делают друг для друга? Это странно? Шоё тянется вверх, обхватывая лицо Кагеямы ладонями. — Это определённо странно, — произносит он, а после поднимается на носочки, чтобы оставить быстрый поцелуй на мягких губах Тобио. — Но это лучшее, что можно только сделать. Кагеяма всё ещё не выглядит убеждённым: кладя ладони на бёдра Шоё, он напряжен, неуклюж и почти нерешителен. На скулах проступают желваки. — Ты ещё даже ничего не попробовал. Вдруг на вкус это отвратительно. Хината кривит губы. — Хочешь сказать, что ты специально приготовил мне отвратительный завтрак, Кагеяма? — Нет. Шоё моргает, рассматривая его нахмуренные брови, и наклоняет голову. — Ну… сомневаюсь, что еда, которая пахнет так вкусно, может быть отвратительной. Кагеяма начинает светиться — так резко, будто кто-то щёлкнул переключателем. Он ворчливо сжимает губы, наигранно хмурится, когда смущённая улыбка пробивает себе место на красивом лице. Перемена такая внезапная, что Шоё растерянно отстраняется. — Ешь уже, пока не остыло, — произносит Тобио, отталкивая лицо Хинаты ладонью. — Окей! — Шоё откидывает мешающую руку, ещё раз кратко целует соблазнительные губы и взбудоражено приземляется на стул у стола. — Предпочитаешь кофе или чай? — спрашивает Кагеяма, доставая кружку из шкафчика с посудой. — Честно говоря, ни то, ни другое, но попробую всё по чуть-чуть, — застенчиво улыбается Хината, нагружая тарелку едой. — После прошедшей ночи мне точно нужно немного кофеинового допинга, — он закусывает ухмылку, наблюдая, как Тобио замирает, прежде чем всё-таки достать вторую кружку. Румянец, не сходящий с его щёк с самого раннего утра, становится глубже. — Ох! — резко выдыхает Шоё, шлёпая ладонью по пластырю на шее. — Что это? Решил втихушку перекусить ночью? — хихикая от своей же шутки, Хината поднимает новую сияющую ложку со стола и отлепляет край пластыря, силясь рассмотреть рану в крошечном металлическом отражении. Но на коже абсолютно ничего — идеально ровная. Хмурясь, Шоё отрывает остатки пластыря и переводит недоуменный взгляд на Кагеяму — тот отрывается от кофейника, и его лицо бьёт всевозможные рекорды, разгоняясь от «встревоженного» до «пристыженного» за долю секунды. — Должно быть, я слегка оцарапал тебя ночью… ну, кхм, когда укусил. — Хах? — Шоё щурится на собственное отражение, но всё равно не замечает ничего необычного. — Но я ничего не вижу. — Да, но я чувствую. — Кагеяма! Но тут же вообще ничего нет, — Хината проводит пальцами по коже, порченной лишь липким следом, оставшимся от пластыря. — Думаю, мне виднее! — рявкает Кагеяма, но Хината в ответ лишь смеётся, кладя ложку и смятый пластырь на стол. — Ну, я очень тронут твоей заботой, — усмехается он, наблюдая, как насупленное выражение лица сменяется застенчивой улыбкой. Несмотря на приятную атмосферу и лёгкий флирт, в груди всё ещё тяжело — что-то неизведанное, пока ещё не осознанное наслаивается, формируется, концентрируется с самого его пробуждения, с того момента, как пальцы коснулись кожаного ремешка камеры. — Кхм… итак, — начинает Хината, пытаясь придать голосу максимально будничный тон. Он берёт в руки соусник с кленовым сиропом и задумчиво поливает один из самых пышных блинчиков, который он когда-либо видел. — Ты упомянул, что давно не готовил… — Шоё резко поднимает взгляд, внимательно наблюдая за лицом Кагеямы, пока тот наливает чай. — Насколько давно? Мимолётная вспышка неопознанной эмоции мелькает на лице Тобио — настолько быстро, что если бы Шоё не пялился пристально, то и вовсе не заметил бы. Но Кагеяма моментально берёт себя в руки, пожимая плечами. — Хочешь сливки или сахар? — произносит он в очевидной попытке избежать ответа. На стол приземляются две дымящиеся кружки, Кагеяма подходит к холодильнику. — Нет, спасибо, — Хината старается не выказать разочарования, но быстро переключается, когда, угрюмо нахмурившись, запихивает в рот вилку с сочным панкейком. — О боже… — выдыхает он, медленно жуя божественный блинчик и чувствуя, как маслянистый сладкий привкус распространяется теплом от его языка до каждой клеточки тела. Проглотив угощение, он кидает мечтательный взгляд на парня, наливающего себе стакан молока. — Так вкусно! Сложно не заметить облегчённый выдох, сорвавшийся с губ Кагеямы, присаживающегося рядом. Хината разделывается с ещё парочкой кусочков и принимается за тамагояки, подхватывая ломтики омлета палочками и, не церемонясь, засовывая их в рот. Заметив пристальный взгляд Кагеямы, Шоё прищуривается. — Что? — спрашивает он, проглатывая еду и поднимая кружку с кофе. — Ничего, — отвечает Кагеяма и, отведя взгляд, делает большой глоток из стакана с молоком. Морщась от горечи напитка, Шоё ставит кофе на стол и тянется ко второй дымящейся кружке. Чай идёт куда легче: Хината отпивает добрую половину, а затем, вытерев рот, наклоняется к притихшему Кагеяме. — Ладно, — произносит строго. — Ты ведёшь себя супер странно. — Не-а, не веду, — лаконично отзывается Кагеяма. Уставившись прямо в глаза Шоё, он медленно обводит пальцем край стакана. Хината ощетинивается. — Это не тебе решать! — Ох, будто ты у нас мерило нормального поведения! — рявкает Кагеяма. Хината открывает рот, чтобы огрызнуться, но, передумав, плотно сжимает губы, усмирённый промелькнувшими в голове воспоминаниями о ночи. Оба краснеют. На кухне повисает тишина. Скорчив гримасу, Шоё засовывает дольку арбуза в рот и, прожевывая сочную мякоть, чувствует себя последним дураком. Расслабляясь, он проглатывает пищу и тяжело вздыхает. — Ну, как минимум ты можешь позавтракать вместе со мной, — произносит Шоё, жестом указывая на гору блюд перед собой. Кагеяма даже не достал себе тарелку — будто бы ждал разрешения или специального приглашения. Но, к удивлению Шоё, парень лишь продолжает напряжённо коситься на него. — Я не… ем это, — говорит он. — Что? — Хината опускает взгляд на стол. — Панкейки? Из-за глютена, что ли? Или аллергия на пшеницу? — Нет, — отзывается Кагеяма. — Я не употребляю такую… пищу. Челюсть Шоё неумолимо ползёт вниз, и он бешено переводит взгляд от тарелок к Кагеяме, от Кагеямы к тарелкам и обратно. — Хочешь сказать… ты приготовил всё это… это… — Хината яростно машет рукой в сторону стола, — только для меня?! — Я же говорил: просто хотел убедиться, что хотя бы одно из блюд получится съедобным. — Ладно, окей, но ты ведь мог хотя бы чуть-чуть попробовать, чтобы удостовериться, что это вкусно? Ты же можешь вообще есть, верно? Не понимаю, зачем тебе было нужно столько наготавливать… — Нет, я… в смысле, я… Я не могу употреблять ничего такого, — растерянно говорит Кагеяма с очень сложным выражением лица, словно он пытается подобрать слова для нормального объяснения, ибо сейчас он очевидно не дотягивает. — Мне станет плохо. — Да, но… — Кроме этого, я ощущаю вкусы по-другому — не так, как люди. Даже если бы я физически мог есть это без последствий — всё равно было бы бессмысленно пытаться «пробовать». — Ты… подожди… — Хината удивлённо хлопает ресницами, слепо смотрит на тарелки, а потом вновь уставляется на Кагеяму. — Ты приготовил супер вкусный завтрак, даже не пробуя? Кагеяма несколько секунд молча моргает, а после дёргает плечами. — Полагаю, что да. Хината опускается на стул, откидывается на спинку и ошарашено пялится в тарелку. Но ведь тогда… — Постой-ка! — Хината наклоняется вперёд, ударяет кулаком по столу и обвиняющее тыкает в стакан с молоком. — А это тогда что?! А? Что? Объясняй! — Что ты имеешь в виду? — Как ты можешь пить молоко? Ты чувствуешь его нормальный вкус? Оно вкусное? Напитки типа не считаются или что? — Да, вкусное… — Кагеяма хмурится, опуская взгляд на стакан. — Я всегда мог его пить. Думаю, это потому что молоко достаточно схоже с кровью или ещё с чем-то, к чему мой организм толерантен. «Фу», — думает Хината. — Ох, — говорит он вслух, делая вид, будто сказанное Кагеямой хоть что-то объясняет. Невидящий взгляд вновь утыкается в столешницу, и Шоё принимается за еду, молчаливо набивая рот, пока в голове кувыркаются тысяча вопросов — и ни один из них он не может сформулировать. Вздохнув, Хината отодвигает тарелку, откидывается на спинку стула и смотрит на Кагеяму. — Тобио, — тихо произносит он. Кагеяма поднимает брови — и сердце Шоё глухо бухает в груди. — Так это и правда твоё имя. Я думал, может, мне и вовсе приснилось, — Хината расплывается в застенчивой улыбке и кладёт локоть на стол, подпирая подбородок рукой. Вторая ладонь тянется к Тобио и сплетает их пальцы, сжимая. — Кстати, а как ты узнал моё? Ну, имя. Я ведь не говорил тебе. — Твой друг несколько раз называл тебя так, — с лёгкой нервозностью объясняет Кагеяма. — Но если тебе не нравится, я