Castis omnia casta

Май подходил к концу, по сути было, считай, уже лето, особенно здесь. Юле не терпится на пляж, но Алексей отговаривает.  — Давай хоть пару недель повременим. Море холодное.  — Да нормальное оно, подумаешь!  — Я-то как раз подумал… Иногда они вот так ссорятся по пустякам — Юля часто нервничает, настроение скачет, и даже таблетки не могут убрать это до конца. Алексей обычно терпеливо пережидает её вспышки, до тех пор, пока она не успокоится и не признает, что погорячилась, что стоило бы подойти взвешеннее. Но он тоже живой человек, внешне сдержанный и с возрастом, должно быть, ставший спокойнее. Иногда он рассказывает о своей молодости, о временах карьеры, о том, как легко неудачи выбивали его из колеи и заставляли сомневаться в себе.  — Однажды я саданул со всей дури ногой по бортику, а он был хлипкий…  — И как?  — Алексей Николаевич философски заметил «всё равно он был гнилой». Но я всё равно из призовых отдал едва не половину, чтобы починили, а то неловко как-то. Ну и по мелочи там — порой говорил что-то в сердцах, коньки в стенку кидал, дома полки у шкафа ломал пару раз, когда совсем всё шло наперекосяк.  — Хрена ты…  — Помнишь, ты спрашивала, как я тебя терпел, когда ты только пришла? Я всегда в таких случаях вспоминаю себя в юности там, ну, когда был подростком, и то, как относились ко мне. Я был талантливым, упорным до зацикленности и всегда имевшим своё мнение на всё. И это…это было нормально? Мы все люди, каждый со своими недостатками, чемпионом нельзя стать без того, чтобы быть повёрнутым немножко, и у этого всегда есть обратная сторона. Если ты упертый — ты во всём упёртый, а не только в том, чтобы штамповать прыжки. И нормально препираться с тренером на каком-то этапе и в каких-то вопросах.  — Мне казалось, что мне с моими вечными вырываниями чехлов из рук равных не было.  — Это ещё что! Когда я рассорился со своей детской тренершей и только пришёл к Алексею Николаевичу, тот никого не называл по имени. Только «мальчик» или «девочка», ну, в лучшем случае, когда не «остолоп» и «придурок». И я на каждое «мальчик», обращённое ко мне, отзывался «меня зовут Алексей, если вы забыли». И на «придурок». И на «упёртая дрянь». На четвёртый месяц он сказал «тьфу на тебя, Лёша», и мы с ним отлично поладили.  — Жёстко.  — Иногда мы оба перегибали палку. Он мог наорать на меня, мог обложить последними словами мои действия на льду или язвительно их комментировать в своём неповторимом стиле. Я не стал бы делать так, как он, но по-настоящему жестоким или тираном он не был, а сейчас вообще благодушный дедушка по сравнению с годами моей юности.  — Он не взял меня когда-то к себе в группу.  — Знаю. Его интересуют те, кто может быть хорошими моделями для его разработок.  — Скандальная девочка с убитым здоровьем его не интересовала.  — Потому что он растит чемпионов.  — Ты привёл меня к медали Олимпиады.  — Нет. Ты пришла к ней сама. Потому что ты упёртая, местами невыносимая и несгибаемая. Я так, чехлы за бортиком подержал и помог программу поставить. И подержал за ручки, чтобы не нервничала — это я умею куда лучше, чем быть строгим. Именно поэтому ты была моей единственной чемпионкой, а дальше я буду просто учить детей кататься — и будь что будет. Если бы Юлю спросили, за что она полюбила Алексея в первую очередь, она бы ответила — именно за это. Как бы он ни говорил порой, что хочет добиться результатов, тут же сам опровергал свои слова, и Юля уверена — он когда-то взялся её тренировать не только потому, что она была звездой, не только из-за блестящих перспектив, но и просто потому, что пожалел измученного непрошенной славой озлобленного подростка. И это важнее того, что иногда они ссорятся по мелочам, Юля дуется, свернувшись в углу дивана с телефоном, а Алексей в комнате наверняка со злости запускает подушку в стену и долго молча сидит на кровати, глядя в стену и хмурясь. Кто-то всё равно приходит мириться, предложить обдумать предмет ссоры в спокойной обстановке, потом объятия, снова тепло и спокойно.  — Давай лучше в парк сходим? А когда будет сильно за двадцать — обещаю, на море. Юля молча тыкается носом ему в плечо, чуть прикрывая глаза. В парке веет с моря солоноватым воздухом. Укромных уголков предостаточно, они облюбовали один из них — в самом углу, у забора, стоит лавочка, о которой редко вспоминают, она надёжно скрыта за кустами. Юля скидывает сандалии и забирается с ногами, удерживая в одной руке приличную порцию сладкой ваты. Шорох листьев и чириканье птиц — вот и всё, что раздаётся, пока они её уплетают, в основном Юля, но в одиночку она бы не справилась.  — Ты испачкалась, — Алексей достаёт бумажный платок и пытается оттереть у неё с лица липкие сахарные следы, потом сдаётся и просто коротко целует. На губах у него тоже сладость, Юля жмурится и прижимается теснее — ненадолго, до первого шороха. Это всего лишь птичка, но мог бы быть человек, мог бы быть кто-то, кто их знает, они бы не заметили… Поэтому Юля тщательно, хоть и украдкой, оглядывается, когда ложится головой Алексею на колени. Тяжёлая ладонь опускается поверх волос, осторожно гладит, Юля прикрывает глаза — больше ничего не надо, только вот так лежать.  — О чём ты думаешь? — всё же спрашивает она, приоткрывая один глаз и поглядывая вверх.  — О всяком… странном, — уклончиво отвечает Алексей, но сдаваться она не собирается.  — Поставить кому-то прогу под Короля и Шута?  — Не настолько, — усмехается он. — И не про это. Не про работу вообще.  — Скажи, — просит Юля, поворачивая голову и теперь глядя двумя глазами. Сонное настроение перебито любопытством. Алексей кажется смущённым, но всё же признаётся.  — Думаю, если бы я сделал тебе предложение…  — Приготовить на ужин рыбу в кляре?  — Нет. Ну это…руки и сердца. Ты бы согласилась? Теоретически? Я не хочу торопиться и…  — Зря не хочешь.  — Почему? — голос удивлённый и слегка напряжённый. Юля поднимается, чтобы проще было смотреть в глаза.  — Мог бы уже привыкнуть к тому, что я торопыга. Сколько нам потребовалось, чтобы перейти от признания в любви к поцелую?  — Часов десять.  — А он поцелуя к тому, чтобы переспать?  — Месяц.  — Ну вот. Мы столько прошли вместе, мы столько сомневались, метались, страдали по пустякам и из-за реально важных причин, что когда всё завертелось… Было просто. Мы уже отпереживали своё до этого, и…ну ты правда думаешь, что нам стоит в чём-то сомневаться и превращать этим жизнь в мелодраму? Короче, если ты всерьёз предлагаешь — пошли заявление подадим. Хоть завтра.  — Пошли, — кивает Алексей и улыбается.  — Я могу официально считать себя твоей невестой?  — Конечно. У тебя кусок пуха от одуванчика к щеке прилип, невестушка, дай уберу. Юля давится смешком. Она не знает толком, как должны проходить помолвки. В каких-нибудь фильмах всё торжественно. В «Симсах» персонаж просто шлёпается посреди лужайки на одно колено и протягивает руку с кольцом. Как было у матери — она никогда не спрашивала, а больше ей и не у кого спросить. У них нет колец, нет громкого торжества. Просто неторопливая прогулка обратно до дома, ужин той самой рыбой в кляре и салатом, чай с прихваченным по дороге тортом. Всё как обычно — сходить в душ по очереди, засесть в зале, залипнув в какой-то довольно проходной фильм — лень искать, лень выбирать, просто первое, что попалось по телевизору.  — Пойдём спать, — говорит она как обычно под титры. «Спать» — это направление, ни в коем случае не действие. Действия совершенно другие, как обычно — иногда ещё неловко, со смешками, но чем дальше, тем больше тело подстраивается к телу. Тем лучше. После Юля всё ещё дышит тяжело, по телу бегут отголоски дрожи, когда она прижимается к Алексею, утыкается носом в грудь. Должно быть, нет момента большей уязвимости, большей близости, максимального доверия, чем вот сейчас. Не нужно никаких слов — Юля просто чувствует на макушке прерывистое дыхание и прикосновение губ, её обнимают крепче. И здесь, в чужом присутствии, в чужом тепле, в чужом запахе, она чувствует с необычайной отчётливостью, что она — это она, что она живёт здесь и сейчас, и что больше не нужно ничего, чтобы чувствовать себя счастливой. Только эта невозможная, абсолютная близость Алексея. Сегодня она спит без кошмаров. *** С утра в инстаграме мелькает красным новое сообщение в директе. Все, кому она вообще дала доступ к личке, прекрасно знают — она не любит, чтобы туда писали почём зря, но Ворону закон не писан. sergeyvoronov: привет, Лип))) Давно не писал чот, ты как?)))) sunnylipnitskaya: я не лип, я флутц по большей части. Норм я. Ты вроде тоже, как по инсте видно. Чего пишешь-то? sergeyvoronov: Ты проги взрослым ставишь?))) sunnylipnitskaya: пока только нашим юникам. А что? sergeyvoronov: Хочешь мне поставить?)))) sunnylipnitskaya: ты там чо, решил пройтись по всем, с кем можно забухать под видом постановок? Ну, я имела в виду — по молодым начинающим талантам? sergeyvoronov: Лип, чо ты сразу (((Ну нет так нет…. sunnylipnitskaya: А кто сказал, что я отказываюсь? Приезжай через недельку. Тебе какую? Короткую, произвольную, показалку вообще? sergeyvoronov: Липа ты чудо))) КП мне, ПП верну одну старую, а показалку…чо-та намудрю сам, как обычно, ну, вряд ли мне понадобится. sunnylipnitskaya: чот ты пессимист нынче. sergeyvoronov: мне 34 осенью, я собираюсь в сезон. Я охереть оптимист какбы)))))) Юля проглатывает непрошенный ком в горле. Ворон — это что-то вечное в фигурном катании. Проходят стаями такие однодневки, как она, заканчивают признанные пенсионеры — а он всё на плаву. Он считался ветераном тогда, когда она только вышла во взрослые, а сейчас, кажется, самый старший действующий одиночник, по крайней мере из тех, кто хоть как-то близок к топу. sunnylipnitskaya: ты хоть выживешь, герой? Ты ещё два сезона назад на произволке на ЧР всё кровищей залил, еле до конца доехал. Ворон долго не отвечает, Юля думает даже — вдруг произошло невозможное, и он всерьёз обиделся на подколку? Но он всё же набирает ответ. sergeyvoronov: я трижды пролетел мимо олимпиады, потому что были мальчики которым больше было надо))))))) Не то что бы у меня были шансы отобраться туда сейчас, но раз доехал — надо попытатся в последний раз. Да может я даже в десятку не отберусь какая уж там Олимпиада, но.это, типа дух охоты и авантюрность)))) Раз уж доехал до сюда, то почему бы и нет))) Жизненная философия Ворона иногда бывает восхитительной. sunnylipnitskaya: приезжай, чо. Если что-то конкретное есть по музыке — кидай, гляну, чо можно сделать.  — Ворон едет за прогой, — говорит она Алексею, когда подъезжает к борту. Перерыв, она катается в удовольствие, медленно вычерчивая на льду замысловатый узор — получается всё лучше и лучше, Алексей оценивает порой получившееся, но сейчас просто стоит за бортиком с чашкой кофе.  — Просто на солнышке едет погреться, лентяй, — закатывает глаза Алексей — он числился в обширном списке тренеров, с которыми Ворон в какой-то момент разошёлся на жизненном пути. — Он сам себе программ наставит лучше, чем половина топовых постановщиков.  — И чем я?  — Ты только учишься, — примирительно говорит Алексей. — Я глянул на твою карту короткой для Миланы, кое-что поправил, вечером глянь, обсудим. В целом очень здорово, я ещё Олегу покажу, а то неловко проводить программы мимо хореографа группы. Юля против воли улыбается. Ей нравится учиться — не за партой, хотя и это тоже, но больше вот так, в разговорах, на практике. Да, пожалуй, она отлично вращается и может научить этому других, но ей интересно абсолютно всё, что только может пригодиться — от прыжковой техники до диетологии. Она любит наблюдать за чужой работой временами, иногда задаёт вопросы — как будто только встраивается по-настоящему в жизнь группы, как будто только…оттаивает и начинает по-настоящему жить, ощущая хрупкую безопасность и тепло. Ворон приезжает на следующий день, ближе к вечеру, когда и без того малочисленные по летнему времени группы уже уходят, и Юля думает было, что Ворон запаздывает, что пора домой — Алексей занят бумажной работой, в сезон порой некогда составлять заявки, отчёты и прочую муру. Во что, а в это она пока не лезет. Юля пьёт чай, когда слышит шаги — слишком лёгкие, непривычные уху.  — Ну, привет, что ли? — звучит знакомый голос. Ворон мало меняется, только мешки под глазами стали заметнее, а голос гнусавее, как часто у тех, кто день-деньской на льду — у Алексей он стал выше, неровным, почти забавным, Ворон просто говорит так, будто у него вечно заложен нос. Юля салютует чашкой чая.  — Садись. Можешь тоже чай взять, но есть только в автомате. Жуткая химия, по правде, но иногда можно себе позволить отравиться немножко. Ворон широко ухмыляется, скидывает с плеч сумку с коньками, раскрывает объятия. Наверное, он один из немногих людей, которому Юля готова ответить — для них всех в «Хрустальном» он был кем-то вроде старшего брата. Дурашливого, местами ленивого, но какого-то необыкновенно доброго на фоне всеобщего упорного ожесточения. Когда все кричали — он улыбался, ободрял младших какими-то невыносимо глупыми шутками и в общем-то не давал им порой окончательно загрызть себя. Рыцари спасают принцесс, а шуты не дают им сойти с ума, когда принцы запаздывают, когда бывает невыносимо от постоянного давления, требований, голода и усталости.  — У меня есть пара идей, — говорит Юля. — Ты сам сказал, что на мой выбор.  — Мне интересно, кем ты меня увидишь. — Ворон присаживается рядом, закинув ногу на ногу. — Всегда бывает интересно дать людям, которые меня знают с разных сторон, такую задачу. Как соцопрос, что-то вроде такой херни.  — Расстановка элементов будет примерно какой? — уточняет она. — Мне чтобы заходы уточнить.  — Триксель в бонусе. Лутц, наверное, сольным, может и ритт, у меня лутц идёт всё хуже. Ну и каскад с квадом…если вообще выйдет, конечно.  — Всё так плохо? — осторожно спрашивает Юля после паузы в пару секунд.  — Всё хорошо, прекрасная маркиза, — ухмыляется Ворон, но как будто через силу. — Я хочу кататься. Не скажу, что могу, но это…наверное, последний сезон, в общем. Можно было уйти эффектно, медалистом…семь лет назад, но теперь уже вряд ли. Этап дадут, может и второй, чемпионат России… Три старта как минимум, если ещё Непелу или Финку. Покрасуюсь напоследок типа, ну или протру собой лёд, главное — красиво! В этом есть логика, Юля её понимает, слишком хорошо. Мало кто уходит потому, что не хочет кататься, слишком многие потому, что уже не могут.  — Там раздевалки, ну, знаешь, где, — говорит она вместо этого, допивая последний глоток. Ворон возвращается в тренировочном и с новенькими коньками, видать, только начал разнашивать. — Вот, послушай, — говорит Юля, и включает нарезку, прямо сразу через колонки — местный ноут всегда подключен. Ворон, оставив в покое шнурки, прислушивается, чуть склонив голову набок и прислушиваясь. С музыкальным слухом, Юля знает, у него нелады, но за почти тридцать лет в фигурке ухо так или иначе навострялось.  — Любопытно. И нарезка хорошая, ты ведь только один отрывок брала?  — Да, там как раз на нужном тайминге можно было обрубить, пауза прям к месту. Как тебе?  — Не узнаю музыку, хотя красиво.  — Случайно выпало в предложке. У меня было настроение послушать какой-то фолк, ну и. Она протягивает Ворону перевод на телефоне.  — Мрачное поле боя и каркающие вороны над трупом павшего героя? Жизнеутверждающая тематика, — хмыкает Ворон. — Мне нравится.  — Шнуруй коньки тогда. Юля включает музыку и показывает сама, старательно выписывая заходы на несуществующие прыжки. Задача была не из лёгких на её вкус: нельзя просто взять и напихать в программу сложных шагов и прочих красивостей, надо сделать так, чтобы фигурист её выкатал — конкретный фигурист сильно на четвёртом десятке, ещё и собирающийся квадовать. Ворон схватывает быстро, почти фотографически — куда проще, чем с малышами, что-то начинает по ходу добавлять сам — Юля видит, как меняется её задумка, вот здесь чуть другое положение руки, резче поворот. Он решительно выкидывает едва ли не треть сложных шагов — «Лип, ты серьёзно? Это по красоте всё, конечно, но я так до трикселя не доеду». За моухок ближе к концу они спорят минут пятнадцать, пока из-за бортика не раздаётся чуть усталый голос.  — Да вставьте вы этот блок поближе к началу, если так принципиально.  — Зачем?  — В смысле? Они перебивают друг друга, уже оборачиваясь. Алексей с трудом сдерживает улыбку.  — По крайней мере так все будут недовольны в равной степени. Ворон подъезжает к бортику, протягивая руку.  — Картина Рембрандта «Возвращение блудного сына».  — Только не это! — Ворон в притворном ужасе отшатывается, едва не споткнувшись об выбоину во льду. — Не хватало ещё на старости лет тебя терпеть.  — Редкая взаимность. Они пожимают друг другу руки — Юле кажется, что за всеми этими подколками они давно уже не держат друг на друга обиды за разорванное когда-то там, больше десятка лет как, сотрудничество.  — Юль, вы ещё остаётесь?  — Да, на пару часиков. Ты домой?  — Может. Не знаю. Если что, ключи в кабинете, окей? Юля улыбается вместо ответа, видя ответную улыбку — как всегда, не очень заметную, прячущуюся в уголках губ. Кажется, она застыла ненадолго — просто…не могла не застыть, в очередной раз не в силах поверить, что да — это правда. Её любит лучший человек на свете, и на днях они и вправду собирались дойти до загса и подать заявление. Это…это было так нереально… Ворон как нельзя кстати закашливается.  — Воздух у вас тут сухой, — замечает он. — Ещё в прошлые разы так казалось.  — Ладно, не буду вам мешать. Не подеритесь из-за дорожки шагов. — Алексей неопределённо и широко машет рукой, удаляясь в подтрибунное и лабиринты коридоров за ним.  — Что? — Юля ловит внимательный взгляд Ворона.  — Да нет, ничего, — невозмутимо отвечает он, и когда Юля уже оборачивается, отталкиваясь лезвием от гладкой белоснежной поверхности, добавляет на грани слышимости. — Курлык. Юля вспыхивает, предпочтя не заметить выпад до тех самых пор, пока они не решают, что на сегодня хватит. Уже вечер, Юля чувствует себя измотанной, так можно и ужин пропустить — хотя есть яблоко, которая она достаёт, усевшись на лавку в коридоре у раздевалок, слишком уставшая. Ворон садится рядом.  — Два пенсионера, — усмехается он, Юля бьёт его в бок локтем, не слишком сильно, но чувствительно.  — Ты пока ещё в строю, не наговаривай на себя, бессмертный горец Сергей МакКроу. Ворон ржёт.  — Запомню, если надо будет куда-то регаться, куда под своим именем не зайдёшь.  — Порнохаб? — невинным голосом интересуется Юля.  — Там под реаловую страницу только, — рассеянно отвечает Ворон.  — Эксперт. Надеюсь, ты чистишь историю браузера, ну или не даёшь своей девушке твой ноут. От последней фразы он вздрагивает — весь, даже лицо как-то неуловимо дёргается и цепенеет, будто Юля затронула неприятную тему.  — За своей личной жизнью лучше следи, — парирует Ворон как-то почти зло. — Над вами только херувимчики не кружат.  — Так заметно? — тихо спрашивает Юля, не думая даже подавлять дрожь в голосе.  — Это как прожектор носовым платком закрывать.  — Осуждаешь?  — И не подумаю. — Голос Ворона чуть смягчается. — Вы оба…светитесь, что ли? Ты выглядишь счастливой, да и он вроде не грустит. Ну и вот, и все дела.  — Я…просто…чувствую себя отверженной. Всем миром, — признается Юля. — Как будто все меня за это проклянут. — Признаваться стыдно, но в последнее время это ведь не первый раз? Её тяготит, её мучает это, даже после разговора с Адамом страх не уходит до конца, только чуть сдав позиции.  — Ну я, как видишь, не собираюсь. Юль, да насрать, поговорят и забьют, как и со всем. Знаешь, что главное? Вы есть друг у друга, вы друг друга не отвергаете. Любите, все дела. Это самое важное. Всё остальное — херня.  — Ты, можно подумать, эксперт, — фыркает Юля, метко запуская огрызком яблока в ближайшую урну — до неё несколько шагов, у автомата с кофе.  — Как сказать, — Ворон странно хмыкает, и усмешка его кажется горькой, горше, чем при разговорах о сезоне. — Как сказать, — повторяет он, думая было уже вставать и уйти, погружаясь непривычно, до странного внутрь себя, но Юля перехватывает его за локоть.  — Словами через рот, — напористо, почти резко отвечает она. — Или никак. Но ты сам об этом заговорил. Ворон зыркает на неё исподлобья, неожиданно зло, но эта злость мелькает секундной искрой, тут же растворяясь в какой-то застарелой, обречённой усталости.  — Черт бы тебя побрал, Липа. А лучше весь мир. — Он отворачивается и медлит секунду, прежде чем начать. — Вот ты про человечество говоришь, а прикинь, что ты знаешь, вот правда знаешь, что тот, другой человек, как Урманов для тебя — он тебя пошлёт. Похер, что вы знаете друг друга много лет, что катались вместе, когда он был лучше, когда — ты, когда вы оба на дне. Вместе многое прошли. Плохое в основном. Материли всех на свете, не исключая себя. Бухали как мразины последние временами, не спорю. Вот на твоих глазах он развалился, точнее — разваливался. Как в замедленной съёмке — мозги, руки-ноги, спина — всё, пизда котёнку. Этот еблан ещё под конец вены себе чуть не вскрыл, я примчался, когда он в трубку нёс какую-то дичь, пьяный в хламину, доставал осколки у него из руки, перевязывал, отпаивал, не помню, чем, потом он мне в плечо рыдал. Сказал, что я его лучший друг. А я понял, что я херовый друг — потому что на друга бы уже давно положил болт. Что я этого придурка…ну…  — Любишь, — тихо говорит Юля, и в ответ Ворон невесело, нервно усмехается.  — Люблю.  — Гач же?  — А кто ещё… Тишина. Что ещё сказать? Юля просто тянется ближе, обнимает Ворона за шею — кажется, будто его потряхивает, но может — только кажется. Тот не вырывается, но сидит почти неподвижно, нахохлившись и пялясь куда-то в пол.  — Поговори с ним, — внезапно слышит Юля свой голос как со стороны. — Нет, реально. Может, он даст тебе в морду, но станет легче.  — Со сломанным носом? — ухмыляется Ворон. — Мне ещё в сезон надо, что я с этим накатаю?  — Мне кажется, что вообще не будет он тебя бить.  — А что? Скажет «прости, Ворон, мы были хорошими друзьями, пока ты не открыл в себе пидораса»? Недоверчиво покачает головой, подожмёт губы и попросит не звонить? Да даже если… как я буду смотреть ему в глаза? Лучше и правда в морду…  — Я так знаешь сколько себя грызла? Ну…меньше, чем ты. Год с лишним точно. Но и то чуть крышей не двинулась, а ты…сколько там?  — Пять лет. Пять сраных лет. С половиной даже.  — И не попустило?  — Да если бы!  — Ворон, ты так поедешь с концами. Просто поезжай в Питер, приди к нему с бутылкой и поговорите. Может, он даст тебе по роже, а может…не по роже, короче. Ворон слабо ухмыляется, чуть оборачиваясь. Лицо спокойное, даже глаза не блестят — только горят каким-то сухим, тлеющим пламенем.  — И что я предложу ему? Любовь до гроба? Свадьбу в Амстердаме? Что нарожаю ему шесть детей и все девочки? Даже если и да — Лип, ну тебе не десять лет, а я не Джонни Вейр. Гач…он заслуживает чего-то получше. Нормальную жизнь в кои-то веки, вместо того пиздеца, которым она была. Счастливую жизнь, Лип, а не постоянную игру в прятки ради какого-то облезлого Ворона.  — Знаешь, я выбрала человека, который меня спас. Без которого я бы десять раз повесилась бы. И да, мне тоже страшно, и нет, ты меня не успокоил, вообще никто не успокоит, если на то пошло — но я с человеком, который меня спас, не меньше, чем ты — Гача. И знаешь, что ещё? Никакая нормальная, красивая, умная и положительная девушка не пыталась его утешать после проваленных прокатов и уж тем более не бинтовала порезанные руки. Потому что ей было не нужно. А тебе — нужно. Ворон не выглядит убеждённым, но на его лице — сомнения.  — Я…  — У тебя дохера времени на подумать, Ворон. Я же не заставляю. Просто…ну, прикинь сам, хорошо?  — Окей, — он улыбается, ещё грустно, но тепло. — Пойду, завтра ближе к вечеру подойду, примерно так же. Будет норм?  — Без проблем вообще.  — Хорошо…хорошо. И ещё, Лип… Спасибо. Правда. Я ещё никому не говорил.  — Без проблем, — повторяет Юля, улыбаясь. — Ты же мой бро. Ворон уходит к раздевалкам, наконец-то снять коньки и переодеться. Когда он проходит мимо, напоследок маша рукой, Юля всё ещё сидит, ковыряя плитку лезвием в чехле — бессмысленно, даже не сосредотачиваясь особо ни на чём. Надо собираться, но в голове удивительно пусто, будто все самые хорошие мысли она наговорила на десять дней вперёд.  — Не замерзла? — Алексей подходит на удивление неслышно — или она просто слишком задумалась?  — Не, норм. Я же не прыгала, так, связочки показывала на расслабоне. А ты что не дома?  — А ты что?  — Да мы с Вороном затрепались.  — Я слышал, — Алексей кивает, опускаясь рядом на скамейку. — Не секретничайте в следующий раз под вентиляционной трубой, из кабинета слышимость прекрасная. Мне без разницы чужие секреты, но просто на будущее.  — Ты всё слышал? И что скажешь? — Юля поднимает голову. Алексей кидает взгляд в ту сторону, куда ушёл Ворон — в его глазах нет особого понимания, но есть — сочувствие.  — По крайней мере нам повезло в одном — не придётся ехать жениться в Амстердам. И он, осторожно положив руку на плечи Юли, крепко прижимает её к себе.