Сила иллюзии

В Триднесте последняя казнь, требующая присутствия королевской семьи, состоялась, когда Мэлу не исполнилось и двух лет, не оставив никаких воспоминаний. Но по рассказам братьев он представлял себе мрачную и торжественную церемонию возмездия. Сперва ожидание оправдывалось: покрытый чёрной тканью эшафот и выставленные полукругом за ним пять столбов с уложенными у основания вязанками хвороста внушали благоговейный трепет. Но стоило взглянуть на заполонившую площадь пёструю толпу, создавалось ощущение, что попал на ярмарку. Наблюдая с высоты балкона губернаторского дома за горожанами, Мэл видел празднично наряженных омег — многие из них уже сменили капоры на новомодный арселе, слышал обрывки разговоров, плач грудничков, смех ребятни постарше и пронзительные возгласы торговцев, предлагающих варёную кукурузу и пирожки «с пылу с жару». Люди пришли семьями, взяв детей — не из долга, по желанию. Казнь преступников воспринималась ими не суровым публичным наказанием за грехи, а всего лишь поводом для развлечения. «Везут, везут!» — послышались выкрики, и человеческое море внизу заволновалось. За спиной у Мэла раздались приглушенные аханья и еле слышные перешептывания: в отличие от простолюдинов, благородные умели сдерживать свои эмоции. Солдаты, выстроившиеся двумя рядами вдоль проезда к эшафоту, выпрямились и замерли. В дальнем проёме улицы между домами показалась первая из двух повозок. На ней в одиночестве сидел граф Дебри. Из-под светлой длинной рубахи белели неловко поджатые босые ноги, распущенные волосы рассыпались по плечам. «Оказаться на людях простоволосым — позор для омеги», — вспомнил Мэл слова барона Мюррея, сказанные, казалось, давным-давно, хотя с тех пор не прошло и двух лун. В толпе заулюлюкали и засвистели. Кто-то бросил камень, он ударился о борт, отскочив внутрь повозки. Дебри дёрнулся, испуганно принялся озираться. Мэл думал, что испытает удовлетворение, наблюдая унижение, а после и смерть заносчивого графа, но его жалкий вид не принёс ни малейшего удовольствия. И едущие всем гуртом на второй повозке циркачи, беспомощно прижимающиеся друг к другу, не вызывали ничего, кроме сострадания. — Смерть колдунам! — кричали им со всех сторон. — Смерть! Разве эти несчастные, признавшиеся под пытками в колдовстве, виновные лишь в том, что стали орудием в чужих руках, заслужили сожжения заживо? Не их нужно казнить! Но замыслившие преступление заказчики мертвы, а главный исполнитель Нокс сбежал. Безмозглые брингундские охранники ничего даже не заметили, спохватились, только когда пришло время покаяния накануне казни и вместо заключённого в камере священник обнаружил убитого и раздетого до исподнего тюремщика, а беглеца и след простыл. Мэл скосил глаза на профиль сидящего слева Рабби. Голова повёрнута в сторону процессии, но взгляд направлен поверх крыш в небо. На скуле нервно дёргается выступивший желвак, бровь изломлена. «Тоже понимает, что не того, кого надо, везут. И наверняка прикидывает, как разыскать Нокса. Где бы тот ни прятался, Рабби его найдёт, не позволит остаться безнаказанным», — кивнув своим мыслям, Мэл испытал прилив нежности к брату, в очередной раз порадовавшись решению отца, отпустившего Рабби с ним. Какие бы удары судьба ни готовила, они не страшны, пока рядом есть родной человек, на которого можно положиться, кто не предаст и будет защищать всегда, до самой смерти. Первая повозка поравнялась с балконом, и Дебри задрал голову с отчаянием и надеждой в глазах. Он что-то произнёс, но голос заглушил рёв толпы. «Пощадите», — понял Мэл последнее слово по движению губ. И опустил взгляд, сжав крепче пальцы на подлокотнике кресла — своего деревянного монстра, по иронии судьбы не пострадавшего в пожаре. Лекарю Джемисону, кто бдил денно и нощно, не позволяя Мэлу «перенапрягаться», то есть вообще ничего не позволяя, в том числе и физического подтверждения заключённого брака, пришлось сдаться и отпустить «не вполне окрепшее о-величество» из дворца. Но вредный старикашка всё же настоял на использовании самоходного кресла. С