больше не буду… — Нет, пожалуйста, продолжай называть меня по имени, — улыбается Шоё. — И спасибо тебе за завтрак, Тобио. Это действительно очень мило. — Ничего такого, — произносит Кагеяма, пока его щёки розовеют, а взгляд так и остаётся приклеенным к Хинате. — Ты правда хорошо себя чувствуешь? Хината кивает, вздыхая. — Я чувствую себя хорошо, просто… — Просто что? Кусок застревает поперёк горла, и Хината опускает глаза, наблюдая, как его большой палец рисует мягкие круги на тыльной стороне чужой ладони — куда более крупной, чем его собственная. Он с трудом сглатывает, не понимая причин волнения: что-то кажется таким неправильным, ненормальным, и ощущение тревожности застревает в сердце, словно колкий ядовитый шип. Хината прочищает глотку, решая сменить тему разговора, ведь знаете, у него вообще-то ещё есть… вопросы. — Итак… значит, молоко достаточно насыщает тебя? Или просто нравится вкус? Кагеяма озадаченно моргает. — Мне… просто нравится оно. Иногда молоко слегка притупляет голод, но я не могу прожить только на нём, если ты об этом. «Голод», — думает Хината, мысленно морщась. Не просто какое-то желание перекусить, а… голод. Определённый, объективный, знакомый — будто ставший частью сущности. Внезапный приступ тошноты скручивает живот. Шоё вспоминает тот самый вечер, когда бледнющий Тобио завалился в его прачечную, трясясь похуже сушильной машинки. Помнится, он с таким усердием хлебал молоко, словно ему платят за каждую выпитую пачку… Тобио испытывал голод. И тогда, и в первую их встречу. — Ну а сейчас… ты голоден? — спрашивает Хината, облизывая губы и придвигая стул ближе. — Слегка, — признаёт Кагеяма, пожимая плечами. — Но ничего нестерпимого. — Когда ты в последний раз… ел? Пил? Что-то из этого? — Пару дней назад, — говорит Кагеяма. — И прежде чем ты начнёшь переживать, сразу обозначу — это нормально. Мне не нужно питаться каждый день. Хината медленно изучает лицо Тобио, чувствуя, как густая вина ползёт по дну его полностью набитого желудка. — Это тяжело, да? — спрашивает он. — Чувствовать запах блюд, приготовленных тобой для меня, но не иметь возможности их распробовать? — Нет, — Кагеяма выдыхает смешок. — Они никак не пахнут для меня, — он тянется к Шоё, обхватывая ладонями щёки и скользя пальцами в волосы с такой болезненной нежностью, что Хината боится расплакаться. — Ничего аппетитного. Всё, что я могу чуять — это ты. Пауза. Выдох. Резкий вскрик вырывается из глотки Хинаты, и он откидывается на стул так сильно, что деревянные ножки пищат, проезжая несколько сантиметров по полу. Шоё распахивает глаза, обхватывает себя руками и крепко сжимает ноги. — Что?! — вопит он. Ладно, да, возможно, он действительно покрыт слоями грязи, прилипшей к коже ещё со вчера: грязный штормовой дождь, пот — от бега и от секса, частички деревянной стружки, сперма, смазка и… ещё бог знает что… Чёрт, не удивительно, что он пахнет ужасно. Но Кагеяма смеётся — внезапно, громко и искреннее. В уголках глаз появляются паутинки морщинок, он кладёт локоть на стол и прижимает ладонь ко рту. Несмотря на всё испытанное унижение, сердце Шоё тает, растекаясь жаром до самых щёк. — Т-тупица, — ладонь Тобио не скрывает улыбки — это красиво, чувственно и мило, но Хината не может перестать мечтать, чтобы пол под его стулом внезапно разверзнулся и поглотил его. Он ещё сильнее сжимается, пытаясь обуздать неприятный запах. — Хватит, а. Расслабься уже, — бормочет Кагеяма в ладонь. — Нет! Я воняю! — Хината натягивает на голову капюшон от толстовки и туго затягивает завязки под подбородком. — Почему ты раньше не сказал?! Как ты посмел позволить мне ходить здесь вот…таким в твоей одежде? Завтракать, пока я настолько отвратителен?! Знаешь, это всё твоя вина! Я практически полностью покрыт… — Ох, господи, заткнись, — Кагеяма хватает Шоё за руку и тянет, пока тот с хриплым выдохом не сваливается со стула прямо к нему на колени. Тобио легко подхватывает его, усаживает к себе поудобнее и, не обращая внимания на руки-ветряные мельницы, обхватывает за талию, заставляя замереть. — О-отпусти меня, — хнычет Хината, жалобно и тщетно ёрзая — объятья Кагеямы такие комфортные, что он быстро расслабляется, слегка раздвигая ноги для удобства, и продолжает недовольно сверкать глазами из маленького «окошка» капюшона. Улыбка Тобио непоколебима. — Я не имел в виду, что ты плохо пахнешь, идиот, — мурлычет Кагеяма, аккуратно стягивая капюшон с головы Хинаты. Тобио на секунду закусывает губу, а потом вновь нежно улыбается, проводя ладонью по рыжим волосам. — Я всегда… чувствую тебя, — шепчет мягко. — Люблю твой запах. Он утыкается в шею Хинаты, и тот вскидывает голову, беспомощно скуля в потолок — мурашки проходятся маршем по позвоночнику. — Н-но я такой грязный. — Грязный из-за меня, верно? — спрашивает Кагеяма, выцеловывая линию челюсти Шоё. — Да… но я весь потный… И липкий… — Хината прикрывает глаза, позволяя своим пальцам вцепиться в чёрные волосы. — М-м-м-хм, — выдыхает Тобио. — Но на тебе и мой пот… и ты липкий… здесь… Шоё ахает, когда проворные пальцы скользят между его ягодиц. — …из-за меня. — Д-да… ах… — Хината выгибается. — Но… — Но что? — Я всё ещё в-воняю. — Нет, — Кагеяма наклоняется, чтобы шептать прямо в его губы. — Я не чувствую запахи так, как их чувствуют обычные люди. Это касается не только еды. Шоё с трудом сглатывает, подавляя желание податься бёдрами к дразнящим пальцам. — Д-да? — выдыхает он. — Да, — Кагеяма наклоняется, целуя. Ладони находят бёдра Хинаты, притягивают его ближе. Твердеющий член утыкается в живот Тобио, и Шоё стонет прямо ему в рот, сплетая их языки. Укусив скользкую нижнюю губу, он с усмешкой отстраняется. — Так если я не воняю, то как пахну? — мягко спрашивает он, когда жар смущения, обжигавший кожу, превращается в волну кипящего возбуждения. Кагеяма держит глаза закрытыми, неопределённо мыча. — Словно… — через несколько секунд раздумий произносит он, морща лоб и наконец открывая глаза. — Тупица. Это как объяснять цвет слепому! — Что?! С чего бы?! — фыркает Хината. — Мы воспринимаем окружающий мир абсолютно по-разному! — Ты не можешь знать наверняка! Кагеяма резко выдыхает. — А вот знаю. — Ну разве ты не можешь хотя бы… попытаться? — молит Хината, наклоняясь вперёд, чтобы уткнуться кончиком носа в висок. Голос сходит на хрип. — Я хочу знать. Хочу знать всё о тебе. Ещё один глубокий вздох скользит по коже шеи. — Это будто… тепло. — Тепло, — повторяет Хината, отодвигаясь, чтобы заглянуть в синие глаза. — Да… и словно… думаю, люди бы назвали этот запах… «пикантным». Хината морщится. — Как свинина, что ли? Кагеяма недоуменно моргает. — Я не знаю, как для тебя пахнет свинина. — Ну, она пахнет хорошо, но… — Отлично. Ты пахнешь как свинина. — Я не хочу пахнуть как свинина! — Тогда затихни хоть на секунду и позволь мне подумать! — Если ты назовёшь меня личным сортом героина, клянусь, мы подерёмся. — Что? — Ничего, — вздыхает Хината, нежно утыкаясь в его лоб своим. — Это из фильма. Извини. — Всё, я могу продолжить? Ты закончил вопить? — Только пока, — дразнит Хината. Он прижимается ещё ближе, оставляя лёгкий поцелуй на краешке губ Кагеямы. Тобио вздыхает. — Всё в тебе тёплое, — произносит он тихо. — Внутри, снаружи, то… то, как ты улыбаешься. — Хината пытается поймать его взгляд, но Кагеяма отводит глаза, краснея. — Ты просто пахнешь… счастьем. Иногда — не знаю, может, спокойствием? Домом. — Только иногда? — Запах меняется. — От чего зависит? — Возможно, от твоего настроения. Хината смотрит на Кагеяму, не скрывая нежности, сдавившей сердце. — Это будто и не запахи вовсе, Тобио, — мурлычет он, обхватывая его шею руками. — Но это самое красивое, что я когда-либо слышал. — Я не знаю, как по-другому описать. Да, это больше чувства, но… думаю, только так я могу хотя бы надеяться, что ты поймёшь, — Тобио крепко сжимает губы, зажмуриваясь на несколько долгих секунд. Когда он открывает глаза, то мягко шепчет: — И по какой-то глупой причине я действительно хочу, чтобы ты понял. Эмоции волнами разливаются от груди Хинаты к конечностям, и он чувствует, как глаза пощипывает солью внезапных слёз — пока что их получается сдержать, и Шоё проводит пальцами по шелковистым чёрным волосам. — И как, например, сейчас? — шепчет он. — О чём ты? — Кагеяма стискивает его бедро, заставляя кожу краснеть. — Ты знаешь, о чём, — Хината в этом уверен. Он перехватывает ладонь и ведёт её выше — к задравшемуся подолу толстовки. Кадык дёргается от судорожного сглатывания. Кагеяма закрывает глаза и жадно ощупывает пах Шоё через мягкий материал. — Не думаю, что смогу объяснить, — хрипит он. — Попытайся? — Хината