Имя мне - легион

Тени среди теней, перья среди перьев. Всё менялось, и менялось быстро. Ещё недавно они были рассеянны и несвязны, а теперь ― крепкая группа, вечно в контакте, постоянно на связи. Квилл поджимал губы, но перемены приветствовал, поскольку из-за них эффективность каким-то неведомым образом повысилась на порядок. Приятно, конечно, однако он скучал по старым временам. Самую малость. Он учил молодняк, потому что так сказала леди-примарх, он рассказывал им про самые разные кампании легиона, потому что это входило в обучение, он ждал своего перевода обратно, потому что не хотел больше такой жизни. Он привык быть в авангарде, а тут… У леди Рейвен на всё отыщутся причины, разумеется, но Квилл очень, очень, очень хотел на своё старое место. Ему не нравилось работать с молодёжью. И вообще эта молодёжь сама недолюбливала терранский набор. Отношения оставались натянутыми, что беспокоило внедрённых братьев, но пока что проблем не предвиделось. Они много говорили об этом между собой, собираясь, как и другие, тайком по ночам, но пришли вместе к одному и тому же выводу ― ничего не случится. Катастроф не будет. В конце концов, амай Рейвен отнюдь не дура. Падение что отрицательный взлёт. Квилл теперь записывал приходящие в голову фразы в крохотную, по его меркам, записную книжку и находил их лишёнными прежней красоты, банальными и похожими на необработанные камни. Что-то ушло от него, когда примарх Корвус Коракс воссоединился со своими сыновьями. Что-то, видимо, важное. Он изменился вместе со всеми. Незаметно, шаг за шагом, нынче Фиорахас смотрел в зеркало и не узнавал собственного лица, поскольку оно стало совершенно иным. Возможно, так повлияла на него работа с молодняком, пытался он убедить сам себя и проводил ладонью по посеревшему лицу ― он чувствовал, что цвет нездоровый, опасно балансирующий на грани, за которой его не выпустят апотекарии без чёткой уверенности, что Квилл не подвержен особой проблеме Гвардии Ворона; но в зеркале по-прежнему смотрел на него просто бледный и черноволосый космодесантник, которому следовало бы уделить побольше времени сну, перестать питаться урывками и бегать при этом, а ещё замечательно было бы перестать тратить время на бесплодные самокопания. Здоровья и красоты они практически не добавляли. Сервитор тихо наводил порядок, и это тоже было изменением. Всё пришло в движение, закрутилось водоворотом. Стало отчасти чужим. ― Брат? ― К нему заглянул Дзанни. За ним лежала слишком длинная тень, так что Квилл немедленно нарисовал себе в голове неловко переминающегося с ноги на ногу в терминаторской броне Колкахунна. ― Наша амай нервничает. ― Я тоже, ― буркнул Квилл. Приказав сервитору уйти, Фиорахас ещё раз кинул взгляд на поставленное не так уж и давно зеркало ― очередное изменение! ― и вышел к братьям, захлопнув дверь и закрыв на несколько замков. ― Ты идёшь с первой волной, ― обронил словно бы ненароком Дзанни, изучая взглядом свои руки. Как будто в первый раз их видел. Настроение Квилла несколько улучшилось. С первой волной ― это прекрасно, это те, кого не увидят до самого последнего момента… Ну, и терминаторы, конечно. В своё время леди Рейвен с ними очень долго и по огромному секрету обсуждала, как им выскальзывать из поля зрения противника, и к чему-то они пришли. Больше знал об этом брат Фивер, но спрашивать не было времени. ― Поторопимся. Они поспешили в тишине. Квилл не хотел разговаривать, обдумывая, на какой фронт будет отправлена его часть волны, Дзанни то ли берёг дыхание, исходя из своих смешных и бессмысленных идей, то ли тоже хотел помолчать, а Ойхе… ну, это Ойхе. Из него слово бы и дорогая тётушка Конрадина не вытянула бы. Стая фаталистична. Её полёт неотвратим, как поступь смерти с ножом в широких рукавах. Война оставалась войной, в ней ничего не менялось, и это Квиллу нравилось. В дыму и темноте, в пронизывающих вырубленный в скале город узких тоннелях он ощущал себя как дома. Судя по передачам в воксе, его братья разделяли это чувство. Они перекидывались короткими фразами, отступали и внезапно возникали из ниоткуда, чтобы нести единственное милосердие для безумцев, не принявших мир и Согласие. Весь город превратился в огромное небо, где кружит невероятно прекрасная стая. Метафорически выражаясь, естественно. «Три-семнадцать, второй градус, тень». Квилл пьяно рассмеялся бы, подтверждая с остальными, что слышит, но