Castis omnia casta

Звенит будильник. Юля открывает глаза. Шторы немного неплотно задвинуты, солнце бьёт в глаза — начинает рано светать, хотя ещё только середина марта, но всё равно — слишком рано. Хочется полежать ещё минут пять, постепенно просыпаясь, и она тянется к телефону, мигающему на зарядке новым сообщением. Палец скользит по экрану, Юля набирает цифры пароля и открывает сообщения — обычно только один человек пишет ей СМС, хорошо хоть не бумажные письма голубиной почтой. Алексей: рядом с плитой овсянка, закутана в полотенце. Ещё тёплая. И смайлик с сердечком. Он редко использует смайлы, ворча, что они выглядят как перепившие колобки, но в конце вот таких утренних сообщений, когда ему приходится вставать раньше, всегда сердечко. Маленькая радость, одна из многих, что есть в её жизни, которыми жизнь только и хочется наполнить. Начинаешь их ценить, когда знаешь, что можешь лишиться их в одночасье. Когда понимаешь со всей холодящей отчётливостью, что однажды можешь не проснуться. Юля нашаривает длинную байковую пижамную кофту, тёплые тапки — ноги мёрзнут, в квартире нежарко. Телефон болтается в кармане, когда она умывается тёплой водой, согревая застывшие со сна руки. Лицо в зеркале почти без отёка — это хорошо. На кухне вовсю играют солнечные лучи. Кастрюлька-ковш с кашей действительно совсем рядом с плитой, укутанная в несколько слоёв ткани, хранящая остатки тепла — её приятно на несколько секунд обхватить ещё холодными ладонями. Овсянка выглядит не слишком-то привлекательно, но Юля знает — на вкус она лучше. Она наспех нарезает яблоко и банан, бросая прямо в кастрюлю, чтобы не морочиться с посудой, включает чайник, под его шум начинает завтракать без особой спешки — времени ещё много, Юля всегда ставила будильник чуть заранее, чтобы не бежать сломя голову, не задыхаться. Ей нельзя. Овсянка уже третий день, и она мысленно ставит на заметку купить на завтра йогурт или хотя бы мюсли. Чайник со звоном выключается под бульканье кипящей воды, Юля не торопится — пусть чуть остынет, и доедает кашу до донышка, выскребая остатки ложкой с неприятным шкрябающим звуком металла об металл, встаёт, открывает кран, чтобы залить кастрюлю водой. Выбор между кофе и чаем всегда сложный. Конечно же, специально для неё в уголку притулилась небольшая баночка с кофе без кофеина, она слишком любит кофе, чтобы вообще от него отказаться, но вкус совсем другой. «Кофе без кофеина — это именинный торт без свечей, программа без прыжков и секс без оргазма», — пошутила она как-то, и Алексей невозмутимо поинтересовался, не передать ли её слова танцорам, особенно Лене в её следующий приезд. Юля поняла, что улыбается. Нет, всё же чай, и не слишком крепкий. Макнуть пакетик раз пять или семь, потом бросить в мусорку. Вода остыла почти до приятной температуры, скоро можно будет пить, а пока она наспех скроллит ленту инстаграма. Её тим-аккаунт её не забывает, исправно постят старые фото. Вот это, одно из любимых, где она уже после Пьона, только начала тренировать, и у неё взяли вью, у фотографа издания была лёгкая рука и хорошие навыки работы в фотошопе. Он превратил наверняка измученную улыбку в задумчивую, и Юля на пару минут зависает, не в силах пролистать дальше. «Если бы ты знала, подруга, что будет потом. Если бы ты знала…наверное, всё же обрадовалась бы». Определённо. В основном всё как обычно. Лена со своим Сергеем ставят очередную помесь балета с фигуркой, бульдога с носорогом — но в этом, отмечает Юля, они действительно преуспели. В школу Лена нашла неплохих специалистов, но и сама тренирует несколько групп, выделяя время в явно плотном графике, словом, жизнь у неё бьёт ключом. Лиза готовится к чемпионату мира — кажется, она единственная из тех, с кем Юля когда-то каталась, всё ещё на вершине, всё ещё в спорте. Возможно, будет золото Пекина — это будет справедливо, как венец такой долгой карьеры. Лиза справится, Лиза взрослая и сильная, Юля не была такой ни в Сочи, ни даже в Пьоне. Мелькают