судорожно вздыхает, когда Тобио обхватывает член ладонью и медленно двигает рукой. Кагеяма трясёт головой, улыбаясь. — Это… только для меня, — начинает объяснять он, но после скашивает глаза на стойку, настороженный чем-то, что находится вне поля зрения Шоё. Когда Хината прослеживает его взгляд, то обнаруживает рядом с коробкой от рисоварки аккуратно сложенную стопку одежды, поверх которой покоится его вибрирующий сотовый. Экран нетерпеливо моргает. — Тебе, возможно, стоит ответить, — бормочет Кагеяма, разжимая ладонь. — Он звонит всё утро. Твои друзья, наверное, думают, что ты уже мёртв, — он скептически прищуривается. — Может, и должен быть. Знаешь, я ведь мог действительно убить тебя за это. Хината вздыхает и утыкается лбом в подставленное плечо. Тобио, пожалуй, прав. Нет, не про убийство — хотя и в этом есть доля логики — Шоё думает о том, как прошлая ночь выглядела для его друзей: внезапно появляется Кагеяма, нападает на них, а после, конечно, погоня, в ходе которой Хината просто растворяется в ночи. Учитывая, что именно им известно о его «друге», наверняка они думают, что видели его тогда в последний раз. Чёрт. Хината надеется, что они в порядке. Нет, он правда надеется, что никто из них не пострадал — в особенности Бокуто. Блять. Должно быть, Хината — худший друг за всё время существования самого понятия «дружбы». И вот такими вот выкрутасами он отплачивает друзьям после того, как они помогли ему провернуть безумный план. Ладно… нет. Что, блять, со всеми ними не так?! Они должны были подумать дважды! Переубедить его! Так им и надо! Ладно. Окей. Снова нет — они не заслуживают такого отношения. Не стоило заставлять их волноваться, и уж точно не стоило заставлять их всерьёз решить, что их жизнь оборвётся от лап какого-то черноглазого демона. Хината соскальзывает с чужих колен, тайком поправляет член и подходит к чистой одежде. Он уже протягивает руку к телефону, когда внезапно замирает. Брови поднимаются. Шое оборачивается. — Ты ходил утром в прачечную? Кагеяма машет головой, хмурясь. — Что? Нет, я… — он бледнеет. Его глаза распахиваются, и взгляд утыкается в колени. Тобио продолжает что-то бормотать, но слишком тихо для слуха Хинаты. — Хах? — рассеянно переспрашивает Шоё, всё-таки поднимая телефон с вещей: у него тридцать пропущенных звонков, столько же сообщений от Бокуто и ещё несколько смсок от Акааши и Куроо. — Ты бормочешь, я не слышу… — произносит он, отвлечённый просматриванием сообщений. Встревоженные и обеспокоенные смски к утру почему-то наполняются смайликами в виде баклажанов и персиков. Среди навевающих воспоминания эмоджи он наконец натыкается на лаконичное послание от Кенмы. полагаю, ты в порядке. дай знать, как всё прошло. без подробностей, плиз. Хината улыбается, печатая: я в порядке, позвоню позже. передай остальным до того, как они позвонят в полицию XD Ответ приходит сразу же. я уже выяснил, что ты в норме, поэтому предупредил остальных. они держат за тебя кулачки☆ Господи, его друзья — лучшие. Он точно должен придумать, как загладить свою вину перед ними. Улыбнувшись, Шоё замирает. Моргает. Кагеяма пялится на стакан с молоком, его щёки красные как никогда прежде. Хината переводит взгляд на стопку одежды — догадка медленно подкрадывается к нему. — Подожди… — он осторожно косится на Кагеяму. — Ты только что сказал, что не ходил сегодня утром в прачечную? Проходит несколько секунд, прежде чем Тобио решается на него посмотреть. Кивает. — Значит… — взгляд Шоё бегает от вещей к Кагеяме, от Кагеямы к вещам, от вещей к… — ПОДОЖДИ-КА МИНУТКУ! — кричит он, разворачиваясь. В одной ладони он стискивает телефон, другая — сжимается в кулак. — У тебя есть стиральная машина?! Кагеяма хмурится, вновь кивая. — Так у тебя всё это время была стиралка?! Опаска отражается на лице Тобио, но смущение куда сильнее — оно прячется в пыльном румянце, покрывшим щёки до самых кончиков ушей. — Типа того, — бормочет он. — Что?! Как стиралка может «типа того» быть? — Я сначала не знал, ладно?! — рявкает Кагеяма. — Просто забей! Я постирал твою одежду, и это всё, о чём тебе нужно думать. — Не знал?! Но ты… ухм, что?! — разинув рот, Хината пялится на Тобио, но потом досадливо стонет, пряча лицо в ладонях — он прикрывает ими рот и смотрит сквозь пальцы на самого очаровательного человека на планете. — Ты просто невыносимо милый, — бормочет тихо. Морщинка между бровями разглаживается, и Тобио удивлённо смотрит на него. — Ты не злишься? — Как, чёрт побери, я могу злиться, идиот? — Хината бросает телефон обратно на стопку одежды и подходит к Кагеяме, чтобы вновь устроиться у него на коленях, обхватывая руками шею. Сердце трепещет, и Шоё знает: Тобио чувствует происходящие с ним перемены — это видно по взгляду, скользящему по его лицу, задерживающемуся на губах, а после прячущемуся за тонкой кожей век. — Ты продолжал ходить в прачечную, только потому что я тебе понравился, ведь так? — спрашивает Хината. — Очевидно. — Да. А ещё очевиден тот факт, что я счастлив и точно не злюсь, — Хината мягко целует парня. — Хотя… должен признать, я типа… не совсем понимаю всё это, — вздыхает он. — Ты про прошлую ночь? — Нет, с чего бы? Кто вообще говорил о прошлой ночи?! Я имел в виду тебя, — фыркает Хината. Тобио, отпрянув, хмурится. — И ты даже ни на чуточку не обеспокоен тем, что произошло с тобой ночью? — спрашивает он. — Я больше обеспокоен тем, что взрослая задница может не знать, что у него, чёрт побери, есть стиральная машина! — Уделяй больше внимания своему здоровью, тупица! — У меня отличное здоровье! Не надо раздувать из мухи слона: прошлой ночью я всего лишь немного возбудился, а после у меня был лучший секс за всю мою жизнь! — «Немного возбудился»?! — Кагеяма обхватывает его щёки ладонями, сжимая. — Да ты вёл себя, как блядская сучка в течку! Ты прекрасно знаешь, что это не нормально! Хината отбрасывает его руки. — И что?! Ничего плохого же не случилось, верно? — Но могло ведь! И кто сказал, что это не произойдёт снова?! — И что, это, по-твоему, будет действительно настолько ужасно? Кагеяма выглядит ошеломлённым — прямо как в тот раз, когда Хината ударил его… Шоё мысленно пинает себя за то, что вспоминает это прямо сейчас. Тобио сжимает челюсть, выдыхая через нос. — Да, будет, — произносит он сквозь зубы. — И почему же? — хмурится Хината. — Потому что… — Кагеяма дёргает бровями, и видимое разочарование сменяется грустью. Синие глаза затягиваются болью, и Тобио вздыхает, откидываясь на спинку стула. — Отбросим в сторону то, что я уже решил, будто ты не жилец, тупица, но… Как ты вообще можешь быть уверен, что я действительно нравлюсь тебе? — Что? — кривится Хината. — Как я могу не понимать этого? — Ну, ты не так много знаешь обо мне. Мы совсем недавно впервые встретились. — О чём ты? Я знаю миллион всякого про тебя! И вообще, знаешь, точно такой же вопрос можно адресовать тебе. — Я — это другое дело, — бормочет Кагеяма. — Я… чувствую. Это совсем разные вещи. — Мечтаю, чтобы ты прекратил нести бред типа этого, — фыркает Хината. — Ты может и… э…а…да…та… — Дампир. — …тапир, но вторая половина тебя — человек. И в человеческой природе думать, что ты всё знаешь и во всём прав, но это не так, понимаешь? Я тоже… чувствую! — Нет, ты не понимаешь… — Это ты не понимаешь! Может, я и не могу дать точное объяснение происходящему, но я точно знаю, что хочу быть с тобой, — со всей возможной эмоциональностью восклицает Хината. Но несмотря на всю искренность, всю любовь, которую Шоё пытается передать через слова, через взгляд и жесты, боль в глазах Кагеямы не исчезает. — А что, если ты влюблён в меня только потому, что я свожу тебя с ума, как… тогда? Хината открывает рот, но не спешит прерывать затянувшуюся тишину. Потому что ему очень не хочется признавать, что, возможно, Кагеяма не так далёк от истины. Нельзя отрицать, что в его обществе с Хинатой творится что-то странное — может, не каждый день, но случается же! Что-то гипнотическое, непонятное — не похожее на что-либо, испытанное ранее. Это чувство играет на инстинктах, сводит их с ума — будто бы желание рождается в теле, а разуму ничего не остаётся, как подчиниться. Но… Но нет. Не только феромонами Кагеямы полнится грудь Хинаты — не сейчас и не до этого. Для пущей уверенности Шоё мысленно проводит быстрый «чек-ап», но кроме любви к Тобио и всего, ей сопутствующего — «бабочек» в животе, мокрых ладоней, переполненного чувствами сердца и безжалостной нужды просто, блять, взять и поцеловать его — Шоё не находит ничего, что могло бы намекнуть на… ну, за неимением лучшего термина, «сверхъестественное» влияние. И да, окей, возможно, именно так и