Castis omnia casta

Юля не верит своим глазам, глядя на списки участников юниорского гран-при.  — Но… Ками и Эдик даже не были на открытых прокатах, почему? Алексей пожимает плечами.  — Не все выступили там удачно, а после прошлогоднего выступления на Первенстве…видимо, вспомнили, что оба они вошли тогда в шестёрку. В любом случае, у обоих пока по одному этапу, хорошо, что дали один обоим.  — У Миланы другой.  — Илья вызвался поехать.  — А с Ками и Эдиком? Алексей улыбается, поправляет цепочку на её шее, почти выбившуюся из-за ворота. Там — кольцо, они носят на груди каждый своё, чтобы… Юле всё ещё страшно, что узнают. Она не ездила никуда с самой Японии, да и до этого не особенно, поэтому несколько дней в Праге похожи на глоток свежего воздуха. Есть день на то, чтобы погулять, всем вчетвером.  — Столько лет прошло… — задумчиво говорит Алексей, глядя на Пражский Град с другой стороны реки.  — С чего именно?  — С чемпионата мира, где я взял бронзу.  — Никто из нас тогда ещё не родился? — догадливо вставляет Ками, и Алексей кивает.  — И динозавры ходили по земле, — добавляет он иронично, и Юля не сдерживает смешка.  — Не рассыпай песок, — повторяет она как обычно, прислоняясь лбом к его плечу, прикрывая глаза, когда полосы треплет горячая ладонь. Это почти семейная прогулка — Староместская площадь, Пражский Град с собором святого Вита. Внутри, несмотря на туристов, тихо, темно и прохладно, Юля ведёт рукой по древнему холодному камню.  — По сравнению с этим девяносто третий год совсем близко, — говорит она тихо.  — По сравнению с этим и я, и ты, и Ками с Эдиком — одинаково дети, — соглашается Алексей. Ками и Эдик делят пополам сосиску из уличного ларька, кусая с разных сторон и смеясь, булку кидают голубям, жадно налетевшим со всех сторон. Над Вацлавской площадью — солнце.  — Юля, пойдём пошопимся? — просит Ками. — Тут аутлеты просто офигенные! Юля ловит себя на мысли, что забыла, когда в последний раз просто бродила по магазинам, разглядывала шмотки, даже не с целью купить. Когда она в последний раз заходила в магазин без конкретного списка самой простой, практичной одежды, когда хотела…быть красивой? И внезапно это забытое чувство приходит вновь. Эдик смотрит мученически, Алексей сжаливается над ним:  — Мы тут на веранде в кафе посидим, а вы побродите.  — Окей! — Юля сама удивляется радости в своём голосе, ловит взгляд Алексея. Кажется, он понимает. Они увлечённо роются в скидочных вешалках. Ками в восторге вцепляется в кислотный свитшот и футболку с каким-то принтом в китайском стиле. Юля придирчиво листает вещи — ей далеко не всё подойдёт, она понимает, вещи рассчитаны обычно на кого-то или выше, или худее, чем она, но… Свитер, бледно-зелёный, какого-то травянистого оттенка. Вроде простой, но резинка вязки необычная, а по вороту… По вороту — узор из серебристых листьев. Юля цепляет вешалку и идёт к примерочной. За ужином она в обновке, украдкой ворует кусок помидора с тарелки Алексея и смеётся.  — Тебе идёт, — заметил он ещё в номере, когда она собиралась. Юля знает — он любит её любой, будет любить всегда, но хочет просто иногда побыть красивой, для себя и для него. На этом этапе нет никого знакомого, только тренеры из Европы и Америки, которых она едва знает. Можно не скрываться особенно сильно, у них один номер, и Юля засыпает так, как стало уже привычно, будто было всегда — уткнувшись Алексею в плечо, под звук его ровного дыхания. Здесь есть сильные юниоры, может, именно поэтому этот этап отдали им, а не кому-то из московских или питерских.  — Просто сделай то, что можешь, и сделай хорошо, — тихо говорит Алексей Эдику. Юля рядом, просто молча посылает ободряющую улыбку. На трибуне напротив видно подавшуюся вперёд Ками. Обязательный флип. Аксель — двойной, сезон только начинается, лучше не рисковать, пока форма не набрана толком. Лутц-риттбергер с руками во второй половине, выезд немного корявый, но минусы небольшие. За бортом всегда переживательно, сильнее, чем даже было в прокатах — здесь и сейчас от тебя не зависит ничего, можно только наблюдать за мечущейся по льду тонкой фигуркой. Это в чём-то сложнее, но Юля чувствует себя удивительно на месте, удивительно в своей тарелке — и это чувство только усиливается, когда она переводит взгляд на Алексея, чуть хмурящегося и сжимающего рукой бортик.  — Отлично, молодец! — Алексей сгребает запыхавшегося Эдика в объятия, Юля целует мальчика в мокрый лоб. Подать толстовку, потом пройти всем вместе в кик, ждать оценок — неплохо, текущее первое место. Так же и на короткой Ками, Юля немного переживает, как и обычно, но это…что-то вроде их рутины, неотъемлемой части их жизни, вот так напрягаться за бортом, подмечать детали на разминке.  — Не спеши так на флип, как будто за тобой волки гонятся. Напряжение на лице Ками сменяется улыбкой. Это, Юля по себе помнит, очень важно — не перенервничать, не забить голову лишними мыслями. Алексей привычно, не глядя, расправляет толстовку Ками, аккуратно складывает поперёк руки. Мельчайшие детали отпечатываются в памяти — он подаст её после проката, как делает всегда, проследит, чтобы запыхавшиеся дети не забывали тут же одеться, чтобы не простыть. Вечером в их номере совещание перед произвольной.  — Если на вращении поведёт — ну его, этот сложный выход, пятого уровня пока не ввели. Ну, а с акселем… Юль, твоё мнение?  — Моё? — она теряется. Она всего лишь тренер по вращениям, и ей никогда не доводилось прежде решать, что будет в прокате.  — Ну, я своё высказал, Эдик тоже — ребёнок хочет триксель пробовать первым элементом. Упадёт — ну, невелика потеря по баллам, главное — чтобы потом программу хорошо откатал. Ты ведь частенько сидишь на трибунах во время тренировок, нужен взгляд со стороны.  — Ну… В последнее время стало получаться лучше? — немного неуверенно говорит Юля. — Если не мудрить и выкинуть несколько шагов из первого блока, самый простой заход — можно попробовать. Эдик кивает, серьёзно, немного нервно.  — Ну, договорились. Теперь с тобой, Ками… Дети отправлены спать со строгим наказом не сидеть в смартах до поздней ночи.  — Почему ты меня спросил? — спрашивает Юля, устраиваясь поудобнее на кровати. Горит только ночник со стороны Алексея, резко выделяя его профиль.  — Потому что ты тоже их тренер, что-то замечаешь, что-то помнишь, что я не уловил. Ты постепенно учишься, ты уже больше, чем тренер по вращениям — пытаешься программы ставить, разбираться в мелочах всяких… Любой действительно хороший тренер должен разбираться понемногу хотя бы во всём, и это здорово, что ты интересуешься — я просто хочу помочь.  — Ну…я всё равно, наверное, не буду умнее тебя. Ей никогда не быть самостоятельным тренером, даже если бы вдруг захотелось. Она не сможет одна — жить, работать… Юля тянется к тумбочке, чтобы выпить вечерние таблетки, и в спину прилетает ответ.  — Ты будешь другой. Смотреть на всё со своей стороны. Видеть то, что не замечу я — как уже и сейчас. Это чудесно, Юль — когда рядом есть человек, такой талантливый, как ты. Она закрывает глаза. Каждый раз — как в первый, сердце бьётся чуть сильнее от того, насколько же тепло это слышать.  — Спи, — поцелуй в макушку, свет выключается, её сгребают в объятия. — Завтра день будет трудный. Из Праги уезжают с медалями — бронза у Эдика — триксель удался на загляденье — серебро у Ками. Это неожиданно, это приятно, на спортивных порталах новости о новых многообещающих юниорах.  — Лучше не читайте особо, — советует Юля. — Я в этом шарю, чуть что — начнут ругать, в комментариях срач… Вы молодцы, вы оба. Вечером ещё было время прогуляться, глядя на заходящее солнце. Ками и Эдик с фруктовым льдом, у неё яблочный, у него — апельсиновый.  — Можно я твой лизну? — просит Ками, и Эдик, чуть краснея, протягивает ей лёд, осторожно придерживая палочку. В этом есть какое-то удивительное чувство жизни. На юниорских гран-при всегда замены, но когда приходит известие о втором этапе, Юля протирает глаза.  — И это домашний. В Москве. Куда они дели Акатьеву, Самоделкину, других девочек? Алексей разводит руками.  — Ну вот так вышло. Зато лететь недалеко. В Москву не хочется — она не возвращалась туда с тех пор, как сбежала. Ей не нравится этот город, слишком много плохих воспоминаний, но, может, к лучшему? Увидится с Леной… Всё кажется нормальным, но на мальчишеской произвольной идёт наперекосяк. Эдик катает в последней разминке, всё хорошо, но жёсткое приземление на последнем флипе. К бортику он едет немного прихрамывая.  — Как будто потянул мышцу, — он пожимает плечами. — Наверное, пройдёт сейчас. Юля не сразу понимает, почему Алексей резко бледнеет, потом пронзает осознание — такая «потянутая мышца» однажды разрушила его карьеру.  — Юль… Ты сможешь одна вывести Ками?  — Вы к врачу? Алексей кивает.  — Ты понимаешь…  — Конечно. Всё окей. Мы справимся, — говорит она, не чувствуя уверенности. Но она не должна подвести Алексея. Не должна.  — Ками, нам с тобой вдвоём придётся.  — Что с Эдиком? — Ками перепугана почти до дрожи.  — Всё в порядке, — говорит Юля с убеждённостью, которой не чувствует. Она ни разу не выводила фигуристов одна, рядом всегда был Алексей, даже на самом мелком краевом старте, ей на самом деле очень страшно, но этого нельзя показать, нужно оставаться спокойной. Украдкой она суёт таблетку под язык. Кажется, это и значит — быть тренером. Оставаться спокойной в любой ситуации, потому что ты в ответе за фигуриста, за его настрой, за его выступление — не меньше, чем он сам.  — Если не вернутся — справимся девичьей компанией, — шутит Юля. — Главное — не торопись, ты эту программу сколько раз катала, и прогоны, и соревнования уже были. Всё сможешь, только не суетись.  — На лёд приглашается Камилла Нелюбова, Россия! Ками кивает, Юля даёт ей пять, как заведено. Ками выезжает на середину катка, звучат первые звуки музыки — эпический инструментал, она немного участвовала в нарезке, хотя программу ставила не она сама. Лутц-риттбергер. Чисто. Юля чуть выдыхает — самое тяжёлое позади, но это не гарантия… Двойной аксель со скобки. Чисто. Ками ускоряется, вот, уже дорожка, флип в самом конце, ну же… Юля вцепляется в борт до побелевших пальцев в тщетной попытке успокоиться. Чисто. С плеч сваливается камень — дальше всё идёт как по маслу, вращения Ками божественны — она исключительно одарённая по этой части.  — Всё. Всё хорошо, — не своим голосом шепчет Юля, на ватных ногах бредя к калитке. Ками едет к борту, и Юля, не подав ни чехлы, ни куртку, которую забыла вывернуть и пытается это сделать трясущимися руками — просто крепко обнимает Ками.  — Не задуши меня! Обе нервно смеются, у Ками тоже подрагивают руки.  — Мы справились, Юля, мы справились, — Ками светится ещё до выставления оценок. Да, им будет чем похвастаться, когда Алексей вернётся — у Ками сизон бест. Откуда на глазах слёзы? Юля не может понять, просто снова обнимает ученицу, свою ученицу, с которой впервые справилась как самостоятельный тренер.  — Вы молодцы! — Алексей сгребает в объятия обеих. — Я на бегу трансляцию смотрел, немножко только не успел, но вы и без меня справились.  — С Эдиком всё хорошо?  — На первый взгляд да, надеюсь, что ничего серьёзного не всплывёт потом. Юля глубоко вздыхает, чувствуя себя абсолютно опустошённой. Нужно сейчас побыть одной, в смысле, можно и не в комнате, просто молчать.  — Я на ужин схожу на фудкорт, хорошо? Хочу просто одна посидеть, потом с вами порадуюсь, но нужно мозги проветрить.  — Юль, всё что угодно. Всегда, но сегодня — тем более. Ты молодец. Улыбка Алексея стоит всех волнений. Суп кажется недосоленным, пресным, Юля настойчиво трясёт над ним забитой солонкой и пропускает момент, когда кто-то подходит, цокая каблуками по плиткам пола, молча ставит поднос напротив неё.  — Вы не спросили разрешения, — замечает она недовольно и поднимает глаза. Солонка с глухим стуком падает на стол. Мать холодно улыбается.  — Ты бы не разрешила.  — Я и сейчас не разрешаю, — горло глухо сдавливает, голос кажется чужим.  — Нам нужно поговорить.  — Я не хочу.  — И всё же нам нужно. Юля затравленно оглядывается. Полный фудкорт народу, многие решили перекусить перед тем, как разъехаться по домам, кое-кто с любопытством косится.  — Ты же не хочешь, чтобы завтра все порталы писали о том, как ты выплеснула суп мне в лицо? — почти светским тоном осведомляется мать, осторожно присаживаясь напротив. Отчего-то в память впечатывается — у неё клубничный смузи и порция риса, любимого ею риса с курицей.  — Кто тебе сказал, что я буду здесь?  — Интуиция. Рано или поздно ты могла оказаться здесь, к тому же я всё равно хотела поужинать. Удачное совпадение. Ешь.  — Странно слышать последнее слово от тебя, — Юля заставляет себя растянуть губы в улыбке, но мать остаётся бесстрастной, обхватывает губами трубочку стакана. Отчего-то всё остаётся на подкорке памяти выжженным штампом, причудливой раскадровкой.  — Времена изменились. Ты больше не действующая фигуристка, тебе не нужно держать вес. Пожалуй, тебе даже идёт лёгкая полнота.  — Я не в настроении выслушивать комплименты. Ближе к делу.  — Ты стала умнее. Ладно, если хочешь… Послушай, тебе не надоело? Юля, заставившая себя отхлебнуть ложку — голодной остаться действительно нельзя, нельзя ни за что — едва не давится.  — Что именно? — откашлявшись, спрашивает она. — Что именно мне должно было надоесть?  — Я ни за что не поверю, что тебе нравится жить на зарплату провинциального тренера и ходить в обтрепанных толстовках со старой курткой. Даже на соревнованиях. Ты заслуживаешь лучшего.  — Не поверишь, но меня полностью устраивает моя жизнь. Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы в ней было меньше лекарств, но это мне вряд ли кто-то может обещать. Особенно было бы забавно слышать такое от тебя.  — Не хотела бы собственную школу в Москве? Твоего имени, Юля, твоего собственного, а не прозябать где-то в провинции вторым или третьим тренером. У тебя нет спортивных амбиций?  — Мои спортивные амбиции прекрасно себя чувствуют на текущем месте. У меня комфортное место работы, прекрасные ученики, вполне достойная зарплата и прекрасный коллектив.  — Подозреваю, последнее принципиальнее всего? Юля не сразу понимает.  — Какое тебе дело? — тихим, злым голосом спрашивает она. — У тебя есть это чёртово золото. Если хочешь, можешь раздать парочку интервью о моей неблагодарности, пойти на ток-шоу, можешь хоть бренд от моего имени запустить, если тебе нужны деньги — разрешаю, без отчислений даже, мне от тебя ничего не нужно. Просто отстань от меня. Чего ты добиваешься? Она пристально смотрит в глаза матери и почти с ужасом видит там…искренность. Искреннее непонимание — почему Юля с ней так?  — Я хочу тебе добра, — подтверждает та чуть смягчившимся, почти ласковым по её меркам голосом. — Знаешь, ходят…некоторые слухи. О тебе и Урманове.  — И что?  — Тебе будет приятно, если все будут думать про вас, что вы…  — Что мы трахаемся? — перебивает Юля с весёлой почти, лихой злостью. — Так пусть завидуют молча! Мать — невиданное дело! — кажется и впрямь потрясённой, не сразу справляясь с лицом. Юля самодовольно улыбается.  — Я… Юля, конечно, это не моё дело, понятно, что я воспитывала тебя одна, без отцовской фигуры, и теперь ты…ты понимаешь, что это ненормально? Он тебе в отцы годится, ты, вероятно, путаешь секс с дочерней привязанностью и пытаешься совместить несовместимое…  — У нас отлично получается совмещать, не беспокойся, — кривая ухмылка.  — Это…это почти инцест какой-то…  — Завидуешь? Мать поджимает губы.  — Когда ты успела стать такой…испорченной? — брезгливо спрашивает она. — Как ты можешь выражаться вот так? На секунду Юля задумывается, но ответ на поверхности — с матерью можно говорить об этом только так, грубо, почти грязно. Есть другие слова — для Алексея, для друзей, для детей, но эти слова не хочется марать здесь и сейчас, в разговоре с человеком, которого она искренне, самозабвенно ненавидит.  — Я не обязана соответствовать твоим ожиданиям. Что-то ещё? Хочется закончить разговор, суп с трудом проходит в горло, и только бульон. Лучше, чем ничего, надо будет потом, уже в номере, поужинать чем-то ещё раз…  — Я хочу тебе добра! — внезапно вырывается у матери искренне и отчаянно. В её глазах — Юлю берёт оторопь — впервые на её памяти блестят слёзы, едва заметно, но очевидно. — Почему ты так упорно отбиваешься, почему? У тебя своя жизнь, я понимаю, я готова это принять, но почему я хочу исполнить твои мечты, а ты отказываешься?  — Да что ты знаешь о моих мечтах?! — Юля с трудом не срывается на крик. — Что ты о них знаешь?  — Ты…ты хочешь быть тренером, — выдавливает мать. — Хорошим тренером. Чтобы исправить ошибки Этери и…и мои. Ты хочешь быть счастлива рядом с близкими людьми. Ты…хочешь быть здорова. Юля, я не могу сделать всё, но я хочу искупить хоть немного свою вину! Ты же знаешь, я монетизирую что угодно. Я могу отдать долг — не только деньгами, но и рекламой. Больше детей пойдут к вам в школу, я могу помочь раскрутить вашу команду, господи, Юля, я найду лучших врачей, возможно, можно что-то сделать, пожалуйста… По её лицу сбегают слёзы, размывая тушь и тональный крем, мутные, некрасивые слёзы. Юля молчит.  — Зачем тебе это? — тихо спрашивает она наконец.  — Я тебя люблю. Как умею, — дрожащим голосом отвечает мать. — Прости меня, прости, я люблю тебя…  — Я знаю, — просто говорит Юля, заставляя себя улыбнуться трясущимися губами. — Я знаю, — почти шепчет она, чувствуя, как дико, заполошно, неровно бьётся в груди сердце. Мать смотрит на неё глазами, полными надежды и веры. Так, как когда-то смотрела сама Юля.  — Ты…  — Я знаю, — повторяет Юля в третий раз. — Но знаешь, что?  — Что? — шепчет мать.  — Лучше бы ты меня ненавидела. Юля видит, как погасает в её глазах надежда и жизнь. Как у неё самой когда-то. Алексей смог вытащить её из этой бездны — но Юля надеется, что мать не вытащит никто и никогда.  — Лучше бы ты меня ненавидела. Это было бы проще принять — когда калечат, когда ломают жизнь во имя ненависти, но, к сожалению, жизнь жестока, и самые жуткие, самые отвратительные, самые безжалостные вещи люди творят друг с другом во имя искренней, беззаветной, удушающей всё живое любви.  — Что же должна делать любовь, по-твоему? — горько и пусто спрашивает мать. Юля знает ответ.  — Доверять. Всё примитивно донельзя. Спрашивать, слушать, смиряться с чужим решением. Но главное — доверять. Чего ты никогда не умела.  — Дай мне шанс! Воздух с трудом проходит в горло.  — Я никогда, слышишь, никогда тебя не прощу. Как бы ты ни умоляла, как бы ты ни просила. Ты получила от меня всё, что я могла тебе дать, ты не будешь бедствовать. Ты прекрасно устроена в жизни, как этого и хотела. Что тебе ещё-то надо? Всё есть, — язвительно улыбается Юля. — Всё то, что ты так хотела для себя и для меня — богатство, признание, возможность устроить личную жизнь с кем-то, кто будет достаточно престижен. Все твои мечты сбылись!  — Я не была готова платить… — едва слышно шепчет мать. — Не была.  — Всё в этом мире чего-то стоит. По крайней мере, у тебя был выбор. Выбор, которого не было у меня.  — Юля…  — Вперёд! — Юля смеётся почти истерически. — Врата рая открыты, иди и наслаждайся жизнью. Где-нибудь подальше, оставь меня на моём провинциальном катке, с моими рваными толстовками и инцестуальными порывами к бывшему тренеру, мне тут в самый раз. Пока! Она поднимается на дрожащих ногах.  — Съебись нахуй из моей жизни, окей? — бросает она напоследок и уходит с очень прямой спиной, ни разу не оглянувшись. К горлу подкатывает ком, всё плывёт перед глазами, она еле доходит до гостиницы, поднимается до номера почти наощупь, держась за стенку. Ками вскидывает голову на звук открывшейся двери и резко бледнеет, но Юле не до того, не до того даже, чтобы толком раздеться и снять ботинки. Она вваливается в туалет, падает на колени, её мучительно, жестоко рвёт, так, что суп идёт носом, так, что воздуха не хватает, в глазах темнеет, рвать уже нечем, но она сипло кашляет и давится.  — Юля! Юля! Алексей рядом. Как всегда — рядом, это первое, что она осознаёт, что чувствует — тёплые, почти до боли крепкие объятия. Рыдания мешаются с икотой, она просто прячет голову у него на плече и плачет, не в силах остановиться. Дети наверняка видят, но она не может, не может быть ответственной, справиться с собой, побороть непростительную слабость.  — Всё хорошо, всё хорошо… — тихий, успокаивающий шёпот, её осторожно, почти как ребёнка, гладят по голове, терпеливо ждут, он рядом, рядом…он защитит её. Юля с трудом открывает глаза, всё ещё всхлипывая, оглядывается вокруг — три пары испуганных глаз смотрят на неё.  — Простите… — она едва говорит. — Простите, что я…  — Всё хорошо, — уверенно говорит Алексей, но голос у него дрожит. Ками жмётся к Эдику. — Всё хорошо, — повторяет Алексей снова. — Просто успокойся, хорошо? Что случилось?  — Мать. Она…нашла меня. Говорила со мной. Алексей тихо ругается себе под нос с непривычной злостью.  — Ну я, конечно, послала её, просто…  — Да и шут бы с ней! Не тошнит больше? Юля мотает головой. Её поднимают, подхватывают на руки.  — Ками, подай таблетки, пожалуйста. Они в Юлином чемодане, в боковом кармане. Эдик, там вода стоит, принеси, хорошо? — Голос Алексея почти механически спокоен, и по этому можно понять, насколько же он испуган. Пока дети суетятся, Алексей снимает с неё куртку и ботинки, посадив на кровать, берёт за руку, крепко сжимает. Таблетки приходится толочь и пить порошок с водой с ложечки — желудок сжимается, но всё не так плохо, можно стерпеть.  — Вот. Вот так. Получше? Юля кивает, её всё ещё трясёт. Невыносимо страшно, мутит, кружится голова, но он рядом, а от этого ужас чуть притихает.  — Простите, — выдавливает она снова. — Я всех напугала, а Ками ещё завтра катать…а я…  — Я в порядке, Юля, правда! — Ками нервно кивает, подходя чуть ближе. — Завтра прокатаю произволку как от зубов, ты сама же говорила — тут бояться нечего. Алексей тепло кивает.  — Тебе нужно в душ, переодеться и поспать.  — Алексей Евгеньевич, — тихо подаёт голос Эдик. — Мы с Ками…короче, мы спустимся вниз, посидим там, там в буфете мороженое есть. Юля смотрит на него, надеясь, что во взгляде отражается благодарность.  — Отлично придумал! Я за вами потом приду, чтобы совсем не засиделись, а то ночь скоро на дворе, а завтра вставать рано, — Алексей ободряюще улыбается, когда Ками уже идёт к выходу, добавляет чуть тише и серьёзнее: — Поддержи даму сердца, Эдик, ей сейчас это нужно. Эдик кивает с непривычной даже для него серьёзностью и убыстряет шаг.  — Ками, подожди, там есть черничное и малиновое, ты какое будешь? Я тебя угощаю!  — Чудесный мальчик растёт, — кивает Алексей будто самому себе и притягивает Юлю ближе. — Вот, со всем почти разобрались. Юле нужно ещё пять минут объятий, а может — семь, она не считала, просто тишины и чужого тёплого присутствия рядом, чтобы уткнулись носом в макушку и гладили по спине, унимая дрожь.  — Она пришла сказать, что любит меня и хочет помочь, — пустым голосом говорит Юля, чувствуя, как чужие руки сжимаются чуть крепче. — А я её послала. Матом. Я ужасный человек, да?  — Ты замечательный человек. Всегда. Всегда, Юль. Есть вещи, которые каждый из нас никогда не сможет простить — себе ли, другим, и никто не вправе требовать прощения, если его не хотят дать.  — Лучше бы она меня ненавидела, — Юля снова плачет, её снова терпеливо, почти как ребёнка успокаивают, а потом помогают раздеться, под руки ведут в душ, поливают горячей водой, помогая согреться. Рукава у толстовки Алексея мокрые насквозь, но он, кажется, вообще этого не замечает, вытирая её с головы до ног. Пижама, снотворное.  — Поспи до упора, не надо просыпаться. Мы справимся. Лежи. Завтра я принесу тебе чего-нибудь совсем лёгкого поесть, а пока просто набирайся сил. Поцелуй в лоб. Юля проваливается в сон, крепко сжимая чужую ладонь. Просыпаться долго и трудно, побаливает голова. Юля долго просто лежит с закрытыми глазами, ещё не в силах думать и что-то испытывать, потом тянется к смарту. Цифры на часах — за полдень! — заставляют её почти подскочить, морщась, от резкого движения подташнивает. Произвольную Ками она всё же не пропустила — ещё две разминки. Мельтешение на экране утомляет, Юля просто слушает комментарии, английский свободно течёт сквозь уши, заставляя ещё подрёмывать немного до долгожданного «На лёд приглашается Камилла Нелюбова, Россия!» Степаут на ритте отминусован жёстко, но остальное чисто. Ками замирает — ошибка стоила ей, возможно, серебра, но не бронзы. Юля подсчитывает — возможно, у обоих есть шанс на Финал, и от этого берёт вялая оторопь, потому что совсем недавно они все не были готовы к участию даже в одном этапе. Что за внезапная милость федерации — или просто случайность? Сил думать нет, Юля ещё немного дремлет, пока не просыпается от приближающихся голосов и скрипа двери.  — Ками, поздравляю! Вы оба молодцы! — голос хриплый, едва слышен, Юля тяжело сглатывает, горло дерёт. Ками подбегает, с улыбкой обнимает её.  — Юля, ты в порядке?  — Получше, — улыбается она в ответ, завидев в дверном проёме Алексея, его внимательный взгляд. Ответная улыбка.  — Мы тут тебе купили. На колени поверх одеяла приземляется овсяный йогурт, несколько паучей детского пюре и рисовые хлебцы, ничего тяжёлого. Юля тянется к пюре, сворачивает пробку и осторожно, на пробу отпивает. Желудок сжимается, приходится есть ужасно медленно, но минут за пятнадцать она справляется с первой порцией, тянется к таблеткам — всё не на голодный желудок их пить. Ками рассказывает в деталях про прокат, Эдик добавляет несколько слов про награждение, медали — две бронзы — лежат на тумбочке, Алексей рядом с ней, периодически искоса бросает взгляд, ещё обеспокоенный. Это её жизнь. Теперь — её. Никто не отнимет. Это немного ослабляет скрученную пружину в груди, можно немного расслабиться, улыбаться искреннее, надеяться, что всё будет лучше, что дома всё пойдёт на лад. Но на лад ничего не идёт. Юля еле заставляет себя глотать пюре, но тошнит почти постоянно, так, что приходится брать больничный — он одной попытки вращений мутит так, что и скудный завтрак, и таблетки рискуют оказаться на льду. Постоянно накатывает паника, она тихо плачет и хотела бы вцепиться в Алексея, не отпускать его, никуда, ни за что, с ним не так страшно, но она молчит. Ему приходится работать за них двоих, замещать её в группах, он осунулся, в глазах не погасает тревога. Запись к врачу подходит на третий день, терапевт, хмурясь, осматривает её, выслушивает жалобы.  — Это не анорексия? — спрашивает Юля робко, почти жалко. — Это не обострение? В ответ ей вручают пачку направлений ко всем возможным врачам — её тут уже знают, как и весь анамнез. Кардиолог не сообщает ничего нового, невролог поднимает дозу успокоительных — помогает слабо, листочки направлений неумолимо подходят к концу, пока не остаётся совсем уж, на взгляд Юли, странный вариант. К гинекологу ходить исключительно неприятно — на взгляд Юли даже гастроэнтеролог казался вариантом более щадящим. Казалось бы, за столько лет в спорте любое стеснение перед врачами должно было отваливаться на подлёте, но тут годами наработанное безразличие давало осечку. Ролик аппарата УЗИ неприятно скользит по влажной от геля кожи.  — Беременность, около шести недель, — бесстрастный, обыденный голос заставляет Юлю замереть и почти тут же схватиться за сердце.  — Ч-что? Как?  — Ну вам лучше знать, если вы не дева Мария, — хмыкает врач, но тут же осекается. — С вами всё в порядке? С Юлей уже давно всё не в порядке, но сейчас почему-то особенно. Она с трудом садится на кушетке, застёгивает джинсы, забыв стереть гель. Ей подают стакан воды, который она пригубливает почти из вежливости, дышать и глотать можно с огромным трудом. Врач листает её медкарту, немного хмурясь.  — Рожать с вашим анамнезом не советую, если вы рассматриваете такой вариант.  — Я…я не знаю, — потерянно бормочет Юля, чувствуя, будто сейчас расплачется. Плакать глупо и жалко, но она не может прийти в себя, хоть что-то, хоть как-то соображать. Врач тяжело вздыхает.  — Ну смотрите. Думаю, все ваши диагнозы вам известны и без меня, последствия в случае сохранения беременности и родов могут быть абсолютно непредсказуемыми. Может всё пройти почти нормально, а может и закончиться летальным исходом. Вам вообще никто никакой гарантии не даст. Медикаментозный аборт нарушит весь гормональный баланс, это надо полностью перестраивать курс лечения, а это время. Операции сейчас проходят хорошо, не девяностые всё же, но первая беременность…очень большой риск бесплодия, если вдруг всё же потом решитесь. Как-то так. Юля замедленно кивает, будто воздух вокруг неё — глицерин. Дышать тоже всё ещё трудно.  — П-понятно. — Так нужно сказать, даже если вообще ничего не понятно. — Мне…мне нужно подумать, хорошо?  — Конечно, конечно, это серьёзное решение. Вот, рецепт, должен снять часть симптомов токсикоза. На сытый желудок думать всегда легче, так? Юля бесплотно улыбается, послушно комкает в руке тонкую бумагу. Все действия как будто механические, как в замедленной съёмке, как будто её оглушило или контузило взрывной волной разорвавшейся новостной бомбы. Она толком не помнит, как зашла в аптеку, как выпила первую таблетку прямо на улице. Заморосил дождь, первый предвестник осенней непогоды, но Юля едва замечает, что толстовка промокла насквозь. Есть силы только подняться в квартиру и съехать по стенке на пол, чтобы молча сидеть, уставившись в одну точку, без мыслей, без чувств, почти без ясного сознания. Скрипит в замке ключ.  — Юля? Что с тобой? Ей стыдно за то, что она заставляет Алексея постоянно беспокоиться, волноваться из-за неё, что создаёт ему столько проблем, что злоупотребляет его бесконечной, кажется, добротой и заботой, а сама не в силах дать достаточно в ответ. Почему-то всегда оказывается так, что она — бездумный потребитель — всегда она плачет ему в плечо и ждёт того, что её проблемы решатся сами по себе, это отвратительно и жалко, но она снова…вот так. Нет сил говорить, она молча протягивает помятый немного лист с заключением. Алексей в полумраке подносит его к глазам, чуть щурится, пытаясь разобрать неровный почерк, несколько секунд тишины перед тем, как он медленно, потрясённо опускает листок, а потом опускается рядом с ней и сам, осторожно прижимая к себе.  — Прости меня. Юля ожидала это услышать меньше всего.  — За что? Это же я тогда настояла, чтобы…ну…  — Но я…  — Перестань, хорошо? Не надо всегда винить во всём себя, будто ты ответственный за все проблемы вокруг. Иногда они случаются просто так, иногда благодаря кому-то со стороны, ну, а в нашем случае — благодаря тому, что мы оба сглупили, и я в первую очередь. Ответом — поцелуй в макушку.  — Я просто…не знаю, что делать, — разрывает Юля повисшую тишину.  — То, что в первую очередь хочешь ты, — мягко, но убеждённо отвечает Алексей. — Что по планам на будущее? Они никогда не обсуждали, что будет дальше, просто жили. Все разговоры — о перспективах фигурного катания, а по жизни: живи как живётся, вот и всё, не гадай на будущее. Теперь всё должно было измениться. В любом случае — измениться.  — Ну…я вообще думала, что когда-нибудь хочу, наверное, чтобы у нас был ребёнок. Нет, не наверное — обязательно, если…если я смогу родить. С моим…всем. Просто…ну, это было делом будущего, лет через пять хотя бы.  — Ну да, время сейчас не самое подходящее, олимпийский сезон как бы. И…мне кажется, тебе хорошо было бы просто пожить. Для себя.  — Просто, скорее всего, если не сейчас, то потом я точно не смогу иметь детей. Тяжёлая пауза.  — Юль, — Алексей чуть отстраняется, чтобы осторожно взять её лицо в ладони, взглянуть глаза в глаза. Юля видит под ними почти чёрные синяки, от этого колет стыдом, но улыбка чуть смягчает его. — Юль, я приму любое твоё решение. У нас, слава богу, свободных денег в достатке, это вообще не проблема, ребёнок нас сильно в этом не ограничит. Да, это время и силы, много времени и сил, но господи, после близнецов меня вряд ли что-то в этом смысле напугает. Сильно вряд ли. Мы справимся, если ты решишь рискнуть. Если решишь, что не надо — значит, ничего страшного, опять же.  — Я тебя не заслуживаю… — шепчет Юля в который раз со слезами на глазах. Алексей только закатывает глаза и просто целует её в ответ, медленно, нежно, осторожно. Юля тянется ближе, не разрывая поцелуй, он — как дыхание, как глоток чего-то живого, как обещание всегда быть рядом и никогда не оставить. Когда Алексей отстраняется, Юля знает ответ — знает неожиданно чётко, без всяких сомнений, потому что риск — благородное дело, когда речь о будущем, которого она хочет, чтобы перечеркнуть прошлое, которое следует за ней по пятам. Как хотела в Пьоне. Как хотела, сбегая в Сочи от всего мира в который раз. Как хотела однажды в ледяную новогоднюю ночь всего-то меньше года назад, ночь, которая изменила всё — и сделала её счастливой.