сдержался. «Тень», как давно этого не было, как они давно не видели этой красоты, от которой сердце замирает! И это стоило бы увидеть примарху, чтобы понять… Что именно, Квилл не знал, но был совершенно уверен, что после такого… Прорываться на верхнюю площадку. Расчищать относительно широкий коридор. В тишине и быстро. С фильтрами выбегать на дневной свет, топтать нежную траву и косить стражу очередями. Как всегда. «Тень летит». Они рассредоточились по краям и активировали маскировку. В небе кружились остальные ― в конце концов, из бойниц тоже вёлся огонь, а настолько глубоко они забраться не успели. Да и вообще, не их это дело. Леди Рейвен мчалась вперёд без оглядки, лёгкая и стремительная в обычной одежде. Мягкие чёрные туфли. Белые пышные рукава. Иссиня-чёрные волосы на ветру. И она спрыгнула в пустоту с края самой высокой точки этого города. Квилл слышал на новых частотах чужие голоса, слышал примарха, не глядя наводил болтер и снимал преследователей чёткими выстрелами вместе с остальными. Они не остановятся, пока никого не станет. Он отчётливо видел своей фантазией, как легко падает вниз леди и что-то делает при этом. А потом она расправляет крылья и взлетает… Но каждый раз целую мучительную секунду Астартес испытывали очень странное чувство, от которого сосало под ложечкой. Леди взвилась вверх, ловя тёмно-лиловыми крыльями потоки воздуха. Идеальный расчёт. Техника не подвела, да и могла ли? Судачили, что леди Сидиро подарила младшей сестре крылья, три дня и три ночи сидя в мастерской за трудами. Это могло быть правдой, а могло оказаться тенью правды, искажённой действительностью. Разве что спросить у матушки, но разве скажет? Хотя попробовать никто не запретит. Фатализм ― вот наше настоящее проклятье. Техника требовала тщательного ухода, бережного обращения и общения с теми, кто был в курсе небольшой тайны, то есть с вышедшими с Терры. Настороженная и не слишком доверяющая старшим братьям молодёжь старательно игнорировалась, когда дело касалось некоторых вещей, и Квилл в глубине души обеими руками ратовал за то, что нечего им знать больше. Многие соглашались с позицией леди, что если они не доверяют, то зачем доверять им свои маленькие секреты. Но вместе с тем бесконечно сыпались вопросы. Почему вы держитесь в воздухе дольше, хотя всё одинаково? Потому что это ложь. Вслух же Квилл говорил, что дело тут исключительно в опыте, со временем и они научатся, возможно, стоит ещё попросить отрегулировать что-нибудь, починить, проверить ― и молча пил по стакану воды с братом Амдхи. Особые инфопланшеты хранятся теперь за шиворотом, записи уничтожаются сразу после получения, а вооружение прячется в тайниках. Никто не должен знать больше, чем уже известно. ― Амай считает, что это не приведёт ни к чему плохому? ― спросил как-то Амдхи. Квилл обдумал ответ. Покачал головой. ― Впрочем, неважно. Амай Рейвен знает, что делает. ― Как твой глаз? ― сменил тему Квилл. ― Иногда напоминает о себе, ― коснувшись левого виска, сказал Амдхи. ― Мне повезло. Каме нет. Имплант всё равно не поставят, знаешь ли. Говорят, следующую кампанию мы проведём с Девятыми. ― Они будут там вместе? ― Так говорят. Пакша предлагал встретиться. В конце концов, мы давно не виделись. Прикрыв глаза, Квилл взвесил каждое слово вновь, осторожно заточил мыслью и неторопливо, небрежно и легко сказал просто так: ― Старое всегда тяжелее. Амдхи кивнул. Ему не нужно было ничего ни объяснять, ни пояснять. Он понимал. Да и они в самом деле уже очень давно не видели никого из других своих братьев. …что камень. Мысли расплывались и превращались в огненные валы каждый раз, как он пытался сформулировать их во что-нибудь понятное. Череп наверняка был расколот, вокруг кровь, мозг, кость, куски шлема. И хорошо, если просто расколоты, а не валяются по всей округе. Даже попытка приоткрыть глаз вгоняла в рану несколько хорошо заточенных и предварительно раскалённых ломов. Или вбивала, а потом ещё поверх проходилась молотом. ― Всё будет в порядке, ― говорил ангельский голос где-то там, за реками этой боли, за горами отчаяния, за пропастями безумия. ― Это больно, но любая боль проходит. Фиорахас? Сквозь бастионы страдания пробилось очень простое ощущение. Касание прохладной изящной ладони. ― Фиорахас. Ты слышишь меня. Ты воспринимаешь. Поднимайся на свет. Он пытался понять, какой свет имеется в виду, что от него хотят, кто это хочет ― а голову