можно иногда описать любовь — она невозможна, мистична, чудесна, настолько нереальна, что ты чувствуешь себя единственным в мире счастливчиком, сумевшим поймать пусть и мимолётное, но такое настоящее ощущение, мол, вот он — тот самый единственный, кто заставляет тебя верить в собственную непобедимость, кто делает тебя только сильнее… И здесь — на кухне, сейчас — ранним утром, Шоё чувствует всё это. Никаких головокружений, странных встрясок или помешательства. И он думает, что, возможно, это и есть его настоящее нормальное состояние — то, что возникает в присутствии Кагеямы без всяких сторонних вмешательств. Шоё судорожно вдыхает, заставляя тело подрагивать от неподъёмного веса мыслей, кипящих в голове. — Нет, — серьёзно произносит он. — Это невозможно. — Как ты можешь знать? А что, если я как-то повлиял на тебя? — чистый страх перекатывается на острие голоса Кагеямы. — Что, если я «отравил» тебя, и поэтому ты так отчаянно хочешь меня? Вздохнув, Хината берёт ладонь Тобио в свою и подносит к лицу. Наблюдая за синими глазами, он нежно выцеловывает костяшки и пальцы. — Ладно… возможно, прошлой ночью со мной действительно что-то произошло, — он тяжело сглатывает и прикрывает веки, не в силах моментально подобрать слова. — Я имею в виду… честно. Я уверен, что что-то действительно случилось — не такой уж тупой, чтобы не понять, что произошедшее выходит за рамки нормальности. Окей? — он приоткрывает глаза и трётся щекой о ладонь Кагеямы. — Но сейчас я же в порядке, верно? Ты же можешь использовать свои… суперсилы, чтобы понять это? И разве ты не чувствуешь, что я всё ещё люблю тебя? — Я не могу просто почувствовать что-то типа этого, — бормочет Кагеяма. — Я и правда иногда становлюсь… странным, когда ты рядом, — продолжает Хината. — У меня кружится голова… я будто схожу с ума, теряю тормоза, возбуждаюсь — вполне уверен, что всё это ты и сам заметил. — Заметил, — подтверждает Кагеяма. — Но сейчас всё по-другому, — доверительно сообщает Хината. — По крайней мере, я точно в здравом уме и твёрдой памяти. Кагеяма затихает. В глазах вспыхивает ожидание — расцветает надежда. — Знаешь, я просто пытаюсь сказать, что всё ещё чувствую к тебе…. ГВАААААХ, — Шоё взмахивает рукой в воздухе, — больше никто не вызывает у меня таких эмоций. В этом же есть… смысл? — Да, — осторожно произносит Тобио. — Типа того. — Ну прости, что я не какой-нибудь поэт! — фыркает Хината. — Я просто пытаюсь сказать, что сейчас я не чувствую ничего из того, что было прошлой ночью… И что бы ни происходило со мной, когда ты рядом, что бы ни влияло на меня — это не является первопричиной. У меня… ну знаешь, есть чувства к тебе. — Типа каких? — спрашивает Тобио. Его взгляд задерживается на губах Хинаты, полный надежды — словно он искренне хочет верить словам, слетающим с них. — Я… ухм… — Хината хмурится, сталкиваясь с невозможностью систематизировать мысли в ответ на поставленный вопрос. Он нервно усмехается, наконец нащупав заветную ниточку, продолжая: — Ну… я бы любил тебя, даже если бы тебе нравился Джа-Джа Бинкс. Кагеяма смеётся и утыкается лицом в его шею. — Ты сумасшедший, — мурлычет он, оставляя поцелуй на тонкой коже. — Возможно, — хихикает Шоё, отталкивая Кагеяму обратно к спинке стула. — Но я серьёзно. Я не знаю, как точно всё это объяснить, но… типа… я хочу посетить с тобой кучу классных мест, гулять, ходить на свидания и всё такое. Нет, конечно, мы не можем пойти на ужин, но… есть ещё кино, музеи, океанариумы, магазины — я готов проводить с тобой свободное время, как делают это влюбленные друг в друга люди. Мы можем просто пойти на прогулку, и я буду держать тебя за руку… Уголки губ Кагеямы дёргаются — он нежно улыбается, и грудь Хинаты сводит тупой болью. — И… ухм… я хотел бы, чтобы ты рассказал мне о себе, — продолжает Хината тише, медленнее. — Ну, знаешь, например, что тебе нравится или не нравится, твои любимые… вещи? Штуки? Еда? Ох, подожди… нет… кхм, цвета? Животные, игры и всё такое, понимаешь? — он мягко сталкивает их лбы вместе и закрывает глаза, раздумывая, как лучше объясниться. Шоё не знает, почему так усердно старается донести свои мысли, но ничего из сказанного и рядом не стояло с поселившимися в сердце чувствами. Но… быть может, он сам себя накручивает. Быть может, это мгновение, эти чувства и вовсе не требуют раздумий — он просто должен позволить словам выливаться из него потоком всего того, что дремало глубоко внутри, похороненное под слоем безудержной тоски по таинственному человеку, ворвавшемуся с холодных улиц прямо в жизнь Хинаты. Быть может, он просто должен доверить сердцу управлять его голосом. И потому Шоё отключает мозги: всё равно они не особо были ему полезны. Как минимум с тех пор, как он встретил Кагеяму. — Я хочу… хочу узнать тебя так хорошо, чтобы все думали, что мы разговариваем на каком-то собственном, больше никому не понятном языке, — произносит Хината. — Хочу засыпать с тобой под глупые фильмы и просыпаться от твоего смеха. Хочу злить тебя до пиздеца, а в следующую секунду целоваться так, чтобы перехватывало дыхание. Я знаю, что действительно люблю тебя, ведь когда ты сказал, что переносишь солнце, я почти заплакал от облегчения, потому что… потому что… — голос ломается, но Хинате плевать, — потому что от мыслей, что ты всю жизнь живёшь в темноте, мне было так больно, но я даже не осознавал этого раньше, — Шоё поднимает голову, но держит глаза плотно закрытыми — оправдывает себя тем, что не хочет отвлекаться на Кагеяму, но на самом деле просто боится расплакаться, не договорив. — Ты заслуживаешь солнца, — произносит он хрипло. — Прости, звучит действительно глупо, но ты хотел узнать, почему я так уверен, что мои чувства не затуманены тем странным дерьмом, что происходит со мной, когда ты рядом… Так вот, я сужу не по тем мимолётным «в пылу момента» … Это… я не знаю, что это такое, но оно самое настоящее — я чувствую «это», когда тебя нет рядом. Когда я скучаю по тебе так безумно сильно, что отчаиваюсь и хватаюсь за наиглупейший план в истории человечества! Признание встречают тишиной, и Шоё открывает глаза, сразу же краснея под сокрушительно внимательным взглядом. — Боже, Шоё, — выдыхает Кагеяма, хватая щёки Хинаты, чтобы привлечь всё его внимание к себе. — Я знаю, я знаю, постой, — Хината отдёргивается от прикосновений. — Это тупо, и я так много наболтал, но… — Нет, я… возможно, я был не прав, — шепчет Тобио. — Возможно, ты действительно понимаешь всё, что я чувствую. Хината вытирает глаза рукавом толстовки. — С чего ты так решил? — тихо спрашивает он, но после, фыркнув, вздёргивает подбородок. — Я имею в виду, конечно, да. Я же говорил, что понимаю! — Тупица, почему ты плачешь, — шепчет Кагеяма, протягивая руку, чтобы вытереть дорожку одной единственной слезы, покатившейся по щеке Хинаты. — Я правда не знаю, — признаётся Шоё за секунду до того, как разразиться истеричным смехом, грозящем перерасти в рыдания — таким громким, что Кагеяма вздрагивает. Его настороженное выражение лица вызывает новую порцию смеха — куда более душевную, лёгкую, и Хината снова вытирает глаза. — Думаю, тебе придётся привыкнуть к этому, — фыркает он. — Я довольно эмоциональный. — Да, я уже выяснил это прошлой ночью, — отвечает Кагеяма. — Но… не знаю, возможно, я всё ещё сбит с толку, — Хината хлюпает носом и опускает взгляд, дёргая завязки на капюшоне толстовки. — Рядом с тобой я чувствую себя тем, кем должен быть. Словно… словно я всегда этого ждал. Мне правда тяжело объяснить, но с тобой я чувствую себя… правильно. — Я чувствую то же самое, — тихо выдыхает Тобио. Хината поднимает взгляд. — То же самое? Правда? Кагеяма кивает. — Всё то, что ты сказал о запахе… о том, как я пахну… так осчастливило меня, — дыхание сводит, и Шоё приоткрывает рот, пытаясь сглотнуть боль, набухающую в глотке. — П-потому что я хочу быть для тебя… твоим миром и счастьем, и…. И по неизвестным даже для самого себя причинам Хината начинает рыдать. Сильно. — Я… я просто хочу узнать тебя лучше, Кагеяма! Хочу, чтобы ты чувствовал тепло и б-безопасность… и я хочу, чтобы т-ты… — он икает, пока слёзы скатываются тропическим ливнем с челюсти. Кагеяма с беспокойством смотрит на него, гладит волосы и вытирает мокрые щёки — будто пытается снять страх и напряжение, затвердевшее бетоном в грудной клетке, — чтобы ты рассказал мне о тех фотографиях на стенах и о т-той странной камере… Шоё всхлипывает, потопляемый тревогой — той самой, что зародилась во время исследования спальни, той самой, что набирала силу с каждым загадочным комментарием или уклончивым ответом. Словно лавина, тревога захватывала одну его мысль за