Эффект бабочки

Наступил канун Рождества. Утро встретило Париж ярким солнцем, слепящим отблесками лучей от кипельно белого снега, звенящей наледью на деревьях и обычной предпраздничной суетой. Натали уже заказала подарки, закончила свои дела и придавалась мечтам в тёплой ванне с душистой пеной, пахнущей шоколадом. Адриана в кои-то веки отпустили гулять с друзьями, Саймон, конечно, поехал с ним, а гости особняка — Амели и Феликс — смотрели телевизор и над чем-то весело смеялись. Или только делали вид. Такой обычный день для необычного дома Агреста, и только хозяин оставался, как всегда, серьёзен и непоколебим. Он закрылся в своём кабинете и не выходил уже больше суток: в данный момент Габриэль сидел за столом, его пальцы непроизвольно перебирали образцы тканей, однако глаза были устремлены в другую сторону, туда, где за окном виднелся силуэт Эйфелевой башни. Он думал, что значат для него эти женщины, которые в последнее время все разом ворвались в его жизнь, нарушив обычное спокойствие. Ему вдруг вспомнилась молодая Натали, и её образ первым явился в его воображении — тогда она не была такой серьёзной, такой неприступной и строгой, в её глазах сияла наивность, а что потом? Что же случилось потом? Габриэль отчётливо вспомнил, как Санкёр радовалась его успехам и сочувствовала неудачам, как всегда помогала, и не перестала делать этого до сих пор, а ещё он вдруг ясно увидел свою свадьбу и Натали… в группе гостей, улыбающуюся, счастливую и беззаботную, чего совсем не отражали её глаза. Любила ли она его тогда? Любит ли сейчас? Ему ещё предстоит это узнать. Агрест перевернул пурпурный краешек замши и коснулся светлой искусственно смятой кожи. Такая понравилась бы Эмили, его родной Эмили — он чувствовал вину перед ней и только лишь поэтому считал своим долгом её вернуть, дать ей то, чем она сама пожертвовала, дать ей жизнь… Любил ли он её? Любила ли она его? Габриэль снова подумал о Натали, перевёл взгляд на портрет и ощутил жгучий мучительный стыд за то, что смог отпустить. Он ещё отрицал это, очень хотел отрицать, но не мог не признать своего поражения в битве с судьбой. Вместе с образом жены явился образ и Амели, её родной сестры-близняшки. Что было в ней такого, чего не было в Эмили? Агрест точно знал ответ — взгляд. Её глаза — отражение души, в которых он не видел любви, хотя Амели утверждала обратное, не видел ничего, за что сам бы мог её полюбить, но во всём остальном… его влекло к ней, словно что-то тёмное, неведомое, странное… Одного голоса мадам Грэм де Ванили было достаточно, чтобы Габриэль её захотел, но когда страсть утихала, ему было жаль себя и того, что это произошло из-за его неспособности властвовать над собой. С Натали всё складывалось иначе: её он чувствовал сердцем. Натали страшно было касаться, казалось, любовь сожжёт его, если он поддастся, если хоть на миг подумает, что сможет совладать с этим пламенем, — с Натали Габриэль не столько хотел засыпать, сколько просыпаться, не столько раздеть её на месте, сколько сжать в объятиях и смотреть на звёзды до бесконечности. С Натали всё складывалось иначе… она и сама была другой. Он снова мысленно вернулся к недавнему балу и последующему разговору в кабинете — а ведь и правда, волосы и цвет глаз Натали были похожи, но могла ли она, самый доверенный его человек, обманывать вот так? Могла ли утаить от него такое? Незнакомка в чёрном и Натали, можно ли было их сравнивать? Габриэль никогда не видел Санкёр в неформальной одежде (даже на его свадьбу она предпочла платью костюм), и уж тем более не представлял, как бы она выглядела в торжественном наряде, однако мимолётное сходство всё-таки наблюдалось. Он снял очки, устало потёр переносицу и встал. Солнце поднялось уже высоко, его лучи проникали в кабинет и оставляли на стенах яркие дорожки света, Агрест выглянул в окно на заснеженный двор особняка и окончательно принял решение — сегодня он поговорит с ней и всё поймёт. Сегодня ему обязательно нужно это сделать.