этим условием Мэл согласился, тем более об «исцелении» знал пока лишь узкий круг. Объявление «благой вести» для всей Брингундии подождёт другого момента — скоро день святого Мэлвина, возможно тогда. Чернь получит ещё повод для гуляний. Им ведь всё равно: свадьба, коронация, казнь… — Тебе его не жаль? — Мэл повернулся направо к Людвигу, сочтя лишним уточнять о ком именно вопрос. — Мне жаль, что я не смог тебя защитить. Жаль, что я доверял не тому, кому следовало, — в голосе Людвига звенел металл, в серых глазах застыл холод. — Но что произошло, не изменить. Граф Дебри сам выбрал свою судьбу. Нет, его мне не жаль. Возможно, не зря дядька Исибейл ругал за непозволительные для омеги вольнодумство и упрямство, но слова мужа Мэла не порадовали, а разозлили. Даже, если они были произнесены в расчете, что их услышат остальные, присутствующие на балконе. Граф Дебри выбрал свою судьбу? Интересно, когда это? Когда родители выдали его замуж за альфу в два раза старше, не спрашивая согласия? Или когда Синклаир угрозами заставил лечь под Людвига? Мэл недобро прищурился: конечно, любому неприятно понимать, что любовник дарил ласки не по собственной воле, а по принуждению, оскорбительно, когда тебя используют и обманывают. И Дебри далеко не невинная овечка. Но говорить о его выборе?! Да у рваных панталон святого Рудрига и то больше выбора было! Вот он, закон мира альф: омегам не позволено принимать решений, их лишили права делать то, что хочется, но ответственность никто снимать не собирался. За ошибки и грехи альф расплачиваться приходится омегам. И в данном случае собственной жизнью! Внутренне кипя, вслух Мэл ничего не сказал: не то место и время, чтобы дискутировать о несправедливости жизни. Циркачей по одному растащили к столбам, привязали и оставили дожидаться своей очереди. Двое солдат волоча под мышки Дебри — у того не нашлось сил идти самому, — поднялись на эшафот, сгрузив графа кулем у плахи. Народ на площади затих, готовясь наблюдать первое действие — отрубание головы. После оглашения приговора королевского суда, полного громких фраз и не содержащего никакой конкретики — покушение на королей держалось в тайне, а ради чего заключался сговор с дьяволом, видимо, не имело значения, — преступнику полагалось последнее слово. Мэл, против воли, задумался: что бы сказал он? «Будьте вы все прокляты» или «Простите мои грехи, я не ведал, что творил»? — почему-то казалось, что первое. Судья и священник помогли подняться на ноги Дебри. Но тот, сравнявшись цветом лица с белизной рубахи, не смог выдать ничего членораздельного, только хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Прождав некоторое время впустую, его опустили на колени и уложили грудью на плаху. Судья отошёл, не мешая священнику выполнить последний долг перед приговорённым. Дебри цеплялся за подол рясы, беззвучно трясясь в рыданиях. Не в силах смотреть на чужую слабость, Мэл смежил веки, пытаясь вызвать в себе ненависть вместо жалости: королю нужно быть твёрдым и беспощадным к врагам. Дебри мерзкая скользкая гадина. «Боже, пусть он умрёт быстро и без му…» — не закончив мысленную просьбу, Мэл поражённо выпрямился в кресле. Он ведь уже обещал богу решить судьбу Дебри! В часовне, когда внушал Людвигу перенести свадьбу. «Отправлю в помощь настоятелю нового послушника — надо же будет куда-то сплавить Дебри после свадьбы», — да-да, именно так он и подумал! Нельзя нарушать данное богу слово. Мэл распахнул глаза. Палач, чьё лицо скрывал красный островерхий колпак с прорезями для глаз, заносил вверх топор, готовясь к удару. — Стойте! Остановите казнь! — Мэл вскочил на ноги и высунулся по пояс за перила. В установившейся на площади тишине голос прозвучал пронзительно громко. Взоры всех собравшихся обратились к балкону. — О-король встал… Он поднялся… Чудо… — зашелестело над площадью. — Я слышал голос господа! — выкрикнул Мэл, шалея от собственной безумной дерзости. За настолько наглую ложь ему уже готовят котёл в аду, не иначе. Но: «Начал бой — не отступай!» — учил дядька Исибейл. — И он сказал