другой, разгоняясь, чтобы после рухнуть на крошечную альпийскую деревушку эмоциональной стабильности Хинаты Шоё. Слова, всё ещё пытающиеся прорваться наружу, настойчиво застревают на языке и выскальзывают во вне, словно от этого зависит вся его жизнь. — И я хочу знать, что за херню ты имел в виду, говоря, что давно не готовил… Ты ведь не ешь! И-и почему ты пришёл в прачечную с окровавленной простыней, почему не знал, что у тебя есть стиральная машинка… Почему ты вообще ничего не знал о современной технике?! И ты не понимаешь ни одной отсылки к популярным фильмам, а в твоей спальне всё очень старое… и… и… В груди поднимается волна. Обрушиваясь на сердце, она топит остатки слов. Шоё падает на Кагеяму, тщетно пытаясь заглушить истерические рыдания в отчаянном поцелуе. Кагеяма напрягается от внезапности, но уступает под напором умоляющего рта и глотает жалкие всхлипы. Он обхватывает Шоё руками, прижимая к себе так близко, как только может. Где-то глубоко, на задворках сознания Хината раздумывает о том, какой запах он источает в эту минуту. — Боже… о господи… К-Кагеяма, что же случилось с тобой? — Хината плачет в поцелуй, дрожит на чужих коленях: несмотря на крепкие объятья, плечи сотрясаются от всхлипов. Это нечестно. Шоё действует эгоистично — разваливается на куски, опечаленный какими-то воображаемыми трудностями, через который прошёл тот самый человек, в чьих руках он пытается найти утешение. Нет… нет. Не воображаемые. Слишком много доказательств очевидного: вся эта загадочность, окружающая Тобио, эти интересные и странные особенности, которые Шоё романтизировал и фетишизировал, на самом деле всё это последствия чего-то ужасного. Может, травмы. Хината ломается под давлением вины, неспособный разобраться в происходящем. Всё накопленное беспокойство наконец изливается вовне, и былое любопытство, заинтригованность оборачиваются отчаянием и неистовой мучительной тоской. Поцелуи на вкус как слёзы — солёные и печальные. Шоё пытается прижаться ещё сильнее к Тобио, цепляется за футболку, за волосы, обхватывает талию ногами. Поддаваясь отчаянию, он усиливает напор на чужие губы — мягкие тихие стоны смешиваются со хрипящими всхлипами. — П-пошли… пошли обратно в кровать… со мной, — молит Шоё, — отнеси меня в спальню… я хочу… п-пожалуйста, позволь мне… позволь мне просто… — Ш-шоё… остановись, ты… м-м-м… — Хината вылизывает рот Кагеямы, пытаясь выкрасть протесты, но Тобио больше и сильнее — он удерживает Шоё на месте, обхватив его рукой, и разрывает поцелуй, оттягивая Хинату за волосы. Это грубо или, как минимум, не очень мягко, и Хината тихо всхлипывает. — Шоё… — Кагеяма выдыхает в щёку, вжимаясь в неё носом. — Господи, прекрати. У тебя истерика. — Но… — Хината давится вздохом. — Ты… ты был… — Ш-ш-ш, прекрати, — шепчет Тобио ему на ухо. — Что происходит? Почему ты плачешь? — П-потому что… п-потому что… — ноющая боль сердца, застрявшего в глотке, никак не формируется в объяснения, и Шоё прерывисто дышит, отчаянно пытаясь успокоиться. — Продолжай дышать, глупый, — мурлычет Кагеяма, целуя подставленное лицо. — Я п-пытаюсь… глупый, — отзывается Хината, с трудом сглатывая и едва заставляя тугие эмоции скатиться вниз по горлу. — Но я ведь прав, в-верно? Что-то про-произошло с тобой… — он резко всхлипывает, вытирая нос рукавом толстовки, и пытается рассмотреть лицо Кагеямы через мутную пелену слёз. Брови беспокойно сходятся на переносице. — Хорошо, да, ты прав, — тихо признаёт Тобио. — Но тебе не стоит плакать из-за этого. Сейчас я в порядке, и… — Кагеяма теряется, когда Шоё внезапно обнимает его, вжимаясь лицом в шею. — Сейчас ты в порядке, сейчас т-ты в порядке… — раз за разом вторит Хината, будто бы веря, что чем больше раз он это произнесёт — тем правдивее это будет. Он дышит неровно, но глубоко, позволяет мягкому земельному запаху чужой кожи успокоить уязвлённое сердце. Чёрт. Возможно, он знает, как пахнет для Кагеямы сейчас. Грудная клетка наполняется комфортом — разум растворяется в безопасности и тепле. Это как уютное одеяло прохладной ночью, как золотые солнечные лучи ранним летом. Они продолжают сидеть неподвижно: Шоё утыкается в шею парня, пока Кагеяма крепко сжимает его с боков, гладя пальцами волосы, позволяя дыханию Хинаты наконец выровняться. Осторожно двигая плечом, Тобио подталкивает Шоё, пока тот не поднимает голову. — Эй, — шепчет Кагеяма. — Тебе лучше? Хината кивает, потирая глаза. — Да, думаю, да, — хрипит он. — Прости. — Тупица, не извиняйся, — Тобио нежно целует Хинату в лоб, но хмурится, с видимым беспокойством изучая лицо Шоё. — Я в порядке, правда, — тихо говорит Хината, с улыбкой провожая несколько последних слезинок и опуская взгляд. — Но вообще это я должен спросить: как ты? Пальцы Тобио проникает под подол толстовки, скользя по оголённой спине и прижимая Хинату ещё ближе. — Я же сказал, сейчас всё хорошо, — произносит он. — Как ты… как ты вообще можешь так говорить? — Хината вновь начинает распаляться, хватаясь за щёки Кагеямы. — Когда ты… я имею в виду, ты… Кагеяма издевательски усмехается. — Ты даже не знаешь, из-за чего именно расстраиваешься. — Конечно, не знаю! — фыркает Хината. — Но я… это наверняка что-то… что-то плохое, и, может, с моей стороны это слишком эгоистично, но я хочу знать! Хочу знать всё о тебе — так я смогу быть рядом, помогать тебе и делать мир лучше для тебя… — он прикрывает глаза. — Но, если не хочешь, тебе не обязательно рассказывать мне. — Я расскажу, — обещает Кагеяма, вновь целуя его. — Но не сейчас — не когда ты так сильно расстроен. — Я выдержу! — настаивает Хината. — Возможно… — Тобио отводит взгляд, — но я… — он сглатывает, — я не хочу проверять. Сердце Шоё обрывается на самое дно грудной клетки, когда на лице Кагеямы мелькает отблеск боли. — Хорошо, я смогу подождать. Я буду ждать так долго, как тебе необходимо, — мурлычет Хината, ёрзая на коленях Кагеямы и обхватывая его бёдрами. — А пока я хочу доказать тебе… пойдём обратно в спальню. Тобио вздрагивает. — Что? — мягко спрашивает Хината, прекрасно понимая, что озвученное предложение наверняка не самое подходящее, учитывая его недавнюю истерику, но… всё это не так уж и неразумно. — Ты только что плакал, — хрипло выдыхает Кагеяма ему в губы. — Не жди, что после этого я просто опрокину тебя на кровать и выебу. Пульс Шоё подпрыгивает от резкости слов, но он лишь насмешливо фыркает: — Нет. Конечно, нет. Кагеяма откидывается на спинку стула, чтобы встретиться с ним взглядом. Брови скептически дёргаются. — Но ты так хорошо заботился обо мне, — ласково шепчет Хината. — Прошлой ночью… и сегодня… И я хочу отплатить тебе тем же. — Тебе не нужно отплачивать мне сексом. — Я знаю, но… Я хочу показать тебе, что хочу тебя, даже когда не схожу с ума… что я действительно хочу тебя… люблю тебя… — Хината наклоняется вперёд, выдыхая мольбы в краешек губ Кагеямы, — так позволь мне… позаботиться о тебе. Дыхание Тобио прерывается. Ладонь крепко прижимается к спине Хинаты, притягивая его ближе. Он поднимает подбородок и смотрит в янтарные глаза. — Ты должен пообещать мне, что это не… не как прошлой ночью, — отчаянно просит Кагеяма. — Обещаю. — Твой разум чист? — Абсолютно. — Ты контролируешь себя? — Полностью. — Ты действительно любишь меня? От мольбы в тоне сжимается сердце. — Люблю, — шепчет Хината, гладя большим пальцем губы Кагеяма. — Люблю, и поэтому… пожалуйста… позволь мне заняться любовью с тобой, Тобио. Тяжёлый выдох. Нет, не Хинаты — Шоё едва дышит, завороженный зрелищем. Его резко поднимают в воздух. Направляясь в спальню, Тобио позволяет себе впиться поцелуем в опухшие красные губы.