***

— Ты что-нибудь узнал, мой сладенький? — Амели стояла в комнате Феликса в непозволительно коротком тёплом платье и вязаных чулках, закрывающих колени. Феликс полулежал на кровати, закинув руки за голову. — Да, мама, и тебе это понравится. Я узнал больше, чем достаточно, всего-то стоило появиться в нужном месте, в нужное время, кое-куда зайти случайно, увидеть то, что не должен и… ву-а-ля. — Расскажешь? — Мне кажется, это не лучшее место, — он стал говорить тише — мне наверняка известно, что здесь есть камеры, и они отлично считывают звук. Сейчас напишу. Феликс достал телефон и быстро набрал то, что собирался сказать, передавая запись матери. « Сделай вид, что смеёшься над моей шуткой и не делай удивлённое лицо. Я узнал личности Леди Баг и Кота Нуара, остаётся дело за малым. Талисман Кота достать проще, с остальным я разберусь сам, только посвяти меня в свои планы полностью.» Амели внимательно посмотрела на экран, удивлённо вскинула взгляд, но тут же задорно рассмеялась. — О, милый, это так смешно. Она сделала телевизор погромче и перечитала ещё раз, а после набрала текст. «То, что ты сделал, невероятно. Конечно, я скажу тебе всё… пусть Габриэль не знает, что мы задумали, и, что нам всё известно, до последнего. Нужно помешать ему вернуть Эмили, вместо него это сделаем мы, потому что так мы вернём и твою тётю и то, что принадлежит нам по праву. Мы проделали хорошую работу за эти месяцы.» Её сын прочитал и скривил губы в улыбке Адриана Агреста. «Сегодняшняя ночь подойдёт для того, чтобы скомпрометировать твою соперницу, стоит только отвлечь дядю, и мы сможем достичь желаемого. Только не понимаю, как именно дядя планировал забрать талисманы у супергероев, ты же не думаешь, что у него тоже есть талисман?» Мадам Грэм де Ванили недовольно цокнула и застучала пальцами по экрану телефона. « Не думаю, Габриэль слишком малодушен, чтобы использовать что-то подобное. Я уже говорила, что видела, как Эмили мучает себя, выбивается из сил, не удивительно, что она оказалась в таком положении. Если бы она тогда не поделилась со мной, я бы никогда не узнала, как её спасти, хотя на тот момент вообще не представляла зачем мне всё это знать. Теперь нам необходимо самим вернуть её, чтобы переманить на свою сторону, вряд ли она побежит к нам в объятья, если очнувшись, увидит своего обожаемого Габриэля. Моя дорогая сестрица влюбилась и забыла, что наша семья выше всех этих предрассудков. Но хватит о ней, скажи лучше, что ты узнал про эту чёртову ведьму с вечера у Буржуа?» Феликс долго молчал, раздумывая над тем, что написать. «О, мама, ты будешь в восторге. Я нашёл конверт в комнате секретарши, точно такой же, как у тебя. Она была там, не сложно догадаться, кто именно наша незнакомка… осталось только рассказать ему, и это подорвёт его доверие. Ты же помнишь, как дядя относится к лгунам?» Амели вздохнула и пожала плечами. «С ней это может не сработать… но ладно, другого плана у нас всё равно нет. Начнём сегодня, нет ничего лучше Рождественской ночи, чтобы разрушить мечты тех, кто всю жизнь разрушает чужие.» Мать и сын встретились взглядами, Амели, улыбнувшись, забралась с ногами к Феликсу и обняла его. — И пусть всё получится.