прошивало вспышками боли, похожими на мигрень, на которую в прошлой, кажется, жизни кто-то часто жаловался, а он смеялся и серьёзно говорил что-то такое, во что верил всем сердцем. Он брёл в темноте, в которой шелестели перья, чёрные как сама ночь, он чувствовал их шёлк под пальцами… Боль притупилась. Шорох исчез, но появилось нечто другое. Слабое движение воздуха? Едва ощущаемое, как будто кто-то осторожно раскрывает огромное крыло ― или складывает. ― Не надо говорить. ― Узкая ладонь леди Сангвинии касалась его щеки. ― Когда откроешь глаза, тогда можно. Потерпи немного. Что-то не так, я знаю это. Я это… понимаю. Что не так? ― Надолго успокоить боль не получится. Но и двигать тебя я не могу без опасений, что тебе станет хуже. Нет, не так. Тебе точно станет хуже, если я попытаюсь тебя отнести к апотекариям. А сюда добраться будет сложно. Он попытался открыть глаза. Кое-как получилось, однако из-за яркого неба он всё равно зажмурился. Осторожно приоткрыл один. ― Лучше? Он издал невнятный звук. В голове наконец сложилась чёткая мысль: леди-примарх Сангвиния говорила серьёзно. Как… как леди Петра, например. ― Хорошо. ― Огромное крыло, посеревшее от пыли, закрыло небо. То есть солнце. Создало тень. И замерло. ― Что ты помнишь? Он закрыл глаза и вспомнил. Со стыдом. Если бы он умер, это называли бы безрассудным, но геройским поступком. Отчаянным. Нет любви большей, чем умереть за то, что любишь. Он слышал эти слова. Когда-то. Кто-то их говорил. ― Помню… ― Боль исчезла так резко, что он замолчал, поражённый этим. Но крыло качнулось, словно леди говорила: продолжай, не бойся. И он продолжил: ― Её… видно… Никто не успел… бы… наверное… ― Это твоя мотивация. А то, что ты сделал, видели все. Что ещё ты помнишь? ― Тишину. ― Хорошо. Посмотри тогда наверх. Солнце не будет тебе мешать. Лицо леди Сангвинии немного расплывалось, и он был этому даже рад. Ему было бы слишком тяжело видеть её не жизнерадостным и счастливым созданием. Потому он послушно посмотрел наверх, где была эта проклятая башня, по чьей стене леди Рейвен карабкалась, сложив крылья за спиной на манер мотылька, то пропадая прямо на глазах, то вновь возникая. Вершины не было видно. И многих этажей, как осознал Фиорахас, тоже. Потому что всё это поглотила тьма. Живая. Колеблющаяся. ― Видишь? Ей очень больно, ― спокойно сказала леди Сангвиния. ― Она обернулась. И увидела, как ты падаешь. Этого оказалось достаточно, чтобы она проснулась от долгого сна. Он хотел спросить, что за сон, но тьма на его глазах взорвалась, а после вновь собралась воедино. Стремительно изменила форму. Выбросила куда-то чёрные жгуты, куда-то поползла, смешалась, заколыхалась… ― Очень. Больно. Хорошо, что Рейвен успела приказать эвакуироваться как можно дальше. Сейчас она не различит, кто чужой, а кто свой. Видишь, Фиорахас, к чему привела твоя отвага? ― Она бы погибла… ― Да. Возможно. А если бы она не поняла, что происходит, под ударом оказалась бы вся операция. И погибло бы несоизмеримо больше. В этой системе наше присутствие незначительно, а четыре примарха не могут… Впрочем, это не имеет никакого значения. Как успокоить пробуждённого? ― Никак. ― Дети, ― проворчала леди. ― Если бы я могла хотя сказать сестре, что ты бы жив и в сознании, а лечение вернёт тебя в строй достаточно быстро, она бы взяла себя в руки. Но связи нет. Он открыл было рот, чтобы спросить, а разве не может Ангел передавать мысли на расстояние, ведь тогда никакие помехи не страшны, но боль обрушилась на него вновь. Когда же она схлынула, вопросы исчезли. Словно их смыло прочь. ― Кто-то прекрасно поёт, а кто-то жонглирует танками силой мысли. Я не читаю мысли, не передаю их, но ты слишком очевиден. Многое можно узнать, если мыслить логически и наблюдать. Не так ли? ― Леди Сангвиния невесело улыбнулась. ― Подожди ещё немного. Скоро всё разрешится. ― Всё? ― Всё. Отсюда глазами не увидеть, но смотри, если хочешь. Он всмотрелся в буйствующую темноту на вершине башни. Ему почудилось эхо чьего-то крика, как будто леди Рейвен снова бросается в бездну, что расправить крылья и взлететь… Тьму прорезал невыносимо яркий свет, а потом вся эта безумная фантасмагория мрака стала исчезать. ― Скоро они придут. Скоро подобные тебе встанут перед выбором, но ты ведь его сделал, верно? Ты не сомневаешься. Ты предан. Он закрыл глаза. Голос тётушки убаюкивал. Прорицание ― лишь обещание будущего, Фиорахас…