***

Хината снова плачет. Ведь как по-другому объяснить, что его лицо вновь мокрое, и он оставляет скользкие солёные поцелуи на быстро краснеющем фарфоре груди Кагеямы. Шоё, словно умелый кулинар, приправляет идеальное полотно кожи неразборчивым мурлыканьем, глупыми и сладкими нежностями, заставляя Тобио ахнуть и напрячься. Его тело такое крепкое, ладное, с точным балансом мышечной массы, но и оно, прекрасное, не раскрывает весь потенциал, всю силу, кроющуюся внутри: оно тоньше, чем ожидалось, слегка мальчишеское, будто немного угловатое, но что-то в нём есть такое зрелое, мужское — как и в крупных, но аккуратных чертах лица. Хината чувствует, как растёт температура кожи под его ладонями, видит, как румянец ползёт по щекам, и, боже, сердце Тобио стучит так сильно, что Шоё ощущает его в своих костях. Кагеяма словно одалживает ему своё тепло — и это уже давно вышло за пределы простых соприкосновений тел. Этот жар такой неизведанный, что кажется потусторонним — заставляет Хинату гореть. И всё же есть в этом всём что-то столь поразительно человеческое, что Шоё едва ли верит, будто перед ним не человек. Дрожащие пальцы замирают на подоле толстовки, едва касаясь бёдер, и Хината садится ровно, чтобы наконец избавиться от мешающей преграды, но Кагеяма останавливает его. — Оставь, — выдыхает он, скользя ладонями под одежду и гладя судорожно вздымающиеся рёбра. Хината распахивает глаза, дёргает бровями — и Кагеяма тянется к нему, облизывает беззащитные раскрасневшиеся губы, сглатывает. — Мне нравится, как она смотрится на тебе, — поясняет он. — И предыдущая моя… тоже хорошо смотрелась. Мне… очень нравится. — Извра-яма, — усмехается Хината, наклоняясь вперёд и с тихим стоном подаваясь в поцелуй. Тобио отстраняется, сталкивая их носы. — Ты уверен, что всё нормально? Ты… плачешь, — он скользит пальцем по мокрым скулам. — Я хочу только этого, — заверяет Хината, не утруждая себя вытиранием выступивших слёз. — Мне нужен ты. Руки Кагеямы обвивают спину Хинаты, он целует Шоё и подаётся бёдрами вперёд. Джинсы не скрывают очевидного возбуждения, и деним слишком груб для чувствительной кожи Хинаты, но он, скуля, вновь и вновь потирается о Тобио. Солнце за окном скрыто кучевыми облаками, погружающими комнату в расплывчатый сумрак, но даже медленный раскат грома не заглушает биение работающих на износ сердец. Шоё опускает ладони на статную талию, скользит ниже, хватается за пуговицу на джинсах, и как только она, наконец, выбирается из петли — глаза Кагеямы чернеют. Совместными усилиями они избавляются от остальной его одежды. Член Кагеямы горячий — под настойчивыми прикосновениями он кажется ещё больше, чем в воспоминаниях. Тобио звучно всасывает воздух, когда Хината зажимает ствол в кулаке, быстро дроча между собственными раскинутыми бёдрами, прижавшимися к парню с боков. Прозрачная жидкость ниточкой струится с кончика и собирается под пупком; Хината внимательно наблюдает за лицом Кагеямы — дрочит ему, пленённый тёмным взглядом удовольствия. Тобио зажимает собственную губу меж опасными клыками, и Хината тянется вперёд, мягко разглаживая припухшую плоть. — Не делай себе больно, тупица, — шепчет он. Клыки сразу же втягиваются, и Кагеяма резко выдыхает, напрягаясь. — П-прости, — произносит он. — Блять… я… я не хочу, чтобы ты думал, будто с тобой… будто с тобой я не могу контролировать свой… — Ш-ш-ш, прекрати, — несмотря на сердце, разрывающееся напополам от отчаянной тревоги, разлившейся по лицу Тобио, Хината сохраняет спокойствие. Он выпускает член, вместо этого хватаясь обеими ладонями за лицо Кагеямы и заглядывая в чернильно-чёрные глаза. — Ты великолепный, Тобио. Не извиняйся за то, что рядом со мной ты остаёшься самим собой. Я не знаю, с каким дерьмом тебе пришлось столкнуться в прошлом, но я хочу видеть всего тебя, — он целует мягкие губы. — Просто не кусай себя, ладно. Несколько безмолвных секунд Кагеяма немигающе пялится на него, а после грубо выдыхает и тянет Хинату вниз, отчаянно облизывая его губы и рот. Шоё клянётся, что может распробовать вкус благодарности на кончике языка. Руки Тобио вновь смыкаются за его спиной, и Хината, оседлав его, качает бёдрами, потираясь своим членом и мошонкой о ствол Тобио. Головка пульсирует, замирая у задницы, и Хината судорожно выдыхает, потрясённый отголоском тысячи ощущений, струящихся по его венам. Господи, а он ведь уже знает, каково быть наполненным этим членом. Насколько это приятно. Хорошо. Мучительно полно. — Мне нужен ты… внутрь… — выдыхает Хината в чужой рот, но Тобио вновь целует его и со стоном нетерпеливо толкается бёдрами вверх. Пальцы потирают вход, и Шоё взвизгивает, когда две фаланги погружаются прямо внутрь… — Нет, — ахает Хината, резко разрывая поцелуй, а после — отчаянно скуля, когда давление на мышцы входа исчезает. — Нет, — тихо повторяет он удивлённому Кагеяме. — Ты так много уже сделал для меня, позволь мне самому… — Забота о тебе — не обуза и не бремя, — скрежещет Кагеяма: глубокий голос дрожит от нескрываемого желания, но он терпеливо гладит бёдра Хинаты, погружая в плоть кончики пальцев. — Просто позволь мне, — Шоё скользит пальцами в рот, покрывая их слюной. Но Кагеяма качает головой, вкладывая в его другую ладонь что-то твёрдое. — Тогда используй лучше это. Хината моргает, опуская взгляд на маленькую баночку алоэ. Призраки былых ощущений дрожью проходят по телу — он помнит, как холодные склизкие пальцы медленно проникали внутрь, раздвигая… Шторм снаружи бушует в полную силу. Дождь без устали бьёт в окна. Хината растягивает себя пальцами. Он вздрагивает, роняет голову вперёд, и дыхание тяжело сводит от сопротивления, встречаемого пальцами, но сердце подпрыгивает к глотке, когда Кагеяма гладит его под подбородком, уговаривая поднять голову. Тело Хинаты раскрывается куда легче под пристальным взглядом Тобио. Но и это длится недолго — скоро Хината вновь падает на губы Кагеямы, нуждаясь в них, словно в кислороде, нуждаясь в спёртых стонах, в неровном дыхании — нуждаясь во всём этом, чтобы противостоять стуку дождя, чтобы весь их мир сузился исключительно до этого проживаемого раз за разом момента. Он нежно кусает подставленную шею, ключицы, а после — выцеловывает каждый сантиметр драгоценной кожи. Кагеяма медленно приподнимает бёдра, утыкаясь членом в живот Хинаты, и тот вспыхивает, скручивается от понимания, насколько глубоко он будет заполнен: предвкушение заставляет Шоё толкаться на пальцы, слишком быстро добавлять третий и всхлипывать, но продолжать разрабатывать себя, дёргая бёдрами и потираясь пульсирующим членом между их тел. Подняв голову, Шоё давится очередным вдохом, завороженный красотой, представшей перед ним: чёрные глаза полуприкрыты, краска разлита по нежным щекам, губы распахнуты, обнажая торчащие клыки. — Пожалуйста, поторопись, — хрипло молит Кагеяма. Боже… отчаяние ему к лицу. Без лишних мыслей Хината переходит к делу — бросается вперёд, освобождает себя от пальцев и натыкается языком на острые зубы. Наверное, он всё-таки ожидал, что Кагеяма успеет втянуть клыки. Наверное. Когда волосы на руках встают дыбом от боли, а во рту расцветает металл крови, Хината задыхается от шока — и делает это громко. Он отстраняется, быстро вытирает тыльной стороной ладони губы — кожа становится мокрой, окрашивается в красный. Сердце застревает в глотке. — Ох, — он сглатывает, наблюдая, как Кагеяма облизывает уголок рта и губы. Синие глаза закрываются, и Тобио выдыхает стон — звук грохотом раскатывается по грудной клетке Хинаты, пускает огонь по позвонкам. И после Кагеяма произносит: — Блять. Большая ладонь хватает его за щёки, и Хината тает, плавится, когда горячий язык скользит во рту, купаясь в аромате крови. Никакого насилия, никакого принуждения или требования — Кагеяма слизывает его вкус, пьяно стонет, нежно наслаждается тем, что предложено. И нет, это не больно — острый укол лишь застал врасплох и заставил сердце стучать сильнее. Чувство единства, связи настолько блаженно, настолько тепло и мощно, что Хината молится, чтобы это никогда не заканчивалось. Он боится, что это закончится. За всю свою не такую долгую жизнь Хината Шоё никогда не чувствовал такой близости с кем-то другим. На ресницах выступают свежие слёзы; грудь набухает от тяжёлой, сводящей с ума преданности. Он трётся о Кагеяму, обнимает его за шею, толкается бёдрами вперёд, чтобы пропустить чужой член под мошонкой, заводит ладонь за спину, хватается за сочащуюся длину… И пока Кагеяма продолжает ужинать призраками крови на его языке, Хината погружает скользкую головку глубоко внутрь. Он стонет в жадный поцелуй — его словно разрывает надвое. Тело с охотой поглощает пульсирующий член, и чары металлического привкуса наконец спадают — Тобио падает обратно на подушку, закрывает глаза, громко выругивается в молчащий потолок. И затем кончает. Пальцы хватаются за талию Шоё, тянут его вниз, чтобы глубже проткнуть, выбивают непристойный звук. Бёдра дёргаются, проталкивают член, Кагеяма горячо изливается внутрь. — О-ох, блять… блять… — кричит Хината. Ствол всё ещё наполовину внутри, и он может чувствовать, как сперма преодолевает растянутый вход, заполняет внутренности. Через пелену горячих слёз он видит, как Тобио вновь облизывает губы. Пот катится по спине, и Шоё изо всех сил старается дышать — заполненный до краёв, он подталкивает себя вверх, садясь выше на бёдра Кагеямы, в надежде освободить ещё больше места внутри себя. Тобио продолжает наполнять его, и Шоё сдаётся: позволяет весу тела опустить его дюйм за дюймом обратно на член, пока он не оказывается полностью растянутым и сотрясаемым чужим оргазмом. Держать себя спокойно — практически