Castis omnia casta

Эдик неуверенно обнял заплаканную Ками. Он тоже выглядит невесело — оба оказались на последнем месте с немалым отрывом. Риск — благородное дело, но не всегда окупается — один завалил триксель, другая потеряла каскад.  — Ошибки вечером разберём, — устало вздыхает Алексей. — В смысле, после ужина. Еда не лезет в горло, но Юля понемногу заставляет себя — нельзя не есть. Особенно теперь. Алексей украдкой касается её руки — это немного успокаивает, но за столом всё равно царит погребальная атмосфера. «Почему?» Ответ был в общем-то ясен, слабый на уровне других юниоров — многие даже среди девочек прыгали ультра-си — да ещё и грязно скатанный контент. Это отвечает на вопрос логически, но Юля всё равно чувствует себя опустошённой, как будто она катала и валила эти проги, с муторным отчаянием, как было до того, как она впервые приехала тренироваться в Сочи. Алексей кажется спокойным, кажется до тех пор, пока они не отправили детей спать. Как будто немного слетает маска — он, конечно, старается держать её и при Юле — особенно сейчас — но всё же силы человеческие не бесконечны.  — Нам тоже надо спать, — говорит Алексей наконец в повисшей тишине. Спать по разным номерам, в одиночестве — Юле смертельно не хочется уходить сейчас, ради себя, ради него, ради… Юля тянется ближе, обнимает его. Хочется сказать что-то банальное, вроде «всё будет хорошо» — но никто и никогда не даст им такой гарантии. Всё может оказаться плохо, хуже, чем можно вообразить. Но думать об этом не надо. Уткнуться в тёплое плечо помогает, помогает рука на голове, короткий, усталый поцелуй.  — Не хочу уходить, — говорит Юля, не успев прикусить язык. Расклад притворства не нравится никому, но нет смелости открыться миру. Всё ещё страшно. Должно быть, будет всегда, хотя теперь это стало неизбежно — месяцем раньше или позже.  — Завтра проснёмся и встретимся, — измученная, но такая тёплая улыбка. Завтра будет новый день — но сейчас засыпать сложно. Подташнивает — это теперь часто, организм работает на износ, было бы чему изнашиваться. Таблетки кое-как скорректированы, хотя ничто и никогда не даст гарантию, что она не умрёт, не случится выкидыш, она не родит неведому зверушку… Нельзя об этом думать.  — Зато вы отобрались на Чемпионат России, — Алексей пытается приободрить Ками и Эдика за завтраком, те уже смотрят чуть веселее, временами перешёптываются о чём-то своём. Юля снова может улыбаться. В конце концов, она пережила уже столько, что может ли ещё что-то выбить её из колеи напрочь, не на пару часов? Всё хорошо — Алексей рядом, дети оправятся от поражения и будут готовиться к настоящему взрослому старту, впервые в жизни. День на отдых — просто выспаться, просто помолчать в тишине, в чужих объятиях. Юле хочется сидеть так вечность, потому что так спокойно, так кажется, будто никакая беда и боль не найдут их, но это — трусость, малодушие. Они были рождены сражаться, их хватило на то, чтобы пережить неимоверно тяжёлые времена, из которых они вышли победителями, пусть израненными, но победителями. У неё достаточно сил — но эти мгновения ей всё же нужны. Дальше — работа. Шлифовать Ками ойлерник и риттовый, шлифовать триксель Эдика, накатывать макеты. Не забывать и про остальных — Милана нервничает в преддверии своего национального отбора. Соперницы сильные, с куда более серьёзным контентом, можно рассчитывать только на чистоту и компоненты, но дело только за федерацией.  — Просто сделаешь то, что можешь, — говорит Юля и обнимает Милану, когда она совсем уж выглядит приунывшей. Та чуть оживляется и снова заходит на вращение со сложным заходом. Прыжок в либелу, комбинированное, заклон — всё нужно отточить до механического, бездумного, инстинктивного действия. На чемпионат России снова едут вместе. Проще было бы лететь, как обычно, но билеты раскупили, недалече Новый год, отпуска, а они не подумали раньше…словом, чудом нашли свободное купе, чтобы можно было устроиться всем вместе. Дети спят, а они сидят на нижней полке, обнявшись. Традиция неизменна.  — Я не думала, что вот, повезу с тобой детей на национальные, — шёпотом признаётся Юля. — Странно.  — Мы ещё и на Олимпиаду их как-нибудь свозим, ну хоть бы и на следующую. Может, и Ками с Эдиком. Великолепная четвёрка, — шутит Алексей. Шёпот в самое ухо, дыхание почти обжигает, и от этого Юля улыбается даже больше, чем от самого ответа. Они засыпают, держась за руки через проход. Ворона она видит только издалека, нет времени пересечься и спросить, как он и что. На месте как всегда дел невпроворот — заселиться, проверить костюмы и коньки в тридцатый раз, всё приготовить, успокоить детей, отбиться от журналистов — они всё ещё не отстают.  — Да разберусь я с ними, — устало говорит Алексей. — Спрячься в номере. Она и вправду прячется, только не в своём — следит, как устроилась Ками. Соседняя с ней кровать пока пустует, на недолго — из-за двери появляется Лиза.  — О, неужели ты здесь?  — Я не конкретно здесь, — отвечает Юля с улыбкой. — Вот, мы Ками привезли. Ками смотрит на Лизу снизу вверх, хотя они одного роста. Та улыбается, коротко приобнимает Юлю — совсем невесомо, Юля не отшатывается, как часто бывает.  — Привет, — говорит Лиза Ками и с шутливой торжественностью протягивает руку. — Эй, не смотри так, будто сейчас поцелуешь и рухнешь на колени! Не надо падать, нам ещё соревноваться. Тренировки проходят на мандраже, но в целом спокойно, даже удивительно спокойно — от этого Юля начинает нервничать.  — Что бы ни случилось — не конец света, — наставляет Алексей детей в последний вечер перед началом, завтра Эдику на короткую. — Это ваш первый опыт, ни за какие призы особо не боретесь, это до Первенства оставим. Это потом, сейчас просто проверьте силы. И наслаждайтесь процессом, так сказать. Выступаете со взрослыми — это тоже опыт. Кое-кто из них по взрослым катался ещё тогда, когда вас на свете не было. Наматывайте на ус.  — Всё получится, — улыбается Юля и обнимает обоих. — Я знаю, что вы выступите так хорошо, как только сможете. Огромный ледовый дворец навевает воспоминания — о Сочи, о Пьоне, но ставки и близко не такие высокие. Эдик выходит на раскатку.  — Не торопись и не пытайся всех уже сейчас победить, — спокойно говорит Алексей. — Флип прыгни пару раз, сбоит он у тебя, проверь. Эдик послушно заходит — всё в порядке, от судейской панели не должно быть видно временами плоское ребро. В короткой дупель — в ней лучше не рисковать. Старшие юниоры кроят контент для взрослых стартов, здесь ни к чему — Эдик катает так, будто от зубов отскакивает, оценки в кике высвечиваются вполне недурные.  — Будешь в предпоследней разминке, если повезёт. Неплохо. — Алексей пожимает ему руку.  — Я чуточку задержусь, хочу вживую посмотреть, как на Ворона прога легла, окей? Алексей кивает. Прога, возможно, и легла — а Ворон вместе с ней. Больно было смотреть, как разваливается её творение — бабочка на каскаде, падение на лутце, на которое трибуны отозвались гулом — всего-то какой-то тройной. Юля закусывает губу — этот тройной Ворону хуже, больнее квада. Степаут на трикселе. На прогу больно смотреть, на Ворона — ещё больнее. Не то чтобы кто-то верил в Олимпиаду для него, нет, но если призрачный шанс и был, то теперь — кончено. «Мальчик, который так и не попал на Олимпиаду». В кике Ворон улыбается трясущимися губами — вот и всё. Последний старт. Так он и говорит журналистам — Юля слышит краем уха, когда идёт прочь из-за бортика в подтрибунное.  — Что бы ни случилось — чудес ждать не приходится. После чемпионата России я завершаю карьеру. Никто не удивляется. Кажется, и отсюда слышен громкий вздох федры: «Спровадили-таки».  — Но вы выйдете на произвольную? Улыбка Ворона пугает даже её саму.  — Разумеется, — говорит он таким голосом, что у Юли что-то тревожно сжимается внутри.  — Эдик молодец! Первый блин вышел никаким не комом. Послезавтра хорошо бы повторить, — улыбается Алексей на ночь. А завтра Ками. На трибунах народу битком — женская одиночка, отбор на олимпиаду, ставки высоки как никогда.  — Не устану радоваться, что я здесь по другую сторону бортика, — шутит Юля, кладя руку на плечо Ками, та дрожит. — Всё будет в порядке, не твоя пока очередь со всеми сражаться на разрыв. Наблюдай из партера за великой битвой. «Грибов», — хочется добавить ей, но в публичных местах лучше воздерживаться от таких суждений. Алексей коротко здоровается с проходящим мимо Мишиным, тот доброжелательно кивает ей издалека, Юля чуть улыбается в ответ и оглядывается, не стоит ли поблизости Этери. Ей не страшно, ей…просто не хочется стоять рядом. «Какая разница, с кем рядом стоять за бортиком? Тут каждый делает свою работу». Хотела бы Юля иметь толику спокойствия Алексея. Но Этери с последней разминкой. Играет музыка Ками, красивый, мелодичный эпик, уносящий куда-то стремительным потоком, и поток не нарушен — всё чисто, только чуть смазано флоу на флипе, дадут чуть меньше, но сильно порезать не должны.  — А теперь можно и за попкорном, — с усмешкой говорит Алексей, и Юля ищет местечко поудобнее, чтобы наблюдать за битвой цикла. Трусова от Плющенко, Валиева, Щербакова и Косторная от Хрустального, Лиза от Питера… Алина не претендует ни на что, хотя всё ещё катается, для себя или ради чего-то — Юля не знает, просто краем глаза отмечает, как предыдущая модель Девочки в Красном протягивает подрагивающие руки перед своим прокатом — их заботливо перехватывает Арутюнян. Прокат откровенно слабый, но Алина, кажется, и не претендовала. Главное впереди. Щербакова валится даже с тройных — «витаминки не всесильны». Трусова косячит триксель — «перестройка тела идёт полным ходом». Грязно и не в музыку выезжает свой Косторная — «теперь-то всё припомнят». Выходит Валиева. «Липницкая номер один». Юле жалко девочку и неизменно противно от всеобщего восторга. Количество махов ногами в очередной Джульетте зашкаливает — кажется, постановщик превзошёл сам себя — но оценки, высветившиеся за старательный прокат, такие, что у Юли едва не вырывается восхищённый присвист. Лиза весело приветствует трибуны — как погулять вышла. Прокат огонь, трибуны хлопают, не переставая, Лиза машет им рукой и вольготно располагается в кике рядом со сдержанно улыбающимся Мишиным. При виде оценок в секундной гробовой тишине с трибун несётся пронзительный и насмешливый свист.  — Кажется, федра сыпет всё в одну копилку, — говорит Юля вечером перед сном, когда снова сидит у Алексея на кровати, оттягивая момент, когда пойдёт к себе. — Чтобы за прогу с трикселем ставили меньше, чем за прогу с дупелем, если обе чистые…  — Как будто что-то новое, — хмыкает Алексей. — Никогда такого не было и вот опять.  — Перестань! — Юля мягко толкает его в плечо. — Не мешай мне верить в лучшее. Иногда оно случается. Он кивает и осторожно обнимает её.  — Ты почти не поела за ужином. Тошнит?  — Чуточку. Пройдёт. Они почти не говорят о здоровье сейчас, хотя Юля видит в его глазах постоянную тревогу. Нынче год высоких, слишком высоких ставок, и это пока ещё не очень видно, что она чуточку начала поправляться — просто несколько лишних килограмм, ещё несколько, комментарии со спортса Юля видит как вживую, ни разу не открыв. Объятия всегда спасают. Хочется выпить крепкий кофе — бессонница мучила почти до утра — но нельзя, приходится зевать в ладонь.  — Ничего, скоро проснёмся, — отвратительно бодро говорит Алексей, и Юля не выдерживает, улучив момент, выхватывает у него стаканчик с хреновым кофе из автомата и делает большой глоток.  — Отдай! Они минут пять гонялись друг за другом по номеру, будто сами были юниорами, и это Эдику с Ками нужно было выводить их на прокаты. «Кто знает, может, они и вправду будут…как мы». Запыхавшись, Юля падает на кровать, Алексей — рядом с ней.  — Проснулась? Юля тычется лбом ему в плечо.  — Спасибо.  — За кофе? «За всё».  — В том числе.  — Собираться пора, опоздаем. Эдик небось уже готов как десантник на операцию. Эдик и вправду готов — и на редкость спокоен, кажется, спокойнее них самих.  — Ну мне же и вправду на Олимпиаду не ехать, — резонно повторяет он, и Ками обнимает его перед тем, как убежать на трибуны. Прокат выдался блестящим — всё, абсолютно всё удалось, даже проклятый триксель.  — Вот что значит отсутствие давления, — успевает сказать Алексей прерывистым от радости голосом, прежде чем Эдик оказывается у борта и чуть на радостях не оказывается задушен.  — Отпустите, Алексей Евгеньевич, вы ж мне так рёбра сломаете! — сдавленно просит Эдик, но сам улыбается до ушей, лихо, сумасшедше, и Юля бросается к нему, ещё не успевшему толком продышаться. В кике сидят так, будто у Эдика в кармане путёвка на все гэ-эс этого столетия. Должно быть, так не будут сидеть победители, а они-то просто едва в шестёрке окажутся при удачных раскладах, но радость — всё равно. Через прокат — Ворон.  — Задержишься? — спрашивает Алексей, и она кивает. Ворон бледнее смерти, бледнее льда, под глазами чёрные синяки. Сердце сжимается на него смотреть, но держится вроде молодцом, подъезжает к Успенскому, рваным движением скидывает куртку. Зал тихо выдыхает, Юля не сразу понимает, почему, но потом доходит — до этого была прошлогодняя произвольная, а сейчас…  — Татьяна Анатольевна, это же…  — Да, старая произвольная, — несётся откуда-то из колонок квакающий голос Тарасовой. — Ему Денис Тен ставил, за две недели до смерти. Смотрим. И в этот момент включается музыка. Oh, father, tell me, do we get what we deserve? Каскад четверной тулуп — тройной тулуп. В лёд, безупречно, наотмашь. Ворон не катит — летит всамделишным вороном. Так, как умеет только он. Oh, you let your feet run wild Time has come as we all oh, go down. Риттбергер. Спустя мгновение приходит понимание, которое выжигает воздух дотла: четверной риттбергер. Тройной тулуп — ойлер — тройной сальхов. And way down we go-o-o-o-o На прыжке в либелу Юля вспоминает — нужно дышать. Хореосеквенция. Oh, 'cause they will run you down, down 'til you fall Oh, way down we go Тройной аксель — двойной тулуп. Тройной аксель. Ворон должен был по всем человеческим законам уже упасть и не вставать со льда живым, но он катит так, будто не чувствует ни капли усталости, не думает о ней даже, может откинуть безупречным движением руки. Тройной лутц. Тройной риттбергер — двойной риттбергер. И по дорожке шагов — прямиком в легенду. С трибун звучит гробовое, замогильное молчание, абсолютная, нечеловеческая тишина, в которой музыка разливается бескрайним бурным морем, в самом сердце которого был человек. Или — на краткие минуты — уже не человек. Птица с алыми крыльями. Комбинированное вращение. Волчок. Ворон не встаёт в финальную позу — Ворон падает в неё на четвереньки, почти лицом в лёд, и в то самое мгновение, когда затихает последняя нота, зал взрывается так, как должно быть, не бывало и на победных прокатах олимпийских чемпионов, сколько бы их ни было за всю историю. Никто не выбегает на лёд — краем глаза Юля видит, что Успенский превратился в безмолвный соляной столп. Ворон поднимается сам, уже не бледный — землисто-серый, с оскалом на последних силах поднимает руки к беснующимся трибунам и, с трудом встав на