***

Габриэль почти переоделся, когда в его спальню влетела счастливая мадам Грэм де Ванили. — Подарки под ёлкой, всё готово к празднику, чего ещё можно желать? — она повисла у него на шее и попыталась поцеловать. — Извини, не сегодня, — он старался не смотреть на неё — К сожалению, мне нужно работать, я вряд ли появлюсь на ужине, составьте компанию Адриану и Саймону, пожалуйста. — Саймон ужинает с нами? — С вами. В моём доме так принято, Амели. Извини и с Рождеством, — Габриэль снял её с себя, похлопал по плечу и поцеловал в щёку. Он вышел, не оборачиваясь, и сделал это прежде, чем Амели успела сказать что-то ещё, ему даже не пришло в голову, что этим поступком срывает её планы. Агрест прошёл в свой кабинет, закрыл дверь и поднялся в логово Бражника — Маюра уже была там. Стояла в свете, падающем из окна, спиной к нему и взмахивала пушистым веером. — Нууру! Расправь тёмные крылья! — тихо сказал он и встал рядом. — Итак, — спросила она, не поворачиваясь — С какой целью мы собрались? — Помнишь, в последнюю нашу встречу здесь, ты сказала, что Натали ассистентка Габриэля Агреста, но в этой комнате ни одного из них нет. — Я имела в виду не совсем то, что сказала. Мы остаёмся собой под масками, в масках мы лишь более открыты и откровенны, маски дают нам право быть больше чем собой, дают свободу. — И ты абсолютно права. Думай об этом сегодня, потому что нам нужно кое-что обсудить. Идём. Маюра последовала за ним, ещё не зная, что именно он хочет сказать. Они летели над городом, влекомые тысячами бабочек, до тех пор, пока, наконец, не достигли отдалённого здания с крышей, плоскость которой была огорожена высоким непроницаемым парапетом и имела треугольный стеклянный потолок, вроде открытой панорамной мансарды. Внутри оказалось на удивление тепло, пахло лавандой, пол был заставлен десятками ароматических свечей, по центру которых лежал пушистый плед на тёплой пуховой подстилке, подушки и стоял низенький деревянный стол с глинтвейном и фруктами. — Что это? — Маюра словно со стороны услышала свой голос и почти испугалась прозвучавшего в нём высокомерия. Она снова больше не чувствовала себя Натали, которая имеет кучу страхов, предрассудков и представлений о правильности и неправильности бытия — осталась Маюра, только Маюра, которая была лучше, смелее, свободнее своего человеческого воплощения. — Это наш разговор, — спокойно ответил Бражник. Его манера речи и поведение тоже изменились. Странно, что ей это стало очевидно только теперь. Она села, обняла подушку и взяла кусочек очищенного мандарина. Её напарник достал два других пледа поменьше — махровых и мягких — и одним из них заботливо укрыл её плечи. — Думаешь, в супер костюме я могу замёрзнуть? — На всякий случай, — улыбнулся он и тоже устроился рядом. Рождественское небо дарило им мириады звёзд, подмигивающих и сверкающих, где-то играла музыка, звенел колокольчик, раздавался цокот копыт, улицы опустели. Они молча пили, укутавшись в пледы, и любовались этой красотой. Маюра заметила, как затянулось их молчание, и удивилась, что не почувствовала неловкости, она отвела взгляд от неба и опустила его на шпиль Эйфелевой башни. — Так, о чём ты хотел поговорить? Предполагаю, что разговор будет достаточно откровенным, раз была такая подготовка, — Маюра встала, допила свой глинтвейн и подошла к стеклу. Её глаза изучали крыши города. Бражник последовал за ней, очень тихо, он подошёл и взял её руку в свою, касаясь синей кожи гладкой и прохладной тканью перчатки. Маюра вздрогнула, но не отстранилась. — Пообещай мне, — вдруг сказала она — Что мы доведём дело до конца. Не говори сейчас ничего, о чём можешь пожалеть после… Лучше, когда всё закончится, ты сам решишь сделать ли