невозможно, но Хината справляется. Он прижимает ладони к груди Тобио и, ставя чужие интересы превыше своих, позволяет тому полностью излиться — и да, конечно, он бы хотел заездить Кагеяму прямо на этой чёртовой кровати, но сейчас Шоё чувствует странное удовлетворение от чужой кульминации и просто наслаждается полнотой, прежде чем выпустить член и… — Пожалуйста… не останавливайся… — выдыхает Кагеяма. — Ч-что? — голос подводит, и Шоё быстро смаргивает слёзы с глаз — Кагеяма пялится на него сквозь полуприкрытые веки, а после садится, чтобы вновь прошептать ему в рот: — Я сказал: не останавливайся. — Н-но ты… только что… — лёгкий толчок бёдрами заставляет Хинату всхлипнуть, и сквозь туман удовольствия он наконец подмечает, что Кагеяма не подаёт никаких признаков усталости. Шоё распахивает глаза, удивлённо смотря на парня. — Я могу продолжать, — мягким рыком отвечает Кагеяма на неозвученный вопрос. Хината не берётся спорить. Он толкает Тобио обратно на кровать и ведёт бёдрами, выкрикивая от удовольствия и чувствуя, как толстая головка скользит сквозь кольцо мышц, раскрывая его. — Х-хорошо, — хрипит Хината. Он ненавидит это слово — нет, правда, оно слишком простое, не охватывающее всего, что творится в его голове — но прямо сейчас Шоё просто изо всех сил старается остаться в сознании. Кагеяма под ним трясётся, двигается, слишком сильно сжимает бёдра Хинаты, но вместо боли Шоё чувствует себя идеально — словно корабль, наконец вставший на якорь. Словно электричество, наконец заземлённое. Словно человек, нашедший своё место. Вспышка молнии отражается в темноте глаз напротив, и Хината вновь начинает двигаться. — Шо… я… это… — Кагеяма теряет голос в очередном стоне, и Шоё падает вперёд, цепляясь за перекладину изголовья кровати — он вжимается в Тобио, покачивает ягодицами вперёд-назад, роняя отчаянные бессмысленные всхлипы. Тобио слишком большой — от его члена дрожит всё тело, кружится голова, и мокрые звуки фрикций заставляют сходить с ума, но Шоё хватается за самоконтроль как никогда раньше — ради Кагеямы. Ради того, чтобы доказать, что чувства, засевшие занозой в сердце, самые настоящие. Искренние. — Т-те… тебе… п-приятно? — хрипит Шоё. Кагеяма кивает. Тянет Хинату вниз, целует, и Шоё отдаётся в ласку с головой, не беспокоясь ни о ранке, всё ещё цветущей на языке, ни о клыках, готовых проткнуть его вновь. Но Тобио, даже познав вкуса Хинаты, нежен, заботлив, а потому поцелуй не выходит жадным, и Шоё плавится от наслаждения, несмотря на безумную пульсацию, вторящую биению его сердца. Пальцы гладят загривок Кагеямы, играют с тёмными волосами, спускаются на грудь, проходятся по рёбрам, цепляются за запястья на талии Шоё, а после поднимаются в обратном порядке. Хината останавливается на плечах — вырисовывает большими пальцами нежные круги, прослеживает тонкие линии, продолжая медленно двигать бёдрами, раз за разом насаживаясь на член. - …яма… — скулит он в тёплые губы. — А к-как я пахну… сейчас? Кагеяма крепче обхватывает его руками, притягивает к себе, разгорячённо целует и стонет, а после — трясёт головой. Он закапывается лицом в шею Шоё, двигая бёдрами, чтобы раскрывать Хинату всё шире и шире с каждым толчком. — Б-блять… я… я кончаю… — глубокий, низкий голос Тобио потрясает Шоё изнутри. Желудок сводит. — Кончи для меня, — шепчет Шоё. — Ох, боже… кончи… внутрь… Пьянящая пульсация — обжигающий жар. Кагеяма мягко стонет в шею. От желания пересыхает горло, и Шоё скулит, продолжая двигать бёдрами — тело требует собственного освобождения, пока Кагеяма продолжает кончать уже второй раз. Хината скользит трясущимися пальцами под подбородок Тобио, он поднимает его лицо вверх, отчаянно желая смотреть в синие глаза, возвышаясь с пьедестала удовольствия. Взгляд, уставившийся на него в ответ, плоский, кажется, впитывающий свет, но Шоё различает эмоцию, вихрем закручивающуюся внутри темноты. Чёрная чёлка прилипла к потному лбу, и Хината откидывает пряди прочь, целую влажную кожу опухшими губами. — Больше, — выдыхает он, и Кагеяма кивает, прежде чем вновь впиться в его рот, высасывая дыхание из разогнанных лёгких. Зубы теряют остроту; и они позволяют себе тяжело, беспорядочно целоваться. Бёдра наливаются молочной кислотой, и Шоё тратит последние запасы энергии, чтобы раз за разом пронзать себя скользким членом. Он ходит по тонкой грани — ощущений почти что слишком много. Хината чувствует боль — она расходится по всему телу искрами: в пальцах конечностей, в каплях пота, выступивших так обильно, словно он изо всех сил пытается справиться с лихорадкой — каждая клеточка его организма работает на сто процентов, чтобы в полную меру принять Кагеяму, сжать его, занять ощущением, как дважды наполненные внутренности вновь сдаются под безостановочным напором. — Я… я чувствую тебя… везде, — выдыхает Хината. Тепло скручивается тугим клубком в нижней части живота — там, куда проталкивается Кагеяма. С каждым новым движением бёдер обделённый вниманием член Шоё трётся о живот Тобио и мажет смазку по внутренней стороне толстовки, беспощадно пороча ткань. С тихим разочарованным всхлипом Хината скидывает толстовку через голову, позволяя ей улететь куда-то на пол, и наклоняется к Кагеяме, отчаянно нуждаясь в тепле горячей кожи. Два раза Тобио кончал внутрь него. И, судя по тяжелому дыханию и ответным толчкам бёдер, кончит и в третий. Если бы Хината не тонул в удовольствии, он бы нашёл происходящее «очаровательным» — у него никогда не было партнёра, способного угнаться за его внушительной сексуальной выносливостью: всем нужен был перерыв, время, чтобы восстановиться, но не Кагеяме. Кагеяма с каждым разом становится только твёрже, больше и отчаяннее — как и сам Хината. — Хочу… кончить с тобой… — молит Шоё, крепче сжимая руки вокруг шеи Тобио и позволяя ему продолжать двигаться в теле, раз за разом воспламеняющемся от выдыхаемых слогов имени — Кагеяма шепчет ему в губы, вжимается, заставляет терять голову, всё ближе и ближе подталкивая к краю. — Не… ах… не уходи… — шепчет Кагеяма, вжимаясь носом в щёку Шоё. — О-останься со мной сегодня… останься со мной… — Да-да-да, — твердит Хината, чувствуя как грудь наливается болью — сердце вновь набухает, уязвлённое, тревожа его слёзы — большие капли мягко скользят по щекам, пока он задыхается, сжимается и пружинит на члене. — Т-тобио… — выдыхает он, — хочу остаться… навсегда… Возможно, высказанное вслух не совсем точно передаёт задуманное, но, кажется, Кагеяма не против — Шоё чувствует, как он дрожит, чувствует одно сердцебиение на двоих, заполонившее комнату стуком… — Как я пахну… — шепчет Хината. — Скажи… — Шоё, я… я… блять… — Пожалуйста… скажи мне… Каге… яма… — Это… это не… — Мне нужно знать… — Я сейчас… Шоё… — Пожалуйста, скажи мне! — С-солнечным светом… — выдыхает Тобио. — Ты пахнешь… солнцем. Хината с криком кончает. Он разваливается по кускам: сначала пропадает зрение, затем — затихает звук. Он наслаждается невесомостью, бесконечностью, пока тело отчаянно забывает все чувства и ощущения, кроме одного — кроме Кагеямы. Кагеямы. Кагеямы. Кагеямы. Кагеямы, который становится целым миром для него. Единственным, что ему знакомо, единственным, что он оставляет в памяти. Одним лишь ощущением в бесконечно приятный момент, прежде чем он, кончая, откидывается назад, изливаясь меж их телами, окрашивая их животы горячими мокрыми полосами. Кагеяма толкается в него сильно и сильнее, и ещё сильнее, и тоже кончает — извергая глубокий стон. Солнце. Он пахнет, как солнце. Шоё сжимается: его руки, бёдра, внутренности — всё насмерть цепляется за Тобио, пока ошеломляющее удовольствие растворяется в волнах тёплого, нежного удовлетворения. Хината обводит укушенным языком губы Кагеямы, толкает его глубже, осторожно исследуя кончики смертельных шипов, выступивших из-за кратковременной потери контроля, и целует эти мягкие губы, этот тонкий нос, прежде чем рухнуть на горячую грудь. Запыхавшимся. Уставшим. Хорошо вытраханным. Кагеяма вяло толкается ещё пару раз и замирает. Какое-то время они лежат, скреплённые крепкими объятьями, дышат запахом кожи друг друга, греются в теплоте. Спокойствие по-хозяйски обустраивается в глупом сердце Хинаты, мгновенно затмевая жемчужину боли, затерявшуюся где-то под рёбрами. Голова, кажется, весит тысячи футов, но Шоё всё-таки поднимает её, встречаясь взглядом с туманными голубыми глазами. — Добро пожаловать обратно, — подшучивает Хината. Голос всё ещё хрипит — сдавленный тяжестью груза, застрявшего в грудной клетке. Он всё ещё здесь — всё ещё никуда не делся. Мягкость на лице Тобио моментально уступает чему-то более резкому, взволнованному и одновременно — безмятежному, удовлетворённому после хорошего секса. — Твой язык в порядке? — спрашивает Кагеяма, настойчиво нажимая подушечкой большого пальца на нижнюю губу — Хината щёлкает слегка задетым языком о чужой ноготь, кивая. Он шипит, ёрзает, пытается не закричать, когда Тобио осторожно выходит, выпуская наружу сперму и позволяя ей вытекать в, кажется, бесконечном потоке. — Всё в порядке, — честно отвечает Шоё, проводя ладонью по влажным от пота волосам Кагеямы. — Не кори себя из-за этого или… чего-то другого. Всё было, — он тихо хихикает. — Хорошо. — Почему это я должен корить себя? Это всё ты, тупица, — рычит Кагеяма. — И правда, — пожимает плечами Шоё, прежде чем получить невинный поцелуй в потную щёку. Несмотря на то, что из него всё ещё вытекает сперма, он внезапно чувствует смущение от слишком нежного, ласкового жеста. — Но ты, кажется, наслаждался происходящим. Кагеяма стонет, словно от боли, и роняет голову на плечо Хинаты — И как? Я вкусный? — Я никогда не пробовал подобного, — хрипло шепчет Тобио ему в кожу. — И теперь никогда не смогу перестать думать об этом. — Так значит… — Хината облизывает губы. Сердце тревожно трепещет. — Это было хорошо? Дождь барабанит по крыше. Дыхание Тобио тёплой лавиной скользит по шее. — Да, — бормочет он в ответ. Что-то тяжелое, практически невыносимое набухает внутри, доводя его до грани — Шоё всерьёз начинает беспокоиться, что сердце вот-вот остановится, пренасыщённое. Почему-то ответ Кагеямы очень важен для него. — Я рад, — выдыхает Хината, борясь со словами, застрявшими в глотке. Он ласково целует висок парня. — Люблю тебя, Тобио. — Спасибо, — шепчет Кагеяма. Хината устало смеётся. — Это неправильный ответ, тупица. Кагеяма крепко стискивает его в объятьях, выдавливая тонкий писк. Он поднимает голову, смотрит с таким обожанием, что лицо Шоё краснеет, а живот — сжимается. Пальцы ласково скользят по щеке. — Когда ты говорил, что уверен в своих чувствах ко мне, — выдыхает Кагеяма, — ты ни разу не упомянул, что я… другой. — В смысле? — Ну, ты знаешь. Не человек. Спасибо. — Ох, хм, — Хината облизывает губы: внезапность, с которой возвращается боль в груди, почти переламывает рёбра пополам, заставляя сердце плюхнуться куда-то вниз. — Ну… это не имеет никакого отношения к моим чувствам. Ты нравился мне ещё до того, как я узнал, что ты… тапи… тап… нет, стой, это не то, — он вздыхает, — ещё до того, как я узнал, кто ты такой на самом деле. Хината чувствует, видит, как тысячи слов обретают свою форму на кончике языке Кагеямы, готовые сорваться, но Тобио сжимает губы и трясёт головой. — Спасибо тебе, — вновь произносит он. — Что? — шепчет Хината, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Что ты хотел сказать? — тревога и страх неизвестности кольцами закручивается вокруг него, и Шоё изо всех сил пытается подавить беспокойство, прижимаясь ближе к Кагеяме, не позволяя нервозности разделить их. В конце концов, он просто прилипает к Тобио.  — Ты останешься со мной сегодня? — спрашивает Кагеяма. Хината кивает, вытирая случайную слезу. — Если мне можно принять душ и почистить зубы, — хлюпает он. — Конечно. Я купил тебе зубную щётку. — Ожидаемо, — улыбается Хината. — Ты правда… что-то с чем-то. — Ну да, — бормочет Кагеяма. — Нет, я имел в виду не про… это, — Хината шлёпается головой на грудь Тобио. — Ты особенный. Ты заставляешь меня чувствовать так много всего хорошего, — шепчет он вопреки ноющему беспокойству в груди. Шоё закусывает губу, прежде чем вздёрнуть подбородок: он смотрит на Кагеяму и обводит пальцами контур губ — они послушно расходятся, и Шоё трогает идеально ровные человеческие зубы, застывшие на том месте, где совсем недавно сверкали клыки. — Как это работает? — недоуменно произносит он. — Они выдвигаются из задней части, — Кагеяма отодвигает пальцы Шоё и запрокидывает голову, открывая рот. Хината удивлённо наблюдает, как два острых зуба выныривают из десны — их кончики показываются за краем ряда зубов, и Тобио трёт их языком. — Они могут выдвинуться и сильнее, верно? — спрашивает Шоё, трепетно наблюдая за происходящим. В этом есть что-то такое… понятное. Биологическое — ну, например, как коты выпускают когти. Никакой мистики, никакой магии — просто анатомия делает своё дело. Кагеяма кивает, заменяя клыками зубы, а после выдвигая их ещё на несколько миллиметров вперёд, прежде чем быстро прячет оружие и поднимает голову. — Вау, — выдыхает Хината, трогая тупые края человеческих зубов. Кагеяма отворачивается, облизывая губы. — Это не круто, — бормочет он. — Нет, совсем нет, — с благоговейным страхом соглашается Шоё. Кагеяма вздрагивает, морща лоб. — Я имел в виду, как раз это и делает их крутыми! — говорит Хината, пытаясь не засмеяться от оскорблённого выражения лица Тобио. — Это просто выглядит так… нормально, а потому — круто! — Ох, — выдыхает Кагеяма, выглядя куда менее обиженным. — И, хм, — Хината сглатывает, соскальзывая чуть ниже по телу Тобио и натыкаясь на скользкую тёплую головку члена. — Какого… как, блять, у тебя всё ещё стоит? — Пройдёт. — В смысле?! — Что значит «в смысле»? Не… — Кагеяма отталкивает виляющую задницу Хинаты. — Прекрати. Пройдёт. Хината моргает. — Ты кончил три раза, Тобио. Сперма будет вытекать из меня ещё неделю, а у тебя всё ещё… — Господи, прекрати говорить об этом! Смущаешь. — Это какая-то вампи-особенность? — спрашивает Хината, приподнимаясь и нависая над Тобио. — Думаю, да, — вздыхает Кагеяма. — Мне не нужны перерывы для… восстановления. Я всегда думал, что это как-то связано с ускоренной регенерацией. — Это больно? Кагеяма трясёт головой, и Хината улыбается. — Ну, хотя бы так, — тихо произносит он, смотря в сине-голубые глаза, а после припадая к припухшим губам. Он начинает вполне целомудренно — мягко чмокая, но после позволяет себе задержаться, наслаждаясь теплом чужого рта и жаждой, с которой Тобио подаётся в поцелуй, проскальзывая языком внутрь. Они вздыхают, неторопливо изучая губы, языки, зубы — словно два человека — ладно, два индивида — глубоко влюблённых друг в друга. — Ты невероятен, Кагеяма, — выдыхает Хината, когда они наконец прерывают поцелуй. Тобио скользит пальцами через рыжие волосы и медленно качает головой, закрывая глаза. — Не спорь со мной, — гремит Хината, толкаясь в лоб Кагеямы своим. — Я не спорю, просто… я так счастлив сейчас, — шепчет Тобио. — Я никогда не чувствовал себя так. Признание, как предполагалось — романтичное, рвёт грудь Хинаты, словно тупое, давно заржавевшее лезвие. Он отстраняется. — Как «так»? — спрашивает Шоё. — Счастливым? — Нет, тупица, конечно, я и раньше был счастлив. Хотя, честно говоря, достаточно давно. — Насколько давно? — повторяет Хината вопрос, заданный ещё на кухне — и, в отличие от прошлого раза, сейчас в голосе звучит нотка настойчивости. — Господи, ты собираешься постоянно плакать? — беззлобно поддразнивает Кагеяма, стирая слёзы с его щёк. — Нет, я не против, просто скажи мне сразу, чтобы я мог… — Прекрати! — Хината хватает его ладонь, прижимая к груди. Тобио распахивает глаза. — Прекрати, пожалуйста, — хрипло повторяет Шоё. — Прекрати избегать мои вопросы… пожалуйста, Кагеяма, я больше не вынесу. Тобио закусывает губу. Бегает взглядом по обезумевшему лицу Хинаты. И Шоё лишь на секунду — нет, на половину секунды, на четвертинку секунды, блять, на одну восьмую секунды — думает, что было бы неплохо прямо сейчас соскользнуть вниз, мокро выцеловывая обнажённую кожу, а после ртом довести член Кагеямы до полной боевой готовности и объезжать его вплоть до следующего утра, ведь тогда, только тогда, тревожность уйдёт, забытая или затерянная в тумане эйфории, пока они качаются, трутся и стонут вместе. Но нет, любовь не позволяет ему так поступить. И, кроме того, больше всего в этом долбанном мире Хината хочет, чтобы Тобио смог обнажить свою душу перед ним. Чтобы он, Шоё, смог защитить её. И потому Хината поможет ему осветить пройденный путь — и в будущее они будут двигаться уже вместе. В их общее будущее. — Пожалуйста, я… мне нужно узнать, что случилось с тобой, — голос Хинаты ломается под давлением боли. — Прежде, чем моё воображение убьёт меня. Прежде, чем я сойду с ума. Мне нужно узнать, Тобио. Ты не обязан пускаться в детали, пересказывать всю свою биографию или типа того, но прошу тебя… умоляю… расскажи мне, что случилось. Снаружи гремит гром, и молния освещает потонувшую в безмолвии комнату. Дождь тает тенью на стене, и сердце Хинаты медленно бьётся в ноющем ритме, пока Кагеяма молча смотрит на него. Беспристрастно. Нечитаемо. Пока Кагеяма не закрывает глаза. Не делает глубокий вдох. — Хорошо, — произносит он. — Я расскажу тебе.