ноги, бредёт как сомнамбула к калитке под нескончаемым водопадом цветов и игрушек. Кажется, какая-то из них задела его, но он даже не вздрагивает. В калитку он выпадает как подкошенный — Юля дёргается подбежать, зная, что не успеет, что он сейчас упадёт и, наверное, больше уже не встанет. Но на краю зрения метнулась чья-то фигура — и Ворон падает на руки Гачу, который, кажется, был здесь со своим юниором, но сейчас это не имеет никакого значения и даже смысла. Никто так и не отмер, кажется, все ещё не в силах очнуться. Гач садится с Вороном в кике, поддерживая, не давая упасть, встряхивая — тот только улыбается улыбкой победителя, готового прямо сейчас отъехать в обморок.  — Сергей Воронов получает за произвольную программу… — этих слов ждут долго, бесконечно долго. Потому что за судейской панелью — те же бледные лица, что и у каждого здесь. Баллы такие, что Юля знает — не порезали ничего. Никто попросту не посмел.  — Кажется, Татьяна Анатольевна, это был прокат жизни, — раздается в динамиках севший голос Гришина. Недолгое молчание.  — Нет, Саша, — непривычно тихо и строго говорит Тарасова наконец. — Нет. Это был прокат смерти. Снова долго не выходит заснуть — в глазах всё ещё Ворон на льду, в последний раз, как когда-то она сама. Как будет каждый — звёзды рождаются и умирают. И до утра Юле снятся птицы, белые лебеди, чёрные вороны — то, что навсегда останется в двадцати четырёх кадрах в секунду. Ками выходит на лёд с необычайным спокойствием — и вправду, основной бой не здесь, ещё долго будет не здесь. Звучат первые аккорды радостной, стремительной мелодии. Чисто. Всё чисто, даже на последнем лутце с полетевшей осью, когда Юля чуть не схватилась за сердце, всколыхнувшееся подозрительно сильно — выезд безупречный.  — Ками, ты золотко! — прерывисто бормочет Юля, обнимая её. Оценки прекрасны донельзя, за двести баллов всяко — и точно, на экране высвечивается двести восемь. Таких баллов не было раньше и близко.  — С чего это они так расщедрились?  — Не знаю, — Алексей пожимает плечами. — Но не отказываться же, бери пока дают, потом могут и снова отобрать. Ками уходит в грин-рум, машет там камерам со счастливой, хоть и неуверенной улыбкой — пока что это всё выглядит как сон, слишком счастливый, чтобы осознать и поверить.  — Все остальные должны набрать за двести десять, — говорит Алексей, но Юле уже передался безбашенный настрой.  — Ну вот когда наберут… Алина падает. Падает Аня — даже с тройных. «Неудачный год рождения». Алёна отчаянно заходит на триксель, выезжает кое-как, шатко, без падений, но половина прыжков — на минусы. Юля не верит глазам.  — Кажется…двести шесть, — говорит она севшим голосом. — Она же меня обыгрывала в юниорах.  — Времена меняются. «У конвейера новые детальки». Саша валит квады — отчаянно и безнадёжно. У Плющенко за бортом исключительно кислый вид. Алексей отходит и что-то ему говорит, тот морщится, но кивает.  — Поздно учить учителей.  — Но ты всё равно попытался?  — Не сказал бы. Просто напомнил, что лучше не делать козью морду с плачущими учениками в кике. Можно и перед зеркалом в своём номере, если хочется.  — У каждого своя работа, разве нет? — напоминает ему Юля его же слова. Алексей досадливо морщится, признавая поражение.  — Это я дал маху. Зря.  — Нет. Всё хорошо. И правильно. Юля украдкой сжимает его руку — сейчас всем всё равно не до этого. На лёд выходит Лиза. Воздух искрит, дышать трудно, Юля на всякий случай проверяет в кармане таблетки.  — Может, тебе лучше не смотреть?  — Тогда я точно рехнусь. Ну и вообще — историческое событие. Её слова прерывает крик трибун. Чистый квад. Идеально чистый квад. И два трикселя. И всё — чистейшее, не верится даже, что в прокате вообще были ультра-си — до того легко, задорно, искряще, словно брызги фейерверка. Лиза победно вскидывает кулак и смеётся. Но Юля всё ещё напряжена — она помнит вчерашнее, она помнит — новая модель Девочки в Красном сейчас выходит на лёд. Четверной тулуп — тройной тулуп. Падение. Камила поднимается со льда с диким ужасом в глазах. Юля кажется против воли, что там, на льду — она сама много лет назад, с непониманием, с отчаянием, с ужасом от того, что происходит, от того, что исправить не знаешь, как, а за бортом тебя ждут, чтобы с поджатыми губами проводить в кик. Остальное чисто, условно чисто, но неуверенно, презентация брошена, набор мертвенных, механических движений, крошечные спирали, махи длинных ног. Камила встаёт в финальную позу и тут же, не додержав, закрывает глаза руками — как испуганный ребёнок, который она и есть.  — Я не могу, — тихо говорит Юля, и Алексей просто прижимает её лицом к груди, как тогда, много лет назад, на другом чемпионате — и раньше, на Капе, которая едва их не переломила. Камеры сейчас не на них. На остальное — плевать. Плевать в сущности и на камеры — просто невыносимо видеть детские слёзы. Казалось, привыкла — но нет.  — Камила Валиева набирает за произвольную программу…  — Всё, — тихо говорит Алексей. — Можешь открыть глаза. Лиза — чемпионка России. «Никто не сможет убрать её с главных стартов. Никакого больше ФКР. Никаких интриг. Они не имеют права». На пресске душно и шумно, но Юля не уходит, примостившись в самом углу. Лиза подмигивает, лениво покручивая золото на шее — так и не сняла, есть в этом толика бахвальства, на которое она имеет полное право. И две маленьких Ками по бокам — грустная и счастливая. Вопросы несутся со всех сторон, щёлкают камеры. Их Ками неуютно, она смущается, запинается в микрофон.  — Я пока не могу ехать на главные старты, но я всё равно…ну, рада. Я не думала, что так хорошо выступлю. Спасибо моим тренерам за поддержку. Юля улыбается и машет Ками, та отвечает на её улыбку. Камеры — на Юлю, Алексей в другом углу — не пробился сквозь толпу. Конечно, достаётся от журналистов и Юле.  — Как вы чувствуете себя теперь, когда ваша ученица достигла такого крупного успеха? Жалеете, что она не попадёт на Олимпиаду? Понижение возраста могло бы этому способствовать…  — У Ками ещё будет её Олимпиада. Милан. Почему нет? Даже если возраст повысят — она туда спокойно пройдёт. Будем работать дальше, и посмотрим, что из этого выйдет. А пока я очень рада и горжусь тем, что её труд и талант при моей небольшой помощи оказались оценены по достоинству.  — Вы — олимпийская чемпионка и бронзовый призёр Олимпиады. Что бы вы могли пожелать тем, кто впервые отправится ловить удачу за хвост? Юля чуть улыбается, сама не может понять — то ли радостно, то ли горько, то ли иронично.  — Не пытаться за этот хвост цепляться. Просто идти. И не обращать внимания на чужие ожидания — это никогда не кончается добром. Пусть будет то, что будет. Отобраться на Олимпиаду — уже успех, который могут повторить единицы, любая медаль — счастье вдвойне. Я бы посоветовала не грезить золотом ни фигуристкам, ни в особенности их фанатам. Пусть будет то, что суждено. Вопросы сыплются горой. Юля чувствует себя измотанной — хочется просто дойти до номера и лечь спать, лениво что-нибудь сжевав напоследок. Вдвойне хочется лечь рядом с Алексеем. Хочется домой, в Сочи, в их квартиру, чтобы всё шло своим чередом.  — Юля! Алексей и Ками с Эдиком ждут её возле двери зала для прессы.  — Извините, — улыбается Юля заученной любезной улыбкой, от которой ноют занемевшие мгновенно губы. — Не хочу заставлять ждать коллегу и учеников, дети устали. Вслед кивки и шёпот, но ей это безразлично. Улыбка становится живой, настоящей, встречаясь с чужими, и Юля идёт к квадрату неяркого электрического света, бросающего тени на полумрак за спиной. К свету.