знакомые лица. Кто-то опять рекламирует постсезонные шоу, кто-то делает прогнозы на будущий чемпионат, где-то опять мелкие скандалы и грызня, Ворон постит в сториз тупые шутки из одноклассников — островок стабильность в бушующем море отечественной и не только фигурки. Чай почти закончился, осталось несколько глотков — как раз для того, чтобы запить таблетки. Контейнер всегда на столе, раньше просто белый, теперь каждая маленькая секция разноцветная, на каждой маленькой крышке мордочка китти-тян. Когда-то, наверное, ей показалось бы это ужасной безвкусицей, но сейчас Юля улыбается. Алексей вручил ей это в числе подарков на Новый год — без лишних слов, но она поняла, он видел, как чуть бледнело и искажалось её лицо при виде лекарств. Он просто хотел, чтобы она улыбалась, прикрыть обречённость дурацкими кошачьими мордочками, потому что если от кошмара нельзя спастись — можно только прятаться от него за улыбкой. Юля улыбается и открывает секцию — вторник, утро. На ладонь падают таблетки — простые, в оболочке, капсулы, на выбор — и она знает, зачем каждая. Вот эта — сердце, эта — поддержание функций щитовидки, эта — от перепадов настроения, а вот эта капсула — чтобы не убить печень побочками от первых трёх. И от всех остальных, которые ещё днём и вечером. Думать некогда, иначе можно сойти с ума, глядя на собственную ладонь. Иногда Юля надеется, что лекарств станет меньше, надеется, но не верит, потому что добавятся ещё, потому что что-то можно вылечить, а что-то с ней навсегда. Анорексия может вернуться, нервы не восстановятся, и можно разве что вшить новое сердце взамен слишком быстро изношенного. Скорее всего, она не доживёт до старости — любое сильное потрясение может спровоцировать приступ, любая травма всё усугубить, и, исходя из этого, ей оставалось только запереться в четырёх стенах и беспрестанно молиться всем существующим богам и придумать для этих целей несколько свежих. Но Юля хотела жить. Просто жить, как нормальный обычный человек — вставать с утра по будильнику, лениво завтракать и брести на работу, возиться с младшей группой, обучая их вращениям, подкатывать порой тех, кому требовалось дополнительное время на льду, кататься самой, в удовольствие, когда оставалось время. Проскальзывать домой, попутно заскочив в магазин — Алексей возвращался или чуть раньше, или чуть позже — вместе разбирать продукты, готовить что-то, перешучиваясь, продолжая те разговоры, которые зарождались ещё на катке, когда у обоих совпадали перерывы или были окна в расписании. За едой опять обсуждать работу, идеи программ на будущий год, мелкие недочёты старших учеников или успехи младших — оба любили своё дело, оба были там с головой, обоим не надоедало — фигурного катания в их жизни много, слишком много, но иначе не могло быть. После ужина вместе залипнуть в какой-нибудь фильм — они бросали монетку, кто выбирает на этот раз — или оба ныряли каждый в свой телефон. Алексей обычно просматривал напоследок рабочую почту, не упало ли чего-то важного, потом пробегал глазами новостные порталы и открывал какую-нибудь книгу в электронке. Он обычно читает классику, и российскую, и зарубежную, периодически подкидывает что-то ей, и Юле часто нравится, но сама она предпочитает чаще что попроще, расслабить немного мозги, поэтому часто просто листает ленту твиттера. У неё аккаунт под совершенно обычным ником, ну, обычным для твиттера. Алексей еле сдержал смех, увидев как-то рядом с аватаркой в виде грампи-кэт ник «Уныние Беспросветной Грусти», и предложил на новую оформу ёжика в тумане.  — Он всегда казался мне на редкость депрессивным.  — Если я хочу поставить что-то по-настоящему депрессивное, я поставлю фотку коробки своих старых антидепрессантов, дозировку крупным планом.  — Ты только что изобрела логический парадокс — как антидепрессанты могут быть депрессивными?  — Очень просто — глядишь на ценник, и ни черта они тебе уже от этого не помогут, а ещё ведь и список побочек есть. Телефон приходится отложить ради объятий, но так всегда, даже если каждый хочет побыть в одиночестве, и зависают они в разных комнатах — рано или поздно Юля проскальзывала в залу, забиралась к Алексею на колени. Они могли просто молчать эти несколько минут, Юля не знала, о чём он думает, но обычно её саму захлёстывало потрясающее почти осознание — всего этого могло не быть. К этому моменту вела дорожка решений, трагедий, преодоления, чего только не — она могла когда-то сбежать к другому тренеру, разбиться об лёд, умереть ещё до клиники, умереть в клинике, ещё раз разбиться об лёд, устроиться работать у Лены или ещё где-то, никогда не вернуться в Сочи, не остаться на катке… Здесь Юлю обычно неприятно царапало, потому что подходил самый неоднозначный в этическом плане момент. Она помнила горе Алексея, когда он овдовел, то, как он заботился о Вике в последние месяцы, когда её сжирала саркома, то, какими жуткими, пустыми были его глаза многие месяцы, прежде чем снова хоть немного оттаять. Это было то, чего она стыдилась — Вика была замечательной женщиной, они были знакомы, немного общались, и Юля не видела от неё ровным счётом ничего плохого. Только хорошее. Однажды она сказала это вслух и пожалела об этом, видя, как в чужие глаза возвращается отблеск той самой мёртвой, выжженной пустоты, но Алексей всё же ответил, не рассердившись, скорее устало и грустно:  — Ты не занимаешь ничьё место, кроме своего собственного. Можно любить своё прошлое и любить настоящее, и это два разных чувства. Вы правда очень разные, вас невозможно любить одинаково, разве что — одинаково сильно.  — Почему? — всё же спрашивает она.  — Я любил и люблю Вику за то, что она была совершенно земным человеком. Ей был чужд весь этот мир, где я и ты вращались с детства, с его ценностями, временами довольно…неоднозначными, она была просто…обычной? Я заходил домой, и от меня отпадали все медали и титулы, и я тоже становился обычным — здравствуй, Лёш, макароны по-флотски в холодильнике, Андрюша получил тройку по математике, Ваня ссадил коленку, вот это всё. Без неё бы я не научился видеть всё, чем я занимаюсь всю свою жизнь, со стороны, да и себя тоже. Без неё…ну был бы я ещё одним дураком с золотом на шее, у нас таких немало. Юля против воли улыбается и рада видеть ответную улыбку — уж очень тяжёлая тема.  — А я?  — А с тобой всё ровно наоборот.  — Ты делаешься дураком?  — Не без этого, наверное. Но я по-другому бы сказал — я попадаю в сказку. Только странную. Принцу под полтинник, принцессу нужно спасать чаще всего от самой себя, а дракон тут вообще не при делах, он вообще офигел бы во всю морду. И вроде всё закончилось, и вроде бы жили они долго и счастливо, только проклятие злой ведьмы всё ещё здесь и может грохнуть в любой момент, а ещё шпионы вражеских государств готовы писать пасквили. И вот с этим я ничего не могу сделать, не одиннадцатый век на дворе, а двадцать первый, не выдернешь меч из камня, не созовёшь рыцарей в поход, вообще никому ничего не отрубишь, даже если очень хочется — ну не поможет. И ты стоишь и думаешь — мне бы не принцем быть, а волшебником, махнуть посохом — и всё бы пошло на лад. Только я этого не могу, Юль. Очень бы хотел, но не могу. Хочу тебя защитить, хочу счастливой сделать, пытаюсь делать, что могу, но с гарантией могу только одно — быть рядом. Что бы ни случилось. Это трудно — так разговорить его, заставить выдать такие материи. Обычно всё просто, больше действий, меньше слов, а если говорить о чувствах — то о хороших безделицах. Он тоже знает, что если не говорить о беде — можно сделать вид, что её нет. Но иногда о ней всё же нужно заговорить.  — Знаешь… — Юля с трудом подбирает слова, — Мне никто никогда большего не обещал. И никто больше не сделал. Поэтому тебе я верю. Только тебе. …Юля всё ещё стоит на кухне, всё ещё смотрит на таблетки. Рука уже влажная, они неприятно липнут. Сколько она так простояла? Сколько вообще времени? Нельзя так залипать. Нельзя задумываться о том, как всё будет — непременно придумается плохое. Юля одним движением закидывает всю горсть таблеток в рот и запивает большим глотком остывшего чая, чувствуя, как царапает горло. Пора собираться. Умыться снова, почистить зубы. Наспех крем на лицо, чиркнуть по губам бальзамом, обмахнуть ресницы тушью — вот и всё. Волосы острижены в каре чуть выше плеч, одежда — просто джинсы, футболка и свитер поверх, всё удобное и неброское. Просто обычная молодая женщина, не самая стройная, не самая ухоженная, в которой всё меньше людей узнают ту, кем она была. И это радует до слепого, детского восторга, это опьяняет…свободой. На двери висит записка: «Не забудь еду». В холодильнике контейнер с котлетами и салатом, заготовленный с вечера, Юля и вправду несколько раз забывала его, забывала про обед и думала проигнорировать его вовсе — от одного раза ничего не будет, правда?  — Сегодня я позанимаюсь с твоей группой, а ты иди и поешь. Дома, в кафе — это не важно. Просто поешь, хорошо? — сказал ей Алексей тихо и строго.  — Но я должна…  — Ты должна быть здоровой, насколько это возможно. И есть, понимаешь?  — Все вокруг…  — Все вокруг не лечились полгода от анорексии. Юль, ты ведь сама всё понимаешь. Брось, я разок погоняю малышню, в этом нет ничего стыдного. Считай, что это такой мини-больничный, который я тебе выдал и отправил лечиться.  — Супом и котлетами?  — И киселём. Буфет на катке закрылся, приходится одеваться и бежать в одну из столовых чуть дальше. Юля пыталась есть торопливо, пока не почувствовала — сейчас стошнит. Горло перехватило паникой, она сидела, зажав рот рукой, сердце начало предательски колотиться.  — Девушка, вы в порядке? — окликнула её кассирша. — Что-то вы побледнели.  — Да…всё…всё хорошо, голова побаливает с утра, — Юля нашла в себе силы вымученно улыбнуться и потянулась в карман за таблетками. Блистер всегда в кармане, лежит в каждых джинсах, чтобы ни в коем случае не оказаться хоть где-то без него. Таблетку под язык, она с шипением быстро растворяется, и Юля мучительно ждёт, пока подействует, пока сердце перестанет колотиться, как бешеное, и она сможет медленно, по ложечке, доесть хотя бы суп и часть котлеты.  — Простите, всё очень вкусно, просто…с аппетитом неважно, — виновато немного улыбается она кассирше, и та сочувственно кивает.  — Да, магнитные бури эти…совсем житья нет. Поправляйтесь! Юля любит иногда такие разговоры — когда люди добры с ней, хотя не знают, кто перед ними, а значит — говорят искренне. Настроение улучшается, когда она идёт на каток.  — Всё в порядке? — спрашивает Алексей, встретив её после того, как сдал родителям младшую группу. Юля никогда ему не лжёт. Он должен знать, если что-то случится.  — Перенервничала. Пришлось пить таблетку. Сейчас всё в порядке. У меня ученица, а потом домой. Он кивает, не пытаясь настаивать на отдыхе. Невозможно уберечься от всего, Юля бы не выдержала, если бы с неё сдували пылинки. Алексей признавал за ней право на разумный риск, иногда — на неразумный, если она знала, что делает, если это не было простым скачком настроения и нервов, если она была уверена. Иначе бы у них никогда ничего не вышло. *** Сегодня у неё группа и две подкатки. Малыши наперебой окружают её, со всех сторон несётся — «тётя Юля!», она ерошит несколько попавшихся под руку макушек и улыбается. Дети привязывается искренне, им не важно, кто ты — можно быть просто доброй и немного строгой иногда тётей Юлей, тренером по вращениям. Им достаточно этого. Иногда она думает, будут ли у неё дети. Сможет ли она выдержать беременность и роды, на сколько лет её ещё хватит, чтобы быть рядом с сыном или дочкой, если всё же решится? Слишком больно и страшно об этом думать. Выровнять ссутуленную спину Даше, показать позицию, поправить Пете ногу, ушедшую в сторону, проверить, все ли делают то, что нужно, поднять упавшего на спину Славу, призвать к порядку расшалившегося Ваню, дёргающего за торчащую косичку Катю, исправить всем положение ребра, показать ещё раз… К концу занятия волосы липнут ко лбу, голос немного сел, но она довольна — дети что-то да запомнили, хотя по-хорошему они ещё слишком…дети? Малыши плохо удерживают в памяти такие непонятные вещи, прыжки им обычно нравятся больше, хотя вот в Лене есть вдумчивость, она слушает серьёзно, чуть склонив голову, каждое слово Юли.  — На сегодня всё, — выдыхает она, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Вроде бы в футболке, вроде бы на катке не так уж и жарко даже для катка, но всё равно как мешки в горку таскала. Дети торопятся к калитке, хотя кто-то останавливается, вежливо благодарит, Саша, самая маленькая в группе, традиционно обнимает — и Юля не может не приобнять в ответ. Что дети уж точно любят забыть — так это вытереть коньки, да и взрослые не всегда помнят за них. Приходится напоминать в конце каждого занятия, и она уже было открывает рот, как из коридора несётся знакомый голос:  — Вытирайте лезвия и надевайте чехлы! Дети тянутся — кто за заранее припасённой тряпкой, кто за бумажными салфетками. Алексей появляется в арке из потрибунного помещения, от которого отходит коридор в недра здания, видит её и улыбается.  — И ты тоже вытирай, Юль, — добавляет он, когда она подходит к нему. Короткое объятие, мимолетный поцелуй в висок — младшие не поймут по взгляду, младшие не уловят искры, и это хорошо, иначе пришлось бы обойтись даже без этой скупой, торопливой нежности.  — Привет. Сейчас же у тебя окно?  — Минут двадцать, — отвечает он. — потом старшая группа.  — А мне ещё полтора часа сидеть. Можно на трибунах?  — Разумеется. Только не в футболке же. Она закатывает глаза.  — Разумеется, — копирует Юля его интонации. — Провожу младших и приду. *** Позади тренировки — Юля уплетала яблоко, глядя на то, как парни пытаются одолеть квад с переменным успехом, а кто-то уже бодро затрикселил. С учётом новых тенденций, это могло бы, возможно, быть в какой-то другой реальности её жизнью, но…стоило ли жалеть? Её карьера была короткой, и могла бы быть ещё короче, если бы она тогда не собралась, не вернулась на заключительный сезон и аккорд, едва не стоивший ей последних капель здоровья, но спасший от сосущего чувства поражения, незаконченности, боли от того, что всё прервалось на неясной ноте, на той произвольной на Капе. Она вернулась в олимпийский сезон, не ради медалей — ради того, чтобы оказаться на льду Пьона, она стояла там, неожиданно взлетев высоко, выше, чем надеялась. Её прощание со спортом прошло хорошо…да и не прыгнула бы она в жизни эти самые ультра-си с её слёзными, едва живыми тройными. Потом подкатка с Миланой — та уже кажется совсем большой, вращения у неё всегда были хороши, но с взрослением начали слетать уровни, пришлось работать дополнительно. Они общаются почти на равных, пересмеиваются, работа не в тягость, и следующая подкатка — намного дольше, после обеда — тоже проходит на волне этой лёгкости и шутливости, хотя ученица гораздо младше и скованнее. Наконец, всё. Рабочий день закончен. Можно принять душ на катке, но Юля не любит. Кажется, столько лет в спорте должны были отучить от стеснения, но это пришло потом, с завершением — она вдруг поняла, что ей неприятно, когда её могут видеть голой посторонние, даже мельком и случайно. Она не стесняется своего тела, не скромничает внезапно — просто это неожиданно отросшая граница, пришедшая со всеми остальными, которым не дали вырасти вовремя. Быстрый — но не слишком — шаг, заглянуть по пути в магазин за йогуртом. Всё остальное Алексей обещал купить сам, но Юля забыла попросить его, поэтому надо завернуть самой. Никто не смотрит, перед кассиршей обычная девушка в шапке с помпоном и пуховике, каких десятки и сотни, и Юля торопливо прикладывает карточку, как всегда по неистребимой привычке прикрывая пальцами имя. На лестнице полумрак, подниматься до третьего этажа приходится с остановками, хотя всегда хочется взбежать. Иногда можно подняться быстрым шагом, но сегодня пару раз начиналась тахикардия, лучше не рисковать. Ключ повернулся в двери, ручка провалилась вниз под ладонью, скрежетнули петли. На кухне горел свет, слышался шум воды, но почти тут же затих, и вместо него раздались тяжёлые шаги.  — Снова привет. Она молча шагает за порог, захлопывая дверь. Кажется, даже сквозь куртку объятия тёплые, и она замирает на несколько секунд, пока чужие губы осторожно не целуют её в лоб.  — Я пока ещё живая, — ворчливо замечает Юля и тянется губами к губам.  — Может, сначала ты снимешь куртку?  — Хорошее начало. А что потом?  — Курица потом подгорит, если будешь торопить события, — лёгкий, шутливый поцелуй в нос. — Иди в душ.  — В сумке йогурт, закинь в холодильник. Он кивает и отстраняется. С кухни уже вкусно пахнет, порцию на обед она явно сделала слишком скупой, потому что есть снова хочется, и Юля торопится скинуть куртку, а потом спешит к двери ванной. Тропический душ под потолком — изобретение богов, Юля несколько минут стоит под тёплыми струями, обволакивающими с головы до ног, чувствуя, как смывается усталость, и только потом тянется за гелем для душа. Волосы убраны под шапочку — помоет завтра, пока ещё чистые, наспех моется и споласкивается, махровое полотенце под рукой, чистое бельё на сушилке, пижама там же. Дверь ванной не заперта — никогда не заперта, от горячей воды может стать плохо. Алексей не зайдёт, если она не позволит, только если поймёт, что она слишком долго моется и не отзовётся на вопрос из-за двери, но так — никогда. Можно не запираться на замки. Обычный вечер, как всегда — про работу за столом, вопреки традициям, которые есть у всех, но эти — не у них. Диван в зале, у него — очередное уныние Достоевского, у неё — твиттер с шутками, интересными тредами и вездесущими, не отсеиваемыми никакими фильтрами корейцами и китайцами. Объятия. Сегодня без мыслей — просто свернуться, прижаться к груди и прикрыть глаза, слыша, как размеренно стучит чужое сердце, и её собственное, кажется, подстраивается в унисон, бьётся как здоровое, и в этот момент кажется, будто всё будет так хорошо всегда.  — Уже почти одиннадцать. Пойдём спать?  — Ты пойдёшь, а я поеду на тебе, — с ленивой кошачьей нахальностью отвечает Юля.  — Интонации не те. Ну там «неси меня, раб», вот это всё…  — Вообще ты можешь отказаться, — Юля приоткрывает один глаз, но на лице Алексея плохо сдерживаемая улыбка.  — Пока могу — буду таскать. Её и вправду осторожно подхватывают на руки. На одной ноге ещё болтался тапочек — он шлёпается на пол, но Юле лень сейчас подбирать тапки.  — Свет выключи, а то неудобно. Люстра гаснет. В темноте, в отблесках фонарей в окнах они идут до спальни — свет так и не включают, добираются до кровати в темноте — Юлю медленно и аккуратно опускают поверх небрежно застеленного одеяла. Ощупью можно приткнуть телефон на зарядку, положить на тумбочку рядом с водой и вездесущим блистером таблеток, хотелось бы спрятать его в ящик, но спросонья можно не найти. Даже в темноте он поблескивает, и Юля отворачивается, чтобы не видеть, чтобы уткнуться в чужое плечо.  — Тебе же завтра только в девять вставать?  — Это намёк?  — Это предложение, — парирует Юля, уже чувствуя, как её притягивают ближе к себе. Всё ещё капельку странно целовать человека напротив — он старше неё на четверть века, он её бывший тренер и начальство на работе, да что там, она даже в мыслях его едва может назвать «Лёшей», и то сразу весь мозг коротит. Это странно, это с любой стороны неправильно, но ей плевать. Правильно хотеть золотые медали, славы, признания и денег, все так делают. Юля хочет спокойно жить, тренировать детей и пить меньше таблеток. Вот, ещё и Алексея хочет, желательно прямо сейчас. От осторожных, но уверенных прикосновений хорошо, чужие руки уже забираются под футболку — а действительно, чего зря время терять. Юля тянется за сбивчивым, неловким, жарким поцелуем, и это тот момент, когда она забывает про всё, что не так. Её окружают заботой, любят и хотят. Она живая, чёрт бы побрал весь мир. Живая.