мне: «Встань и спаси эти заблудшие души! Исцелись волею моею и изгони из них зло словом моим!» — продолжая кричать, Мэл простёр руку в сторону эшафота. Если только что перед балконом простиралось море лиц, то за мгновение оно стало морем затылков — все проследили за указующей дланью. Палач медленно опустил топор рядом с Дебри, и тот от близости огромного блестящего лезвия окончательно перестал контролировать себя, упал на настил белым сломанным цветком на чёрной ткани, и забился в судорожных рыданиях, колотясь всем телом. — Бесы! Из него выходят бесы! — завопил тонкий мальчишеский голосок. — Я их вижу! Папа, папа, ты видишь над ним тени? — Бесы! — откликнулась толпа единым хором. — Его покидают бесы… «Господи, прости, что приписываю себе чудеса твои», — скороговоркой пробормотал Мэл себе под нос. И на пределе лёгких заорал, указывая уже левой рукой на привязанных к столбам циркачей: — Очиститесь, грешники, и спасётесь от геенны огненной! Да изыдут бесы из вас! Первым сообразил жонглёр, узнаваемый по остроконечной козлиной бородке, и задёргался в путах. Остальные не сразу, но последовали его примеру — принялись беспорядочно конвульсивно биться. — Свет! Свет исходит из рук о-короля! Я вижу, я чувствую его силу! — раздалось истошное верещание какого-то омеги. Толпа взбаламутилась, как придонный ил, разворошённый палкой. Раздавались крики, громогласные молитвы, просьбы об исцелении. На поясе Мэла сомкнулись чьи-то руки, он вздрогнул. Но не обернулся, почувствовав знакомый аромат, а продолжил держать обе ладони выставленными в сторону приговорённых. — По-моему, достаточно, — негромко произнёс Людвиг на ухо. — Я не знаю, что делать дальше и как их теперь успокоить, — шёпотом ответил Мэл. Людвиг обнял его за плечи и немного сместил в сторону, сам выступая на передний план. — Король! Король будет говорить, — пронеслось над головами, и гул стал тише. — Брингундцы! Верные мои подданные! — зычно начал Людвиг. Мэл еле сдержал неуместный смешок, вспомнив, как охотно «верные подданные» подхватывали припев гнусной песенки. Интересно, Нокс сам её придумал? Надо не забыть попросить Рабби, чтобы узнал, когда того найдёт и поймает. Как и то, зачем прикидывался оборванцем на потеху горожанам. — Возрадуемся же, ибо перед нами свершилось чудо господне! Мой дорогой муж не только обрёл возможность ходить, но и освящённый благостью помог вернуть заблудшие души наших несчастных соотечественников! Освободите их! — Взмах кистью, и стражники тут же бросились развязывать циркачей. Воспользовавшись паузой, пока спадали верёвки, Людвиг отклонился назад и, отвернув голову от площади, негромко повелел: — Проследите, чтобы всех, включая графа Дебри, привезли во дворец. Мэл не видел, кто именно откликнулся на приказ, но не сомневался в его исполнении. — Ты все-таки их убьёшь? — прошептал он. — Нет. Ты даровал им жизнь. А я… Я никогда не спорю с ангелами, — Людвиг прижал его к себе крепче, в голосе слышалась улыбка. Понял… Узнал. Как?! Сердце Мэла, учащённо колотящееся в груди, замерло и рухнуло куда-то в пятки. Но прежде, чем удалось что-то сказать, Людвиг вновь обратился к народу: — Пусть благодать господня снизойдёт на всех и каждого, да пребудет с нами милость его! Я же в сей светлый день дарую помилование всем узникам, заключённым в тюрьмах не за убийство! И из королевской казны оплачу всё выпитое за здоровье о-короля в трактирах до полуночи! — Слава королю! Слава нашим королям! — откликнулась возликовавшая толпа дружным рёвом, наверняка больше обрадованная дармовой выпивке, чем освобождению преступников. Вот сейчас они бы порвали на куски любого, кто вякнул против короля — любовь черни завоевать оказалось нетрудно. И наверняка не так уж дорого. — Ох и прибавится же работы у полиции возвращать всех воров и мошенников обратно, — тихо промолвил Людвиг. — Ваше преосвященство, — он полуобернулся к кардиналу, не выпуская Мэла из кольца рук. — Вам не кажется, что момент удачен для проповеди? Мы с его о-величеством Мэлвином собираемся отбыть во дворец. — Разумеется, сын