Jar of Hearts

      Пересохшими глазами я смотрел на то, как на электронном табло лифта меняются цифры. Тишина металлического короба давила на меня и, казалось, ещё чуть-чуть, и моё тело сожмётся в крохотный комок, и я перестану существовать. Но от этого даже не было страшно. Возможно, в этот момент я этого и хотел. Издав протяжный механический звук, лифт открылся и выпустил меня в огромный коридор. Я не помнил, как дошёл до номера. Это было похоже на ночь, в которую ты не видишь сны: ты закрываешь глаза вечером, а открываешь утром, не понимая, сколько времени и событий произошло между этими действиями. И так же тогда: шагнув из лифта, я потерял нить происходящего, а очнулся уже в дверном проёме нашего с Мишель номера.       Она сидела на кровати, опустив голову на ладони. Услышав меня, она подняла опухшие глаза, и я увидел в них океан боли от предательства. И ни капли раскаяния.       — Я могу войти?..       — Конечно…       Я сел рядом с ней, почти машинально обнимая её за плечи. Они мелко тряслись. Мишель была совершенно беззащитна и раздавлена. И я понимал её. Не так, как понимают друзья, когда выслушивают твои проблемы, или психологи, когда ты лежишь на кушетке, потерянным взглядом уставившись в белоснежный потолок. А так, как понимает тот, кто чувствует абсолютно то же самое.       — Родная моя… — я вздрогнул. Я продолжил что-то говорить, но, как ни силился, после не мог вспомнить и слова из того, что произносил. Я настолько испугался собственного голоса, что уже не обращал внимание ни на что другое. Он был чужим. Ледяным. Отрешённым. Мёртвым. Как и то, как я назвал Мишель.       Это было странно. Пару часов назад «родная» срывалось с моих губ, прихватывая с собой частичку души, а теперь оно эхом отскакивало от стен образовавшейся дыры в моей грудной клетке, с каждым ударом оставляя всё большие раны.       Я посмотрел на Мишель. Она была убита горем. Её обманули, предали, уничтожили. И осознание того, что лишь эта мысль крутилась в её голове последние полчаса, хлестнула меня по лицу, словно пощёчина. Она ни разу не подумала, что поступила так же со мной: искалечила и изуродовала мои чувства, втоптала в землю меня, окрылённого тем, что я наконец нашёл её. Слепой идиот.       Я резко поднялся на ноги, делая несколько шагов в сторону. Я злился. Не на себя, не на неё, не на этого уёбка Брэндона. Просто злился, в исступлении теряя обрывки мыслей в урагане эмоций.       — Я не знаю, как это получилось… — услышал я за спиной.       Повернувшись, я посмотрел на Мишель. Она встала с кровати, глядя переполненными отчаянием глазами на меня. Я всегда думал, что простить измену просто. Бил себя кулаками в грудь, крича: «Физическая измена — глупость. Единственное, через что я не смогу переступить, — моральная измена». Наивный мудак. Словно одно никак не связано с другим. Будто одно не вытекает из другого.       Она протянула ко мне руки, и я непроизвольно отпрянул, цепляясь взглядом за тонкие подрагивающие пальцы. Я целовал по очереди каждый из них ещё утром. А пару дней назад они запутывались в чужих волосах. И моё сознание стало судорожно выхватывать детали, произвольно дорисовывая в моём воображении картинки: пухлые губы, оставляющие следы на чужой шее, небольшая грудь, ласкаемая чужими руками, изящная спина, выгибающаяся под чужим телом. Чужое, чужое, чужое!..       Сжав кулаки, я сделал пару шагов назад, слушая, как это мерзкое слово звенит в черепной коробке. Я встретился взглядом с Мишель. Она поняла. Она всё поняла. Мой голос даже не дрогнул:       — Прощай… Мартышка.