это или оставить всё, как есть. — Почему для тебя так важно завершить начатое? — Потому что это важно для тебя. Твои слова лишь отражение одиночества, которое Эмили оставила после себя… — Но ты заполнила это пространство. — Не перебивай. Дослушай. Ты не из тех людей, кто отступает, я знаю, и знаю, что, если ты отступишь, хоть на миг поддашься сомнению из-за меня, Амели или той незнакомки, одна из нас будет виновата впоследствии, потому что не дала завершить начатое, потому что не помогла довести дело до конца. Прошу, пусть Габриэль Агрест будет счастлив, а, когда он станет счастлив, адекватно оценит ситуацию и с уверенностью скажет в первую очередь самому себе, заполнил ли кто-то пространство, оставленное Эмили, или это всего лишь иллюзия. Маюра чувствовала, как Бражник смотрит на неё, но не поворачивала головы. Он сжал её руку сильнее. — Габриэль Агрест обещает, что до того, как мы испробуем все варианты, ни словом не заикнётся об этом Натали Санкёр, но… — Есть какое-то «но»? — Да, конечно, есть и «но», без пункта мелкими буквами не обходится ни один договор. — Условие? — Факт. Габриэль Агрест обещает Натали, но Бражник обещать этого Маюре не может. Он так же не может обещать, что не станет продолжать обнимать её, — его рука, словно в подтверждение слов, скользнула на её талию — он не может обещать и того, что бросит носить её на руках, когда она чувствует себя плохо, к тому же Бражник не обещает, что не станет признаваться Маюре в любви, и ещё… — Бражник многозначительно замолчал. Она, заинтригованная, повернулась к нему и запрокинула голову, чтобы взглянуть ему в глаза, поскольку он был намного выше. Маюра не имела предрассудков, Маюра не хотела отступать. Бражник склонился к ней и низким бархатным голосом произнёс — Бражник даже не может обещать, что не станет целовать Маюру, когда ему этого безумно хочется. — А, если Маюра против? — шёпотом спросила она. — Я так не думаю. Бражник коснулся уголка её губ своими, будто спрашивая разрешения, и ещё раз подтвердил собственные догадки — она стала дорога ему, ближе, чем он когда-либо мог предположить, и ощущения с ней разительно отличались от ощущений рядом с Амели… а как было с женой? Казалось, воспоминания о жене давно стёрлись из его головы. Если с Эмили когда-то ему хотелось кричать о любви, делать так, чтобы все в мире знали, как сильно он её любит, какая прекрасная женщина стала его женой (потому и заказывал портреты и статуи), то теперь Габриэль желал только одного — спрятать ото всех эту женщину, спрятать и не отдавать никому, чтобы только для него была её красота, только для него любовь… Руки Маюры скользнули ему на плечи и развеяли мечты, она отстранилась и заговорила интригующе-таинственным шёпотом. — Роман между Бражником и Маюрой? Только между ними? Боже, что скажут люди? — это, конечно, была ирония. — Наплевать. Он сжал её ещё сильнее в своих объятьях и снова поцеловал, на этот раз более страстно, понимая, что уже много месяцев об этом мечтал. Маюра отвечала, она отвечала так пылко, что его переполняли эмоции, сердце вырывалось из груди, а сквозь ткань костюма Бражник чувствовал, что и её сердце бьётся в том же ритме, что её волнение так же велико… — Я больше не хочу других женщин, только тебя, только ты, — шептал он, покрывая поцелуями её лицо и шею. Маюра с трудом заставила себя отстраниться и снова заглянуть в глаза, затуманенные поволокой нежности. — Твой сын… — Я помню, конечно, — Бражник снова поцеловал её и снова с трудом оторвался от поцелуя — Идём. Осталось четверть часа. Сегодня мне хочется быть с вами обоими, с моей семьёй… ты даёшь мне это чувство — ощущение семьи. Ты делаешь меня лучше. — Я очень этому рада, — тихо ответила она.