мой, — кардинал Монтгомери откашлялся, поднялся со своего места и приблизился к балюстраде. — Не забудьте же и вы в свой час о моей просьбе… «Кто о чём, а пастух об овцах», — промелькнула у Мэла мысль, но он тут же забыл и о кардинале, и о жадной до зрелищ черни, и о помилованных. Грядущее объяснение с мужем — а его не миновать, раз тот узнал «ангела» — заботило сильнее. Что сказать, как оправдаться? Или лучше отпираться до последнего? Небольшая отсрочка, неожиданно, но удачно полученная на время тщательного врачебного осмотра королевской четы Джемисоном, окончилась с захлопнувшейся дверью за привычно бубнящим себе под нос латинские фразы лекарем. Оставшись наедине с Людвигом, Мэл замер, судорожно вцепившись в подлокотники кресла. Внутри всё дрожало, словно натянутая тетива, и было непонятно, что делать и как себя вести… — Не ожидал, что мне в мужья достанется чудотворец, слышащий глас божий в своём сердце, — без тени иронии начал Людвиг, и у Мэла затеплилась надежда, что прозвучавшие на балконе слова про ангела лишь совпадение, не более чем красивый оборот речи. — Хотя стоило догадаться ещё по портрету — омега с небесным взором просто не может быть заурядным человеком. Если бы так сказал Рабби, Мэл не сомневался бы в скрытой насмешке, но Людвига он почти не знал, вдруг говорит серьёзно? Ведь ещё в день свадьбы интересовался именем художника и хвалил портрет. Или?.. — Ты знал уже тогда? — вырвалось прежде, чем Мэл успел прикусить язык. — Ты слишком притягательно пахнешь, чтобы я обманулся дважды, — ответил Людвиг. Не сердито, как следовало бы ожидать, а с улыбкой. — Один раз я спутал тебя с твоим слугой, но больше никогда не повторю этой ошибки. — Ничем я не пахну, — возразил Мэл и, невольно склонив голову к плечу, принюхался, но ничего, кроме аромата духов не уловил. — После того случая, я не забывал про мазь… Ой! Вот он себя и выдал с потрохами. По позвоночнику пробрало волной холода. — Для других, может, и нет, но я чувствую. — Людвиг, вовсе не выглядящий рассерженным, подошёл вплотную, поднял Мэла из кресла и склонился к его лицу, глядя в глаза. — И я знаю способ, как убедиться. Его губы накрыли рот Мэла. И все опасения перестали что-либо значить, растворились с отключающими разум движениями горячего и влажного языка. «Я принимаю тебя таким, какой есть, всё, что было раньше, неважно», — без слов, тёплым дыханием по коже, невесомым прикосновением пальцев к щеке. Когда Мэл вынырнул из умопомрачительного поцелуя, оказалось, что они непонятным образом переместились к кровати, хотя он готов был поклясться, что не сделал и шага. Молча Людвиг потянул за шнуровку кафтана на груди Мэла, и тот, отзеркалив движение, сделал то же с его завязками. В тишине, боясь нарушить словами возникшую между ними связь, они помогали друг другу раздеться. Ненужной шелухой опала на пол одежда. Казалось, руки Людвига обнажают не тело, а душу: Мэл ни разу в жизни не ощущал себя столь беззащитным и открытым. Либо довериться, либо бояться — не задумываясь, не сомневаясь, он выбрал первое. Позволил уложить себя на постель, послушно развёл ноги, прогибаясь навстречу. Людвиг, нависая сверху на выпрямленных руках, осторожно толкался головкой члена в ставший необычайно чувствительным анус — слегка вдавливался, но не входил. Жаркое тело пьянило запахом влажной кожи. Мэл не выдержал мучительного промедления, стиснул зубы и, обхватив ногами мужа, сам двинул бёдрами. Насадился сразу до упора, сдавленно охнув от боли. Ноги ослабли, и Людвиг тут же перехватил под коленями, устраивая немного иначе, неприятные ощущения уменьшились. Коротко поцеловал в край открытого рта тяжело дышавшего Мэла и наконец начал двигаться, не отводя глаз. В них лёд терпения стремительно плавился под огнём желания и вскоре исчез без остатка. Но вместо страха Мэл испытал восторг: этому пламени хотелось отдаться полностью и сгореть в нём, чтобы возродиться как птица Феникс. Расправить крылья и взмыть в серое небо глаз, раскрасить дождём искр. Озарением пришло понимание — всё не случайно, этот альфа предназначен только для него. Они теперь не каждый сам по себе, они вместе. — Быстрее, глубже, — выдохнул он. Притянул Людвига за плечи, побуждая забыть о бережности, снова закинул ноги на бёдра, свёл вместе пятки, усиливая нажим. — Ещё! — Нельзя… — Людвиг наоборот замедлился, сдул со лба прилипшую прядь, повёл мутным взором, дымчатым, как облака на вершинах гор в рассветном сумраке. — С узлом первый раз нельзя… — Можно! Я так хочу! Мэл чуть не рассмеялся — муж беспокоится о нём, боится сделать больно. Эйфория бурлила пузырьками в крови, как в забродившем вине, сделала тело гибким, словно ветка ивы, невесомым и лёгким, как пёрышко. Дунь — и полетишь. Будущее сверкнуло каплей росы под солнцем, повиснув на кончике листа — никто его не срывал силой, друиды не увидели, что лист оторвётся сам с радостью. Не будет никаких несчастий роду — пророчество ошибка. «Против истинности не властны никакие законы», — сказал Рабби и был как никогда прав. Даже боги не в силах разрушить то, что сами создали. Друидские боги не исключение. Истинность ведь дар богов? Мэл подался навстречу Людвигу, принимая полностью затвердевший узел. Застонал, выпуская наружу разрывающие грудь эмоции. И излился, склеивая животы вязким. Людвиг вторил гортанным криком. Узел пульсировал, посылая короткие яркие вспышки удовольствия, продлевая наслаждение для обоих. — Когда ты понял? — спросил Мэл, когда они, продолжая находиться в сцепке, немного отдышались. Зря он считал Якоба наивным дурачком — истинность существует. Иначе бы Людвиг не принял так легко обман. Иначе бы сам Мэл не раскрылся навстречу, как чаша цветка под первыми лучами солнца. Не пожалел бы любовника мужа. И не случайно его с первой встречи так влёк запах Людвига. Просто истинность оказалась иной — а не как описывали в омежьих романах. Не случилась «любовь до гроба с первого взгляда». Потребовалось немного больше времени для проникания друг в друга. — Понял что? Что ты притворяешься калекой или что ты мой истинный? — Людвиг поцеловал в висок, отвёл спутанные пряди с уха, куснул за мочку. Мурашки закололи основание черепа, и Мэл поёрзал, убирая ухо от щекочущих губ. Ещё одно отличие от легенд про истинность — он не перестал ощущать себя как цельную личность, не превратился в «готовую всё принять половинку». Передёрнувшись, Мэл отпихнул ладонями Людвига, чтобы видеть глаза. — И то, и то. — Одновременно. На венчании в соборе я почувствовал запах. Сперва даже не сообразил откуда. Но в карете… Ты волновался, аромат стал сильнее: замкнутое пространство… Я вспомнил. И догадался. Не скрою, сперва меня охватила злость, но она так быстро прошла. Слишком быстро, понимаешь? — Понимаю, — кивнул Мэл больше своим мыслям, чем услышанному. — Я думал, мне всё равно, что Дебри твой любовник… — Ты знал?! — … всё равно, что он твой любовник, потому что ты мне безразличен, ты чужой. Но сейчас… — от очередного микро-оргазма Мэл, захлебнувшись воздухом, прервался и застонал, блаженно прикрыв веки. — О господи, как хорошо! Я приму тебя любым. Потому что ты — это ты. — Ты спас меня в пожаре, спас сегодня Дебри, простил всё. Ты действительно ангел, — Людвиг снова опустил лицо к плечу, принялся выцеловывать каждый дюйм кожи. — Мой ангел… — Ты меня плохо знаешь, — широко улыбнулся Мэл, бездумно глядя вверх на балдахин кровати. — Я знаю тебя лучше, чем кто-либо. И умру за тебя, — Людвиг прокусил кожу в только что обласканном месте, ставя метку принадлежности, завершая полноту их союза. Мэл вздрогнул от короткой боли, разлившейся тут же горячей лавой восторга по венам. Вот оно счастье: запомни, сохрани, не потеряй. Так близко, ближе некуда. «Не потеряю. Оно теперь всегда со мной, — Мэл, обхватив Людвига за шею, впился поцелуем в окровавленные губы. — Никогда не потеряю!» — повторял, словно клятву. Без слов произнося обет непреложнее, чем перед алтарём: как я есть пред тобой наг и чист, прими же меня, муж мой, как я принимаю твою плоть и наполняюсь твоим семенем, разделяю огонь твой и жажду, верю и доверяю, прими же меня… И знал — его понимают и принимают.